Новые соседи или Трахнул жену соседа Часть 4

Свет просачивался в комнату сквозь лёгкие занавески. Где-то пели птицы, за окном шелестели деревья. Воздух был свежим, чуть влажным.

Семён лежал на спине, не двигаясь. Голова — на подушке. Рядом — Вера. Спала крепко, на животе, руку закинув на его грудь. Грудь её расплылась по простыне, волосы сбились, дыхание — ровное, глубокое.

Он смотрел в потолок. Тело ныло приятно — от усталости, от насыщения.

А в груди было легко.

Он думал, что ему повезло.

После того как Алёна уехала — в доме было пусто. Не физически, а внутренне. Он ел, спал, работал — как надо, как привык. Но внутри всё сидело на тормозах.

Иногда думал: уехать. Продавать всё, менять, исчезнуть.

Но куда? И главное — с кем?

А теперь…

Есть с кем.

Не девочка. Не шалость. Не тело на ночь. А женщина, которая лежит рядом — после всего.

Не убежала, не оделась, не отвернулась.

А осталась.

Он перевёл взгляд на неё. Коснулся плеча. Пальцы провели по спине.

Она проснулась тихо, без резких движений. Несколько секунд просто лежала, прижавшись лбом к его плечу. Потом приподнялась на локте, посмотрела на него, зевнула.

— Доброе утро… — прошептала хриплым, проснувшимся голосом.

— Доброе, — ответил он, глядя в её глаза.

Она потянулась, поцеловала его в щёку и села на кровати.

Голая, растрёпанная, с помятым лицом — и от этого ещё ближе.

— Яичницу сделать? — спросила, вставая.

Он кивнул.

— Ага. Только не пережарь. Я люблю с жидким желтком.

Накинула его рубашку, которая висела у изножья кровати. Под ней — ничего. Рубашка болталась по бёдрам, еле прикрывая попу. Прошла босиком по дому, щёлкнула зажигалкой у плиты, поставила сковородку.

Он смотрел, как она наливает масло, разбивает яйца. Всё — без слов, без суеты. Как будто живёт тут давно. Как будто всегда так было.

Поставила на стол две тарелки. Нарезала хлеб. Заварила чай в старом заварнике. Он сел напротив. Ели молча, с аппетитом. Только стук вилок, скрип стула, тёплый пар от кружек.

— Вкусно, — сказал он.

Она кивнула, глядя в него.

— C тобой уютно. Тихо.

Он усмехнулся.

— Тишины всегда хватало.

Пауза.

— Пока ты не появилась.

Она улыбнулась. Глотнула чай. Потом, чуть опустив взгляд:

— А если я надолго?

Он не ответил. Только улыбнулся.

Но в движениях у него не было сомнения.

Они доели яичницу. Чай в кружках уже остыл. Вера сидела, чуть поджав под себя ногу, рубашка сползла с плеча, но она не поправляла. Волосы растрёпаны, губы чуть припухшие, взгляд — тихий.

Она посмотрела на Семёна.

— Я хочу, чтобы каждое утро было таким, — сказала почти шёпотом. — А не только сегодня. Не «впервые». Не «в последний раз».

Он поднял взгляд. Несколько секунд молчал.

— А если будет?

— А ты хочешь? — спросила она в ответ.

Он не спешил. Поставил кружку. Вздохнул.

— Я думал уехать. Ещё до тебя. Тут… после Алё… тут пусто стало.

Она кивнула.

— Я понимаю. А я — всё время жила «вроде как». Ни брака, ни будущего, ни тепла. Только бытовуха и молчание.

Он снова молчал.

И тогда она сказала, почти буднично:

— Если ты всё ещё хочешь уехать — я с тобой.

— Мы можем. Вместе.

— Хочешь — я позову знакомого риэлтора.

— Поможет продать твой дом. Быстро.

— И всё. Уезжаем. Где скажешь. Хоть на край.

Он смотрел на неё. Ровно. Без испуга. Без восторга.

Просто сидел перед женщиной, которая не просто спрашивала.

Она уже строила планы. Ждала. Решила.

Семён смотрел на неё молча. Пальцы сжимали кружку.

Её слова ещё висели в воздухе — про риэлтора, про деньги, про уехать.

Но главное он уже услышал не в них.

А в том, как она сказала: «я с тобой».

Он кивнул. Медленно. Как будто сам себе.

— Позови.

Вера прищурилась, не веря сразу:

— Серьёзно?

Он откинулся на спинку стула, выдохнул.

— Да.

— Я не знал, куда идти. И с кем.

А ты…

Ты мне — как вера в то, что ещё можно жить.

Снова.

По-настоящему.

Она не ответила. Только накрыла его руку своей.

И в этой тишине было всё: решение, страх, надежда.

И то, ради чего всё и затевалось.

Даже такой, как он — тяжёлый, уставший, осторожный — решил рискнуть.

Бросить всё. Ради неё.

Риэлтор приехала после обеда.

Серебристая «Кия», чистая, с городскими номерами. Открылась дверь — и из машины вышла женщина лет сорока с хвостом, в чёрных брюках и светлой блузке, с планшетом под мышкой. Обуты удобные туфли, на лице — лёгкий макияж, но взгляд — цепкий, деловой.

— Здравствуйте, я Лариса. — сразу сказала она, протягивая руку Семёну.

Он кивнул, пожал руку. Твёрдо.

— Проходите, — коротко.

Дом показали без церемоний. Простая деревянная постройка, но ухоженная. Большой участок, добротный сарай, баня, колодец, забор крепкий. Дом — с печкой, верандой, летней кухней. Всё в порядке.

Лариса ходила молча, отмечала в планшете. Иногда хмыкала, кивала.

— Место — хорошее, — сказала она в конце, выходя во двор. — Тихо, зелено.

Если цену не задрать — продастся быстро. Максимум — неделя.

Семён стоял, сложив руки на груди. Молчал.

— Хотите я завтра уже начну показы? — спросила она. — У меня пара клиентов на дачу ищут. Деньги есть, налом.

Он глянул на Веру. Она стояла чуть позади.

Смотрела спокойно, без улыбки. Но в глазах — доверие.

Он выдохнул:

— Начинайте.

Лариса кивнула:

— Договор я подготовлю. Всё будет чисто. Не переживайте.

Семён кивнул.

Всё шло.

И уже не остановить.

Лариса села в машину, закрыла планшет. Через минуту «Кия» выехала со двора, гравий хрустнул под колёсами и стих за деревьями.

Во дворе снова стало тихо.

Семён стоял на крыльце. Вера — рядом, чуть сбоку. Лёгкий ветер трепал пряди её волос, откуда-то тянуло запахом дыма и травы. Всё было… как обычно. Но уже нет.

Он вытер ладонь об шорты, посмотрел на дом.

— Ну вот, — сказал он. — Процесс пошёл.

Она посмотрела на него. Глаза спокойные, но чуть влажные. В голосе — не радость, а что-то глубже.

— Всё будет хорошо, — сказала тихо.

— Это начало. Не конец.

Он молча кивнул. Обнял её одной рукой за плечи, притянул ближе.

— Ты точно готова? — спросил. — Вот прям… уехать. Всё.

— Если с тобой — да.

— Если без тебя — нет.

Они стояли так молча, глядя на дом.

И в груди у него было странное чувство: как будто он не теряет.

А впервые за долгое время — находит.

Вечерело. Небо стало серым, над травой поплыли первые мошки. Семён сидел на веранде, чистил нож, время от времени поглядывая в сторону дороги.

Слышен был звук машины. Далеко сначала — потом ближе. Мотор фыркнул, заглох. Потом — хлопок дверцы.

Юра.

Старая «Октавия» встала у ворот. Из неё вылез он — уставший, мятый, с бутылкой минералки в руке и сеткой в другой.

Голос — как всегда:

— Вера! Я приехал! Где ты, мать твою?!

Вера сидела рядом с Семёном. В его рубашке. Волосы собраны, лицо ровное, но глаза — чуть затуманенные.

Она встала. Не спеша.

— Мне надо идти, — сказала просто.

Он кивнул.

— Я понял, — ответил он.

Она подошла ближе. Провела пальцами по его груди, по шее. Губы дрогнули.

— Я всё равно твоя.

— Что бы там ни было.

— И я жду… когда ты скажешь: "поехали".

Он хотел сказать что-то в ответ. Тёплое. Простое. Но слов не нашлось. Только взял её за запястье, сжал. На секунду.

Она поняла.

Развернулась и пошла к калитке.

Шла спокойно. Медленно.

Как женщина, которая уходит не навсегда.

А чтобы вернуться.

Прошло два дня.

Лариса приехала снова, на этот раз — с покупателями. Пара из города, лет под пятьдесят. Он — спокойный, в очках, с сигаретой. Она — сдержанная, молчаливая. Ходили по участку, смотрели, переговаривались шёпотом.

Лариса вела, показывала, хвалила.

— Дом — добротный. Всё на месте. Участок большой, чистый, соседи хорошие.

Он стоял рядом, молча, руки за спиной. Вера — неподалёку, будто случайно оказалась тут.

Покупатели переглянулись, мужик хмыкнул.

— Берём.

Оформили быстро. Сумма — честная. Чуть ниже рынка, но наличкой. Лариса распечатала договор, провела через свои каналы, всё подписали прямо на месте. Деньги — в конверте. Тяжёлом. Тёплом.

Семён держал его в руках и чувствовал, как сердце стучит — медленно, но глухо. Всё. Это — конец дома. И начало чего-то другого.

В тот же вечер он подготовил мангал. Настроение было странное — не прощальное, не праздничное. Просто — между. Как перед дальней дорогой.

Пригласил Юру. Тот сразу оживился:

— Ну, шашлычки? Я всегда за! Мясо, водочка, мужики, чё надо!

Толика позвал — тот принёс солёные огурцы, хлеб и пластиковые стаканчики. Вера пришла позже. В сарафане, без макияжа, с пледом в руках.

Шашлыки шипели на решётке. Дым шёл по двору. Пахло специями, костром и жареным мясом.

Юра хохотал, наливал, закусывал. Толик рассказывал байки.

А Семён — почти не говорил. Только смотрел.

На стол. На неё.

Она — смотрела в ответ.

Тихо. Ровно.

Как будто это был их последний вечер здесь.

Ближе к полуночи шашлык был доеден, огонь в мангале тлел, запах дыма въелся в одежду. Пластиковые стаканчики опустели. Юра уже сидел, покачиваясь, с полузакрытыми глазами, иногда бормотал что-то себе под нос, сжимая пустую бутылку.

Толик наливал себе остатки из второй. Рубашка распахнута, лицо раскраснелось.

— Ну и вечерок, братцы… душевно… — сказал он, икнув. — Только Юра ваш уже всё, видали? По нулям.

Юра качнулся, уронил голову на грудь и захрапел.

Семён откинулся на спинку лавки, посмотрел на него. Потом — перевёл взгляд на Толика. Медленно. С намёком.

— Оставь нас, Толя.

— По-соседски.

Толик замер на секунду. Потом усмехнулся, поднялся, схватил оставшуюся бутылку с земли:

— Вот кобелюга, а! Старый, а нюх как у жеребца.

— Ну давай, потом расскажешь, в подробностях.

Он хохотнул, махнул рукой и, чуть покачиваясь, направился к калитке. За ним хлопнула дверь.

Они остались вдвоём.

Семён провёл её через веранду. Дом был уже полутёмный, только в спальне — мягкий свет лампы под абажуром. На столе — конверт. Тот самый. Плотный, с деньгами от продажи.

Он взял его, открыл, показал:

— Вот. Всё.

— Теперь — мы не просто "можем", а реально едем. Куда хочешь.

Вера подошла, взяла одну пачку, переложила в ладони.

— Знаешь, в детстве мечтала убежать с мужиком и чемоданом денег.

— А теперь — могу.

Он поставил конверт обратно. Подошёл.

Поцеловал её в лоб. В щёку. В губы.

Потом — в шею, ключицу, грудь.

Они оказались на кровати, медленно, без суеты.

Он ласкал её — легко, почти лениво, но уверенно.

Она раскрылась ему — вся, как будто не просто для тела, а для судьбы.

Секс был не яростный, не дикарский.

А тёплый, глубокий, со вкусом конца и начала.

Он лежал над ней, гладил щёку, целовал плечи.

— А если… мы переедем в город? — прошептала она. — Или на юг?

— Я устроюсь, ты… найдёшь дело. Мы как… нормальные.

Он дышал ей в ухо.

— Главное — ты рядом.

Она прижалась. Устала. Тело ещё дрожало, но глаза уже тяжело моргали. Она зевнула, поцеловала его в грудь.

— Сейчас воды принесу. И тебе. Жарко тут.

Он кивнул.

— Только не надолго.

Она натянула его рубашку. Прошла босиком по полу. Открыла дверь, вышла в коридор.

Прошло пару секунд.

Семён лёг обратно, разметался по простыне, пока ещё тёплой от её тела.

На губах — привкус Вериных губ.

На коже — след её ладоней.

В животе — сладкая усталость.

Он закрыл глаза.

И пошло.

Кадры. Отрывки. Как обожжённая плёнка.

…жена. В молодости. Смеётся, стоит у колодца в ситцевом платье. Свет на волосах.

…похороны. Гроб. Сухая земля, падающая на крышку. Сын — рядом, молодой, светлый, сжавшийся весь, как чужой.

…приезд Колиной машины. Алёна. В светлом сарафане.

…её лицо под ним. Когда стонала, выгибалась. Когда хотела.

…а потом — то же лицо, но опустошённое. Когда Николай уехал. Когда всё развалилось.

…и теперь — Вера.

Семён ещё лежал, будто между прошлым и чем-то новым. Почти уснул.

Скрипнула дверь.

Он приоткрыл глаза.

— Вот, — прошептала Вера. — Твоя вода.

В руке — стакан, чуть влажный. Она протянула его. Он сел, взял, сделал пару глотков. Холодная. Освежающая.

Она смотрела на него, молча. Усталая, лохматая, в той же рубашке.

Живая. Теплая. Своя.

Он поставил стакан на тумбочку.

Протянул руку.

— Иди ко мне.

Она легла рядом, укуталась в его грудь. Тело к телу. Бедро к бедру.

Он закрыл глаза и уснул.

Свет бил в лицо.

Семён поморщился, потянулся и только тогда понял — он проспал. Серьёзно.

Он сел на кровати, провёл ладонью по простыне рядом — пусто. Остывшее.

Подушки в беспорядке. Одеяло сброшено.

Тела нет. Запах — ещё остался. Но уже выветривается.

Он зевнул, посмотрел на окно. Уже светло, ярко.

— Сколько же я проспал… — пробурчал он.

Сунул ноги в штаны, накинул майку, вышел босиком на веранду.

Огляделся.

Тихо.

Пугающе тихо.

Во дворе — никого.

У соседей — ни звука.

Он шагнул за калитку, посмотрел вдоль забора.

«Октавии» — нет. Пусто. Как будто и не было.

Постоял, нахмурился.

Вернулся в дом.

Прошёл в спальню. Огляделся.

Встал у тумбочки.

Протянул руку…

Конверта — нет.

Он застыл. На секунду.

Потом резко, рывком — отодвинул стул, проверил полку, заглянул под подушку.

Открыл шкаф, кухонный ящик.

Ничего. Пусто.

Он выскочил во двор.

Побежал к соседям. Сердце билось глухо, не от бега — от того, что уже знал.

Подошёл к двери. Потянул — открыта.

— Вера! — крикнул. — Юра!

Тишина.

Он шагнул внутрь. Прямо в коридор. Обувь — исчезла. На вешалке — пусто.

Как будто никто и не жил. Только запах остался. Слабый. Невыносимо знакомый.

Он прошёл вглубь.

Все комнаты — пусты.

Никого.

Он стоял посреди чужого теперь дома.

И в груди разрасталась тишина. Не звенящая — тяжёлая. Мёртвая.

Она ушла.

С деньгами.

С Юрой.

Со всем.

Он вышел из пустого дома. Не хлопнул дверью.

Просто… закрыл.

И пошёл обратно. Медленно.

Как будто ноги налились свинцом.

Во дворе — жарко. Пыль. Сорванная трава. Остатки углей в мангале.

Он поднялся на крыльцо, сел.

Поставил руки на колени, сгорбился.

Тишина.

Только муха вилась у окна. Да где-то в траве щёлкнул кузнечик.

Он сидел. Минуту. Две.

Потом наклонился, закрыл лицо ладонями.

В голове — калейдоскоп. Без логики. Без пощады.

Фразы. Взгляды. Ночь. Деньги. Её голос — "я с тобой". Её глаза. Губы.

Потом — пустая кровать.

Потом — дверь нараспашку.

Потом — ничего.

— Может… она вернётся?.. — шепчет. — Может, это игра?..

— Сейчас зайдёт, скажет: "Я всё ему наврала… Я с тобой…"

Он молчал.

Долго.

Потом вытирает лицо.

Смотрит в сторону калитки.

Никого.

— Вот дурак… — выдыхает он.

— Старый, наивный дурак…

И сидит.

Один.

С домом, которого больше нет.

Он вошёл в дом, медленно. Как будто чужой.

Сел на край кровати. Взял старый телефон. Полистал контакты.

И вдруг понял: номера Веры — у него нет.

Никогда и не было.

Потому что — зачем? Она была рядом. Всегда.

Он уставился в экран. Потом — вспомнил.

Лариса. Риэлтор. Она должна знать.

Нажал на контакт. Гудки.

— Да, Лариса? Это Семён…

— Веры номер можешь скинуть? Срочно нужно.

Пауза на том конце. Потом:

— А её… нет на связи. Я ей тоже вчера звонила. Пару раз. Гудки идут, но не берёт.

Семён помолчал.

— Ты же… её знаешь, да? Она ничего не говорила?

В голосе Ларисы — напряжение.

— Знаешь. Я вчера, между прочим, дом их тоже продала. Тем же людям.

— Помнишь, пара, что твой участок взяли? Так они и тот купили.

— Сказали: «объединить хотим, сделать один большой двор».

— Быстро оформилось всё. Подписи, деньги.

Он не отвечал.

— Семён?.. — осторожно спросила Лариса.

— Ты в порядке?

Он отключил.

Молча.

Положил телефон.

Сел.

И просто сидел.

Теперь всё стало ясно.

Она была не сбежавшей женой. А частью схемы.

И Юра был в деле.

С самого начала.

А он — просто удобный дурак.

……………………………………

Старенькая «Октавия» ехала по просёлочной дороге, гудя на кочках. Пыль за ней стелилась длинным хвостом. В салоне — жара, слегка приоткрытые окна, запах табака и денег.

Вера сидела в майке без лифчика, ноги на торпеде. В руках — раскрытый конверт. Она пересчитывала пачки, пощёлкивая резинками.

— Семён, Семён… — усмехнулась она, глядя в окно. — Вот же глупый дед. До последнего верил.

— Говорю ему — «ребёнка хочу от тебя»… а он аж дёрнулся, бедненький.

Юра хмыкнул. За рулём — в очках, с сигаретой в зубах.

— Представь — дом продал, деньги на кровать вывалил.

— У меня аж совесть кольнула… на секунду. Потом — прошло.

Он кивнул.

— Слушай, сеструха. Всё чётко. Как всегда.

Она развернулась к нему, отбросив волосы с лица.

— Мы с тобой — лучшее, что с этой деревней случилось.

— А он… ну пусть теперь сидит, вспоминает. Может, песню напишет.

Юра хмыкнул.

— Пусть. Главное — мы сделали всё красиво.

На заднем сиденье — конверт. Деньги. Два проданных дома.

А впереди — трасса. Свобода. Новая схема.

...........................................................................

Семён сидел на крыльце, взглядом упираясь в пустые ворота.

Солнце уже клонилось к закату. Воздух стоял тяжёлый, горячий, пыльный.

На коленях — старый кнопочный телефон.

Он смотрел на него, не мигая. Потом — нажал на контакт.

"Женя".

Сын. Городской. Фотограф. Почти не звонит. Почти не приезжает.

Гудки.

Один.

Второй.

— Алло? — голос. Усталый, рассеянный.

Семён сглотнул.

— Жень… это я.

Пауза.

— Привет. Чё-то случилось?

Он выдохнул.

— Можешь приехать?..

— Просто…

— Приезжай, ладно?

Пауза.

— Ты в порядке?

— Нет, — тихо. — Но буду.

Если ты приедешь.

— Хорошо, — сказал Женя. — Приеду завтра.

Семён кивнул, будто сын мог это увидеть.

— Ладно. Жду.

Он сбросил вызов, положил телефон рядом.

Потянул из пачки сигарету, закурил.

Дым пошёл медленно, вязко.

Ветер почти стих. Воздух стоял, будто прислушивался.

Он сидел, глядя в сухую пыль у ног.

И впервые за долгое время не чувствовал ни злости, ни боли.

Только одно:

Он — старый дед.

Один. Без дома. Без женщины. Без иллюзий.

Но с сыном, который всё ещё может приехать.

И этого — сегодня — оказалось достаточно.

..............................................................................

Следующий день выдался пасмурным. Тяжёлое небо нависло над деревней, как крышка. По дороге шёл пыльный ветер, будто сдувая последние остатки весны.

Скрипнула калитка.

— Отец? — окликнул Евгений, заходя во двор.

Он шёл по знакомой тропинке — медленно, с рюкзаком за спиной. Тот же участок, тот же сарай, тот же дом.

Но что-то было иначе.

Тишина — глухая. Не деревенская, а пустая.

Он толкнул дверь.

— Пап?

Семён сидел за кухонным столом.

Без майки. В штанах. С сигаретой в руке. Перед ним — пустой стакан, телефон.

Он поднял глаза.

Взгляд — тяжёлый.

Щёки впали. Волосы слиплись. Рубленое лицо осунулось.

Постарел лет на десять, если не пятнадцать. За сутки.

Евгений замер в проходе.

— Ты в порядке?

Семён кивнул. Молча.

Потом — потянулся, встал.

Подошёл. Обнял сына. Коротко.

Жёстко. Как мужчина мужчину.

— Что случилось? — тихо спросил Евгений.

Семён посмотрел на него.

Глаза были тусклыми, но в глубине — жило что-то. Остаток. Точка опоры.

— Потом расскажу, — сказал он.

— А сейчас…

— Просто побудь.

Евгений кивнул. Снял куртку.

Они сидели на кухне. Семён — молча, с чашкой чая. Евгений — напротив, склонившись к столу.

И вдруг — стук в калитку. Настойчивый.

Семён не сразу отреагировал. Но Евгений встал, выглянул в окно.

— Кто-то пришёл, — сказал тихо.

Калитка заскрипела.

Шаги. Женские.

Голос — знакомый.

— Семён?.. Это… я.

— Можно?

Он встал, словно в тумане.

Вышел в прихожую. Открыл дверь.

На пороге стояли Алёна и Лариса.

Алёна — бледная, в светлой куртке, волосы собраны, взгляд потухший.

Лариса — сдержанная, строгая, чуть в стороне.

Пару секунд — молчание.

Потом заговорила Лариса. Сухо:

— Нам надо поговорить. Это… касается и тебя тоже.

Семён отступил в сторону.

Они вошли.

Алёна села на край скамьи, как будто ноги не держали. Руки дрожали.

Слова давались с трудом:

— Я… я просто поверила.

Юра говорил, что деньги вот-вот придут.

Что банк задерживает. Что всё в процессе.

А я даже… не проверила. Просто… доверилась.

Она замолчала.

Потом — выдохнула:

— А вчера зашла в приложение.

Баланс — ноль. Никаких поступлений.

Я сразу позвонила Ларисе.

Лариса кивнула:

— А я ей сказала то, что дом уже перепродан.

Семён смотрел на них.

Медленно сел.

Поставил руки на колени.

Ничего не сказал.

Алёна подняла на него глаза.

И вдруг — увидела не того Семёна.

Не того, что держал её за волосы.

Не того, что стоял на пороге, с руками, пахнущими деревом и дымом.

А уставшего старика.

Сгорбленного, с поседевшей щетиной, с лицом, как выжженная доска.

Тяжёлого, заторможенного, опустевшего.

Того, кто больше не ждёт.

Рядом с ним сидел парень. Молодой.

На вид — лет двадцать семь.

Темноволосый, сдержанный.

Ростом и телосложением — как Николай.

Но черты лица — правильные, почти киногеничные.

Как молодой Джонни Депп: взгляд прямой, губы твёрдые, скулы острые.

Только глаза мягкие.

И в них — жалость. И осторожность.

Алёна поняла — сын.

Семёна. Но совсем другой.

Она отвела взгляд.

И прошептала:

— Прости.

Больше ничего.

Семён кивнул.

И только сказал:

— Чайник вскипел. Садитесь.

Чаю попьём. А дальше — видно будет