Нежная для бандитов

Глава 1

Содержит информацию о наркотических или психотропных веществах, употребление которых опасно для здоровья. Их незаконный оборот влечет уголовную ответственность

Гавриил

Нежная. Первая мысль, которая приходит в голову, когда смотрю на девчонку. И красивая, очень. Зеленые русалочьи глаза под длиннющими ресницами. Губки, как лепестки шиповника, светло-розовые. Стройные ноги. Талия тонкая. Мишка, если своими лапами сожмет, пальцы друг с дружкой встретятся. Но брат на девочку не смотрит, поглаживает бедро Аленки, которая у него на коленях устроилась. И она полная противоположность, той светлой, хрупкой. Губы и грудь подправлены хирургом. Дорогим. Мишка на своих телках не экономит, но все равно словно киборга щупаешь, а не живую бабу.

– На хрена она нам, Тагир, а? Мы проститутками не промышляем, – Мишка отвлекся от любовницы и окинул девочку оценивающим взглядом, – тощая чего такая?

Да, девчонка не в его вкусе, зато в моем. Я ее уже мысленно отодрал во всех позах, пока Тагир лапшу на уши вешал, что в порту договориться не получилось и наши стволы таможня слизнула.

– Как зачем? Тра-а-а-а-хать будете, – протягивает здоровенный толстый мужик и проводит по плечу девчонки, убирая волосы с груди. Они у нее светлые, золотистые, как пшеница, и длинные, почти до середины спины.

Вижу, как волосатые пальцы касаются ее белой кожи и врезать ему хочу, чтобы не испачкал. А он, тварь, бретельки с плеч спускает, обнажая упругие небольшие грудки с аккуратными розовыми сосками, мгновенно затвердевающими от холода. Кондиционер в клубе работает на всю, спасая от сорокоградусной жары снаружи. В паху простреливает, яйца наливаются. Твою мать, кончить могу только от взгляда на молочно-белые полукружия. Девчонка дрожит, в зеленых омутах блестят слезы, стекают по щекам. Но стоит, не сопротивляется, не просит остановиться.

В клубе, кроме нас никого нет, рано еще. Открываемся в восемь вечера, а на дворе полдень. Только бармен у стойки возится, расставляет бутылки, бокалы протирает, чтобы блестели. У нас приличное заведение, а не шашлычная на пляже. Все должно быть идеально. Зал тонет в полумраке, горят только маленькие лампы в слюдяных сферах на столиках.

Удивительно светлая кожа у Нежной. На юге только туристы первые дни белые ходят, пока не обгорят, или загаром не покроются, но она местная, а тело солнце, словно и не гладило. Девушка – загадка. И разгадать ее до судорог в паху хочу.

Чем же, Нежная, тебя этот боров так зацепил? Денег в долг у него спросила, а отдать не смогла? И теперь он тебя, как лошадь на рынке продает.

– Еще зубы покажи.

Мишка, будто мои мысли прочитал.

– Нам стволы наши нужны. Мы ее, даже если до смерти затрахаем, она столько не стоит, сколько мы в товар вбухали, а ты просрал!

Девчонка вздрагивает от его слов, как от удара. Хочу брату шепнуть, чтобы не пугал крошку зря.

По толстой морде Тагира стекают крупные капли пота, нервничает, падла, и правильно.

– Будут стволы, Миш, все вернут. Мой брат уже с нужными людьми договаривается. А девчонка вам в подарок, чтобы между нами недопонимания не было. Попользуетесь месяцок, не понравится – вернете, я ее на трассу отправлю. Понравится – себе оставите. Скажем, это я так извиняюсь в надежде на дальнейшее сотрудничество, – Тагир осклабился, обнажив гнилые лошадиные зубы.

Девчонку после слов про трассу трясти начинает. Нет, милая, на трассу у дальнобоев сосать ты всегда успеешь, сначала я твой ротик попробую. Хочу вмешаться в разговор, но толстяк вдруг такое выдает, что даже Мишка на девчонку с интересом смотрит:

– Она целка.

Твою ж мать, ну кто просил говорить! Теперь Нежную с братом делить придется. Жребий бросать, кто у нее в какой дырочке первым будет. Целок Мишка любит, тут ему без разницы тощая или круглая, как яблочко.

– Сам, что ли проверял? – спрашивает Мишка, а девушку уже с неподдельным интересом рассматривает.

– Обижаешь, Миш, моих девочек всех врач осматривает. Девственницы – ценный товар. Для дорогих клиентов.

– Хорош заливать. Тебя, как зовут, красивая? – Мишка смотрит на девчонку, а она и слово сказать боится без дозволения Тагира, бросает на него испуганный взгляд.

– Говори, ну, – шипит он на нее.

– Маша, – отвечает очень тихо и ресницами взмахивает, не наращенными, своими, темно-золотистыми.

Брат усмехается:

– Будешь спать в моей кровати, Маша, я не стану ругаться, что ты нашу кашу съела.

Аленка заносит руку, чтобы ему пощечину отвесить, но Мишка перехватывает ее запястье и с силой сжимает, чтобы напомнить подстилке ее место.

– Тебе хоть восемнадцать есть? – вступаю в разговор.

Нежная на меня так смотрит, будто я у нее про венерические болезни спрашиваю.

– Есть, Гриша, есть, – Тагир достает из кармана связку документов, перетянутых резинкой для купюр, обходит столик и протягивает мне.

Стягиваю резинку, отбрасываю. Так, что тут у нас? Паспорт. Мария Антоновна Белоцерковская. Усмехаюсь. Она даже на фотографии в паспорте красивая, юная совсем, но ужасно красивая. День рождения восьмого июля две тысячи третьего года. Значит, через месяц исполнится девятнадцать, уж я ее поздравлю, так поздравлю, что она дня три ходить не сможет. СНИЛС, ИНН, аттестат об окончании школы, студенческий. Тагир не церемонится, отбирает у своих шкур все документы, чтобы сбежать не могли. Был бы у девчонки билет в библиотеку, тоже здесь лежал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Если еще раз меня «Гришей» назовешь, наше «дальнейшее сотрудничество» закончится, когда твои зубы по полу разлетятся.

Мишка хмыкает, знает, как меня бесит, когда «Гришей» называют.

– Гр… – Тагир запинается, – Гавриил, забыл, разнервничался, извини, брат.

– За «брата» еще и челюсть сломаю.

Если бы не коричневый загар, покрывающий толстую рожу, то он бы сейчас до зелени побледнел.

Толстяк нервно облизывает губы и смотрит на документы, я их ему не возвращаю, перетягиваю резинкой и убираю во внутренний карман пиджака. Девчонка провожает их полным отчаяния взглядом. Сделка состоялась. Ее только что подарили в качестве извинения, даже не продали. За товар хотя бы деньгами платят. Его просто так портить не станут. Закрывает глаза, того и гляди в обморок упадет. Слезы по щекам так и ползут.

– Ну так что, через месяц я ее заберу?

– Кто же подарки обратно забирает? – брат нехорошо прищуривается. Ему этот боров противен, как и мне.

– Ну, я подумал, вдруг не понравится, характером там не сойдетесь…

– Нравится, – отвечаю ему, – а характер и сломать можно.

Девчонка вздрагивает, взмахивает ресницами, встречается со мной взглядом. Черт, яйца сейчас лопнут, хочу ее прямо здесь разложить, смахнуть со столика бокалы и початую бутылку вискаря и засадить по самые гланды, чтобы орала и мамку звала.

– Ты у него в рот брала? – брат сбивает весь настрой.

– Нет, Миш, я бы не стал ее вам предлагать, если бы она початая была, – Тагир так вздрагивает, что сало на боках трясется.

– Я не у тебя спрашиваю.

– Отвечай, – приказываю жестко, пусть знает, что церемониться с ней никто не будет, сама виновата. Хорошие девочки в лапы к Тагиру не попадают.

– Нет, – девчонка опускает голову, от слез уже вся грудь мокрая. Она будто только сейчас замечает, что полуголая перед тремя мужиками стоит и тянет руки, прикрыть полукружия.

– Опусти! – Рявкает брат. – Минет делать умеешь?

Вместо ответа, она отрицательно мотает головой. Волосы прилипают к влажным щекам, но она их не убирает. Боится лишнее движение сделать. Да, Нежная, может быть, ты еще раз двадцать пожалеешь, что Тагир тебя нам отдал, а не к дальнобоям на трассу отправил.

– Ты свободен, и чтобы оружие через три дня у нас на складе было, – бросает брат Тагиру.

– Ну, пока, бр… мужики, я напишу, – толстяк быстро уходит, перекатываясь всеми своими складками.

– Погуляй, – Мишка хлопает Алену по голой ляжке. Та обиженно надувает губы, но не спорит, встает и с грацией пантеры обходит девчонку, бросая на нее полный ревности взгляд.

– Платье снимай и трусы, – приказывает брат девушке.

Маша

Оказывается, страх изображать легче, если на самом деле боишься. Тяжелее скрывать ненависть, лютую, необузданную. Тяжелее не броситься, крича: «Убийцы!» И в наглые рожи ногтями не впиться. Смотрю на них, развалились на кожаном диване, сильные, страшные звери. Нет, не звери – люди. От этого еще гаже на душе становится.

Впервые я к ним так близко, что рассмотреть могу. Братья Ланские, бандиты, присосавшиеся к нашему городу, как вампиры. Могучие и опасные. Я знаю, а Эдик не знал. Он им поверил, а они…

Не могу слез сдержать, от воспоминания о том, как Эдик уходит на встречу с ними, чтобы ко мне уже не вернуться. И я год, целый год не знаю, что с ним, где он. Хотя, нет, знаю. Они его убили. Другого объяснения у меня нет. Не мог же он просто бросить меня перед свадьбой. Он меня любил.

Ланские думают, что я от смущения и страха плачу, а из меня горе льется.

Не узнали они меня, не запомнили, зато мне братья на всю жизнь в память въелись. Их там время эпоксидной смолой залило и в памятники превратило.

Они на античных героев похожи. Мышцы перекатываются под одеждой. Двигаются братья с грациозной ленцой хищников, уверенных в своей власти. В какой-то момент даже любуюсь их дикой красотой, сильными предплечьями в переплетении вен, мужественными лицами. С такими лицами на сечу с врагом идти, а не оружием торговать. Мой Эдик их полная противоположность – мальчишка совсем, худющий, как жердь, но для меня он самым лучшим был. Был… Смахиваю слезы, нет. Не был. Есть! Теплится, теплится упрямая надежда, что он живой. Что они его где-нибудь заперли, держат. Он же у меня компьютерный гений, наверняка они его используют. И я найду и освобожу.

– Платье снимай и трусы, – приказывает Михаил.

Он старший из братьев. Глаза темные, колючие, подбородок черной щетиной зарос, ему под сорок. Младший – Гавриил, в прошлом году весь город гудел на его тридцатипятилетие. Он юбилей отмечал, а я любимого оплакивала. Тагир мне несколько раз повторил, чтобы не вздумала его «Гришей» назвать, за это он и покалечить может. Мне напоминал, а сам оплошал. Боялся, что я не справлюсь, испугаюсь, убегу. Нет, сделка есть сделка.

Расстегиваю молнию на сарафане и стягиваю его вниз. Белая ткань падает к ногам. Слышу, как кто-то из братьев судорожно втягивает воздух. На мне простые хлопковые трусы. Я же целка, невинная девочка, попавшая к плохому, злому сутенеру, который не смог договориться со знакомыми на таможне. На самом деле, оружие сейчас в гаражах у дяди Володи и его друзей, которым тоже опостылел беспредел, который в городе творят эти двое. Через пару дней Тагир вернет его, чтобы не вызывать подозрений.

Волосы упали на лицо, и я не вижу братьев, но чувствую, как по коже ползают их похотливые взгляды, словно змеи скользят теплой гладкой чешуей. Я думаю, что готова к тому, что будет дальше. Дядя Володя пытался меня отговорить, мы сидели на кухне, перед ним непочатая бутылка водки стояла и пустой стакан.

– Ты же понимаешь, что они с тобой… что они тебя…

Понимаю, и тогда, и сейчас.

– Трахать будут, – отвечаю ему равнодушно. И чувствую: мне действительно все равно. Внутри все умерло, когда Эдик пропал. Мы оба невинность хотели до свадьбы сохранить, а без него зачем мне эта чистота? Пусть трахают, если это поможет им отомстить или Эдика вернуть, я на все пойду.

Пальцы дрожат, когда подцепляю резинку трусов и начинаю стягивать вниз.

– Хорош! – неожиданно прерывает Михаил.

Не могу скрыть удивления, смотрю на него. Даже забываю, что бояться должна.

Он задумчиво потирает губы и спрашивает:

– Зачем тебя Тагир нам отдал? Не надо брехать про «подарки» и «сотрудничество», бабками такие вещи компенсируются, а не бабами. Соврешь – на куски порублю.

А он может. Он вовсе не дурак, был бы дураком, давно рыб в море кормил. Сейчас надо очень осторожной быть.

– Он хочет, чтобы я за вами следила, писала ему, с кем вы встречаетесь, с кем дела ведете, обо всем, что в черном доме происходит рассказывала, – выдаю без запинки, две недели перед зеркалом репетировала, чтобы естественно получилось, и ресницами хлопаю. Слава Богу, слезы выдавливать не нужно, они так и текут по щекам, а дальше импровизирую. Опускаюсь перед ними на колени, прижимаю ладони к лицу и умоляю, – не убивайте, пожалуйста, у меня выбора не было, он… – всхлипываю, вроде натурально, – он документы отобрал, сказал, что на трассу поставит отрабатывать, что меня за лето так затаскают, что… – замолкаю, надо же себя заблудшей овцой показать, невинной, неопасной, – что порвут мне все… там…

Повисает тишина, слышу только, как скрипит стекло, когда бармен у стойки протирает очередной стакан. Он делает вид, что не замечает, как почти голая девушка плачет на коленях перед его работодателями. Для него это наверняка привычное дело.

— Вот же сука! - Выкрикивает младший, не выдерживаю, убираю ладони от лица, поднимаю взгляд. Гавриил улыбается, берет со стола бокал и отпивает виски, – много ему задолжала, Нежная?

– Шесть-сот т-ы-сяч, – тихо говорю, стараясь запинаться.

– И на что тебе такие деньги?

Вот именно: на что? Это был сложный вопрос. Тут главное – не переборщить. На жалость больной мамой давить – не вариант. Нет у таких жалости. Но я же дурочкой должна казаться, невинной дурочкой, которую можно иметь, не слишком доверять, но не ждать, что выкинет что-нибудь из ряда вон.

Говорю, смешивая правду с ложью, всхлипываю для натуральности:

– На свадьбу.

Михаил начинает ржать, Гавриил тоже улыбается. Именно, это так глупо, что кажется правдой, кажется…

– А жених, что же?

– Он на лето приезжал… забрал деньги и сбежал, говорил, что любит, что с собой заберет… я в кафе на работу устроилась, сначала отдавала понемногу, но потом Тагир сказал, что долг отрабатывать придется, что если я за вами месяц буду следить, то он про долг забудет. Но мне с вами придется… спать…

Последнее слово сказала очень тихо, замолчала, склонила голову, вроде как их решения жду.

– Нежная, а насчет того, что целка тоже пиздежь?

Вскинулась оскорбленной невинностью, щеки румянцем обожгло:

– Нет… я девственница… правда…

– А жениху что ж не давала, раз так любила, что к сутенеру в долги залезла? – спрашивает старший.

– Я хотела замуж невинной выйти, чтобы любимый моим первым мужчиной стал, - не отвожу взгляд, смотрю прямо в глаза Михаилу, сейчас в моих словах нет ни капли лжи. Он, видимо, это почувствовал. По лицу вроде тень сожаления скользнула.

Потер губы и велел:

– Одевайся, иди к стойке, пусть тебе Костик кофе сварит или что ты там захочешь перед тройничком выпить. Нам с братом поговорить надо.

Глава 2

Михаил

– Что думаешь?

– Засадить ей хочу, аж яйца горят, – отвечает Гавриил и провожает девушку похотливым взглядом.

– Я не про девку, а про игры жиртреста. Что ты на шмару его запал – это ясно.

– Да какая она шмара, дура просто, – брат отпивает еще виски, а сам с девчонки глаз не сводит, понимаю, что толку от него пока яйца в нее не опустошит – ноль.

– Выеби ее уже, и решать давай, что с Тагиром делать. Не нравится мне вся эта история, дерьмом воняет. Не для себя он нас пасти собрался. Шмарами мы не торгуем, интересами не пересекаемся, если бы Родик со службы не ушел, хер бы к нему обратились.

– Родик не ушел, если бы ты его жену за сиськи силиконовые не купил и в рот ей каждую ночь не кончал. Так что не тебе рассказывать, кого мне выебать надо, чтобы думать трезво.

Я усмехнулся. Мы друг друга стоим, ебари-террористы.

– Думаешь, Ашот бы посмел? – потираю губы, как же все это глупо и не вовремя, если сделка с мексиканцами сорвется, то можно смело завещание готовить, картели прощать не умеют.

Девчонка не врала, ее от страха так трясло, что пол дрожал, да и про свадьбу хрен нарочно придумаешь. Черепушка розовой ватой набита. Она не первая и не последняя, кому залетные столичные мажоры мозги чушью про любовь забили, чтобы горячей южной ночью на пляже отжарить, а потом оставить, сопли размазывать.

– Думаю, что он рад будет до усрачки, если мы сдохнем.

–Девчонку из города убрать надо, грохнут ее, как только на улицу вышвырнем.

– В смысле вышвырнем? – брат хмурится, снова смотрит на блондинку. Она сидит за стойкой бледная, зареванная, голову опустила и над стаканом с водой медитирует. Не в моем вкусе, но что-то в ней есть. Глаза огромные зеленые, как море. Волосы не осветленные, натуральные. Вообще, она вся какая-то очень натуральная, естественная, живая. Я кукол люблю, с буферами, губищами, как у профессиональных минетчиц. А эта на лань трепетную похожа. Маленькая, чистенькая, будто еще вчера у школьной доски стояла. Почти нимфетка. Интересно: не врет, что целка? Верится с трудом, может, восстановленная? Целок у меня давно не было. Вымирающий вид. А я бы не прочь себя снова пионером почувствовать, открыть места, где до меня никто не бывал.

Но это еще не все, есть в ней что-то знакомое, где-то я ее видел, но никак не могу вспомнить где. Прикрыл веки, но столько баб перевидал за свою жизнь, что лица смазались в одно сплошное пятно. Или гребанное дежавю? И она просто похожа на кого-то?

– Ладно, ты что предлагаешь? – спрашиваю брата и снова на девушку смотрю. Маша… ухмыляюсь, Маша и медведи.

– А почему нет? Пусть сливает Тагиру инфу, ту, что мы позволим. Вот и посмотрим, кому он ее дальше передавать будет. Не думаю, что Ашот замешан. Слишком просто, слишком очевидно.

– В тебе сейчас любитель шпионских триллеров говорит или Казанова?

– Хорош, ну! – Гавриил подливает себе еще вискаря, – будто сам ей засадить не хочешь!

– Хочу, но мне головой думать надо, а не головкой.

Блядь, а ведь и правда хочу. Увидеть, как ее глазищи еще больше раскроются, когда в нее долбиться начну.

– Хрен с тобой, возьмем на неделю, посмотрим, что из этого получится. Жалко дуру. Но язык при ней не распускать. Если будет хорошей девочкой, то потом документы ей новые оформить надо и отправить куда-нибудь в Сибирь.

– Пожалел удав кролика, – хмыкнул брат.

– Не-а, медведь Машеньку.

Гавриил заржал, крикнул:

– Эй, Нежная, иди сюда!

– Если бы батя с детства не вдолбил, что убивать и бить женщин нехорошо, прямо сейчас бы прикончил, – ворчу, как дед.

– Не прикончил бы, ты у нас добрый, – лыбится Гавриил.

– Добрый был бы, ее целкой отпустил.

Теперь оба ржем. Да так, что девчонка вздрагивает и ошалелыми глазами на нас таращиться. С жизнью уже поди попрощаться успела. Хлопаю себя по бедру.

– Садись.

Она неуверенно подходит ближе и опускается упругой задницей, черт, понимаю почему на нее брат так запал. Сама блядская невинность, а внутри наверняка та еще потаскуха. Если правильно над ней поработать, не спешить, не пугать, из нее идеальную любовницу вылепить можно. Обнимаю ее за спину, чтобы не упала, властно кладу ладонь на ягодицы, даю почувствовать, что играть с ней никто не собирается. Раз к Тагиру пошла, значит, готова была к тому, как события дальше развиваться будут.

От девушки морем и весной пахнет, цветами и травами горными, интересно парфюм или аромат ее собственной кожи? Никогда романтиком не был, а сейчас потянуло.

– Жить хочешь? – спрашиваю строго, прям чувствую, как брови над переносицей сошлись, а сам того и гляди опять ржать начну.

Кивает, всхлипывает.

– Я все-все сделаю, только не возвращайте меня ему.

– Тогда слушай внимательно… Нежная… – так кажется, ее Гавриил назвал, а ей подходит, - пока неделю с нами поживешь, станешь Тагиру обо всем рассказывать, с той только поправкой, что рассказывать будешь то, что мы прикажем. Ослушаешься… Черное море глубокое...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Девчонку начинает трясти. Пора завязывать с кнутом и к прянику переходить, и так переборщил с угрозами.

– Если будешь хорошей девочкой, то и мы тебя не обидим. Поможешь узнать, кому наши дела интересны…

– Тагиру! – вскрикивает, порывается вскочить, но я второй рукой ее к себе прижимаю и в ягодицу впиваюсь пальцами, хватка у меня железная, наверняка синяки останутся, но зато девчонку боль отрезвляет, – я больше ничего не знаю, – шепчет, и с ужасом на меня таращится.

– Я верю, что не знаешь, но не верю, что жирдяю информация нужна. А еще раз меня прервешь - выпорю.

Ее лицо так близко, что зелень в глазах, словно в омут затягивает. Ледяными пальцами мне в грудь впилась, пытается оттолкнуться, но куда там. Я лишь усиливаю хватку.

– Если будешь себя хорошо вести, то отпустим, сделаем новые документы и денег дадим. Попробуешь кинуть, сбежать или все-таки выполнять работу, на которую тебя Тагир подбил, то смотри часть про Черное море.

Убираю руку с ее задницы и вцепляюсь в волосы, притягиваю к себе, почти губами касаюсь ее влажных от слез губ, нижняя чуть больше и выдается вперед. Невыносимо хочу ее прикусить.

– И запомни, Нежная, ты наша, как бы там ни было, тебя нам подарили. Захотим трахнуть – трахнем.

Чувствую, как ее пальцы на груди расслабляются, как гаснет сопротивление. Дышит тяжело, рвано, а у меня от близости к ней крышу срывать начинает. Да и кто мне помешает ей все на практике прямо сейчас разъяснить? Притягиваю ее за волосы к себе и впиваюсь в губы поцелуем. Она вся напрягается, будто я не языком в нее бьюсь, а членом. От ее скованности крышу только сильнее рвет. Изучаю языком ее рот, а она как струна натянутая. Правда, что ли целка, да еще не целованная толком? Отрываюсь от нее и напоследок все-таки слегка прикусываю нижнюю губу. Девчонка удивленно вскрикивает.

– Поняла?

Кивает.

– Тогда перестань трястись и поцелуй меня.

Ресницами темно-золотыми хлопает от удивления, но губки свои мне подставляет, даже приоткрыла чуть. На второй раз лучше получается. Не умеет ничего, конечно, зато я специалист. Чувствую, как девчонку скованность отпускает. Под конец она даже отвечать пытается, неловко, неумело, но это дело поправимое. И тело ее шикарное в руках у меня тает, я ее больше не сжимаю, поглаживаю по шее, грудку нащупал в вырезе. Нежная вздрогнула, когда я по сосочку аккуратному провел, но вырываться больше не пытается. Смирно сидит. И эта ее покорность такие картинки развратные в воображении пробуждает, что лучше мне ее сейчас отпустить, а то Гришка обидится, ведь я его зазнобу прямо здесь трахну.

Глава 3

Маша

— Нежная, вещи-то с собой взяла или в проститутки подалась налегке в одном презервативе? – спрашивает Гавриил, а я взгляд от глаз его брата отвести не могу. Диких страшных, во рту еще его вкус ощущаю, виски и ментол. Эдик меня никогда так не целовал, только в губы и то, как в советских фильмах, прижмется, расплющит, не столько приятно, сколько смешно. Я надеялась, что после свадьбы он более раскрепощенным станет, все-таки в браке уже можно чувства проявлять. А Михаил… он меня будто приручал поцелуем, власть свою надо мной утверждал. И я солгу, если скажу, что мне не понравилось.

— Эй! Красивая, как там тебя, Маша? – снова окликает Гавриил.

— Рюкзак Тагир велел в гардеробной оставить, — отвечаю тихо.

Гавриил кричит бармену, чтобы принес мои вещи. Михаил меня не отпускает, так и сижу у него на коленях. Я никогда так близко к мужчине не была. Он сжимает меня властно, жесткие пальцы впиваются в ягодицу. Второй рукой поглаживает меня по открытой груди. И от его прикосновений мне почему-то приятно, а не страшно. Это же неправильно! Я здесь жениха спасать, а не в бандитов влюбляться! С сильными, красивыми руками, как у героев, которые мир спасают. Но Михаил не горой, он бандит. Костик приносит рюкзак, передает Гавриилу. Тот беззастенчиво расстегивает молнию и начинает выкладывать вещи.

По коже бегут мурашки, в упаковке с прокладками спрятана флешка с программой для взлома компьютера и устройство, которое подберет комбинацию для открытия сейфа.

Прокладки Гавриил брезгливо кидает на столик. Одежду складывает на диван. Денег после пропажи Эдика совсем не осталось. Зимой в городке работу найти почти невозможно, все умирает с угасанием туристического сезона. Я и правда в кафе одно время работала, но разъехались туристы и меня сократили. Два скромных платья и сарафан, который на мне сейчас, единственные более-менее приличные вещи и то, потому что сарафан я не надевала ни разу. Эдик считал, что такие вещи носят только шлюхи, слишком открытый. У платьев закрытые плечи и длинные юбки, почти до щиколотки.

— Плохо ты к работе на панели подготовилась, Нежная, — усмехается Михаил и с затвердевшим сосочком поигрывает. Я впервые сегодня из дома вышла без лифчика, чувствовала себя той еще потаскухой. Не могу оторвать взгляда от Гавриила, боюсь, что он найдет устройства.

— Ты что монашка? Брат, зацени, — Гавриил достает из сумки стопку простых хлопковых трусиков. От того, как он их лапает, у меня внутри ярость зарождается, хочется вырвать и по роже его ими отхлестать, но нельзя. Я же овца и должна такой оставаться, пока не получу то, что нужно Ашоту, пока не найду способ рассорить братьев и уничтожить, или не выясню, что с Эдиком случилось.

— У меня опекун строгий, он не разрешал вызывающе одеваться, — лепечу и чувствую, как по щекам румянец расползается, вру нещадно.

— Ничего, красивая, мы тебя, как куколку прикинем, — Михаил хватает меня за подбородок и притягивает лицо близко к своему. Я думаю, что он меня поцелует, а он тихо говорит, — если не напиздила, что девственница. Барахло свое складывай и к машине иди, на улице рядом с клубом крузак стоит, не промахнешься. Поедем проверять целка ты или нет.

— Она что с нами поедет? — знойная брюнетка с огромной грудью, обращается к Михаилу, надувая пухлые губы.

— Это Маша, и она не просто поедет, а жить с нами будет, дружной «шведской семьей», — Михаил хлопает брюнетку по упругому, круглому заду.

Я, как и велено, жду у машины, прижимая к груди рюкзак с вещами.

— Запрыгивай, Нежная, — Гавриил открывает передо мной заднюю дверь, но стоит мне приблизиться, как он обнимает, притягивает к себе, если бы не рюкзак я бы врезалась в его могучую широкую грудь. Солнце ослепляет, и я не вижу, как он наклоняется ко мне и впивается в губы. Чувствую его ладонь на затылке, пальцы перебирают волосы, требовательно, по-хозяйски. Наши зубы щелкают, встречаясь и я поддаюсь, открываю рот и его язык скользит внутри, изучает, пробует. Третий раз за утро меня целует чужой мужчина, мой враг, я его ненавидеть должна, но не могу не поддаться новым ощущениям. Это странно, неправильно, но мне нравится то, что он делает. Когда меня его брат целовал, я мертвая от страха была, от осознания, то, к чему шла последний год, осуществляется. Цель, ради которой я от дома и от себя отказалась. А сейчас по-другому все.

Гавриил — мужчина, а не мальчик, он не такой, как мой Эдик. От него и пахнет по-другому. От Эдика всегда правильно пахло, книгами старыми, оладушками тети Зины, солнцем.

Запах Гавриила — это запах самца, почуявшего самку. Острый, звериный, пьянящий. С его поцелуем и во мне самка просыпается. Все то бабское, что терпеть не могу, что Эдик презирал. Чувствую, как он рюкзачок из моих рук вырывает и слышу, как тот падает на сидение. Губ от меня не отрывает. Теперь нас ничего не разделяет, и он прижимает меня к себе. Упираюсь ладонями в его грудь, пальцы словно скалу изучают. Камень живой и теплый. Он такой теплый... А поцелуй все длится. Его язык, то быстрее двигается, то медленнее, втягивая и мой в замысловатый танец. От которого все тело, как ватное и ноги подкашиваются. Уже не понимаю, где я и с кем, какой сейчас год, век, тысячелетие.

— Эй!

Михаил свистит, привлекая внимание брата:

— Потом с ней пососешься и она тебе пососет, ехать пора, я с Матвеичем договорился, он ее через полчаса примет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ну что, ребятки, радуйтесь. Девочка — она со всех сторон, плева не восстановленная, от природы целая и невредимая, как мамка родила, так и осталась, — седой мужчина в очках продолжает изучать мое лоно, а я чувствую, что щеки не горят — пылают, прожигая дыры на лице. Глаза зажмурила сильно, как в детстве, когда уколы делали.

Братья ждут за тонкой тканевой ширмой, хоть не вместе с гинекологом осматривают и на том спасибо. Но стыд сжигает как огнем. Нет, я не думала, что все будет просто. Мне сразу же поверят и впустят в дом. Но унизительный осмотр точно и пригрезиться не мог.

Меня голой никто не видел, кроме мамы и тети Зины, и то, когда маленькая была. А сегодня четыре мужчины, пять, если еще и бармена считать. Внизу жжет от инструмента, от пальцев щупающих, изучающих.

Наконец, чувствую, как из меня достают инструмент, слышу щелчок латекса, врач снял перчатки.

— Барышня, осмотр окончен, можете скрывать ваши прелести, не бередить старику душу.

Открываю глаза и, прежде чем убрать ноги с подколенников, замечаю, что Гавриил выглядывает из-за ширмы. Его взгляд приковывает мое бесстыдно выставленное напоказ лоно. Краснею еще больше. Взгляд Гавриила становится тяжелым, а грудь вздымается чаще. Спешу свести ноги и слезть с кресла, одернуть юбку.

Врач замечает его:

— Это что такое?! Брысь!

— Мих, давай домой такое кресло купим, пиздец, в нем круто баб ебать будет, — и ржет своей шутке, — на Нежной и опробуем. Матвеич, продашь?

— Угомонись, — обрывает его брат.

— Есть и плохая новость, — врач выходит к ним, я тоже прислушиваюсь, стараясь влезть в трусики. Я, что больна?

Вдруг больна? Но пугает не то, что у меня матка неправильная или вагина в узел завязана. Пугает, что если со мной что-то не так, то все здесь и закончится. Братья меня в дом не возьмут.

Глава 4

Гавриил

— Узенькая она, маленькая. Аккуратней. Не порвите, а то потом мне же зашивать привезете.

Знал бы Матвеич, как мне после его слов Нежную натянуть захотелось, то смолчал. Узость ее эту членом попробовать. В кресле том.

Трындец она там красивая, тоже нежная. Нежно-розовая. Аккуратненькая, так и вижу, как из ее дырочки моя кончина течет, а дырочка уже и не узенькая, и не маленькая. Яйца аж сводит. Остыть надо. А то со стояком по больнице идти, то еще удовольствие.

Маша выходит из-за ширмы. Щеки горят, как два персика спелых. Так и хочется надкусить.

Брат встает:

— Спасибо, Матвеич.

— Не порвите, — напоминает старик строго, глядя на девушку с жалостью.

Да, предупреждения его нам по хер. Захотим порвать… кто ж нас остановит.

— Ну что, Нежная, первую проверку ты прошла. Пока до торгового центра едем еще от Стефа, нашего настоящего детектива, информацию ждём. Если чистая, добро пожаловать. Нет… выебем и сами на трассу отправим. Будешь на нас там работать, — говорит брат и бросает на девушку суровый взгляд в зеркало заднего вида.

Аленка фыркает, в мобильнике зависая. Снова сиськи в сторис выкладывает. Никак не успокоится. А Нежная ни жива ни мертва. В рюкзачок вцепилась, аж пальцы побелели. Румянец со скул так и не сошел. Невинная… никого в ней не было. И не целовал никто толком. Стоило ее попробовать — сомнений не осталось. Не умеет ничего. Не знает. Всему научим, так и чувствую, как похотливая усмешка растягивает губы.

— Посмотри, что там, — брат кивает на мобильник, булькнувший сообщением, не отвлекается от дороги. Впереди пара мотоциклистов с туристками за спиной и автобус рейсовый, справа — море бирюзовое. Купаться хочу и ебаться, а лучше все вместе с Нежной, с нашей новой игрушкой.

— Было заявление в полицию о хищении денежных средств от Белоцерковской Марии, которое она забрала через три дня. Жалко стало женишка? — Спрашиваю с издевкой.

Румянец быстро тает на щеках Нежной.

Да, милая, по твоему прошлому наш человек своими шаловливыми пальчиками пробежал.

— Стыдно, что дурой была, — отвечает девушка и прикрывает глаза, взмахивая длинными ресницами, — надо мной в полиции тоже смеялись, что поверила и влюбилась. Все равно бы они его искать не стали.

Аленка смеется, да уж, нарочно не придумаешь.

— Заявка на кредит. Отклонена. Понятно теперь, почему к Тагиру за бабками пошла. Родители…

— Ну, что родители? — Нетерпеливо спрашивает брат, а у меня резко все желание отбило над девчонкой стебаться.

— Погибли в аварии десять лет назад. Опекуном назначен Владимир Иванович Белоцерковский, брат отца, — заканчиваю скомкано.

И уже ни море, сверкающее на солнце, не радует, ни мечты о том, как девочку невинности лишать будем.

Маша крепче рюкзачок стиснула. Ресницы дрожат, да уж…

На мгновение даже мысль правильная закрадывается: отпустить на все четыре стороны. На Тагира насесть, чтобы не трогал. Пусть живет своей чистой жизнью, замуж выходит, детей рожает.

А потом вспоминаю, как она в том кресле раскрытая сидит… хрен там… не отпущу, потом, как натешусь, и документы сделаю, и жениха, блядь, найду и накажу, а пока нет. Моя Маша… то есть наша, конечно, наша.

У брательника тоже настроение приспустилось.

— Чистая она, — подвожу итог.

Миха кивает. Бросает на девчонку голодный взгляд в зеркало. Да уж, не рыцари мы на белом мерине, а Бармалеи, и свое с нее получим. Прошлое — это прошлое. Его пеплом над волнами развеяло.

— Ей купальник нужен и белье нормальное, — вот и закончилась моя жалость, опять мысленно ее во все узкие нетронутые дырочки имею.

— Такой лахудре только в плащ-палатке прятаться, — высказывает свое охуительно важное мнение Алена.

— Ален, помнишь тот браслетик в ювелирном, который присмотрела? — Спрашивает брат. Пухлые губы Алены расцветают улыбкой.

Его, блядь, даже я помню, хоть и не видел ни разу. Алена все мозги с этим браслетиком Михе проела.

— Поможешь нам из лахудры куколку сделать — сегодня будешь с браслетиком. Не поможешь — с хуем. Хотя, с ним ты все равно будешь, — говорит Миха.

Мы вдвоем ржем от кислого вида Аленки. Нежная в сиденье вжимается, окончательно от нас охренев.

Михаил

— Ми-и-и-иш, а мне купальник новый тоже нужен, — Алена надувает губки, морщит носик, хочет стрясти с меня еще брендовых тряпок, хотя у самой их уже девать некуда. Махнул рукой по-царски, выбирай, только перед глазами не мельтеши.

Маша выходит из примерочной и на Алену уже не смотрю. В бутике, кроме нас с Гришкой, из мужиков еще двое обреченцев с женами. И оба на своих баб даже не смотрят, на Нежную слюной капают.

Да и мы не лучше, того и гляди девчонку прямо на полу в магазине разложим и распечатаем. А она не знает, куда глаза деть, руки по швам опустила и стоит не вздохнет, хоть бы покрутилась, попку свою полуголую нам показала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Голубой микроскопический купальник едва прикрывает упругие грудки и лобок. Гришка, похоже, с совестью договорился, раз такой выбрал.

— Повернись.

Маша послушно встает к нам спиной. И эта спина… кондиционер же в торговом центре работает, да?.. а меня в пот бросает.

Какая же она хрупкая, хрустальная, как статуэтка. А попка кругленькая, на одной ягодичке следы от моей пятерни синеют. Надо с ней осторожнее быть, не только в спальне, но и вообще.

— Зеленый примерь, — велит Гришка и вижу, что у него на лбу тоже испарина выступила, а на джинсах подозрительный бугорок.

— Миш, мне идет? – Аленка выплывает из примерочной в кумачовом бикини. Обреченцы и на нее слюни пускают, а я вслед Маше смотрю, не волнуют меня уже проплаченные формы любовницы, я упругие грудки в ладонях сжать хочу и у сосочков прикусить самые кончики… нежно-розовые.

Блядь, да что со мной. Наваждение какое-то.

— Идет, — отвечаю Аленке, но по лицу ее вижу, ревнует. Еще как ревнует. Наверняка Нежной заподлянку уже придумала, не хочу на нее смотреть, у Маши за купальниками примерка белья намечается, — выбрала? Иди в косметический, купи для Маши все, что вам девочкам нужно, шампунь там, бальзам, прочую хераторию.

Прежде чем Алена раскрывает свой рот и начинает голосить, достаю из бумажника кредитку, ей протягиваю:

— И себя не обдели, духи, косметику, что захочешь. Но чтобы не было такого, что ей дешмань за два рубля, а себе бренды, усекла?

Алена морщит носик, надувает губы, но кредитку сцапывает.

Зеленый Нежной тоже подходит, как и белый, и белье черное, на ней все, как на модели смотрится.

Домой едем с ворохом пакетов. Аленка браслетик на запястье фоткает, живет по принципу – не выложил в сеть, значит, не было. Маша глаза прикрыла и на нас не смотрит. Такое ощущение, что ей все накупленное барахло и не нужно вовсе.

Пакеты мы с Гришкой, как рыцари несем в дом и до комнаты, где теперь наша Маша жить будет.

— Твоя спальня, — открываю дверь и даю Нежной войти, пакеты с барахлом ставим с Гришкой рядом с кроватью.

— Еду через час привезут, так что обживайся. Принимай душ и спускайся. Делить тебя будем.

Маша

Вот и сбылось мое желание, я в страшном черном доме братьев Ланских, теперь цель максимум - здесь продержаться так долго, чтобы выяснить, что произошло с Эдиком и выполнить условия сделки с Ашотом. От воспоминания о холодных злых глазах старика меня зазнобило.

Я не первая, кто пытался втереться в доверие к братьям. Ашот к ним уже засылал девушку, которая горничной работала, а сама для него информацию добывала. Девушка пропала через два дня. Пропала, как и мой Эдик. Дядя Володя меня отговаривал, просил не связываться с Ашотом, но без его помощи я бы к Ланским не попала. Тагира тоже он уломал мне помочь. Толстяк до последнего отказывался, не хотел с братьями связываться, но «подарить» меня им казалось единственно возможным вариантом и полуправду сказать насчет шпионажа.

«Они мне должны доверять, не доверяя», – так я старику сказала, когда свой план изложила.

И устройства эти хитрые не раздобыла бы, такие в интернет-магазине не закажешь. На компьютере Михаила вся информация о делах Ланских хранится. Если и есть где-то сведения об Эдике, то там. Вот и получается, что я помогаю Ашоту братьев уничтожить, а он мне Эдика найти. Если он и правда мертвый, то отомстить за него.

Трясу головой, не о том думаю. Мне сейчас самое сложное предстоит – секс с Ланскими. От одной мысли страшно становится. Дома, когда размышляла об этом, казалось, что смогу, что ради Эдика на все пойду, а сейчас вдруг о словах врача задумалась «не порвите». Нет, в теории я знаю, чем муж с женой после свадьбы занимаются. Но дядя Володя меня правильно воспитывал. Ему и Эдик нравился, потому что такой же, как я – правильный. В книжках, которые я читала, влюбленные падали на кровать и потом у них рождались дети, в фильмах тоже. Подруг у меня не было, которые могли бы просветить насчет парней. Мы с Эдиком с детства вместе, жили на одной площадке, сначала дружили, потом чуть больше, чем дружили, а потом пожениться решили. Мне и не нужен никто, кроме него. Зато теперь беда: я же ничего не знаю. Что меня через час ждет? И что это значит «узенькая»?

Ладно, поздно пить боржоми, пора готовиться.

Захожу в ванну и чувствую, как челюсть падает. В ней нет одной стены, от пола до потолка – окно. В комнате тоже, но там шторы есть. А в ванной нет, только бескрайнее море, убегающее вдаль. Как же я сейчас мыться буду? Все же меня голую увидят.

Подхожу к окну, выглядываю. Особняк Ланских стоит на высоком гористом берегу, к частному безлюдному пляжу, зажатому между двух белых скал, от дома спускается лестница. На пляже свой пирс, у него небольшая яхта белеет.

Одно ясно, что смотреть на меня в окно некому, не допрыгнет никто на такую высоту, разве что коптер запустит.

Прежде чем раздеться, запираюсь на щеколду. В спальне запоров нет, братья ко мне в любой момент могут ввалиться.

Запрыгиваю под душ. С наслаждением смываю с себя долгий день.

Сквозь шум воды слышу, что в комнату кто-то вошел. Замираю, сердце, как бешеное в груди колотиться. Неужели пора? Отчетливо слышу, как дверь закрылась. Заматываюсь в полотенце. Выхожу из ванной. Никого. Показалось?

Времени совсем мало. Если хочу в доме продержаться достаточно долго, то мне надо послушной девочкой быть, выполнять их желания. Быстро сушу волосы феном. В одном из пакетов нахожу белье, наверное, красивое, я же себя девкой в нем чувствую. Черное с сеткой, не скрывающее ничего. Платье тоже из футляра достаю, короткое очень, едва попу прикрывает, тонкие бретельки едва его держат. Очень вовремя заканчиваю одеваться, в дверь без стука врывается Гавриил. И застывает.

– Черт, Нежная… какая ты… идем, еду привезли.

Мне прикрыться хочется, я себя в этом платье голой чувствую, да и смотрит он на меня, как на голую. От воспоминания, что он меня там видел, щеки пылать начинают. Он замечает мое смущение, улыбается плотоядно.

– А с кем бы ты из нас первым лечь хотела?

Ни с кем.

С Эдиком.

Я не отвечаю, прохожу мимо, он не упускает шанса погладить меня по спине, но, когда понимаю, что его рука тянется к ягодицам, уворачиваюсь. Он хватает меня, впечатывает в стену, нависает сверху, одной рукой оба запястья перехватывает и вверх вздергивает, так что я на цыпочки встаю, и вся в струнку вытягиваюсь.

– Не играй со мной, то, что ты целка, еще не значит, что я тебе верю, будто с парнями ни разу не была. Может, тебя еще никто не выеб, но наверняка лапали. С такой внешностью, тебе мужики прохода не должны были давать. Может, тебе сладкие сисечки уже все обкончали, – свободной рукой он обхватывает мою грудь и с силой сжимает.

От неожиданности вскрикиваю, а он сквозь ткань нащупывает сосок и щиплет.

– Не лапали, – шепчу, глядя в его бешеные глаза.

– Что у вас тут? – Раздается голос Михаила, у него за спиной стоит Алена, а на ее лице злорадное торжество.

– Учу Нежную вести себя правильно.

– Алена говорит, что она у нее браслет новый украла.

Гавриил сжимает мои запястья сильнее, а я задыхаюсь от гнева

– Я ничего не крала!

– Врет, я видела, как эта лахудра браслет с тумбочки взяла.

– Знаешь, что за воровство руки на востоке рубят? – шипит Гавриил мне в лицо.

Михаил проходит мимо, слышу, как в спальне начинают рыться в вещах. Сама дрожу от страха, что они сейчас устройства найдут. Они ведь убьют меня тогда, не просто убьют пытать будут.

– Я же говорила! – раздается из спальни крик Алены.

Михаил выходит из комнаты, держа в пальцах браслет, который сегодня купил любовнице. Хмуро смотрит на меня, и я понимаю. Все, конец. Не будет у меня недели. Вместо того чтобы Эдика спасти, я сама сегодня пропаду.

– Давай ее вниз, – говорит Михаил.

Гавриил отпускает мои руки и тащит к лестнице.

– Я не брала! Она подложила, – пытаюсь оправдаться, но понимаю, что бесполезно.

Алена – любовница старшего брата. А меня им сегодня, как лазутчицу подкинули.

Я думаю, что меня сейчас в темный подвал притащат и пытать начнут, но нет, Гавриил заталкивает меня в просторную гостиную, вместо одной стены тоже окно от пола до потолка с видом на море.

Михаил заходит следом, садится на диван. Хлопает себя по бедру.

– Давай ее сюда.

Гавриил тащит меня к дивану.

– Ложись!

– Нет! Не надо! Зачем? – я пытаюсь сопротивляться, но куда там, у него руки, как камень.

– Наказывать тебя будем, – отвечает Михаил, хватает меня, заставляя лечь лицом на диван, перекидывает через колени, так что мои ягодицы оказываются у него рядом с животом.

– Ты что делаешь?! Выгони ее! – кричит Алена.

– Заткнись, – отвечает ей Михаил, — значит, ты видела, как она взяла браслет?

– Да, – неуверенно отвечает Алена.

Я упираюсь локтями в диван, подняться пытаюсь, но чувствую, как в спину упирается ладонь Михаила.

– Лежи смирно.

Я чувствую, как от слез щиплет глаза. От обиды, несправедливого обвинения, страха.

Михаил задирает мое платье, обнажая ягодицы, срывает трусики.

– Пожалуйста, не надо, я ничего не брала, пожалуйста… – от моей давешней уверенности, что все выдержу, и следа не осталось.

Дура, куда я только полезла. Они же меня сейчас изнасилуют, я ведь сопротивляться буду, я не смогу сама им отдаться, не смогу.

Чувствую, как по ягодице шлепает ладонь, вскрикиваю от неожиданности. Запоздало понимаю, что не больно. Унизительно, обидно, да, но не больно.

Еще раз, тоже слегка, а потом Михаил начинает гладить мои ягодицы.

Алена фыркает, порывается уйти, но Михаил ей кричит:

– Ты хотела, чтобы мы Машу наказали, так смотри!

С этими словами он переворачивает меня к себе лицом, укладывает так, что моя голова у него на бедре лежит, а тело – на диване, и запускает руку мне между ног.

– Хочу посмотреть, как ты кончаешь, Нежная, – говорит Михаил и проводит пальцами по моим нижним губкам, там меня никто, кроме гинеколога не трогал. От прикосновения Михаила по телу, словно пропускают ток.

Глава 5

Маша

Не успеваю опомниться, как с меня срывают платье и бюстгальтер. Ткань лопается с громким треском. Приходит уже не страх - чистый ужас.

Я не готова! Я не могу вот так. Хочу встать, но Михаил рычит:

– Лежать! – приказывает, как собаке, и я подчиняюсь, вижу, как его взгляд тяжелеет, когда он смотрит на меня.

Я абсолютно голая, ничто не защищает меня от взглядов братьев.

– Это блядский цирк какой-то! – Кричит Алена, и я слышу цокот ее каблуков. Она убегает, а я остаюсь. Я одна с двумя разгоряченными мужчинами, пьяными от похоти и мне ужасно страшно.

Не порвите! Не порвите! Не порвите!

Страх усиливает слова доктора до крика:

– Не порвите… – шепчу пересохшими губами, чувствую, как по щекам слезы ползут.

Михаил их стирает очень нежно.

– Открой рот и раздвинь ноги, – приказывает он и проводит пальцами по моим губам, – смотри только на меня.

А я и смотрю, во все глаза таращусь. Голова так и лежит у него на бедре, только краем глаза замечаю, как Гавриил снимает пиджак и встает рядом со мной на колени. Я жду, что он сейчас что-нибудь гадкое сделает, дышит тяжело, рвано, но он склоняется к моей обнаженной груди и целует полукружия. Очень трепетно, обводит соски языком, посасывает, поглаживает живот. Ничего страшного не происходит. Наоборот, мне даже приятно. Чувствую, как соски напрягаются, тянутся к его губам, сами умоляя о ласке.

– Открой рот и раздвинь ноги, – повторяет Михаил.

Я подчиняюсь. Сопротивляться все равно не смогу. Они меня быстро скрутят и сделают все, что захотят.

Чуть приоткрываю рот и два его пальца проникают внутрь.

– Соси, – говорит он хрипло, я напрягаюсь, когда рука кого-то из братьев начинает поглаживать лобок, будто случайно задевая нижние губки. Не вижу, кто это со мной делает, взгляд приковали глаза Михаила. Боюсь отвести, пошевелиться боюсь, жду страшного, но они со мной ничего страшного не делают. Наоборот, прикосновения пробуждают внутри странное тепло. Особенно, когда трогают там, внизу. Очень нежно и осторожно, будто и впрямь порвать боятся.

– Расслабься, Нежная, больно не будет. Хорошо будет, – хрипло говорит Гавриил, отрываясь от моей груди.

Я осторожно начинаю посасывать пальцы Михаила, представляю, что это леденец, полизываю, втягиваю губами.

– Вот так, Машенька, – выдыхает он, – сладко?

Не сразу понимаю, что спрашивает Михаил вовсе не о пальцах, а об ощущениях между ног. И там, да, сладко, томно, из лона сочится влага. Так, иногда, бывало, когда меня Эдик обнимал, но я думала, что это грязно, пошло и неправильно.

– И ты сладкая, как кленовый сироп, – говорит Михаил. Все-таки отвожу взгляд от его глаз и вижу, что это его рука меня там ласкает. Гавриил сосредоточен на груди. Целует, гладит, по животу ладонями проводит.

– На меня смотри, Машенька, только на меня, – шепчет Михаил. И я снова встречаюсь с ним взглядом. И стоит мне это сделать, как он разводит мои нижние губки пальцами и проводит между ними. От нахлынувших ощущений меня бросает в холод и жар одновременно.

– Ласкала себя там, Машенька? – спрашивает он.

Мычу, что нет, пальцы его все еще у меня во рту. Он меня между складочек поглаживает, а потом начинает быстро тереть. Я глаза шире раскрываю от удивления. Там очень горячо становится и напряжено все. Низ живота судороги сводят, но приятные. Мне не больно, мне и правда хорошо. И то, что Гавриил с моей грудью делает тоже хорошо. Соски как камешки затвердели и теперь каждое прикосновение к ним почти болезненное, болезненное и приятное. Вдруг он перестает целовать мою грудь. Смотрит шальными глазами на то, что его брат у меня между ног делает.

– Да она течет, как ручеек, – выдыхает Гавриил и проводит ладонью по внутренней поверхности бедра, заставляет шире ноги раскрыть, а я и так уже распахнутая лежу, чем больше раскрываюсь, тем больше удовольствия прикосновения там приносят.

Мамочки, какая же я шлюха. Прав был Эдик, когда одеваться вызывающе запрещал. Нельзя себя так вести, тем более с ними, они же Эдика… Они же…

Гавриил поглаживает мое лоно. Дергаюсь всем телом. И не знаю, чего в этом порыве больше – желания избежать ласки или, наоборот, усилить.

– Тише, Нежная, тише, – шепчет Гавриил, продолжая ласкать мою грудь, пропуская соски между пальцами, пощипывая, поглаживая.

Михаил не выпускает ноющий узелок между складочек, гладит его то одним пальцем, то двумя, то зажимает между ними, обводит по кругу, быстро трет. Напряжение усиливается. Будто это еще не все, будто за этим что-то другое ждет. Освобождение от сладостной пытки, расслабление, но пока там все так наряжено, что еще немного и я взорвусь.

Пальцы Гавриила проникают в мое лоно. Уже не дергаюсь, выгибаюсь дугой. Что они со мной делают? Я же не такая. Я же правильная. Я не могу себя так вести. Гавриил то вынимает из меня пальцы, то вновь проникает внутрь.

– Пиздец, она узкая, Мих, Дюймовочка.

Михаил убирает пальцы с напряженного бугорка. Разочарованно мычу. То большое, что на смену напряжению накатывает, отступает. Его быстро сменяет Гавриил и его прикосновения не такие мягкие и осторожные, он быстро растирает. Грубо. Еще немного и больно будет. Чувствую, как внутрь меня Михаил проникает, напрягается и тут же начинает двигать пальцами вперед и назад.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мамочки, он же меня пальцами трахает, и его пальцы у меня во рту повторяют движения там внизу.

Но мне все равно сейчас. Хочу только одного – чтобы напряжение это невыносимо сладостное спало. Из горла стоны и крики рвутся. Пошлые, грязные я и не знала, что такие издавать могу.

Михаил вынимает пальцы из моего рта, проводя по раскрытым в судорожном крике губам.

– Вот так, Нежная, кончай…

Не понимаю чей это голос. Чьи руки меня по груди гладят, чьи пальцы внутри лона, чьи бугорок напряженный трут. Их движения становятся сильнее и быстрее. С каждым мгновением сильнее и быстрее. Быстрее… сильнее… глубже… грубее…

– О-о-о!

Не кричу — ору, глаза зажмурила и…

Вдруг растворилась в сладкой неге, умерла и воскресать не хочу. Так хорошо стало, что про все забыла и про Эдика, и про правильность свою и про чистоту.

– Понравилось, Машенька, как мы наказываем? – спрашивает Михаил, а я никак отдышаться не могу и в себя прийти.

– Что?.. – говорить не могу, мысли путаются, тело как у медузы, чувствую только, что чьи-то пальцы все еще внутри моего лона и чьи-то нижние губки поглаживают, кто-то по груди проводит. Но глаза открыть не могу, слишком много усилий надо. – Что вы со мной сделали?

Гавриил

Она что прикалывается?

Не может же девчонка и правда про оргазм ничего не знать, двадцать первый век на дворе, подружки наверняка подсказывали, как себя ласкать, если у жениха духу не хватило конфетку между очаровательных ножек язычком пощекотать. Переглядываемся с братом, он тоже ошалел немного, то есть он целок, конечно, любит, но, чтобы целка прям совсем целка ни разу не кончавшая, ему, похоже, не попадалась.

– Машенька, – говорить Мишка ласково старается, а самого вижу, как от желания колбасит. Да и у меня в штанах все готово в узость Нежной ворваться, – солнышко, у тебя оргазмы вообще были? Ты сама с собой играла?

Девочка глаза распахивает, ресницами золотистыми взмахивает, как мотылек крыльями. Она и есть мотылек, на наше пламя залетевший. Мишка, смотрю, пальцы свои шаловливые из девчонки не убирает, хочет, чтобы она привыкла к проникновениям.

– Оргазмы? – переспрашивает Нежная, а в зеленых глазах, пьяных от минувшего удовольствия, искреннее непонимание.

Блядь, неужели мы у нее первые, в смысле совсем первые во всем?

– Я… – она запинается, щеки алеют, в уголках глаз слезки дрожать начинают, – я… это то, что сейчас было?

Блядь!

Не врет, ведь. Сама невинность. Ох, лапочка, откуда же ты такая взялась?

Тут и Мишке неудобно стало, даже пальцы из нее вынул. И лапу с белой груди убрал.

В себя первым прихожу.

Пока Мишка с совестью общается, встаю, подхватываю девочку на руки и несу к себе в спальню. Она даже не дернулась, мягкая такая, податливая, расслабленная после первого оргазма. Черт, после ее первого оргазма в жизни. И он наш был. Мы его ей доставили.

– Куда?! – Несется вслед Мишкин хриплый голос.

– Она не в твоем вкусе, – огрызаюсь, поднимаясь по лестнице.

– В моем, – брат дышит мне в спину, – ты ей больно сделаешь, порвешь. Оставь!

– Ты так говоришь, потому что у меня член больше! – ору, ногой распахивая дверь в свою спальню.

– Нарываешься, младший!

Мишка влетает следом, захлопывает дверь. Девчонку на кровать укладываю. Она ошалело по сторонам оглядывается. Да, Нежная, у меня в комнате есть отчего офигеть. Две стены полностью окнами заняты, одно на море выходит, второе на бассейн-инфинити и сад. У того, что на море, сверкает хромом коллекционный Харлей. Огромное зеркало на потолке над здоровенной кроватью, которая как траходром возвышается в центре спальни. На стенах тоже зеркала.

Мишка надо мной стебется, что я нарцисс, но на самом деле мне нравится, когда девки видят, как я их трахаю. Ну и сам на это дело тоже посмотреть люблю, чего уж. Сейчас Нежную разложу, между ее белоснежных бедер устроюсь и велю в зеркало над кроватью смотреть, как ее девственности лишаю. От картинки, вспыхнувшей в голове, в паху прострелило. Уже к ремню тянусь, расстегнуть.

– Ты ничего не попутал? – Мишка тоже готов на нее наброситься, уже и забыл, что из-за ее невинности переживал.

– Я у нее первый буду! – Сказал, как отрезал, футболку снимаю, и снова к ремню тянусь.

Нежная на нас, как на лютых зверей таращится, медведей диких. Не бойся, сладкая, мы рвать осторожно будем, ласково.

– С хуя ли?! – Брат уже не на шутку злиться.

– Ты ее вообще брать не хотел, иди Аленку трахни. Сиськи ее дорогие потискай! Я для тебя ее попку нетронутой оставлю и ротик.

Вру, конечно, я ее всю хочу, везде у нее первым быть, а то и единственным. Ни с кем делить не стану, даже с Мишкой. Хотя мы с ним на этот счет давно договорились, что понравившихся баб вдвоем жарим, только монетку бросаем, кто в какое отверстие первым. Потом уже без разницы и вдвоем одновременно и по очереди во все дырочки. Но в первый раз пробуем после жребия. А Нежную я только для себя хочу.

Мишка достает из кармана потертую монетку в пятьдесят центов, оставшуюся с тех времен, когда мы с ним в Штаты гоняли о контрабанде договариваться с местными мафиози. Ее мы и используем, когда поделить что-нибудь не можем.

– Орел или решка? – Спрашивает серьезно.

А у меня уже яйца плавятся, как ей засадить хочу.

Мишка, падла, поднимает ставки:

– На все! Кто выиграет, ее во все места первым пробует.

Блядь! Я хочу ее во все места первым.

Маша бледнеет, дрожит маленькая. Ничего, Нежная, сейчас снова хорошо будет.

– Орел! – Выдыхаю зло.

Мишка подбрасывает монетку. Время ход замедлило. Монетка сквозь кисель падает. Брат ловит ее, раскрывает ладонь… Орел! Моя!

Мишка морщится, словно я ему в солнечное сплетение врезал. Я его сочувственно по плечу похлопал и на дверь показал. Свидетели нам не нужны. Поворачиваюсь к Нежной, и пыл мой немного угасает. Ее аж трясет. Еще бы, за один день малышку подарили, в шпионаже уличили, приодели, первый оргазм доставили, а сейчас еще и девственности лишат… со всех сторон.

Я уже не тороплюсь, раздеваюсь. Моя она, по крайней мере, на эту ночь моя.

Даю ей себя рассмотреть, так сказать, во всей красе. Она только на член таращится. Да, Нежная, там есть на что посмотреть. Природа нас с братом не обидела.

– Н-н-не надо, – шепчет, – пожалуйста, не надо.

Из глаз слезки катятся на грудки белые.

В смысле не надо?

– Не порви, – встревает Мишка. Какого хрена он еще здесь?

Киваю ему на дверь, а сам на кровать сажусь, встаю на колени и Нежную за щиколотки к себе подтягиваю. Ее розовенькое лоно еще влажное после ласки. Хватит, чтобы ей засадить. Ложусь на нее, придавливая к кровати. Она мне в грудь ладошками упирается, слезки так и катятся:

– Я не хочу. Пожалуйста.

Да блядь, кого волнует, хочешь ты или нет. Перехватываю член и провожу головкой по складочкам. Девчонку подбрасывает, оттолкнуть пытается, но куда там.

– Сейчас хорошо будет, потерпи, – вставляю в нее головку, уже представляю, как внутрь ворвусь. Какая же она все-таки узкая.

– Не надо, пожалуйста, – она сжалась вся там, не пускает.

Да что за херня!

– Брат, хорош! – Мишка буквально стаскивает меня с девчонки.

Какого хрена?! Я сейчас за такие приколы и убить могу! Когда уже почти в ней был.

– Она моя! – Реву, – ты проиграл! Я ее первым буду!

– Ты что, блядь, ее насиловать собрался?! – Брат мне прямо в лицо орет, – посмотри на нее!

Нежная в спинку кровати вжалась. Бледная, дрожит вся. Твою мать! Это же не я ее так. Я же не такой.

– Нежная, – тихо зовет Мишка, она, как и не слышит, – Маша.

Взмахивает своими ресницами, зеленью сверкает.

– Все хорошо, никто тебя не тронет, – продолжает брат.

В смысле не тронет? Я ее трону. Еще как трону. Но Мишка держит крепко, отпускает, когда я немного в себя прихожу. Брат снимает с себя футболку. Я ему врезать хочу, думаю вот зачем меня стащил, сам на нее залезть хочет, но Мишка натягивает футболку на девушку. Шепчет ей что-то тихо, успокаивает, она его, как завороженная слушает, бросает на меня испуганный взгляд.

Мишка тоже на меня смотрит, он мне сказал что-то, но я не слышал.

– Тебе очень жаль, – четко, как дебилу повторяет.

Брат ее по волосам поглаживает, слезки со скул вытирает.

– Прости, я не хотел так… – слова, как песок, тяжелый и мокрый, падают между нами. Потому что хотел, блядь, и хочу, – Мих, уведи ее.

Член аж ноет, как засадить ей хочу, какого черта происходит? Я же не маньяк в конце концов. Мне ни одна баба не отказывала, наоборот, сами вешались, а я еще нос воротил, у этой жопа рыхлая, у той щиколотки толстые. А Маша, блядь, идеальная. У нее ни одного недостатка нет и это ее «Я не хочу», как кнутом сейчас бьет. Потому что, я

хочу

, чтобы она меня

хотела

.

Миха поднял ее на руки и унес, а я так и остался со стояком. Иду в ванную и дрочу, думая о ней, о том, как она вокруг моих пальцев сжималась, как раскрывалась шире, когда я ее складочки ласкал. Оргазм накрывает, как цунами, опустошая, выворачивая. До боли ее хочу, до рыка яростного, но не силой. Хочу, чтобы она сама мне отдалась.

– Можешь Аленку поиметь, – Миха стоит в дверях. Мне после ледяного душа полегчало, но трахаться хочу, бабу хочу, чтобы послушная без «не надо».

Оделся, в клуб рвану, напьюсь и натрахаюсь.

– Найду кого, – рычу в ответ, нет, не полегчало, злюсь на него, на нее, но больше на себя, что едва не сорвался, и все-таки спрашиваю, – как она?

– Успокоилась.

– Я же с ней ничего… она же в порядке?

– Напугал только, – Мишка тоже как пришибленный.

Да, не так нас родители учили с женщинами обращаться.

– Аккуратней с ней надо, – подводит Мишка итог.

Киваю. Да. Нежная слишком девочка для нас медведей диких, приручать постепенно ее нужно, а не нахрапом, как сегодня.

– Ладно, я поехал, – бросаю на прощание.

На дороге максимум из своего «ягуара» выжимаю, чтобы все мысли выветрились, не помогает. О ней так и думаю.

Маша

Он такой красивый, взгляд отвести не могу. Грудь широкая, сильные руки. По коже татуировки вьются. Пресс с кубиками. Бедра накаченные. Я себя такой порочной чувствую, я же не должна на него так смотреть. Но я обнаженного мужчину ни разу в жизни не видела, даже на картинке или в кино, тем более такого. Не понимаю, что значит он у меня - «везде первым будет». Нет, я не совсем темная. Знаю, что женщина мужчину может там ртом ласкать, но они ведь не только рот имели в виду.

Потом опускаю взгляд ниже и понимаю: не могу. Я не могу это в себя принять. Он там огромный. И тут только осознаю, что значит «порвать». Он же меня на самом деле порвать может. Буквально.

Пытаюсь убедить себя, что справлюсь. Я должна. Если не смогу, то Ашот меня не на трассу отправит, он и похуже вещи может сделать. И Эдика я не верну.

Часть меня хочет это в себе почувствовать, мне же понравилось то, что они со мной пальцами делали. От воспоминания щеки пылать начинают, а там опять все набухает и мокрым становится. Что со мной?! Я же не такая!

Не успеваю опомниться, а Гавриил уже на мне лежит. От него похотью, страстью пахнет и от этого запаха у меня голова кружится. Это неправильно. Так нельзя. Чем я только думала, когда сюда решила проникнуть.

Пытаюсь оттолкнуть, но это все равно что скалу с места сдвинуть. Прошу, чтобы остановился. Не хочу так. Не могу так. Мне время нужно. Подготовиться. Чувства свои понять. Но он уже в меня входить начинает. Вот сейчас все и произойдет. Нет! Не хочу, так не хочу! Прошу Гавриила, чтобы остановился. Он не слушает, конечно. У него глаза бешеным огнем горят. Он бы меня порвал наверно, если бы не Михаил.

Облегчение накатывает вместе с разочарованием, как так? Почему я вообще разочарование чувствую? Я же их ненавижу, я же Эдика люблю. За эту мысль и должна держаться. И вот оно снова бабское лезет, а они ведь красивее Эдика твоего, сильнее, мужественнее. С ними любая в койку прыгнет. Что, если я Эдика после них не захочу? И снова не о том думаю. Правильно было бы: что, если Эдик меня после них не захочет, побрезгует, что я больше не девственница. К этому я готова. Вернее, думаю, что готова. Главное — его спасти. Потом пусть презирает, брезгует. А если он мертв, тогда вообще без разницы. Ну почему они такие красивые? Старыми уродами были бы, мне легче с ними лечь было. Наверное…

Михаил меня утешает, думает я плачу из-за того, что боли испугалась, а я себя боюсь, я себя понимать перестала. Утром еще, когда с рюкзачком к Тагиру в машину садилась, знала кто я и зачем мне все это, мыслила здраво. А сейчас ничего не понимаю, не контролирую больше ничего. Надо было дядю Володю послушать и не лезть сюда.

Михаил поднимает меня с кровати и уносит.

— Я не хочу, не надо, пожалуйста. Я домой хочу, — вот и закончилась моя храбрая игра в шпионку, реву уже в полную силу и все равно, что домой нельзя, без информации мне Ашот голову свернет.

— Солнышко, нельзя тебе домой, теперь для тебя самое безопасное место рядом с нами, — Михаил относит меня обратно в мою спальню. И он ведь прав, сам не знает насколько.

За окном уже ночь и море блестит в темноте.

— Голодная? — спрашивает он.

И я понимаю, что с утра ничего не ела, вернее, и на завтрак только кофе выпила, так нервничала. Киваю, если отвечу, еще больше разревусь.

— Я не брала браслет, — говорю ему, прежде чем он выходит.

— Я знаю, Нежная, отдыхай. Я сейчас поесть принесу.

Ну почему он такой сейчас заботливый? Днем, когда угрожал, когда целовал, совершено другим был, и к тому, другому я готовилась. Так его себе и представляла страшного, злого. Зачем он меня сейчас «солнышком» зовет, да еще так ласково? Ничего не понимаю, ничего больше не знаю.

Глава 6

Михаил

На ужин мы стейки заказывали, но остыло все, пока Гришка маньяка из себя строил. Да, неслабо его девочка зацепила. Последний раз ему крышу рвало, когда в Анюту влюбился. Даже кольцо купил, замуж звал. Она и вышла замуж. За другого. Столичного щеголя, морщившего прямой нос от неказистости отечественного курорта. Гришка нос ему, конечно, поправил, да так, что Анюта брату все высказала и про дела темные, и про душу черную. Напоследок бросила, что по нему тюрьма плачет и убежала вся в слезах.

Не знаю, что малышка любит. Всего ей положил, ветчины, сыра, бутерброды с икрой и красной, и черной сделал. Про сладкое не забыл, поставил на поднос миску клубники. Подумав, еще мушмулы добавил. Бутылку игристого открыл.

Нежная заснула, пока я для нее ужин красиво по тарелкам раскладывал. Свернулась клубочком, как котенок. Притянула острые коленки к груди и подушку обняла, как игрушку, медвежонка плюшевого.

Хочу, чтобы она меня так обняла, прижалась ко мне. Доверилась. Не шарахалась, как от пса бешеного. Ребенок же она совсем и неважно, что в паспорте написано. На заборе тоже много чего пишут. А мы на нее, как звери лютые, от похоти одуревшие накинулись, и впрямь чуть не порвали.

Поставил поднос на тумбочку, сел рядом, осторожно, чтобы не разбудить. По волосам светлым шелковистым провел. Убрал с лица. Под глазами тени от ресниц длиннющих. Губы от поцелуев припухли. От воспоминания, как она мои пальцы сосала, в паху прострелило. Черт, уходить надо, а то сам, как Гришка на нее наброшусь и рядом никого нет, чтобы оттащили.

В спальне Алена ждет, мечтающая, как вину загладить, умелая. А я девчонкой, несмышленышем любуюсь. Глаз отвести не могу. Она ведь голая под моей футболкой, без трусиков.

Если ткань чуть приподнять…

Так, все, хорош!

Взял поднос и вышел, пока дел не натворил.

— Ты зачем представление с браслетом устроила? — Завалился тяжело на кровать, день сегодня длинный был и событий полный, а сна ни в одном глазу. Аленка притворяется, что спит, но я же слышу, как она сопит зло.

— Чтобы ты ее вышвырнул, — повернулась ко мне, глазами карими сверкнула.

— Вышвырну, но пока она нам нужна для дела.

— Пялить ее во все дырки — вот и все дела.

— Ален, не начинай. Мы это уже обсуждали. Я ебусь с кем хочу и тебе не запрещаю. Я мужик, мне трахаться хочется и тогда, когда у тебя течька, и когда голова болит. И сразу предупреждал, что я не Родик, меня окольцевать не получится. Если не нравится, держать не стану. Решишь уйти, не обижу и денег дам, и квартиру, машину куплю, но не проси того, что я дать не могу. Любовь — это не про меня. Верность до гроба тоже.

— Но я тебя люблю, — Алена прижалась ко мне, обняла, ногу на бедра закинула, — не хочу я ни с кем, кроме тебя.

Шикарная женщина рядом, есть за что подержаться, за что ущипнуть. А я девчонку тощую хочу, несмышленыша белокурого.

— Спать давай. Завтра на мраморный пляж рванем. Позагораем, покупаемся, мозги от дел проветрим.

— Вдвоем? — спросила с надеждой.

— Нет, — отрезал. Точно не вдвоем.

Быстро Машенька в нашей берлоге освоилась, мечется по кухне, готовит что-то. Футболка на ней, правда, почему-то другая, не моя. Я дурной спросонья, но это подмечаю. Рано еще, но надо в море выйти, чтобы до жары успеть на пляже зонтики и лежаки расставить.

— Ой! — вскрикивает тощая миниатюрная блондинка и понимаю, может она и Маша, да не наша.

Гришка, похоже, вчера в клубе подцепил, напряжение сбросить. И волосы крашенные, и ресницы нарощенные, фу-у-у. И как у него на нее только встал, после нашей Маши.

Но краснеет Эрзац-Маша, как настоящая.

— Гавриил не говорил, что в доме еще кто-то есть, — и взгляд смущенный опускает.

— Сам он где?

— Спит. Блинчики будете?

Киваю.

— Утро, — вваливается на кухню Гришка. Рожа помятая. От него перегаром несет. Интересно, про Эрзац-Машу вообще помнит? Судя по кислому выражению, с трудом.

— Еще одна, где вы их, блядь, берете? — Алена в выражениях не стесняется. На кухню вплывает черным лебедем, грациозно садится рядом со мной. Будто у нас тут ресторан, а не самообслуживание.

Поднимаю руки. К этой я точно непричастен.

— Я Света, — говорит Эрзац-Маша, но всем на ее имя одинаково по хрен.

Блинчики, кстати, вкусные.

— Грих, мы с Аленой на пляж мраморный хотим. Ты с нами?

Гришка не успевает ответить. На кухню несмело заглядывает Нежная, щеки быстро алеют, когда на нас с Гришкой смотрит. Наверняка вспомнила, как мы ее на диване кончать учили.

Вся такая свеженькая, чистенькая в белых шортиках и топике, открывающим животик. Я выбирал. Да, одели мы ее вчера, прямо скажем, не в церковь ходить.

Алена фыркает и ко мне ближе придвигается, будто девочке есть до меня дело.

Неловкая пауза затягивается.

— Я Света, — говорит Эрзац-Маша, — блинчики будешь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Нежная хлопает ресничками и улыбается. Впервые. Зубками ровными белыми сверкает. Ладно, беру свои слова обратно про Эрзац-Машу, милая она, хоть и ненастоящая. Но за улыбку нашей Маши ей - человеческое спасибо.

— Буду, — девчонка проходит в кухню. Гришка ее голодным взглядом провожает. А Эрзац-Маша на него также голодно смотрит, любовный пятиугольник.

— Поедешь с нами на пляж… Свет? — спрашивает Гришка Эрзац-Машу, а сам с Нежной глаз не сводит.

— Ой, я бы с радостью, но у меня купальника нет.

— Я дам… — запинается Нежная и на нас неуверенный взгляд бросает, — можно?

— Можно… — выдавливает Гришка.

Ее это «Я дам» явно в его планы не входило. Бросает злой взгляд на Нежную и Эрзац-Машу к себе притягивает, в губы впивается, как пылесос. Они так сосутся, что даже мне неловко становится, а Нежная на них и не смотрит, жует блинчик и в окно на море, сверкающее под солнцем, глядит. Все представление пропускает.

— Красиво, — говорит, мечтательно.

Хмыкаю про себя, потому что Гришка чуть языком Эрзац-Маши не давится. Бросает на Нежную такой взгляд, что понимаю: пропал братишка. Сам еще не понял, думает: свободен. Но по рукам и ногам связан.

Гавриил

Вот же дрянь мелкая, глазищами своими на море таращится и не смотрит. На меня, блядь, не смотрит.

Не порвите…

Да я ее не то что порву, я ее, блядь, растерзаю. У меня после вчерашнего член аж ноет. Как подумаю, что совсем немного оставалось, и в ней, на всю длину, по самые яйца, в ней… в узости этой лихорадочно сжимающейся, упругой, нежной. В Нежной…

Шалаву вчера в клубе подцепил, думал: выебу – отпустит. Хрен там… Как глянул на ее красную, вывороченную, огромную дырку, так член, как шарик сдулся.

Не хочу, не могу…

Ее хочу. Нежную…

Дурочкой прикидывается, будто не понимает, что все жилы из меня вытягивает. Пока я у этой… как ее… Светы пломбы высасывал, даже не глянула, не хочет меня, не интересую ее. Сидит, ебучие блинчики жует. Какие же у нее губки. Язычком по верхней провела, сгущенку слизывая. Сперму мою будешь так слизывать, этой ночью. Или прямо сейчас. Девушка замечает мой взгляд. Прячет язычок между влажными губками. Щеки вспыхивают румянцем. Да, милая, я вчера в тебе гостем побывал, а сегодня хозяином зайду. Во все щели выебу.

Света что-то начинает понимать, отодвигается от меня, но какой там. Я ее лапаю нагло, шею поглаживаю, грудь. Со стула сдернул и к себе на колени усадил. Не хочу ее, но ласкаю, а сам с Нежной глаз не свожу. Показалось или Маша задышала чаще? За пальцами моими жадно проследила?

Хочешь так же? Только скажи. Кивни, язычком своим розовым по губкам, припухшим, проведи.

– Ну, все доели? Выдвигаться пора.

Мишка, блядь, уже который раз обламывает.

– Дай, – вырываю у Светы тюбик с солнцезащитным кремом и мажу ее спину, в пятнах каких-то, над резинкой трусиков прыщ краснеет. Я вчера вообще в неадеквате был, раз она мне на Нежную показалась похожей. Самому противно, но мажу, растираю, массирую. Она прибалдела. Аленка на носу развалилась, прелести выкатила. Яхта взрезает бирюзовые волны, мчится вперед к нашему тайному месту. Куда туристам вход заказан. Попасть на пляж можно только с моря.

Мишка у штурвала, а Маша…

– Ой! – Маша пыталась спину сама себе намазать, задела завязки купальника и случайно развязала. Быстрее ладошками грудки подхватила.

– Помочь? – Сиплю, как алкаш какой-то.

Кивает смущенно. Подхожу, покачиваясь, и дело вовсе не в волнах, меня от ее близости штормит. Забираю у нее тюбик с кремом, выдавливаю на ладонь, провожу по гладкой светлой коже, чувствую, что снова дуреть начинаю. От ее запаха. Принюхиваюсь, как зверь, добычу почуявший. Горными цветами и травами пахнет. Свежестью весенней. Юная совсем. Целомудренная… надо же слово-то, какое вспомнил. Целка… нет, не целка. Целомудренная. Невинная. Будто этот мир грязный ее испачкать боится. Даже солнце не целовало, чтобы красоту атласной кожи не испортить.

И кажется, что если я ее оскверню, то мир сам меня в порошок сотрет за такое святотатство. Исчезну, как экипаж «Марии Селесты».

– Прости за вчерашнее, я сам не свой был.

Блядь, это точно я говорю? Я же перед бабами в жизни не извинялся. А перед ней на колени рухнуть готов и прощение языком между стройных бедер вымаливать, впиваясь в трепетные припухшие нижние губки.

Она повернулась ко мне. Глазищи солнечными очками скрыты, но так и вижу, как ресницами взмахивает.

– Я знаю, что должна с вами… что вы меня будете… – губки дрожат, но она очень тихо добавляет, – трахать. Просто мне очень страшно. Я же никогда… – отворачивается смущенно, напрягается вся и вдруг кричит, – дельфины!

И в мое предплечье пальчиками вцепляется, оборачивается ко мне радость разделить, а у самой на губах улыбка искренняя расцветает.

Я как дурак, лыбиться начинаю, вместе с ней наблюдая за афалинами, выпрыгивающими из волн у борта.

– Идём, – Маша, не выпуская мое предплечье, тянет с собой на нос, одной рукой все еще придерживая у груди лиф купальника.

Мы с ней, как в «Титанике», замираем на носу и «летим» над волнами. Завязываю все-таки веревочки у нее на спине. Обнимаю и к себе прижимаю. Она дергается удивленно, но не вырывается.

Слышу, как сзади Селин Дион начинает петь. Алена фыркает. Оборачиваюсь зло, Миха телефон в руке держит, и громкость прибавляет, лыбиться. По хрен на них. Я Машу крепче стискиваю и в шейку засосом впиваюсь. Пусть к ночи жаркой готовиться.

Шепчу на ухо:

– Я тоже могу быть нежным, не надо бояться. Не трахать – любить тебя буду, ласкать, – провожу губами по изящной шейке, целую ушко, посасываю крошечную мочку, слегка прикусываю. Маша дергается, удивленно.

– А как же Света? – Ко мне головку задирает, слава Нептуну, на мне тоже солнечные очки и девушка не видит, как глаза похотливым огнем горят.

– А что Света? – Провожу по ее животу, изучаю кожу над бикини. Второй рукой к грудкам подбираюсь, но не вцепляюсь, а ласково поглаживаю полукружия, не проникая под ткань. И от того, как она реагирует на мои прикосновения, как ее соски затвердевают, ко мне тянутся сквозь купальник, мне кажется, что я сейчас расплавлюсь.

– Ты ей нравишься, – говорит смущенно и снова на дельфинов смотрит.

Ктулху бы их сожрал!

– Не нужна мне Света, ты нужна.

Маша снова ко мне поворачивается и просит, так что у меня сердце удар пропускает и снова биться не хочет.

– Поцелуй меня, как ее, так… по-взрослому.

Значит не все равно ей было, значит все видела. Я себя с ней, как пацан шестнадцатилетний чувствую и веду так же, девчонок за косички дергаю, чтобы внимание привлечь.

– Ночью, Нежная, поцелую и другим взрослым вещам научу.

Маша

Я шлюха, девственница и шлюха. Такое вообще бывает?

Бывает. Потому что я глаз от них отвести не могу. От могучих широких плеч, от воды, сбегающей по коже, по кубикам на животах. От татуировок. От мощных ног. Стоят в волнах у берега, смеются чему-то. Это же неправильно. Я не должна на них так смотреть. Алена и Света должны, они их любовницы, а я их ненавижу. Ненавижу. Чувство никуда не делось. Я его год в себе взращивала. И все же не могу ими не любоваться. Девушки к ним льнут, обвивают как лианы, гладят по влажным спинам. Сейчас снова плавать пойдут. А я сижу под зонтиком и в воду зайти не решаюсь. Помешаю только и вообще я здесь не затем, чтобы развлекаться. Я здесь, чтобы их соблазнить и рассорить. Усмехаюсь, да уж. Соблазнительница из меня, как из коровы балерина.

Мангал дымить начинает, скоро угли прогорят и братьям, слава Богу, придется вернуться на берег и не смущать меня этими картинками, как из сериала про «Спасателей Малибу». Закрыла глаза и откинулась на лежак, надо подумать, мне надо разобраться в собственных мыслях и чувствах. За вчерашний день и это утро в моей жизни событий больше было, чем за минувший год. Я развратная самка – это понятно. С этим разобрались и записали. Вчера у меня был первый оргазм и это… ох, мамочки, это действительно на маленькую смерть похоже, а еще на возрождение. В моем мертвом выжженном сердце, словно крошечный росток пробился. Оно впервые за год забилось. А теперь опять мертво и росток почернел и завял. Потому что, Эдика рядом нет. И все, что со мной вчера братья делали, я хотела, чтобы он…

Кого я обманываю? Он бы так никогда себя со мной не повел. Иногда мне казалась, что в нашу первую брачную ночь мы сексом в ночных рубашках с дырами для интимных мест заниматься будем, а наутро Эдик простынь с кровавыми пятнами, доказательством моей невинности, по соседям пронесет, похвастается.

Чувствую, как слезы начинают глаза щипать, понимаю, что с ним бы никогда не было ни моря бирюзового (Мария, ты плохо плаваешь); ни дельфинов, выскакивающих из волн (Мария, морские прогулки – развлечение для туристического быдла); ни шашлыков на уединенном пляже (Мария, питаться надо правильно); ни купальника открытого (Мария, ты будущая мать, а не блудница). От того, как сейчас, в голове его голос звучит, будто у сварливого старичка с сухими, словно старая бумага, пальцами, противно становится. Он ведь не такой, он добрый, заботливый, почему я о нем сейчас так думаю?

От мысли о пальцах совсем плохо становится, ведь я об их пальцах думаю, изучающих меня изнутри, поглаживающих влажные губки, проникающих в рот… и лоно влажным становится, и дышать чаще начинаю. Что же это со мной? Как я такое к ним вообще чувствовать могу? Поднимаюсь, снова на них смотрю. Поплыли. Мощные руки взрезают волны быстрыми рывками, мышцы перекатываются под кожей. Девушки от них отстают, а я бы так вообще только у берега и поплескалась, не рискнула за ними гнаться. За такими сильными. Они сейчас еще больше на греческих героев похожи, на ожившие легенды. Хочу к ним. Мамочки, я же к ним туда хочу. В море бирюзовом рядом скользить.

Резко встаю с лежака. Даже голова немного кружится. Прости, Эдик, но этот день я позволю себе прожить, а не просуществовать, как весь последний год, пока по тебе убивалась. Завтра можно и за исполнение плана взяться, найти сейф, взломать ноутбук Михаила. А надо ли?.. Черт, вот такие мысли точно гнать из головы.

Шлепаю по обжигающему песку к морю, удивительно, но это первый пляж, где песок, а не галька. Понимаю теперь, почему братья сюда приплывают, а не рядом с особняком купаются. Песок почти белый, вокруг скалы белые в черных прожилках и правда на мрамор похожи. Море убегает в сверкающий солнцем горизонт. Красиво так, что дух захватывает.

Вода холодит ноги, сильные волны грозят утянуть на дно. Я, наверное, последний раз на пляже лет в четырнадцать была, до того, как у меня грудь начала расти и Эдик забеспокоился, что на меня мужчины смотреть будут.

Погрузилась в воду и так хорошо стало… даже про Эдика забыла. Откинулась на воду, легла спиной. Лицо солнцу подставила оно и сквозь очки яркое, живое. Перевернулась на живот и поплыла. Думала, что разучилась, но тело само все вспомнило.

Братья уже к берегу плыли, завидели меня, переглянулись и вперед рванули, такое ощущение, что наперегонки. Девушек далеко позади оставили.

– Мы думали, что не решишься, – Михаил даже не запыхался после такого заплыва, перехватил меня в нескольких метрах от берега.

Гавриил чуть от него отстал, но уже рядом, откинулся на воду широкой спиной. Зажали меня с двух сторон, вынуждая вместе с ними на волнах покачиваться. Мне вдруг страшно стало, дна под ногами нет, до берега далеко.

– Я плохо плаваю, – сейчас можно и правду сказать.

– Не бойся, солнышко, мы тебе утонуть не дадим… – лыбиться Михаил, и мне с ними не страшно, вон какие сильные, действительно на спасателей похожи, - но дыхание рот в рот сделать можем прямо сейчас.

– Угли прогорают, – стараюсь сменить тему. Потому что, щеки пунцовыми становятся от таких предложений.

К берегу плывем вместе, и они не вырываются вперед, показывая свою силу, а медленно рассекают волны рядом, подстраиваясь под меня. Из воды выходим вместе. Гавриил направляется к мангалу, а Михаил подхватывает меня на руки и несет под зонтик, но не на лежак, а на свое расстеленное на песке полотенце.

– Ножки не обожги, Нежная, – шепчет мне в ухо, да так, что я не ножки обжигаю, я все изнутри пылаю.

Опускается на колени, удерживая меня на руках. И я в очередной раз поражаюсь его силе. Ложится рядом.

– Мы с братом поспорили, зайдешь ты в воду или нет.

Гавриил хмыкает у мангала судя по звукам он начинает насаживать мясо на шампуры.

– Я ставил на то, что зайдешь.

Михаил проводит прохладной после моря ладонью по моему животу и по телу словно табун мурашек бежит, каждая клеточка к нему тянется.

– И на что спорили? – спрашиваю, а сама чувствую, что во рту пересохло.

– На твой второй оргазм, Нежная.

Маша

Михаил склоняется ко мне и целует, так глубоко, что у меня дыхание перехватывает. По-взрослому, как я Гавриила просила. И я не сопротивляюсь, сама к нему тянусь. Его язык требовательный и в то же время нежный. Не разрывая поцелуя, Михаил, ложится рядом со мной и начинает ласкать грудь. Я таю в его руках, растворяюсь в его силе, власти. И я хочу почувствовать его силу и его власть, не хочу больше ничего не знающей дурочкой оставаться, я изучать хочу и делаю такое, отчего внутри еще сильнее пожар разгорается. Прикасаюсь к его накаченным плечам, изучаю ладонями его спину, шею. А поцелуй все длится, взрослый, страстный. Начинаю постанывать, так хорошо становится.

– Ты меня там потрогаешь? – спрашиваю с надеждой, когда он отрывается от моих губ и спускается поцелуями к груди, приспуская лямки купальника и стягивая чашечки с полукружий.

– А ты этого хочешь, Нежная? – Михаил очень внимательно смотрит на меня, его голова сейчас между моих грудок с порочно напряженными сосками.

– Да, – говорю очень тихо, чувствуя, как щеки плавятся от жара.

– Не потрогаю, Машенька…

Разочарованно втягиваю воздух, чтобы не зареветь.

– Поцелую, – выдыхает Михаил.

И языком проводит по моему животу, перехватывает ноги, заставляя раскрыться перед ним, и впивается губами во влажную – и не только от морской воды – ткань купальных трусиков.

Михаил

По Нежной словно кнутом полоснули, так дернулась, когда я в ее половые губки впился. Горячая девочка, сама еще не знает насколько. Не понимает себя. Прохожусь короткими поцелуями по внутренней стороне бедер, кожа гладкая, влажная, прохладная после воды и такая светлая… я ее солнышком зову, но она белая как лунный свет, почти прозрачная.

Аленка как негритянка от загара темная и Эрзац-Маша тоже, а настоящая Маша вся из света сделана, как белая голубка, которую молодожены на свадьбе выпускают.

Посасываю влажную ткань между ее ножек, слегка втягивая губами кожу. А девочка уже завелась, постанывает, губки прикусывает.

– Поиграй с ними, Машенька.

Нежная распахивает глаза, таращится на меня своей колдовской зеленью, неуверенно подводит ладошки к грудкам и начинает поглаживать, вздрагивая, когда задевает напряженные сосочки.

Развратим девочку, уже развращаем.

Зубами стягиваю с нее купальные трусики, Маша стонет, сразу же разводит ноги, открывая себя для меня, а я не тороплюсь, разглядываю. Влажное лоно, аккуратненькие складочки, мерцающие от смазки. Она от моего взгляда сильнее течь начинает.

Слышу, как за спиной Гришка задышал чаще.

– Мясо не сожги.

– А ты член береги, Аленка его тебе скоро отрежет.

По хрен мне на Аленку. Впиваюсь губами в розовую плоть, в упругий бугорок языком бьюсь. Хочу девочку помучить, промариновать хорошенько, чтобы подольше в моих руках извивалась. А она кончает почти сразу, выгибается дугой, кричит, чаек с насиженных мест сгоняя. И опадает расслабленная, удовлетворенная. Очень горячая, я даже и не сделал ничего толком. Оно и к лучшему, Алена и Света как раз к берегу подплывают. Может, на Аленку мне и по хрен уже, но ни к чему ей видеть, как я другую между ног вылизываю. Я, конечно, скотина, но не до такой степени.

Натягиваю на Машу трусики, помогаю надеть чашечки купальника.

Решаю, что с Аленой сегодня же поговорю. Нечестно это, так ее держать. Понимаю, что ей от меня только бабки нужны, что чувствами там и не пахнет, но все равно нечестно. Не хочу ее больше и не буду.

Когда Света и Алена подходят, мы уже за столиком сидим, ждем, когда Гришка мясо дожарит. Маша шальная немного, глазки потупила, реснички опустила, щечки у самой пунцовые, на меня не смотрит, стесняется маленькая.

Вот и поговорили, усмехаюсь. Врезала мне Алена от души, щека горит. Не думал, что у нее такая рука тяжелая. Сейчас мечется по комнате, раскладывает тряпки по чемоданам. Жду, когда успокоится.

– Ты меня больше не увидишь! Знала бы я, какой ты козел, от Родика не ушла!

Пусть лучше злиться, кричит, чем плачет. Слезы терпеть не могу.

– Деньги за титьки не верну!

Вроде сейчас можно и друзьями расстаться. Достаю из кармана ключи от квартиры в элитном жилищном комплексе и нового красного мерседеса. Ребята за несколько часов нашли, купили, оформили, пока мы с пляжа возвращались. В квартире даже мебель ждет.

– Мишенька! – Алена смотрит на ключи, и я, прям, вижу, как в ней жадность с мнимой любовью борется, может, думает, что еще с меня стрясти удастся. – Я для тебя все сделаю, прогони ее, Грише отдай, я люблю тебя.

– Бабки, ты любишь, Ален, а не меня. Скоро найдешь себе другого мужика, постарше, побогаче…

– С хуем побольше! – кричит зло.

– С хуем побольше, – соглашаюсь, пусть ее, – все собрала?

Гордо вздергивает подбородок.

– Когда эту мелкую шлюху драть надоест, ко мне не приходи!

– Заметано.

Беру ее чемоданы и несу вниз. За спиной злой цокот каблучков раздается.

Гришка во дворе Эрзац-Машу в ягуар усаживает, судя по его кислой роже у них расставание тоже не слишком гладко прошло, хоть и знает ее меньше суток.

Нежная выходит из дома, осторожно, как мышка, чтобы сразу в норку спрятаться. Да уж, навела девочка шороху в нашей берлоге. Гришка ей кричит:

– За старшую остаешься, мы часа через три вернемся. Не дури! – добавляет строго.

– В погребе вино, на кухне – закуски, если проголодаешься. Не стесняйся, бери что хочешь. Можешь в бассейне поплавать, не знаю, телевизор посмотреть.

Маша кивает, возвращается в дом.

Хорошо, что нам вечером в клуб надо мексиканцев встретить, не то бы постарался, быстрее Гришки домой вернуться и по хрен мне на жребий, трахнул бы Машу, сначала в ротик, потом в попку, а потом уже и больно сделал, девственности лишил.

Глава 7

Маша

Вот он, мой шанс! Осторожно выглядываю из окна. Сначала со двора выезжает лэнд крузер Михаила, за ним газует "ягуар".

Я одна в доме Ланских и у меня есть три часа, чтобы найти сейф и скачать информацию с ноутбука.

Бегу к себе в комнату, разрываю упаковку с прокладками, достаю устройства. Так, что сначала? Сейф или ноутбук? Сейф. Дом огромный, сколько у меня уйдет на поиски? Неважно. Надо действовать, пока есть время, и не думать о том, что я сейчас предаю братьев. Замираю, сердце удар пропускает. Не предаю, что за глупости! Я же сюда для этого и хотела попасть, выяснить, что с Эдиком, уничтожить Ланских! Нельзя думать об их совершенных телах, о теплых губах, ласкающих мою кожу, об обещании Гавриила любить этой ночью. Надо сосредоточиться на поисках! Устройства пока оставляю в спальне, беру телефон, засекаю время. Три часа — это ужасно мало.

Спускаюсь на первый этаж. Растерянно оглядываюсь по сторонам. Ну и где обычно прячут сейфы? В кино за картинами, а в жизни? Мысленно расчерчиваю дом на секторы. На первом этаже – две гостиные, кухня, столовая, подсобки. На втором – четыре гостевые спальни. Третий разделен пополам и обе половины – это огромные спальни братьев. Еще есть винный погреб и гараж. Гараж отметаю сразу, а вот погреб стоит проверить.

Бегом на кухню, через маленькую дверцу вниз по винтовой лестнице, свет зажигается от движения. Погреб не такой, как в фильмах, где бутылки хранятся на затянутых паутиной стеллажах. У белых стен винные шкафы, поддерживающие нужную температуру. В буфетах батареи крепкого алкоголя, коллекционные виски, ром, текила. Чтобы внимательно осмотреть погреб и убедиться, что сейф здесь прятать негде, уходит минут тридцать. Черт, надо действовать быстрее.

Час занимает осмотр первого этажа, заглядываю во все шкафы, тумбы, под все картины и зеркала, даже встаю на колени и смотрю под диванами.

Солнце садится, окрашивая светлые стены в золотистый багрянец.

Времени все меньше. Уже жалею, что начала с сейфа, а не ноутбука. Но мне его надо хотя бы найти, взломать и потом можно.

Бегом на второй этаж. Свою спальню могу и позже осмотреть, проверяю три оставшиеся комнаты. Нет, ничего нет. Черт! От нервов ладони вспотели, бегаю, по комнатам, ударяясь о мебель. Ничего. Остались спальни братьев.

За окном уже ночь, они скоро вернутся, а я так ничего и не сделала. Бегом возвращаюсь к себе, прячу устройство для взлома сейфа под матрац. Хватаю флешку и бегом на третий этаж.

Застываю у спальни Михаила, решаю совместить поиски сейфа и взлом ноутбука. Почему сразу об этом не подумала? Глупая. Лазутчица из меня, конечно – ах!

Осторожно берусь за ручку и открываю дверь, внутрь захожу на цыпочках. Темно. На ощупь нахожу выключатель. Но пройти дальше не решаюсь, будто хозяин здесь, сейчас выйдет из душа и спросит: какого черта я здесь делаю?

Сердце от волнения бьется часто-часто.

Все-таки вхожу и прикрываю за собой дверь.

В комнате бардак, на полу валяется какая-то одежда, наверно Алена пока собиралась, разбросала. На кровати – смятые простыни. От мысли, что Михаил на ней с Аленой делал то же самое, что и со мной сегодня на пляже, по коже бегут мурашки. В платье-рубашке становится вдруг очень жарко, а между ног мокро. Я на мгновение представляю себя на этой кровати и Михаила сверху, как он ритмично двигается во мне, как я извиваюсь под ним и умоляю о большем.

Глупая! Не о том думаю!

Ноутбук замечаю сразу, он на столе возле окна, выходящего на черное, мерцающее под месяцем море. Неуверенно подхожу к нему, сажусь в кресло, включаю и медлю, прежде чем вставить флешку. Будто что-то неправильное делаю, но еще не поздно остановиться. Потом вспоминаю про Эдика, я должна его спасти. Ланские – мои враги, как бы то ни было. Зажмуриваюсь и все-таки вставляю флешку, по экрану начинают бежать какие-то зеленые цифры, как в «Матрице». Ничего в этом не понимаю, решаю оставить ноутбук и все-таки найти сейф.

Поднимаюсь, осматриваюсь. Комната Михаила не такая пафосная, как у младшего брата. Строже, скромнее. На стенах никаких зеркал, пара картин с абстракциями без рамок, мини-бар и два кресла по бокам от него, диван, плазма огромная на стене, напротив кровати. В гардеробную дверь распахнута, там тоже на полу валяются вещи, на цыпочках иду туда. Одно отделение и несколько полок пусты, здесь похоже, были вещи Алены. Перебираю дорогие костюмы, футболки, джинсы. И будь я проклята, принюхиваюсь к ним, вещи хранят его запах. Беру чистую футболку и к лицу прижимаю. Что со мной?! Быстро кладу на место, проверяю отделения. Зависаю у ящика со стопками чистых трусов. Мамочки, мне же по ним пальцами провести хочется, а внизу живота тянет. Я не видела его там, а хочу. Интересно он такой же большой, как и брат? Когда Гавриил в меня входить начал, по ощущениям было похоже, что в меня головню пытаются запихнуть, настолько он большой.

Замечталась, глупая. Поздно поняла, что на улице машина урчит. Братья вернулись.

Быстрее задвинула ящик, метнулась к ноутбуку, задела кресло на бегу, чуть не упала, больно ударилась голенью.

Внизу хлопнула входная дверь.

Мне конец!

На экране монитора в правом углу окошко загрузки, осталось девяносто процентов. Ашот предупреждал, что нельзя флешку вынимать раньше, чем закончится загрузка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что делать?!

От паники начинают дрожать руки. Шаги уже гремят на лестнице.

– Нежная? Ты где? – раздается голос Михаила со второго этажа. Ко мне в комнату сначала решил зайти.

Девяносто восемь процентов.

В голову приходит дикая, шальная мысль.

Девяносто девять процентов.

Быстрее дрожащими пальцами расстегиваю пуговицы на платье.

Шаги на лестнице.

Сто процентов.

Окошко загрузки гаснет.

Выдергиваю флешку, закрываю ноутбук, снимаю платье и заворачиваю флешку в него.

Шаги за дверью, едва успеваю отойти к креслу рядом с мини-баром и положить свернутое платье на сиденье.

В комнату входит Михаил.

– Нежная? – говорит он у меня за спиной.

Я поворачиваюсь к нему, скрестив руки на груди, прикрывая полукружия. Стою перед ним в одних трусиках.

– Я хочу, чтобы ты у меня первым был, – говорю очень тихо, чувствую, как по щекам расползается румянец, и опускаю руки.

Гавриил

Больно, блядь, как же сейчас больно. Будто в самое сердце змея впилась и ее яд меня выжигает изнутри.

– Я хочу, чтобы ты у меня первым был, – говорит Маша очень тихо, когда Миха заходит в свою комнату. Она ждала его там, может, весь вечер ждала и мечтала, как он ее возьмет, как целовать будет, ласкать. Он – а не я.

Она Его хочет!

Я для нее лишь монстр. И будто не было сегодняшнего утра, когда я ее любить обещал. Не поверила, боится. Меня боится, а Мишку нет. С ним лечь хочет. Не по жребию, не по принуждению. Сама к нему пришла, а не ждала покорно, когда мы ее взять решим.

Они не видят меня, я только поднимался по лестнице, когда Мишка в комнату дверь открыл. Внизу мексиканцы ждут. Кутить до утра и дела решать. Мишка за ноутбуком в спальню пошел, чтобы им показать, как у нас поставки устроены. Но сначала Нежную предупредить, чтобы не спускалась пока чужие в доме, ни к чему им девочку видеть, а ей их.

– Маша, солнышко, иди к себе, – по тому, как дрожит голос брата, понимаю, что ему эти слова тяжело даются, – поздно уже. И это, вниз не ходи, у нас гости.

– Я… – Нежная запинается, – я такая дура…

Слышу, как всхлипывает. Кулаки сжимаю до хруста. Боль в ярость переплавилась.

– Маленькая ты еще, а не дура, – говорит Мишка.

– Пожалуйста, я не хочу по жребию, не хочу, чтобы первый раз, как… проститутку, – всхлипывает, – я не такая… я так не могу…

Блядь! Я бы не стал с ней, как с проституткой. Я бы… а что я бы? Вчера и похуже себя повел, если бы Мишка не оттащил, сразу на всю длину вдолбился и по хрен было больно ей или нет. Не контролировал себя, так сильно ее хотел.

– Утром об этом поговорим, – отвечает Мишка, – давай, маленькая, иди в свою комнату.

Маша выходит, прижимая свернутое в клубок платье к груди. В одних белых кружевных трусиках, через полупрозрачную ткань видно складочки. Худые плечи подрагивают. Замечает меня, и я, прям, вижу, как у нее глаза больше становятся от страха. И понимаю, что от злости сейчас крышу сорвет. Девушка начинает отступать, переводит взгляд мне за спину и еще больше пугается.

Оборачиваюсь, мексиканцы за мной поднялись. Их двое. Паскаль, прям типичный наркоторговец. Образцовый, сука, как в американских сериалах. Белый дорогой костюм, алая шелковая рубашка, цепи и часы золотые, пальцы перстнями с брюликами унизаны. Черные волосы назад зализаны, миндалевидные глаза с поволокой, бородка аккуратная. Бабы от таких кипятком ссут. Он, когда Нежную видит, что-то на испанском своему подручному говорит. А тот, как из наркокорридо сбежал. Педро. Здоровый бугай, на обеих предплечьях Санта Муэрте набита. Массивное брюхо подпирает ремень с огромной золотой пряжкой. Рожа кирпичом.

Я по-испански не шпрехаю. Но понимаю, что оба про Нежную говорят, окидывая девочку оценивающими взглядами, и прям вижу, как в них та же похоть просыпается, что и во мне горит.

– Гэбриэл, кто эта очаровательная малышка? – спрашивает Паскаль на безупречном английском.

– Puta, – оборачиваюсь к Маше и вижу, ее трясти начинает.

Не проститутка, говоришь? А кто же? Скромная девочка сама на мужика вдвое старше вешаться не станет.

Нежная понимает, как я ее называю, глазищами меня просто насквозь прожигает. И во мне сейчас злость кипит не только оттого, что она Мишку выбрала, но и от разочарования, что наша невинная жертва, обычной шлюхой оказалась. Так, ей, блядь, понравилось, как он ее между ног вылизывал, что продолжения захотела.

Сама Его захотела!

Эта мысль по мозгу, как молот бьет.

– Она составит нам компанию? – Паскаль Нежную взглядом прямо облизывает, особенно внимательно рассматривает треугольник между ног.

Подхожу к ней, хочу выдернуть из рук тряпку, которой сиськи прикрывает. Пусть не строит из себя недотрогу, пятерней в предплечье вцепился. Маша дернулась вся, как от разряда тока.

– Гавриил, займись гостями и оставь девочку в покое, – из спальни появляется Мишка с ноутбуком, приветливо лыбится мексиканцам и буквально заталкивает Нежную в свою спальню, рычит ей, – запрись изнутри и не впускай никого, кроме меня.

– Брат шутит, это моя невеста, она не знала, что в доме гости, – обращается Мишка к мексиканцам на английском.

Урыть его хочу, невеста, значит?! Не проблядь, которую нам вчера Тагир подсунул, чтобы крысятничала, а мы ее во все щели долбили?!

– Потом хуями померяемся, – обращается Мишка ко мне, – не при чужих.

Выдавливаю из себя улыбку. Миха прав, не при чужих рожи друг другу чистить будем, как уедут. И выебу я Нежную тоже после того, как мексиканцы свалят. Не остановит меня замок. И ее «не хочу» тоже не остановит.

Пока международные отношения налаживали, утро настало. Повезло Нежной. Сегодня повезло.

Распрощались с мексиканцами добрыми друзьями, насколько вообще с гремучими змеями из картеля можно дружить.

Думал, что Мишка к себе пойдет, исполнять желание Маши, но он в одну из гостевых спален заваливается. И меня за собой тянет, рычит приглушённо:

– Оставь ее! Не понимаешь, что ли? Девчонка она совсем, живой хуй вчера впервые увидела. Ты ее, если как своих баб возьмешь, всю психику поломаешь на хрен!

Больше всего бесит, что он прав. Я жестко люблю, иногда очень жестко. Вчера Нежной говорил, что ласковым быть могу, вот только пиздеж – это, чтобы ей в трусы залезть. Не могу, не умею. Ни ласковым быть, ни любить. Только брать.

– Я хочу ее, брат, понимаешь?! Никого так не хотел, как ее! – Высказался, но ни хрена мне легче не стало, надо злость выплеснуть.

Видя, что я собираюсь уходить, Мишка меня за руку хватает.

– Да не пойду я к ней, пусть спит, – огрызаюсь, а внутри все горит от лютого желания.

Вместо того чтобы к себе подняться, спускаюсь в пристройку рядом с бассейном, там у нас тренажерный зал. Переодеваюсь в спортивные штаны и до одури бью грушу, выплескивая из себя злость, стараюсь справиться со своими демонами, похотливо скалящимися. И когда кажется, что они все заткнулись на хрен, позади раздается тонкий неуверенный голосок.

– Гриша, ты на меня злишься?

Нежная стоит в дверях, в коротких шортах и футболке. Руки на груди сложила. И на меня, как на зверя диковинного таращится. Ее солнечный свет обтекает, золотя волосы и светлую кожу. В зале, как и во всем доме, вместо стен – стекло от пола до потолка.

Боюсь ей слово грубое сказать, спугнуть. Убежит, снова разревется.

– Извини за «шлюху», – говорю и чувствую, что на душе легче становится. Мишка прав: девчонка она совсем. Зря я так ночью.

– Но за «Гришу» придется ответить, ненавижу, когда меня так называют. Иди сюда, – разматываю бинты на кулаках, подхожу к скамейке для жима от груди и хлопаю по ней ладонью, – я и про жребий забуду, если ты кое-что для меня сделаешь.

– Что? – спрашивает Нежная, не спеша мне довериться. И правильно.

– Я хочу посмотреть, как ты себя ласкаешь. Кончишь для меня, и сама выбирай, с кем тебе в первый раз ложиться, со мной или братом.

От румянца, заливающего ее щеки, мне самому как бы прямо сейчас не кончить.

Маша

Опять я в чужой кровати. Вчера в так называемой своей комнате. Сегодня в постели Михаила, на которой он занимался сексом с Аленой, и даже белье не сменено, но мне почему-то не противно, а … не могу подобрать нужное слово. Странно. Волнующе. Подушки и одеяло хранят его запах. Аленин тоже, приторные духи, что-то еще ужасно сладкое. Но я прежде, чем лечь даже понюхала подушку, чтобы на его половине кровати устроиться. Все-таки никакая я неправильная девушка. Дяде Володе в глаза смотреть не смогу, когда все закончится. Хорошо, что тетя Зина, мама Эдика, уехала из города через два месяца после его пропажи. Быстро собралась, и больше мы ее не видели. Вот как горе человека сломать может. И меня сломало, в этом наверняка дело. Иначе почему я так на Ланских реагирую?

Свернулась клубочком, притянула коленки к груди. В кровати Миши мне не страшно. Он такой большой, сильный. Заботится обо мне. А я его сегодня предала, скачала информацию с ноутбука. Не о том думаю! Их сегодняшние гости похожи на бандитов из фильмов про наркоторговцев. Эдик мне запрещал такие смотреть, но парочку я видела. Жуткие они очень. И наверняка с Ланскими у них недобрые дела намечаются. Надо Ашоту рассказать, он со всем разберется.

Крыса!

Ох, вот кто я. Обняла себя руками и попыталась заснуть. Нельзя о таком думать, иначе сомневаться начну и Эдика не спасу.

А, может, и не надо его спасать?

Аж, глаза открыла и в окно с мерцающим в ночи морем уставилась. Может, я придумала, что Ланские его похитили? Может, он просто меня бросил? Нет, он меня любил, не мог Эдик так со мной и тетей Зиной. Она же себе места не находила.

Я лежала и думала о том, как в полиции помогать отказались, узнав, что в исчезновении Эдика Ланские замешаны. Как ждала его и не дождалась. Как тетю Зину успокаивала. Нет, они. Они виноваты. Все я правильно делаю. Жаль, что Михаил ноутбук забрал. Скачать-то данные скачала, а сама не посмотрела, что там.

До рассвета глаз не сомкнула. Слышала, как наркоторговцы уехали, как братья внизу о чем-то спорили, слишком тихо, слов я не разобрала. Когда солнце позолотило море за окном, осторожно встала. Спустилась к себе, душ приняла, умылась.

В доме тихо. Наверное, братья уснули. Можно посидеть на кухне, выпить кофе и подумать. Блин! И так всю ночь думала, как бы теперь отдумать все обратно.

В гостиной, соединенной с кухней, в настежь распахнутые створки врывался свежий ветер. Пахло водорослями, пряными цветами и морем.

Снаружи раздавались странные звуки, будто там били кого-то. Сначала испугалась, что Ланские ночных гостей не отпустили и теперь мутузят. Выглянула на улицу. Звуки стали громче. Осмотрелась. Зря. Потому что, от увиденного у меня внизу живота все тянуть начало, и тепло стало. Предыдущие два дня так нервничала, что толком и не видела ничего, а, оказывается, рядом с бассейном есть тренажерный зал, вместо стен – стекла, как в аквариуме. Вот только там не рыбка золотая плавает, там Гавриил полуголый в одних спортивных штанах, избивает боксерский мешок. Так, по нему дубасит, что того и гляди тот сорвется и в стенку шибанет, стеклянную, разбив ее на мелкие осколки. Зло бьет, с остервенением. Уж не меня ли он на месте этого мешка представляет?

Уйти бы, спрятаться, но не удержалась, наоборот. Пересекла разделявший дом и зал газон. Босые ступни приятно трава пощекотала. Это нутро мое самковатое, ну то самое, про которое вчера для себя все решила, к нему потянуло.

Застыла в распахнутых стеклянных дверях и засмотрелась на порывистые, выверенные движения. На мускулистую спину, на руки с буграми мышц. На лоснящуюся от пота смуглую кожу в татуировках. Точно меня он так мутузит за то, что к Михаилу пошла. Ой, мамочки. Я ведь со страху ляпнула про то, что его первого хочу, чтобы он про ноутбук не заподозрил. Я их вообще не хочу. Не хочу ведь?..

Нет, надо расставить все точки там, где они должны быть.

– Гриша, ты на меня злишься?

Развернулся и у меня внизу все мокрое стало. Потому что, он такой красивый сейчас, разгоряченный схваткой с невидимым врагом. Волосы от пота мокрые, но почему-то не противно, а … возбуждающе. Точно! Вот оно то слово, что ночью не приходило. Я чувствую, как во мне каждая клеточка дрожать и тянуться к нему начинает. Пальцами хочу по его часто вздымающейся влажной груди провести, прижаться к ней, руки его на своем теле почувствовать, чтобы Гриша обнял, крепко-крепко и не отпускал.

Все, кажется, у меня сейчас шорты промокнут, и Гавриил это заметит. Когда он поласкать себя предложил. Я даже и не думала отказаться. И не потому что сама решить хочу с кем, а потому что не хочу, чтобы он на меня злился.

– Не бойся, пальцем не трону, но разглядывать буду пристально, – Гавриил сел на пол напротив скамейки, сложил ноги по-турецки, руки на колени положил. Пот тяжелыми каплями с него так и льет. И это очень сексуально. Ой, мамочки.

Это же не я так подумала?

Нет. Я.

Я думаю о сексе. С Гавриилом. Прямо сейчас и прямо здесь. Трусики и шорты выжимать можно.

– Я не знаю, что делать… – голос хрипит, прокашлялась, – я никогда раньше…

Сама к скамейке подхожу и чувствую, что Гавриил на меня так смотрит, будто от одежды я уже избавилась.

– Просто делай то, что я тебе скажу. Сними шорты и трусики. Медленно, – Гавриил провел языком по губам, словно мое возбуждение слизнул.

И я залипла на его губах, не слишком полных, не слишком тонких, четко очерченных и влажных.

Потянулась сначала футболку снять.

– Нежная, ты не слушаешься. Я не просил снимать футболку. Только шорты и трусики.

Сердце сейчас выпрыгнет, так сильно бьется. Сосочки напряглись и сквозь ткань торчат. Черт! Он же их видит, вернее, он так на них смотрит, что они еще больше напрягаются, мне почти больно.

Медленно расстегиваю шорты и снимаю вместе с трусиками. Гавриил протягивает руку, и я их ему кидаю. Он видит, что трусики насквозь мокрые и мне сквозь землю от стыда провалиться хочется. Вдруг так нельзя? Вдруг так не должно быть?

Но вместо того, чтобы их брезгливо отбросить, Гавриил подносит белье к лицу и жадно вдыхает запах.

– Здесь ты тоже весной, морем и горами пахнешь, – говорит хрипло, – сядь на скамейку и широко расставь ноги.

Сажусь на самый краешек. Так, близко к Гавриилу, что чувствую жар его тела. И каждую капельку пота рассмотреть могу. Но ноги раскрыть не решаюсь. В такой позе он же меня всю там увидит, как в том гинекологическом кресле. От воспоминания дышать еще чаще начинаю.

– Нежная, – окликает Гавриил.

Зажмуриваюсь и все-таки раскрываюсь перед ним, вся.

– Какая ты красивая, – он тоже дышит чаще, в какой-то момент жду, что набросится, но нет, когда открываю глаза, вижу, что он просто смотрит на меня, очень внимательно смотрит на меня там. Ох, кажется, из меня уже водопад хлещет.

– Сделай так, – Гавриил подносит руку ко рту и облизывает средний палец, у него глаза сейчас, как у пьяного.

Повторяю его движение и вижу, как его ноздри расширяются, как пальцы в кулаки сжимаются. Немного посасываю пальчик, не знаю, что дальше делать.

– А теперь дотронься им до себя между складочек, – говорит Гавриил глухо, – чуть откинься назад и обопрись второй рукой о скамейку.

Делаю, что он говорит. Откидываюсь, дотрагиваюсь. И ой, мамочки. Это похоже на то, что вчера Михаил языком делал и они оба позапрошлым вечером. Только теперь я сама. Я дрянная, пошлая самка. Но если это так плохо, то почему мне так хорошо?

– Погладь себя пальчиком, Нежная, вот так, умничка. И смотри на меня, маленькая, на меня.

Я смотрю и глажу. Упругий налитый бугорок между нижних губок, а там все горячее и влажное.

– Потереби его двумя пальчиками, не бойся, сладкая. Да, вот так, – Гавриил пристально разглядывает меня, а я не свожу взгляда с него. Ему нравится то, что я с собой делаю. А мне нравится следовать его указаниям. Внизу все напряженно, горячо и сладко.

– Теперь быстро его потри, быстро-быстро.

– О-о-о, – какая же я порочная, так стонать.

– Стоп, – выдыхает Гавриил, – теперь проведи пальчиком по дырочке, погладь ее.

Провожу, глажу, ой, пальчик соскальзывает внутрь и меня подбрасывает от ощущений, а Гавриил даже командовать перестает, так тяжело дышит. Повторяю пальчиком то, что со мной братья делали. Внутрь и наружу, чем быстрее двигаюсь, тем сильнее ощущения внизу живота, тем ярче, и вдруг накатывает то большое, что вчера и позавчера испытала. Оргазм! Да, это так называется. Мамочки, я же сейчас сама себя до оргазма доведу.

– Вернись к бугорочку, – хрипит Гавриил, все-таки вспомнив, что командовать обещал.

Я слушаюсь, с неохотой, правда.

– А теперь медленно, Машенька, не спеши.

Я уже не только пальчиком себя тру. Я и бедра шире развожу и тазом круговые движения стараюсь делать. Все тело стремится к той сладостной неге, что за напряжением ждет. Стонать громче начинаю. Глаза закатываю. И… вот оно! Обмякаю, только что вся такая напряженная была, а сейчас медузой растекаюсь.

– Хочешь на меня посмотреть, Машенька, хочешь увидеть, как мужчина кончает? – Гавриил берет мой пальчик влажный от смазки облизывает, посасывает.

Перевожу взгляд на его пах, я уже знаю, что там ткань так сильно натянуло.

Гавриил

Взмахивает ресницами как крыльями. Мотылек, чисто мотылек.

Жду, что откажется. Завыть от разочарования готов, если испугается и уйдет. Нежная смотрит на мой пах. Я, блядь, чувствую, как ее взгляд по коже скользит, будто она тонкими пальчиками проводит.

Маша облизывает влажные губы. Впиться в них хочу, долбиться в нее языком, рот ее вылизать, изнасиловать, чтобы потом между губ член вставить и уже членом изнасиловать, вбиваясь по самое горло, чтобы слезы из глаз и слюна на грудки капала.

Но не стану, блядь, скорее себе кулаки в кровь о стену собью, чем снова ее напугаю.

– Да, – очень тихо говорит и ее щеки таким цветом заливает, что она сейчас, как не ебанная Белоснежка.

Белая, как снег. Алая, как кровь.

Встаю с пола, тело после тренировки расслабленное, тяжелое.

– Можно я? – тихонько спрашивает Маша и ручки тянет к поясу.

Не можно, а нужно, Нежная.

Тонкие пальчики подрагивают, когда она с меня спортивки стягивает. Я ей помогаю, конечно, отбрасываю их на хрен вместе с кроссовками.

Она меня рассматривает. Внимательно так, будто анатомический атлас изучает. Но вроде без страха. Даже язычок от усердия между губками высунула. Самый кончик. И пальчики ко рту поднесла.

– Нравится? – хриплю.

– Ты очень красивый, как… – щеки уже пунцовые, а глаза, боже, какие у нее глаза… горят, как изумруды в витрине дорогой ювелирки. Надо ей такие купить, колье на шейку белую, сережки в ушки, - как греческий герой.

Греческий, блядь, герой. Это ж надо такое придумать.

– Как Ахилл или Геракл.

– Кастор… – выдавливаю из себя.

Маша ресничками взмахивает, понимает, о ком я и улыбается.

– Да, вы с Мишей, как Кастор и Поллукс. Можно? – И, не дожидаясь разрешения, проводит пальчиком по члену. Блядь. Ее прикосновение, как укол эйфории прямо в вену. Чистый, мать его, наркотик. И я на него подсаживаюсь с первой же дозы.

– Обхвати его руками и води, – запускаю лапы ей в волосы, мягкие, шелковистые, пушистые, как у ребенка, притягиваю к себе.

Нежная мгновение сомневается, но обхватывает ладошками ствол, не спуская взгляда с головки, что ее там так привлекло? Да по хрен уже, потому что она начинает двигать руками и это, нет, не наркотик, это уже нирвана. Я ее достиг за секунду и не нужно годами медитировать было. Только с Нежной несколько мгновений наедине провести. В волосы ее сильнее вцепляюсь, сука, даже рычать начинаю, ну натурально, медведь лютый.

– Я все правильно делаю? – Спрашивает Маша и так на меня смотрит, что мои демоны выть начинают, потому что в ее зеленых неводах своих сестер чертовок замечают, и к ним тянутся. Девочка же сама кайфует оттого, что вся моя жизнь сейчас в ее ладошках зажата.

– Сильнее сожми, не бойся и три быстрее, – блядь, я думал, что вместо слов сейчас рычать начну.

Маша послушно сжимает ствол и ускоряет движения. Если она так продолжит, ей на лицо кончу, она слишком близко. А я не хочу с ней так. Лучше сам, но ее собой все же помечу.

– Нежная, стой, хватит, убери руки.

Смотрит разочарованно, я ее по щеке большим пальцем глажу, чтобы не думала, что она что-то не так сделала. Все так, маленькая, все слишком так.

– Сними футболку. Откинься, выпяти грудки и ножки раскрой.

Подчиняется, стягивает футболку, выгибается дугой, упираясь в скамейку руками, полукружия с напряженными сосочками в потолок торчат, а между ножек все влажное, сочное.

Хочу в нее, до боли хочу. Но не сейчас, не тогда, когда она мне, наконец, доверилась, растаяла со мной.

– Смотри на меня, Нежная, смотри.

Перехватываю член, пары движений достаточно, чтобы тугая горячая струя на ее живот и грудь брызнула, выдавливаю все до последней капли. Маша дышит часто-часто. И так на мою сперму смотрит, что я, блядь, снова и снова кончать готов, лишь бы этот взгляд ее ловить. Одна белесая капелька дрожит на ее сосочке. Девочка до нее пальчиком дотрагивается. И подносит к губкам, слизывает, пробует меня на вкус, как я ее пробовал.

Ох, Нежная, что же ты со мной делаешь?!

– Соленая, – хихикнула и пальчики к губкам приложила, а у самой глазки так и горят.

Остыть надо. Оглядываюсь в поисках полотенца, оно с тренажера для спины свисает, подхожу, беру, возвращаюсь. Маша пальчиками по животу и груди водит, размазывая сперму, ну чисто ребенок, которому все интересно. Прав Мишка. Он почти всегда прав, потому и бесит.

И вытираю я ее, как ребенка, она снова хихикает.

– Щекотно, – щебечет, – а ты вовсе не страшный.

– Уверена? – Корчу зверскую рожу, подхватываю Нежную на руки, прямо так, нагишом выбегаю на улицу и со всего размаху прыгаю в бассейн.

Выныриваем вместе, Маша заливисто хохочет и ко мне льнет.

Сама

Ко мне

Льнет

Мишка выходит из дома, смотрит на нас недовольно. Еще бы, вчера ему такой лакомый кусочек мог обломиться. А сегодня. Шиш. Моя она. Я ее собой пометил.

Но я сейчас добрый, машу ему рукой.

– Давай к нам.

Брат хмурится. Не нравится ему, что ей со мной хорошо. Нежная не вырывается, не убегает от меня, наоборот, в плечи впилась и дышит часто.

– Миша, – зовет его, и понимаю, что брата ее глаза изумрудные так же, как меня обжигают.

– Детский сад, – Миха качает головой, но сам снимает одежду и тоже нагишом прыгает в бассейн.

Глава 8

Михаил

Слышу заливистый смех с улицы и охреневаю, неужели Маша?

Выглядываю. Твою ж мать. Плещутся в бассейне, как дети малые. Ну ладно, Нежная – девчонка совсем, но Гришка-то – мужик взрослый. Хотя, какой он мужик, вчера весь день, как в ясельках какашками кидался и за косички мелкую дергал, чтобы внимание обратила.

Девчонка она может и девчонка, а когда попросила ее невинности лишить, я чуть не поддался. Не обратил бы внимания, что мексиканцы ждут и сделка на миллионы в разноцветных банкнотах горит. Даже на жребий с высокой колокольни плюнул. Остановило, что Гришка на малую реально запал. Я весь вечер с него глаз не спускал, боялся, чтобы он домой не рванул и с Машей грубо не обошелся. А он, как не в себе. Вроде и о деле говорит с Паскалем и Педро, а сам мыслями явно не с нами. О Нежной мечтает.

Хотел ли я вчера ее женщиной сделать? Блядь, да. Очень хотел. Но если бы член свой послушал, то с братом рассорились бы так, что до драки дошло. До кровавых соплей друг друга избили. Пизжу, конечно, Гришка бы меня до коматоза отмутузил. Он в Таиланде их борьбе учился, пока я по блядушникам шлялся, стараясь натуральных баб от не совсем натуральных отличить. Но суть не в этом. Не простил бы он мне ее. Другую простил, а Машу – нет.

Дело крупное намечается, серьезные деньги замешаны, а мы оба думать только о девчонке можем. Хорошо хоть этот кусок сала — Тагир отписался, что груз на наш склад доставили. А то совсем хреново было бы.

Маша и Гришка зовут к себе, руками машут, ну чисто дети.

Да и хрен с ним!

Раздеваюсь и тоже голяком в бассейн прыгаю. Один раз живем, можно и побаловаться немного.

Подгребаю к ним.

Улыбаются довольные. Словно и не было между ними никаких вчера терок. Неужели он ее распечатал, пока я дрых, как конь? И как-то уже мне нехорошо, теперь мне словно по роже дали.

Опускаю взгляд, но под водой не видно. Есть у Маши кровь на бедрах или нет.

Гришка мой встревоженный взгляд правильно прочитал, ухмыльнулся с превосходством, Нежную к себе крепче прижал. Мол, выкуси. Я ее первым стал.

– Пока ты спал, мы тут с Машей… – от улыбки, растягивающей Гришкину морду, мне рычать хочется, – решили, что забудем про пари и она сама выберет, кто у нее первый будет.

Ну ни хуя себе! Нет, не так. НУ НИ ХУЯ СЕБЕ!

Такого я точно от него не ожидал. Чем же ты, солнышко, моего брата так раздобрила?

Гришка, чтобы я сильно не расслаблялся, Машу к бортику бассейна прижимает. Ей вода до подбородка достает, там, где нам по середину груди, поэтому брат ее за талию подхватывает и чуть приподнимает, чтобы до губок добраться, а как добирается, меня уже не стесняется. Впивается, так что малышка стонет, но не от страха. Нравится ей.

Когда вылизывает ее, отстраняется и ко мне подталкивает. Я не будь дурак, Нежную к себе притягивают и тоже целую. Она податливая, разморенная, пытается мне отвечать, полизывает язычком в ответ, за шею обхватывает и… твою мать, Нежная, я же так и в бассейн кончу… запрыгивает на меня, обвивает бедрами, так что ее лоно мне к низу живота примыкает. Член по стойке смирно встает и к ее ягодичкам тянется. Маша, как кошка о меня трется, упругими грудками, напряженными сосочками, плоским животиком.

Отлипает от моих губ и заявляет:

– Не хочу выбирать, вы мне оба нравитесь.

– И ты нам нравишься, солнышко, – говорить стараюсь сдержанно, но какой там, если я уже в нее вдолбиться готов, – но придется кого-то выбрать, потом и вместе тебя любить будем.

Она отстраняется, ресницами хлопает, глазки вдруг немного проясняются.

– Вместе? Но, как? – Губки припухшие, влажные раскрыла в удивленном «О».

Рано еще ей о таких вещах рассказывать, позже просветим, когда уже не такая невинная будет.

– Увидишь, – Гришка ее снова к себе тянет, от меня отрывая.

Маша замечает сквозь воду, что со мной сделала и ладошкой губки прикрывает.

– Ой, это же не я, да? – а сама сквозь воду рассмотреть меня хочет. Интересно ей.

– Ты, малышка. Вопрос: что теперь с этим делать?

Вижу, как у брата желваки заиграли. Сам Машу обнял и не отпускает.

– Мне Гриша показал, как надо… – говорит Нежная и затихает, потому что брат свои лапы вокруг нее крепче сжимает.

Вот как, показал, значит. Потому и довольный такой.

– И что же он тебе показал, лапочка? – спрашиваю вкрадчиво, а сам на Гришку смотрю, тот от злости зеленеть начинает. Не хочет, чтобы Машенька той наукой делилась.

Как в ротик брать показал, да?

Спросить хочу, но одергиваю себя. Обижу ее.

– Можно? – спрашивает Маша, а сама и не знает, на кого ей смотреть.

– Можно, – выплевывает Гришка, но если бы он взглядом мог убивать, я в этом бассейне, как дохлая рыба кверху брюхом плавал.

Пока брат не передумал, подхватываю ее на руки и выхожу из воды, несу в дом, и по хрен, что с нас вода ручьями стекает.

– Показывай, – ставлю Нежную на пол. Жду, когда она на колени опустится и сосать начнет, а девочка на член таращится и, похоже, понятия не имеет, о том, какая картинка у меня в голове сложилась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Слышу, как Гришка из бассейна вылезает и к нам идет.

Маша неуверенно проводит по члену пальчиками, очерчивая вздувшиеся венки. И, нет, брат ее явно не тому учил.

– Ты другой, – говорит, удивленно, и кулачок сжимает, начинает скользить им по стволу.

– Не нравлюсь? – И мне, трындец, хочется, чтобы она мой член похвалила.

Кто там из яслей не выполз? Точно Гришка? Или сам я в них застрял?

– Нравишься, просто ты другой, – Маша приближается ко мне и в губы целует, рычу в рот, к себе прижимаю, а она со мной новыми знаниями делится.

Гавриил

Девочку одну бросать, пиздец, как не хочется.

Но дела зовут. Мишка, после того как Нежная его приласкала, поведал, что Тагир таки ж оружие вернул, а значит, надо съездить, проверить склад, прессануть ублюдка, чтобы не требовал от Маши никакой информации. Душу из него вытрясти, чтобы узнать, кто нас заказал. Потому что, Нежную я точно не буду подставлять под удар, чтобы она неверные сведения ему сливала. Хотя сам этот план брату предложил, чтобы девочку оставить.

– Ты у нас в учителя по дрочке заделался, значит? – Мишка губы трет, пока я в крузак заваливаюсь.

– Ты ж сам просил, чтобы я с ней не жестил, вот и начал приручать аккуратно.

– И чему ты ее еще научил? – Мишка заводит тачку, и сам заводится, вижу, как челюсти стиснул.

Пускай злится. Не расскажу ему, как Маша передо мной раскрытая сидела и себя ласкала, тем более, как меня на вкус пробовала.

– Веди давай, не тронул я ее.

– Ладно, – закрывает Мишка тему, – надо ребят предупредить, чтобы за ней присматривали, пока нас не будет. Не хочу ее без прикрытия оставлять.

– Да не кипишуй, на Тагира сейчас насядем, чтобы ее не трогал.

– А на Ашота тоже насядем? – Мишка хмурится, сворачивая на трассу.

На Ашота хрен мы насядем, силы у нас равны, если до прямого столкновения дойдет, неизвестно чья возьмет. Потому и не завалили еще друг друга.

Что-то мне тоже неспокойно становится. Завтра нам с Михой придется свалить на недельку, надо проверить готово ли все к поставкам оружия мексиканцам. По складам проехать, в столице кое-что порешать, кое-кому бабками поклониться, чтобы гляделки закрыли на наши черные делишки. Все-таки сделка с картелем – это другой уровень. Так высоко мы с Михой не поднимались.

Все тихо проворачивали, не дай бог, что-нибудь сорвется, если менты или конкуренты пронюхают, могут знатную свинью подложить. Поэтому сами и едем, другим такое не доверишь.

– Охрану у дома выставим, если малая, куда решит поехать, чтобы тоже ее сопровождали, нечего ей по городу одной шляться, – Мишка вслух думает.

– Я Смирного с ребятами напрягу, остальные на поставках нужны, – отвечаю и уже сообщение набираю, чтобы завтра прям к шести утра у дома были и за девочкой присматривали.

– У нее дядька вроде в городе, к нему тоже ребят надо приставить, если Ашот до девочки не доберется, может на нем отыграться, – продолжает Мишка.

Вот поэтому он у нас и старший, не в смысле по возрасту, а в том плане, что окончательное решение чаще он принимает, чем я. Я о том, что позаботиться надо не только о малышке, но и о ее семье, даже не подумал.

Оружие на месте, ждет на складе. Проверили, все в целости, ни одного ствола не пропало. Не обманул кусок сала. Тагир пот со лба вытирает насквозь мокрым платочком. Мы со склада, как вышли, так сразу его к стенке и прижали на самом солнцепеке.

Склад в самом глухом углу городка находится. На территории прогоревшего лет десять назад заводика. Наши люди по периметру стоят, так что бежать толстяку некуда.

– Ребятки, как и договаривались. Все на месте, – дрожит так, что складки трясутся.

– Слышь, морда жирная, ты, зачем девочку за нами крысятничать послал? – Мишка прямо спрашивает, некогда с ним лялькаться, еще в порт заехать надо. – Ашот приказал?

Тагир сильнее потеть начинает, если такое вообще возможно.

– Нет, я… я сам. Ребятки, не крысятничать, ну что вы? Так, сообщать, если у вас делишки интересные наметятся, чтобы вам помощь предложить.

- Если пиздишь мне сейчас, я тебя на хуй закопаю, но прежде сало с боков срежу, усек? – рычит Мишка.

– Усек, Мишенька, усек, а девочку, э, вы что же вернуть хотите? – Тагир облизывает сальные губы, и я не сдерживаюсь, бью его в брюхо.

Блядь, зря. Кулак в слой жира впивается, как в холодец. Мерзко, аж передергивает всего.

– Девочка теперь с нами, под нашей защитой, не вздумай к ней лезть или подсылать кого. Она наша! – Рычу прямо в искаженную болью морду.

Тагир хватает воздух, пытается отдышаться.

– Ваша, ваша, понял.

До темноты по городу катались, домой, как свернули, Мишка, не доезжая метров сто до забора, затормозил.

– Решать давай, кто с ней сегодня ляжет, – и хмуро на меня глянул.

– Нет, – отвечаю, – пусть сама выбирает и, брат, я серьезно. Ты ее хочешь, я хочу. Но она не кусок мяса, она, блядь, живая.

Сам охреневаю от своих слов. Мишка кивает и подкатывает к дому.

Внутрь заходим серьезные до невозможности. Нежная на кухне копошится, ужин готовит, и в доме такой запах стоит, что ебушки-воробушки. Переглядываемся с братом и без слов решаем: с вопросами к ней приставать после еды будем. Домашним мы век не ужинали, наверно с тех пор, как родители в одну из недружественных стран свалили, чтобы там долго и счастливо упиваться благами капитализма. Аленка раз попробовала жопой у плиты покрутить, так потом чуть пожарка не приехала.

Но стоит тарелкам опустеть, как Мишка говорит:

– Машенька, солнышко, так продолжаться не может. Мы не звери, чтобы тебя принуждать или силой брать, но этой ночью кто-то из нас с тобой ляжет. Выбирай: кто это будет?

– Я не знаю, – Нежная опускает веки, тени от ресниц ложатся на бледные щеки, да, краска с них сейчас вся сошла, – я не хочу никого из вас обидеть, вы мне оба нравитесь.

– Кисунь, не обидишь. Брат прав, пора решать, кто у тебя первый будет, – говорю и чувствую, как внутри кошки скребут, боюсь, что не меня она выберет.

Нежная на нас растерянные взгляды бросает, потом встает из-за стола, ручками себя обнимает.

– Нет, вы сами, – очень тихо говорит и на нас уже не смотрит, – я… не хочу, чтобы вы из-за меня потом ссорились, а я… я к себе пойду и буду одного из вас ждать.

Ресницами темно-золотистыми взмахивает. Упрямо поджимает губы и уходит. А мы остаемся. Решать.

Решать, кто первым будет у девушки, в которую оба влюбились по уши. И каждый хочет себе и не на одну ночь, а на все.

Маша

Разделась, села на кровать в одних трусиках и жду. Волнуюсь так, что даже тошнить начинает. Мне кажется, что проходит ужасно много времени, пока на лестнице раздаются шаги.

Кровь в ушах стучит, прислушиваюсь. Кто сейчас ко мне войдет? Кто у меня первым будет?

Они, когда спросили, я и правда не знала, кого выбрать. Они оба такие… такие... И что странно, про Эдика вообще думать не хочу.

Я их хочу, братьев Ланских.

Остановился у двери. Я дышать перестала.

Кто за ней?

Михаил? Гриша?

Гриша? Михаил?

Маша

Не выдерживаю, вскакиваю с кровати и кидаюсь к двери, сама ее распахиваю.

Михаил.

— Машенька… — Михаил скидывает легкий летний пиджак прямо на пол, подходит и дотрагивается до моей щеки, поглаживает большим пальцем, и я вижу в его глазах борьбу: не знает взять меня или оставить брату, хоть и сами они все сейчас внизу решили. Но поздно, теперь поздно, потому что я хочу себя с ним взрослой почувствовать, не девчонкой, а женщиной. Он во мне темное будит, животное. Желания, которых я сама за собой и не знала.

Хочу… его… мамочки, я же, правда, его хочу, как мужчину, как своего первого мужчину…

Несмело хватаю его ладонь и притягиваю ко рту, впиваюсь в большой палец губами и начинаю посасывать.

— Подожди, — выдыхает Михаил.

Высвобождает ладонь, закрывает дверь и отходит к выходу на террасу, раскрывает створки. В спальню врывается ветер. Небо еще несколько минут назад ясное начинают затягивать тучи. Над морем тихо, пока далеко грохочет гром.

Он, не поворачиваясь ко мне, снимает футболку, и я как зачарованная смотрю на перекатывающиеся под кожей мышцы. От тихого щелчка, с которым Михаил расстегивает пряжку на ремне, меня бросает в жар, а соски твердеют. Ко мне он возвращается уже голый и я не могу отвести взгляд от него. Зря я все это затеяла.

Михаил видит, что я напугана, берет меня за руки и подводит к кровати.

— Не бойся, малыш, я осторожно. Но больно будет, в первый раз всегда больно.

Киваю и смотрю ему в глаза, уже не колючие, не злые. В них желание горит. Он хочет меня, так же дико и сильно, как Гавриил, но сдерживается.

Вспоминаю о важном, скороговоркой выпаливаю, пока дух не растеряла:

— Я таблетки пью, мне можно без защиты. Я не забеременею.

— Солнышко, ты, как кубик Рубика, вроде весь собрал, а вот незадача, квадратик другого цвета показался.

На кровать ложимся вместе, и Михаил меня целует, одними губами, без языка. Его пальцы ласково гладят меня между складочек. Он не торопится, ждет, когда я воском растекусь, когда постанывать начну, готовая принять все, что он мне хочет дать. Лишь тогда стягивает с меня трусики, раздвигает ноги, ложится сверху. Такой тяжелый и теплый. Хватаю его за плечи. Мне одновременно очень страшно и горячо.

— Ничего не бойся, Машенька, расслабься, — чувствую, как его член упирается в мое лоно, начинаю дышать чаще, сердце того и гляди выскочит из груди, — тише, маленькая, тише. Смотри на меня и ничего не бойся.

И я стараюсь расслабиться, впускаю его. Он не спешит, входит осторожно, давая мне привыкнуть к себе, к его размерам. Постепенно заполняет меня собой. Впиваюсь в его плечи ногтями, когда понимаю, что он наткнулся на преграду, но продолжает пробиваться вперед. Лоно обжигает болью. Сильной, такой сильной, что вскрикиваю.

— Потерпи, Машенька, сейчас хорошо будет.

Чувствую, что он меня целиком заполнил, такой большой, такой горячий.

— Дыши, солнышко, дыши.

И он начинает двигаться во мне. Мне и больно, и странно.

От его толчков мое мертвое сердце начинает биться. Он словно ток по мне пропускает, как по невесте Франкенштейна. Я мертвая была и вдруг оживать начала. Шепчет на ухо:

— Не больно?

Больно, еще как больно. Оживать, рождаться заново больно, а его в себе чувствовать не больно, сладко, горько, но не больно. Вцепляюсь в его плечи сильнее, хочу всего его почувствовать. Жизнь из него эту выпить.

— Нет, не больно. Не больно, — подаюсь к нему и умолять начинаю, сухими губами шепчу хрипло, — поцелуй меня… поцелуй…

Михаил слушается, нежно касается моих губ, проводит по ним языком. Я стоны больше сдержать не могу, и он их пьет с моих губ, жадно. А я его рычание глухое, огненное в себя вбираю, как вампир, как суккуб к нему присасываюсь. Я с ним сейчас живая. Впервые за год я дышу, мое сердце бьется.

Он ускоряется, а у меня все сжимается внутри, накатывает то странное томление, напряжение, как перед грозой. Между нами, сполохи молний. Между нами, предчувствие непролитого дождя и грома, готового небо разорвать. А я не хочу этого, рано еще, не хочу, чтобы он из меня выходил. Еще живой хочу побыть хоть ненадолго, еще пять минут, три, две, хотя бы одно мгновение.

Но Михаил уже не толкается внутри меня, он рвется дикими зверем, божеством древним, разгоряченным долгой разлукой с любимой женой, когда стужа зимняя их разделяла.

— Не … — закусываю губы от новой судороги, пробежавшей по телу, — не выходи из меня… не выхо-о-о-ди…

— И не собираюсь, Нежная, — рычит мне в рот, — собой помечу, моя ты.

Напряжение нарастает и мой крик, вырванный диким наслаждением, сливается с громовым раскатом над морем. Михаил изливается в меня, а за распахнутыми окнами ливень бьет по земле, тоже жизнь давая.

— Ты мой первый, — шепчу, а сама его губы ищу, — мой первый…

Почему-то очень важно ему это сказать, даже сейчас понимаю, что для него это ничего не значит, сколько таких, как я, у него было… не первая. Но для меня он первый, не единственный, но первый. Еще на мгновение удержать хочу то, что с ним почувствовала. Самую жизнь по венам бегущую. По щеке слеза скользит, глаза щиплет. А я в плечи его крепче впиваюсь, отпускать не хочу. Да он и не стремится от меня вырываться. Шею целует, подбородок, в губы впивается. Слезы со скул слизывает.

— Тихо, Машенька, тихо, маленькая.

Потом чуть отстраняется, спрашивает:

— Не порвал?

— Я не знаю, — отвечаю.

Он осторожно выскакивает из меня.

Всхлипываю разочарованно. Михаил бросает на меня тревожный взгляд, думает - больно. Не больно — пусто. Снова пусто внутри.

Он не дает мне свести ноги, рассматривает там.

— Так, давай в душ, если больно — говори. Не терпи.

Киваю, отвечу — разревусь.

Он встает с кровати. И я замечаю, что его член алый от моей крови.

Вот теперь больно. Теперь так больно, что выть хочется. Не ему эта кровь предназначалась — Эдику. Но я рада, что с Мишей стала женщиной.

Хочу подняться, но Михаил не позволяет. Поднимает на руки и несет в ванную. Бережно ставит на ноги в душевой кабине и включает воду. Выдавливает на мочалку гель, по ванной растекается запах ванили. Михаил начинает намыливать мое тело.

— Я сама могу, — хочу забрать у него мочалку.

— Можешь, но кто же тебе позволит, — он разворачивает меня к себе спиной и проводит по плечам, прочерчивает линию по позвоночнику, пена стекает по коже, будто трепетные пальцы поглаживают. Он убирает волосы с моего плеча и снова целует в шею, проникая мочалкой между ног. Лоно жжет, и я дергаюсь, но Михаил действует осторожно, смывает кровь, не пытаясь ласкать.

Он наклоняется и скользит мочалкой по моим ногам. Все тело теперь пахнет ванилью и совершенно не пахнет моим первым мужчиной. Он уничтожил следы, которые оставил на мне. Но его частичка внутри меня, его семя. От этой мысли понимаю, что возбуждаюсь. Что хочу его и о… я точно в аду гореть за такое буду. Говорю:

— Я хочу тебя.

— Нельзя, Машенька, у тебя там все надорвано, надо чтобы зажило, — и в голосе его искренняя забота слышится. Бред, конечно, но почему себя в этом не убедить.

Не успеваю опомниться, как створка душевой кабины открывается и в клубах ароматного пара вижу Гавриила. Голого с огромным, готовым в меня ворваться, членом.

Михаил крепче прижимает меня к себе и шепчет на ушко:

— Не бойся, солнышко, будем утренние уроки продолжать. Просто забудь обо всем, Нежная. Наша ты. Наша…

Глава 9

Гавриил

Дрожит. Блядь, видит меня и дрожит.

Не ожидала такого наша лапочка, к одному готовилась, а мы поделить ее не смогли. Сидели с братом, в гляделки играли, и коньяк потягивали.

– Давай ты, – Мишка хлопнул стопку, и благородство решил проявить. Но хрен там.

– Я с ней ласково не смогу, осторожно не смогу, сам знаешь, – теперь во мне Д`Артаньян проснулся.

Еще по одной хлопнули, Нежная там заснет, пока мы ее делим.

– Брат, я вижу, что ты к ней прикипел. Понятное дело: я тоже ее хочу. На такую лапочку только у кастрата не встанет. Но это другое. Я ведь любить не умею, – Мишка даже стакан поставил не допив.

– Можно подумать, я Ромео. Выебу ее пару раз, и дело с концом, – с козырей зашел, а у самого на душе мерзко до икоты.

Мишка поморщился, да, понимает он, что парой раз там не обойдется.

– У тебя опыт есть, а я и правда ее порвать могу, – и понимаю: не сдержусь, не сумею, а он сдержится. Прав брат, запал я на нее, нет, это не любовь, конечно, но меня к девочке тянет. И не факт, что перестанет тянуть, когда я ее трахну. Иначе соловьем бы сейчас не пел, а сам пошел ее раскладывать. Пиздец, как это странно, запасть на бабу так, что в постели ей больно боишься сделать, поэтому под другого подкладываешь, пусть и под родного брата.

– Давай вместе, – предлагает Мишка компромисс, – я ее девственности лишу. Ты через полчасика подвалишь и вдвоем Нежную приласкаем.

– А не перебор? Вдвоем для первого раза? – разливаю коньяк по рюмкам, пьем.

– Она вроде не сильно против сегодня утром была, – Мишка пожал плечами, – да и ты мастер-класс ей по дрочке дал, можешь и про минет рассказать.

Блядь, вот что он со мной делает?

Я же это в красках представил, как Нежная свои губки облизывает и потом острым язычком по моей головке проводит.

Собственно, дальше разговаривать не о чем. Дождался, когда наверху стоны стихнут, и пошел, в спальне от вида алого пятна на кровати злость проснулась. Но погасил быстро: сам ее Мишке отдал. И она кричала с ним от удовольствия, а вот со мной от боли бы выла. В ванной вода льется, а я как дурак стою, и не могу решиться зайти. Наконец, взял яйца в кулак, разделся и вошел. Едва увидел, как брат с Маши кровь смывает, все сомнения растаяли. И член с моими желаниями быстро согласился. В ротике у нее первым буду. В ротик я тоже люблю.

– Машенька, опустись на колени и открой рот пошире, – Мишка ласково ей на ушко шепчет.

– Я никогда, я не знаю как, – Нежная таращится на мой член, и я прям мысли ее читаю, боится, что не помещусь я в ней. Блядь, снова боится.

Но послушно встает на колени, ладошки прижимает к животу и на меня так смотрит жалобно, что этот ее взгляд просто душу рвет. С Мишкой она не боялась, ему доверилась, а мне не хочет.

А я понимаю, что остановиться не смогу, выебу ее в рот жестко, в горло долбиться буду, пока вырываться не начнет, пока кончиной моей не захлебнется.

Твою ж, мать!

Почему с ней так сложно?! Почему об остальных я вообще ни разу не побеспокоился, хорошо им мой член глотать, слюной давясь, или невкусно?!

Мишка, смотрю, ее за плечи удерживает, чтобы не встала, а Нежная вся напряглась, пальцы в кулачки сжала, зажмурилась и рот открыла. Не хочет меня.

Опять не хочет, только вниз идти и боксерский мешок дубасить, пока в глазах не потемнеет, потому что не могу я ее так, не хочу я ее так.

– Отпусти, – говорю брату. Он убирает руки, Нежная распахивает глаза, обжигает нас своей колдовской зеленью. Понимает: что-то не так.

– Я все сделаю, все-все, только скажите как надо, я справлюсь, – а у самой голосок дрожит.

– Сделаешь, когда сама захочешь, – хриплю в ответ.

– Но я хочу честно, – ресничками хлопает, а у самой слезки в уголках собираются и взгляда от моего члена не отводит.

– Нет, – отрезаю, но не ухожу, – сегодня у тебя все должно быть, как в сказке. Сегодня ты у нас принцесса, а принцессы хуй не сосут. Принцессы целовать себя позволяют… – подхватываю ее на руки и несу в спальню, добавляю, ухмыляясь, – везде.

Маша растерянно смотрит на Мишку, который позади плетется, сам ничего не понимая. Я укладываю девочку на кровать, развожу ножки в стороны и устраиваюсь между ними. Буду нежно-розовую красоту на вкус пробовать, брат сообразил в чем дело, рядом с Нежной прилег и в грудки поцелуями впился.

Маша вздрогнула, когда я ее в нижние губки поцеловал, и застонала, шире ножки раскрыла, когда языком клитор пощекотал. Членом ее трахать сейчас больно, но языком-то можно? И я трахал, пока Мишка целовал ее в губы, засосы на шее ставил, грудки гладил и сосочки полизывал, слегка покусывая, а я слизывал ее влагу, ласкал напряженный заалевший бугорок, доводя Нежную до бурного оргазма, так что она не просто кричала, а хрипела и в наших лапах загнанной газелью билась.

Пока Маша лежала все еще от удовольствия подрагивая, смылся тихо, чтобы не заметила. Мишка мне на прощание только головой помотал, нахмурился неодобрительно, чмокнул девочку в сосочек, вышел за мной и дверь прикрыл, чтобы она наши разборки не слышала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– И что это сейчас такое было? Не хочешь ее, так не хуй мне мозги ебать, я ее только себе оставлю, - зло шепчет, а у самого на морде облегчение написано оттого, что я слился.

– Хочу, блядь, до одури хочу, но что, если я ей больно сделаю?

Мишка хлопнул меня по плечу:

– Больно? С каких пор тебя это заботит? Она – эпизод, понимаешь? Наиграемся и отпустим. Не привязывайся к ней. Она тебе ни невеста, ни жена. Никто.

– Заебись ты заговорил, только что ее девственности лишил, а теперь подстилкой называешь, – рычать стараюсь потише, чтобы Нежная не услышала.

– Про подстилку ты загнул, но суть уловил.

Врезать бы ему хорошенько за такие слова, но чувствую, что меня немного отпускать начало. Он прав, ведь, девочка красивая, сладкая, но будущего у нас с ней нет. Понимаю, все понимаю, но почему тогда так больно сейчас?

Маша

Они думали, что я ничего не услышу, но я все услышала и про «никто», и про «подстилку».

Братья правы. Я им никто, я Эдика люблю, и все это ради него затеяла. Но почему-то сердце заныло.

Свернулась клубочком, коленки к груди подтянула, стараюсь слезы сдержать. Я их пару дней назад уничтожить и рассорить хотела, за Эдика отомстить, а теперь слезы глотаю из-за того, что они меня принимают за ту, кто я и есть на самом деле – эпизод, подстилка.

Михаил вернулся в спальню. Я притворилась, что уснула. Лежу, посапываю, почти натурально.

– Нежная? – позвал тихо.

Я не ответила, я сплю. Пусть уйдет, тогда наревусь вдоволь, так чтобы слезы и сопли ручьем, а утром встану, буду мило улыбаться и сейф искать.

Вот только фигушки. Михаил выключил свет и лег на кровать рядом со мной. Погладил по волосам и прошептал, что я красивая, что он обо мне позаботиться. Я лежала тихо, как мышка, и слушала его. На душе становилось гадко. Сам меня только что «никто» называл, а теперь говорил, что «позаботится».

Не верю! Девка я глупая, и так позволила себе слишком много. Про Эдика забыла. Про все с ними забыла. Хорошо, что сами напомнили.

Почему все так?

Он же ласковым со мной был, осторожным, когда невинности лишал. Я, может, и дурочка, но это видела. Он сдерживался со мной, давая мне почувствовать его в себе. Привыкнуть к тому, что со мной мужчина. Это ощущение заполненности, оно теперь навсегда со мной. Не только физическое, но и там в сердце глупом. В нем больше не было зияющей дыры, ее заклеили пластырем и залепили скотчем. Ласки Михаила, его прикосновения. Они заклеили, они залепили. Очень нежные, будто трогает что-то хрупкое, как тонкая льдинка. А теперь этот пластырь он сам и сорвал, да так, что дыра больше стала.

Утром братья уехали, сказали, что на неделю, а я осталась одна. С дырой в сердце. Они даже не попрощались со мной толком. Чмокнули в щеки и все глаза отводили. Вот только я уже не верю, что им стыдно передо мной. Не наигрались еще. Мало им. Но ничего, посмотрим, чья возьмет.

В доме без них стало очень пусто. Братья сказали, что я не пленница и могу ездить куда хочу, но обязательно с охраной. Потому что, Тагир может на мне отыграться за то, что я не стану ему сливать сведения. Они об этом договорились. Договорились они, разумеется, как на трассу меня отправят после того, как наиграются. Тагиру я сразу набрала, когда братья уехали, и он соловьем запел, что они ему меня обещали через пару недель почти непотрепанную вернуть. Отключилась и едва сдержалась, чтобы дом не разнести.

Михаил забрал ноутбук с собой, и я не могу его проверить, поискать что-нибудь про Эдика. Сейф пыталась найти, но бесполезно. Обыскала комнаты братьев, тренажерный зал, даже гараж и садовый домик. В спальне Гавриила нашла под кроватью использованный презерватив, чуть не стошнило. В комнате Михаила за стопками постельного белья – пачку евро, вернула на место. В зале час ходила и поглаживала тренажеры, потертости, оставшиеся от их рук. Еще раз проверила гостиные и кухню. Повторный осмотр винного погреба закончился не очень хорошо. Открыла бутылку шампанского, помню, как пробка сбила вазу в гостиной, а дальнейшее смутно. Но учитывая, что проснулась в спальне Михаила, зажав между ног его подушку, вспоминать и не стоит.

Одно, несомненно. Я их ненавидела с новой силой, но по ним тосковала. Я их ждала.

Прошла уже неделя с тех пор, как я попала к братьям и четыре дня без них, когда о себе напомнил Ашот.

Хватило одного сообщения, чтобы меня затрясло:

«Мой человек ждет тебя у дяди. Завтра в час дня».

До дома меня довез приятный парнишка, представившийся Димой, под его летним пиджаком виднелась кобура с пистолетом. Братья не обманывали насчет охраны.

Дверь в квартиру была не заперта.

Дядя Володя сидел на нашей крошечной кухне с высоким, тощим мужчиной, с длиннющим носом, из которого торчали черные волоски, и густыми, сросшимися на переносице бровями.

– Привет, красавица. – Сказал он с сильным кавказским акцентом, - Ашот велел передать, что ты молодец, так долго продержалась. Есть для меня что-нибудь?

Флешку я решила не отдавать еще дома у Ланских, бессонной ночью накануне. Пока это мой единственный козырь. Может, я девчонка глупая, но Ашоту тоже не сильно доверяла. Вдруг он слово свое не сдержит после того, как я ему братьев сдам?

Да-да-да, именно так я себя и убеждала, а то, что в них влюбляться начала и мне уже не хотелось их сдавать, несмотря на то, что они меня на трассу Тагиру отдать обещали. Глупая.

– Михаил забрал ноутбук с собой, он очень осторожен, пока не удалось к нему подобраться. И сейф, – беспомощно всплеснула руками, – я не могу найти сейф. Уже осмотрела весь дом, но ничего. Ни за картинами, ни в спальнях. Даже не знаю, где он может быть.

– То есть, мне передать Ашоту, что ты потратила его время и ресурсы, ай-ай-ай, красивая, Ашот не любит тратить что-то впустую, – мужчина скользнул взглядом по дяде Володе. Он у меня уже старенький, смерть моего папы его сильно подкосила, не говоря уже о моей одержимости братьями весь последний год, когда я его изводила своими планами мести.

– Я не сказала, что у меня ничего нет. Я сказала, что пока не нашла сейф и не смогла подобраться к ноутбуку.

– Красивая, размеры членов Ланских и в каких позах они тебя имели, Ашота вряд ли заинтересует, - протянул мужчина и окинул меня похотливым взглядом.

– Слышь, ты! Нерусь! Не смей так с ней говорить! – Дядя Володя стукнул ладонью по столу, покрытому потертой клеенкой.

Мужчина только усмехнулся, не пугал его он.

– Братья встречались с двумя мужчинами, они говорили между собой по-испански. Были одеты дорого и броско. Все в золоте. У одного на предплечьях татуировки – скелеты, одетые в женские платья с венками на голове и с косами, у их ног черепа.

Мужчина насторожился:

– И, о чем же они говорили, красивая?

Пожала плечами:

– Я не знаю испанского.

Я должна была хоть что-то дать Ашоту, иначе страшно подумать, что он может сделать с дядей Володей или со мной.

Но сильно много рассказывать все же не хотела и про себя молилась, чтобы информация, которую только что выдала, не слишком важной была.

Вот почему я вообще об этом думаю?!

Я же неделю назад их уничтожить мечтала!

Мужчина провел пальцами по уголкам губ:

– Ашот не ошибся, когда позволил тебе ввязаться в эту авантюру.

Он достал телефон, покопался в нем, показал мне картинку со скелетом в венке.

– Такая татуировка?

Я кивнула, может, и не такая, но очень похожая.

Его глаза вспыхнули недобрыми огоньками.

– Возвращайся к ним, красивая, Ашот напишет.

Михаил

Хочу ее, как только вижу.

Прямо сейчас на газоне перед домом.

Задержались мы с Гришкой ни на неделю, а на все три. Пока одно уладили, пока второе. Поставка чуть не сорвалась. Какая-то сука слила, что мы с мексиканцами работаем. В порту менты ждали, пришлось в темпе вальса место менять. Паскаль, что радует, не шипел зря. А мы быстро все уладили, на месте бабками разрулили, неслабыми. И оружие доставили. Но крысу найти и наказать обещали, иначе наши «друзья» из картеля сами это сделать грозились. Мент, которому на лапу дали, сказал, что кто-то из наших сдал. Вопрос: кто? О сделке с картелем знали только доверенные люди, с кем годами работаем и такой херни не было.

Ладно, разберемся. Сначала Нежную хорошенько трахнем. Теперь можно не цацкаться. Не девочка она уже. Сам ее женщиной сделал. В паху прострелило от воспоминания, как она в моих руках дрожала, как сжималась вокруг члена, кончая, целовать и не выходить из нее просила. Но сначала Гришка с ней побудет. Это мы твердо решили, пока домой мчались.

Маша из дома вышла грустная, даже мрачная. Словно вовсе нам не рада. Я пока с сигналкой мешкал, Гришка ее уже на руки подхватил и в губы поцелуем впился. Нечего тоску разводить.

– Сегодня гуляем, Нежная! – крикнул он девчонке и закружил по двору, - сейчас пыль дорог с себя смоем и кутить рванем! Собирайся!

Опустил на землю. Маша ко мне повернулась, но засмущалась, очевидно, вспомнив, что между нами было.

– Привет, солнышко, – обнял ее, поцеловал. К себе прижал, вдыхая аромат весны, моря, трав и цветов горных. Соскучился, как же я по ней соскучился.

Южная горячая ночь пьянила не хуже вина.

От близости нашей девочки срывало тормоза. Мы танцевали втроем, зажали ее с Гришкой между собой и учили бедрами вращать, раскрепощали лапочку нашу. Целовали, ласкали, не обращая внимания на взгляды, которые на нас бросали. Два взрослых мужика и крошечная светловолосая девчонка, совсем недавно ставшая женщиной. Моей женщиной. Нет, не моей – нашей. Нашей Машей. И мы звери лютые с ее ладошек хрупких есть готовы. Оба. Гришка с нее глаз не сводил, да и я не лучше. Взглядами и руками поглаживал.

Засосов ей на шее наставили, губы пухлые зацеловали, заласкали, закружили в разноцветье клубных огней, пока томная музыка из колонок лилась, совращая, соблазняя нашу крошку. Прогоняя с лица печаль, заставляя глаза изумрудами колдовскими гореть, нас с братом в этом огне сжигая. И вот она податливая, уже на все согласна. Не боится нас, слушается рук, взглядов. Рот для поцелуев открывает и грудки подставляет под ласки. Сосочки острые ткань натянули. Не удержался, склонился к ним, куснул сначала один, потом второй. Ее дугой выгнуло. Гришка тоже не отстает. Нежную ко мне ближе прижимает, а сам ей руку между ног под короткое платье просовывает, приласкать. И Маша посреди танцпола кончает, между нами, зажатая, чтобы никто больше не видел, что мы с девочкой творим. Закрываем Нежную от толпы, сами удовольствие с ее губ вместе с криком пьем, и как от наркоты дуреем.

– Купаться хочу! – выкрикивает Нежная, когда из клуба в ночной город вываливаемся.

Разгорячённая, раскрасневшаяся, до жжения в паху красивая.

Отхлебываю шампанское прямо из горла. Ей протягиваю. И малышка прикладывается к бутылке, отпивает глоток, а я от нее взгляд оторвать не могу. Гришка, давай уже быстрее, с ней гештальт закрывай, а то не дождусь, выебу ее раньше тебя.

К морю идем, пошатываясь, и я не знаю, что сильнее пьянит алкоголь или близость нашей девочки, такой юной, такой красивой, жадной до ласк и поцелуев.

Она нас больше не стесняется. Скидывает платье и трусики и в воду бежит.

На пляже темно, хоть глаза коли, туристы рассосались с наступлением ночи, но кое-где еще слышен смех, тихие разговоры и стоны. Вроде заниматься сексом в общественных местах и нельзя, но кого это южной ночью, опаляющей желанием, колышет?

Маша падает спиной в воду, и волны ее подхватывают. Гришка уже рядом с ней, тоже в чем мать родила. Допиваю шампанское. Ставлю бутылку на гальку, раздеваюсь и к ним иду.

Морская вода остужает разгорячённое тело. Маша и Гришка плывут, медленно рассекая черные волны, подсеребренные убывающей луной. Подгребаю к ним. Вместе скользим в лунном свете в темной воде, и никого вокруг. Стихли крики на пляже, унялись беспокойные мысли, есть только эта молодая вечная ночь, есть красивая девушка рядом. И влечет меня к ней не только, потому что трахнуть хочу. Я просто с ней быть хочу всегда рядом. За руку держать, светлые волосы перебирать, смотреть, как она золотистыми ресницами взмахивает от удивления. Я с ней, блядь, свадьбу хочу. С тамадой, конкурсами глупыми, белым платьем и криками «Горько!».

Гришка пропал? Да ни хуя! Сам я пропал, утонул в изумрудных омутах и выплывать не стремлюсь, мне в них нравится.

Нет, сам себя обманывал, говоря, что она – никто, эпизод. Три недели разлуки мне этот «эпизод» покоя не давал. Три недели на баб других не смотрел даже, хотя мы с Гришкой мексиканцев по всем блядушникам и стриптиз-клубам провели. Педро с Паскалем отрывались, а мы с братом сидели, как два скопца, даже перед девочками неудобно. Они-то старались нас растормошить, сисечками трясли, попками виляли.

Чувствую, что Маша устала, нутром угадываю. Пора к берегу поворачивать, и неважно, что мы с Гришкой и дальше плыть можем.

Какое-то время просто покачиваемся на волнах, Нежная между нами, задрала мечтательно лицо к небу и звезды рассматривает. О чем она сейчас думает? Спросить не решаюсь, вдруг спугну, но так хочется верить, что обо мне.

Брат с нее глаз не сводит, понимаю, что он дальше ждать не станет, вернемся на берег и возьмет ее. И больно от этого, блядь, так больно. Но уговор есть уговор. Когда плывем обратно, я отстаю. Не буду им мешать, сейчас я лишний.

Маша

Гавриил не дает мне выйти из воды, хватает сзади, надавливает на плечи и заставляет опуститься на колени там, где волны лижут берег. Камни впиваются в кожу, ладони зарываются в гальку. Прибой тянет назад, поглаживает бедра, волны ударяются в грудь, затвердевшие соски трепещут от ласки моря. Гавриил властно впивается в мои бедра, раздвигая шире. Я чувствую, как между нашими разгоряченными телами проникают волны, но вода не остужает его пыл. Гавриил врывается в меня сильным толчком, и не дает времени привыкнуть к себе, начинает двигаться быстро, жестко, отплачивая за все те разы, когда желание сводило его с ума, а обстоятельства не позволяли овладеть мной.

Сейчас, между нами, только всплески морских волн. Прибой утягивает нас за собой. Я судорожно впиваюсь в гальку, стараясь удержаться. Внизу живота пылает пламя, а прохладные волны остужают кожу, сводя с ума, когда поглаживают низ живота.

Гавриил хватает меня за волосы, заставляя выгнуть спину, и ускоряет толчки, проникая глубже, сильнее, насаживая на член, вбивая себя в меня. У него нет для меня нежности, только ярость, страсть, опустошающая, выворачивающая. Я слышу, как мои крики сливаются с его хриплым рычанием и шумом прибоя. Галька перекатывается под волнами, как игральные кости. Судьба снова потешается надо мной, ведь мне нравится то, что Гавриил делает. Мне нравится то, что еще немного и он порвет меня.

— Да! Гриша, да! — кричу как ненормальная, я такая и есть, нормальных девушек не дерут, как шмар на общественном пляже, — сильнее, пожалуйста, сильнее…

Нормальные девушки не просят драть их сильнее во время второго секса в их жизни, но я хочу почувствовать, каково это, без нежности, без ласки. Унижения хочу, наказания. Мне все три недели покоя не было после того, как про мексиканцев рассказала тому страшному дядьке. Чувство вины изгрызло всю и теперь, если Гриша меня порвет – это справедливо будет, заслужила.

Он огромный, какой же он огромный, растягивает меня изнутри, распирает, заполняя собой всю, ничего мне не оставляя. Натягивает на себя. Вбивается так, что бедра судорогами сводит, но мне не ускользнуть от его бешеного напора, от этих сильных, уверенных толчков.

Еще немного и я сама разлечусь морскими брызгами, разобьюсь волной об острый пирс. Я уже не кричу — вою, ору. То, что он со мной делает — это не секс. Это присваивание. Он стирает внутри меня воспоминания о своем брате. Заставляет забыть удовольствие, которое я испытывала с Михаилом. Заменяя его своей похотью, звериной, всепоглощающей дикостью. Будто и не было первого раза с Михаилом, не было ласк и поцелуев. Только так, как сейчас, как со шлюхой портовой, самой дешевой, за сторублевку готовой на колени встать и член сосать до одури.

Он впивается пальцами в мои бедра, до боли, до синяков. Еще немного и я не выдержу:

— Умоляю, Гриша… Гриша… А! — снова кричу, закусываю губы до крови, галька впивается в ладони, в колени, волны уже перекатываются через спину, терзают грудь, бьют по лицу. Приближается девятый вал, и он заберет нас с собой на дно, но и там Гавриил будет драть меня, захлёбывающуюся водой и криком!

Он резко выходит из меня, и я чувствую, как на спину брызгает раскалённая сперма, ее тут же слизывает прохладная волна.

От возбуждения не сразу понимаю, что Гавриил кончил, оставив меня у самого пика, не позволив подняться к нему. Я всхлипываю, не успеваю обернуться к нему, как Гавриил притягивает меня за волосы к себе, перехватывает второй рукой за грудь, вдавливает меня в себя.

Его грудь твердая, горячая. Вздымается от тяжелого дыхания. Он поглаживает мои полукружия, пропуская соски между пальцами, пощипывает их. Низ живота сводят судороги, я не получила того, о чем умоляла. Лоно разгорячено после дикого обладания, и соленая вода приносит одновременно боль и утешение.

— Ты же знаешь, что мне не нравится, когда меня называют Гриша, — шепчет он мне в ухо, — ты была плохой девочкой и теперь наказана.

— Пожалуйста… — только и могу выдавить, все слова растворяются в агонии, я погибаю от неудовлетворенного желания.

— Что, пожалуйста? — спрашивает Гавриил и поглаживает мой живот. Я хватаю его ладонь обеими руками и пытаюсь опустить ниже, туда, где сейчас все так натянуто, что еще немного и лопнет, — хочешь кончить, Нежная? Уже не боишься, что больно сделаю?

— Да… да… — дыхание перехватывает, не могу говорить, только стонать от обжигающих прикосновений его пальцев к моей груди. От осознания: стоит ему опустить руку, дотронуться до меня там, где сейчас все томиться в ожидании, и я потеряю себя. Теперь уже окончательно.

Слышу, как рядом из воды выходит Михаил. Смотрю на него с надеждой, но он отходит дальше на берег. И пожимает плечами. Сейчас очередь Гавриила. Я полностью в его власти, и только он может избавить меня от пытки или, наоборот, длить ее.

— Покажи, где ты меня хочешь?

Я крепче перехватываю Гришину ладонь, и он поддается, позволяет мне его вести.

Его горячее дыхание обжигает мою шею. Волны плещутся вокруг, обнимая, затягивая.

Когда пальцы касаются лобка, по телу проходит волна дрожи, но я веду его дальше, пока ладонь не накрывает мои нижние губки, а пальцы не касаются лона. Но Гавриил ничего не делает, не ласкает меня там, как совсем недавно в клубе. И это сводит с ума. Вершина так близко, а у меня совсем не осталось сил, чтобы подняться.

Глава 10

Маша

— О-о-о, — издаю похабный развратный стон. И начинаю двигать бедрами, тереться о его пальцы, прижимая их к себе. Возбуждение нарастает. Я трахаю себя его пальцами, бьюсь ягодицами о твердые бедра, пока не понимаю, что он снова готов. Его каменный член упирается мне в спину. Еще немного, еще чуть-чуть…

Гавриил отдергивает ладонь, вновь оставляя меня ни с чем. Глаза обжигают слезы. Обиды, разочарования. Хочу завершить все сама, раздвигаю пальцами губки, ищу упругий напряженный бугорок, но Гавриил перехватывает мою руку, не позволяя коснуться.

— Я тебе этого не разрешал, — рычит мне в ухо.

— Я больше не могу… Пожалуйста, позволь…

— Нет, — отрезает он, выпускает меня и встает, выходит на берег, а я так и стою на коленях в воде, раздавленная, не удовлетворенная, брошенная.

Михаил уже оделся, что-то изучает в мобильном, на меня не смотрит. Гавриил отирает воду ладонями с тела, что-то тихо говорит брату. Они смеются. Наверняка надо мной, но кровь, стучащая в ушах все заглушает. Я не знаю, что делать.

— Так и будешь там сидеть? — насмешливо спрашивает Гавриил, — или оргазм тебе уже не нужен?

Я не знаю, как реагировать. Не знаю, что мне нужно, а что нет. Но смотрю на его красивое, сильное тело, на огромный готовый к новому акту член и понимаю, что хочу его. Хочу, чтобы он распирал меня изнутри, вбивался в меня. Хочу орать от удовольствия, захлебываясь криком. Тварь я мерзкая. Шмара! Чтобы обо мне сейчас Эдик бы подумал? Он ведь таких шлюх презирал. Говорил, что у них бешенство матки, раз не могут свои страсти под контролем держать. И я не могу. Я сейчас на коленях к Гавриилу ползти готова, умолять, чтобы не бросал меня вот так. Ноги и ладони в кровь сбить, лишь бы до его стояка добраться. Еще и в рот его взять, слизнуть острую соленую капельку с головки. Вдыхать его запах и пьянеть от него еще сильнее.

Что со мной?! Я же не такая! Не такая!

Прячу лицо в ладонях, мне так стыдно за себя. Я уже не плачу. Из груди рвутся рыдания. Я не могу так больше. Что же я с собой сделала?! До какой гнуси и подлости дошла, во лжи увязла, в грязи вывалилась и ради чего?

Я уже ничего не понимаю. Не знаю чего хочу, ради чего живу. Но понимаю, что такой дрянной и гадкой стала, что самой себе противна. Ненавижу себя! Размечталась чистой остаться, с обрыва в небо взмыть, чтобы к Эдику над волнами бирюзовыми мчаться, если он по земле больше не ходит. Не пустят меня на небо, нет таким, как я там места. Будут меня черти в аду драть раскаленными добела прутами. И никогда мне Эдика больше не увидеть. И с братьями не быть, потому что их предала.

Разом все нахлынуло. Чувства смешались, придавили тяжестью морской, словно я на дне лежу и надо мной корабли в перламутровой выси скользят, нереальные, далекие, а рядом только кости погибших моряков, акулы и скаты. Так грудь сдавило, что не вздохнуть.

— Ты чего, Нежная? — чувствую, как Гавриил меня обнимает, гладит по спине, пытаюсь освободиться, но это все равно, что из медвежьего капкана рваться, кости переломаешь, а железо и не погнется.

Гавриил поднимает меня на руки, выносит на берег, укладывает на гальку, шепчет:

— Тише, сладкая, сейчас хорошо будет. Потерпи.

Чувствую на груди его руки, губы. Но слезы сильнее льются, потому что это и есть путь в ад, прочь от Эдика, прочь от меня самой, прежней, чистой.

А он продолжает целовать и гладить, нежности шептать. Хочу остановить, сказать, чтобы прекратил, но в губы поцелуем впивается Михаил. Он осторожный сейчас, не давит, не проникает языком ко мне в рот, только губами касается, чувствую его руку у себя на груди и прикосновения тоже легкие трепетные. Поцелуями собирает слезы с моих скул, возвращается к губам.

Гавриил раздвигает мои ноги, покрывает полизывающими поцелуями бедра с внутренней стороны, раздвигает складочки и впивается в истерзанный клитор. Стон рвется из груди вместе со всхлипом.

— Не жести, — хрипло говорит ему Михал и снова целует меня в губы, продолжая пальцами ласкать грудь.

— Сейчас хорошо будет, Нежная, — шепчет мне в рот, как раньше брат, — сейчас, маленькая. Он тебя больше не обидит. Хорошо сделает. Тш-ш-ш…

Спускается поцелуями к груди и посасывает соски, гладит, теребит, пощипывает. Пока Гавриил нежно вылизывает мой клитор. Низ живота сводит от болезненных и сладостных судорог. Я чувствую, что скоро достигну пика. И боюсь, что они снова посмеются, что доведут до состояния, когда я себя перестану контролировать, и отступят, не дадут раствориться в маленькой смерти.

Закусываю губы, чтобы не закричать, когда Гавриил встает на колени, приподнимает меня за бедра, насаживает на член и начинает трахать.

Я дергаюсь, выгибаюсь. Лоно растягивается, принимает его.

Михаил продолжает ласкать мою грудь, целует в губы, в шею, теребит соски.

Кончаю с громким криком, выплескивая с ним боль и горечь. Гавриил все еще рвется во мне, в его глазах бешеный огонь горит, испепеляя меня, заставляя снова и снова лоно судорожно сжиматься вокруг него:

— Уйди, — рычит брату.

Михаил отстраняется.

Гавриил падает на меня, опирается на руки и проникает так глубоко, что я ору от наслаждения и боли. Он замедляется, позволяя мне отдышаться, расслабиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Посмотри на меня, Машенька, — жадными губами в мои искусанные губы шепчет.

И я смотрю, обвиваю его плечи, сильные, напряженные. И в темные, шальные глаза смотрю.

Гавриил продолжает двигаться, резко, твердо, заставляя лоно сжиматься вокруг него, пока тело не пронзает новая вспышка острого, горького удовольствия. Гавриил кончает в меня с громким рыком.

Я обмякаю. Из меня будто вынули все кости и мясо, оставив душу трепетать под нежными поцелуями морского ветра.

Гавриил

Не сдержался, не смог зверя внутри унять. Он четыре недели на цепи сидел, ревел, клыки скалил, пасть раскрывал и беспомощно захлопывал. Нельзя зверю к Нежной, нельзя. Я так с собой никогда в жизни не боролся, всегда брал что хотел, а ее не мог.

Маша взмахнет золотистыми ресницами, голову склонит, как жертва к закланию готовая. Заноси нож и режь. А я не мог. Четыре недели не мог, но сегодня почувствовал, что все. Возьму ее, хотел ласковым быть, правда, хотел. Но пока она между нами в клубе извивалась, жадная до ласки, до прикосновений смелых и властных, подчиняясь нам, пропитываясь нашей похотью, бесстыдством звериным, я себя перестал контролировать. По хрен, что люди вокруг, что увидеть могут, хочу девочку нашу до оргазма довести и доведу.

Прижался крепче к подрагивающему от желания хрупкому телу, задрал платье и запустил руку между стройных ножек, а она там горячая, влажная, податливая, готова нас в себя принять.

Стон ее первый с губ сладких от клубничного блеска сожрал. Пока Мишка в ее шейку, уже со следами от наших голодных ртов, впивался новый оставляя. Пальцами ее ласкал, а она в танце извивалась, терлась о нас, как кошка прирученная, но еще слегка пугливая, диковатая. Ластиться, а сама все смотрит, как убежать можно, если хозяин новый для удара замахнется. Не замахнусь, Нежная. Не ударю. Подчиняться научу. Без страха и трепета меня принимать.

Люди вокруг, а мне по хрен. Я малышкой пьяной от накатывающего оргазма любуюсь. Лоно ее судорожно вокруг моих пальцев сжимается и понимаю: выебу ее сегодня, жестко выебу. Так, чтобы забыла, как под Мишкой стонала. Про жениха своего глупого. Так выебу, что только меня запомнит.

И вот, выебал…

Маша обмякла, как мертвая лежит, если бы грудь от тяжелых резких вздохов не подрагивала, то за русалку-утопленницу сошла. Даже волосы в лунным свете нереальным серебром отливают, и кожа белая почти светится в густой темноте.

Мишка смотрит на меня с осуждением. Будто, я сам не понимаю, что с Нежной по-скотски, как с проблядью обошелся, а она же совсем недавно девственницей была. Ребенок почти, а я ее…

— Машенька, — Мишка ее поднять пытается, трусики надевает, платье. С моря холодом тянет, скоро рассвет. Даже пьяные крики и смех стихли. Город давно спит. Домой пора.

Она не отвечает, но слушается его, как маленькая.

Я тоже тряпки на себя натягиваю.

Потом подхватываю Нежную на руки и до машины несу, не дойдет сама.

Дома Мишка ее у меня забирает и в спальню к себе относит, даже не спрашивая, чего девочка хочет.

Думаю: трахать будет. Но брат вместе с ней душ принимает, надевает на Нежную свою футболку, а я все это время за ними таскаюсь, как идиот, прощения хочу попросить, но разве за такое прощают? Да и не слышит она, словно ничего. Мишка сам за нее все делает. Вот и спать уложил, сам рядом пристроился.

Смотрю на них и понимаю, что не нужен я им и никто не нужен. Маша прильнула к Михе. Всем телом прижалась, тепла ищет, защиты. Футболка не скрывает ее ноги и у меня внутри все переворачивается, когда вижу, что на коленях ссадины от гальки остались, блядь, ну чем я только думал.

Хотел ее до боли и взял так же… с болью…

Она голову Михе на плечо склонила, ладошку на грудь положила, а на пальцах тоже ссадины. Нет, ну что я за урод такой, что мягко не могу, любить не умею, только брать.

И Миха ее не как шмару обнимает, а как жену любимую, не опостылевшую.

До дрожи к ним хочу. Вот также всем телом к ней прижаться, пальцами светлые пряди перебирать, вдыхать ее запах, моря, цветов и трав весенних горных.

И не могу, знаю, что если до нее дотронусь, опять все испорчу.

Маша, как почувствовала, приподнялась и ко мне повернулась. Глаза уже сонные, вот сейчас взмахнет ресницами золотистыми и испуганно к Мишке прижмется. Монстр пришел, снова рвать будет. Но она убирает руку с груди брата и ко мне протягивает:

— Гриша-а-а-а.

И так ласково у нее получается это «Гриша», что понимаю: все, теперь точно пропал. Иду к ней, как щенок послушный. Ложусь рядом. Мишка хмурится, тоже подставы ждет. Он ждет. Я блядь жду. А она берет мою ладонь, к груди прижимает, снова к Михе поворачивается, но руку мою не отпускает, заставляет к ней прижаться, обнять.

Так и лежим. Нежная уже спит между нами, а мы с братом, как дураки на нее пялимся. На сокровище наше светловолосое.

Наша. Наша Маша. Ни его, ни моя — а наша.

И по глазам брата вижу, что и он о том же думает: не отдадим никому, себе оставим, любить будем, баловать, на руках носить.

Она не просто любовница, которую завтраком накормили и выпроводили. Она любимая наша. Я от нее детей хочу. Блядь, никогда у меня таких мыслей не было. Сунул, кончил, вынул. А в ней хочу, чтобы частичка меня росла. Девочка зеленоглазая или мальчик. Сына буду под парусом учить ходить, а дочкой любоваться. Конечно, Миха тоже может захотеть папкой стать, пусть. Ничего даже, если он первый. Он старший. Но потом от меня. Обязательно от меня.

Миха хмурится. Сначала не понимаю, что не так, что я опять сделал. Приподнимаюсь и заглядываю в лицо Маше.

Плачет, во сне плачет. Мне уже оправдываться хочется. А потом она тихо стонет жалобно, так, что душа вместе с ней плакать начинает.

— Прости… Эдик… я люблю…

Михаил

Затаились, как охотники в засаде. Ждем, что еще Нежная скажет. Поведает, что это, мать его, за Эдик? Но Маша хмурится во сне и крепче ко мне прижимается, только повторяет:

— Люблю, прости.

Вот и все. Кончились мечты о свадьбе с тамадой.

Она тоже о ней грезила, о свадьбе, наверняка и платье белое купила, не пригодилось. Но не со мной. И не с Гришкой. С Эдиком ебучим, хуй его знает, кто он, но я его уже ненавижу и в нужнике утопить хочу. И судя по выражению Гришкиного лица, он мне в этом с радостью поможет.

Сна ни в одном глазу. Гришка отключился, ему повезло.

Едва утро дождался, осторожно, чтобы Машу не потревожить встал, и невольно ей залюбовался. Она рядом с Гришкой совсем крошкой кажется. Хрупкая, молоденькая совсем. Ей учиться надо, на свидания к мальчишкам бегать, а не с нами медведями трахаться.

Спустился на кухню и со злости завтрак, как в турецком отеле приготовил.

— Недоброе утро, — Гришка садится на стул рядом. Мрачно смотрит на французские тосты, омлет. Морщится, да, у меня после вчерашнего тоже аппетита нет, еду приготовил, чтобы не думать ни о чем.

— Спит еще?

— Угу, — мычит он.

— И что теперь делать будем? — спрашивает и на меня с надеждой смотрит. Будто я этого Эдика гребучего из головки и сердечка нашей Нежной вырезать могу. Влюбился братишка. Для него она не просто девка для случки. Да и для меня тоже.

— Кофе будешь?

Гришка отмахивается.

— Знали мы одного Эдика… — начинает брат и не заканчивает.

Да уж, историю ту ни он, ни я вспоминать не любим.

— Да ну на хуй, это год назад было. Мы же проверяли, заявление в полицию она осенью подавала и заявку на кредит в августе, а то дело весной. – Отмахиваюсь, но стоило вспомнить, как тут же и другое воспоминание подтянулось. У того Эдика невеста была, он тогда ей еще расплатиться предлагал, ревел, как ребенок и божился, что она девственница, фотографию в телефоне показывал. Я тогда глянул мельком, блондинка, худющая, аж ребра через футболку торчат. Лицо не рассматривал.

Блондинка… худющая…

Потер губы.

Да ну на хуй…

По времени не сходится, но мысль в голове засела.

— Проверить кое-что надо, не знаю… помнишь, он нам свою невесту предлагал, - говорю, а у самого во рту аж горько становится.

Вижу, у Гришки тоже шестеренки защелкали.

— Думаешь это?… блядь! — выдыхает брат.

Именно: блядь.

— Это многое бы объяснило, но не все.

— Может, ее прямо обо всем спросим? - вскинулся Гришка, аж глаза загорелись.

— О чем? Что мы услышали, как она во сне в любви признавалась уебку, который ее чуть двум мудакам подстилкой не отдал? Да так, что ей потом пришлось к сутенеру в долги влезать? И к мудакам ее развратившим она все же попала.

— Блядь… — повторил Гришка.

Просто слово дня.

— Да ладно, может это и не она вовсе и Эдик другой. Слишком много несостыковок. В любом случае, Нежной ни слова. Сейчас настоящего детектива напрягу, чтобы ее заявление скинул, посмотрим, что там. – Сказал, сделал.

— А что, если она? — брат на меня раненым зверем смотрит. — Мы ей должны правду рассказать про…

— Не должны, ничего мы ей не должны! — Сказал как отрезал, а у самого на душе тигры скребут. Кошки такую боль причинить не могут.

— Вы чего такие грустные? — Нежная вплывает в столовую ясным умытым солнышком, свеженькая такая, будто и не драл ее брат ночью на пляже. Только засосы шейку пятнают, да коленки содраны, как у ребенка.

— Кто такой Эдик? — Напрямик спрашивает Гришка и мне фейспалмом убиться на месте хочется. Просил же не говорить.

У Нежной с лица живо вся краска сползает, даже глаза тускнеют.

Но я тоже насторожился, жду. На губки ее розовые уставился.

— Жених, — выдыхает она, а сама чуть не плачет.

Мобильник сообщением булькнул. Достаю телефон, смотрю скинутое детективом заявление, ровным детским почерком написанное, так. Подозреваемый — Павликов Эдуард Аркадьевич.

Блядь! Слово дня.

Эдик, да не наш. Можно выдохнуть. Немного.

— Любишь его? — спрашивает Гришка, а сам мрачнее тучи.

— Люблю? — переспрашивает Нежная и ресницами хлоп, — любила.

Отвечает едва слышно.

Гришка встает и взгляд, которым он на девушку смотрит, мне очень не нравится.

— Гриш… ты что, блядь, задумал? Оставь ее.

Брат подходит к Нежной и срывает с нее футболку, под ней ничего нет. Девочка вздрагивает, тянет руки прикрыться, будто мы ее голой не видели.

— Оставь, — пытаюсь вразумить. Но брат меня не слышит, берет кухонное полотенце, рывком разворачивает девушку к себе спиной и связывает руки. Она на меня испуганно смотрит, защиты просить боится, а он окидывает кухню ищущим взглядом, замечает забытый еще Аленкой шелковый шарф на диване, берет его и Нежной глаза завязывает.

Разворачивает к себе и проводит большим пальцем по губам.

— Ты что задумал? — спрашиваю, а сам в таком виде Нежную пиздец как хочу.

Она дышит так тяжело, что грудки подрагивают.

— Оставшиеся дырочки будем пробовать, но так, чтобы Машенька не знала, кто у нее, в какой первым побывал. Новую задачку зададим, чтобы про Эдика забыла.

— Для попки смазка нужна, — включаюсь в игру.

— Для попки? — переспрашивает Нежная. — Вы же не?… туда тоже? Но это же… это же…

— Грязно, — подсказывает Гришка и дотрагивается до ее сосочков, сразу же твердеющих под его пальцами.

— Да, Машенька. В ротик тоже грязно, но тебе понравится.

Он осторожно подводит ее к дивану в гостиной и усаживает.

— Пока мы с братом решаем, кто и куда тебя сейчас трахать будет, можешь в последний раз о женихе подумать.

Маша

Они уходят. Ничего не вижу за повязкой и не слышу ничего от волнения. Братья, как про Эдика спросили: я решила, что они узнали обо всем. Но нет, нет. Что они со мной делают? Что я с собой сделала? Я же с Гришей вчера, как шлюха последняя была, а сейчас…

Как я с таким потом жить буду? Не забуду же. Их не забуду. Мне без них мир пустым будет. Даже сейчас такое чувство, что они меня бросили. Слышу их смех наверху, шаги, как они переговариваются, меня между собой делят. Но не со мной они и не будут со мной. Я для них – эпизод, подстилка.

Я уже для себя все решила. Не отдам Ашоту флешку. Еще пару дней с Ланскими проведу и уйду, скажу, что не смогла ничего добиться, а там будь что будет. Жалею, что про тех мексиканцев ему рассказала. Но, может, это не так страшно. А если страшно? Что, если я им навредила так, что?… обрываю себя, я же этого хотела навредить, уничтожить, а в результате это они меня уничтожают. Уничтожают, чтобы затем воскресить. Я нехорошая, злая, порочная. Про Эдика своего забыла, как вернуть обещала, как отомстить за него. Эти три недели с ума сходила. Едва мобильник пищал, бежала к нему. Братья звонили редко, скупо спрашивали: как дела? Я также коротко отвечала: хорошо. И все. Правильно, зачем им с игрушкой зря болтать? И опять в мысли, как в болото. Про то, что и Эдика предала, и братьев. Буквально захлебываюсь от отвращения к себе. И не слышу, как Ланские возвращаются.

Вздрагиваю, оттого, что кто-то из них дует на мои соски, моментально затвердевающие и тянущиеся к горячим губам. Между ног становится влажно. Теку от одной мысли, что они ко мне прикоснутся. Ну что я за шлюха! Я должна признаться, рассказать им все. Не могу больше лгать. Но стоит мне открыть рот, как его накрывают поцелуем. Пытаюсь угадать Михаил или Гавриил, и не могу. И дотронуться не могу, хочу выпутаться из полотенца, но лишь бестолково дергаюсь.

Растворяюсь в этом поцелуе. Он нежный, но в то же время страстный. Чувствую руки у себя на шее. Теплая ладонь перехватывает мое горло и заставляет наклониться назад, разорвав поцелуй. И тут же в губы впивается второй из братьев, который? Невидимые руки ложатся мне на грудь и растирают полукружия, пощипывают ноющие соски. Издаю протяжный стон прямо в алчный рот, насилующий мои губы. Кто-то раздвигает мне ноги, требовательно поглаживая бедра. Вздрагиваю от прикосновения к лону. Не вижу ничего, но точно знаю, тот из братьев, который стоит передо мной сейчас, показывает мерцающие от смазки пальцы, доказательство моего возбуждения, свидетельство моей порочности. Затем натирает моей влагой соски и снова дует. Живот ноет от желания, хочу их в себе, невыносимо хочу. Обоих, и того и другого. Какая же блядь! Эдик бы на меня сейчас плюнул. Но мне все равно. Меня больше не целуют, ласкают руками, гладят, растирают, но не там, где все так напряжено. Грудь, живот, бедра, шею, плечи, но не бугорок между нижних губок, ни лоно. Заставляют ноги держать разведенными, но не дотрагиваются там. Смотрят. Уверена, что они смотрят, как бесстыдно я теку под их взглядами.

– Хочу вас… пожалуйста… – неужели это я говорю, – пожалуйста…

Голос дрожит. Я выгибаюсь под ласкающими меня руками, но они не отвечают. Молчат, лишь слышу их хриплое дыхание, и жадно вдыхаю острый запах их страсти. Такой мужской, терпкий, опасный.

Нет, они не исполняют мое желание, не проникают в меня, вместо этого берут за плечи и заставляют вставать на колени. Один из братьев опускается позади меня. Обнимает одной рукой, прижимает к себе. Я не могу понять, кто Михаил или Гавриил. Узнала бы, если они заговорили, но они молчат. Оба молчат. Только дышат тяжело. Хоть бы слово сказали. Назвали «Нежной». Но они молчат.

Второй рукой тот, кто сзади собирает мои волосы, убирая с лица. Значит, сначала он меня возьмет в рот. От этой мысли между ног разгорается пожар. Ведь я не знаю, кто это - он. Кто будет первым мужчиной, кого я ублажу ртом?

А он уже передо мной стоит, чувствую жар его тела и острый запах, не дожидаясь указаний, открываю рот, как могу широко. Они же оба огромные, не успеваю испугаться, что не смогу его принять, не сумею, как по губам скользит шелковистая головка, пачкая чем-то, а затем он проникает в меня. И он такой большой, горячий, чувствую на языке его вкус. Вкус одного из своих мужчин. Он медленно проникает вперед, давая мне привыкнуть, а потом начинает двигаться. Все глубже и глубже, чувствую, что задыхаюсь, рот наполняется слюной, из глаз льются слезы, он долбиться в горло, хочу оттолкнуть, но руки связаны за спиной, и второй брат удерживает голову за волосы, горло схватывают спазмы.

Он выходит из меня, давая отдышаться, слюна течет по подбородку, со стороны я наверняка выгляжу жалко. Чувствую, как пальцы проводят по губам, давая понять, что надо открыть рот. Я подчиняюсь. Член снова у меня во рту, огромный, влажный, пульсирующий, бьется в горло. В какой-то момент мои волосы перехватывает брат, которому я отсасываю, и начинает трахать мой рот.

Стоны, которые он издает, врываясь в меня, пробуждают внутри что-то дикое, животное, необузданную самку, всем своим существом желающую самца. Рот наполняется горячим, соленым. Член выскальзывает, мазнув по губам на прощание. Это же его сперма. Я чувствую вкус своего мужчины. Одного из своих первых мужчин. Кого?! Кого?! Чье семя я сглатываю сейчас, принимая его. Незнание сводит с ума. Я хочу узнать. Хочу! Но повязка так и закрывает глаза. Он вытирает мой подбородок и нежно поглаживает по щеке большим пальцем. Затем слышу хриплое дыхание, шаги босых ног по мрамору, как раздвигается дверь на террасу и в гостиную врывается свежий морской ветер, обнимая разгоряченное тело.

У меня осталась только одна нетронутая дырочка. Последняя.

Глава 11

Маша

Свежий морской ветер охлаждает разгоряченное тело, поглаживает влажное лоно. Шею обжигает поцелуй. Чей? Кто из братьев остался со мной? Чувствую, как суровые ладони поглаживают груди и живот. Закусываю губы еще влажные после оральной ласки, припухшие. Внизу живота все тянет, от осознания, что меня сейчас возьмут в попку. Растянут тугое колечко и проникнут внутрь.

– Пожалуйста, возьми меня, пожалуйста… присвой, хочу тебя…

Кого? Кто со мной сейчас? Михаил? Гавриил? Чье семя я проглотила? Чей вкус у меня во рту? Чьи руки ласкают груди, пощипывают соски?

В спину упирается горячий твердый член, хочу его в себе, в лоне, во рту, в попке… не имеет значения где. Главное – внутри. Во мне.

– Наполни меня. Возьми. Хочу тебя. Хочу, пожалуйста…

Выгибаюсь навстречу пальцам, проникающим между ног и проводящим по влажным складочкам, бесстыдно подставляю ноющий, тугой бугорок.

– О-о-о-о, да, да, – откидываю голову назад, упираясь в могучее плечо, связанными руками пытаюсь дотронуться до члена, но лишь натираю запястья, – я твоя… твоя игрушка. Побалуйся со мной. Сломай меня.

Он растирает сильнее, заставляет меня кричать, доводит до звериной похоти, изнеможения дикого.

– Трахни меня, просто трахни. Трахни свою шлюху.

Но в ответ лишь горячечные поцелуи по плечам и шее. В ответ бешеное трение, там внизу, пока выть не начинаю, пока не начинаю в судорогах биться, захлебываясь криком.

– О-о-о-о!

Кто со мной, кого я как потаскуха последняя, сейчас умоляла, а он не стал?

А теперь надавил на плечи, заставил лечь на живот и пока я расслабленная безвольная после оргазма, начал ласкать ягодицы. Мнет, растирает, проскальзывает по тугому колечку будто невзначай, но я же помню, что он хочет сделать со мной. Трахнуть меня туда. Сломать сопротивление плоти и присвоить, и там тоже присвоить. Там тоже своей сделать.

Чьей?

Палец проникает в лоно, и из него прочерчивает линию до колечка. Смазывает его, уже настойчиво. Напрягаюсь вся, сейчас проникнет. Но нет. Поясницу массирует успокаивая. Хочет, чтобы я расслабилась. Стараюсь дышать глубоко, и он начинает в меня проникать пальцем. Очень медленно. Немного продвинется и обратно. Внутрь и наружу. Пока я не привыкаю к ощущениям. А они другие, совершенно другие, чем когда братья в мое лоно входят. Острее.

И мне нравятся. Хочу там не палец почувствовать. Хочу, чтобы в меня там тугой упругий член вошел. Какая же я шлюха, блядища развратная. И от этой мысль сильнее течь начинаю.

Он вынимает палец, и снова колечко обводит.

– Трахни меня, хочу тебя. Хочу!

Слышу, как к нам подходит второй брат. Щелкает пластиковый колпачок и на колечко что-то холодное льется. Догадываюсь: смазка. Они оба смазывают меня там, оба между ягодиц растирают. Возбуждение нарастает. Еще немного и всхлипывать начну, так хочу почувствовать его (Кого?! Кого же?! Кого?!) в себе.

Он сверху ложится между моих разведенных ног, придавливает к полу, своей тяжестью, но прежде чем проникнуть руки развязывает. Порываюсь снять повязку с глаз, но запястья сразу же перехватывает второй брат и руки вперед вытягивает, удерживая железной хваткой, не пошевелиться.

Стону разочаровано. А потом в колечко упирается твердая головка и я задыхаюсь от предвкушения. Вот сейчас!

– О-о-о…

Он не спешит, входит очень медленно, давая мне привыкнуть. Это Михаил! Он также медленно меня в первый раз брал. Но когда входит на всю глубину, растягивая, заполняя собой, то двигаться начинает жестко, резко, так вчера Гриша во мне рвался. Гавриил?

Кто? Кто?!

Но это неважно. Важно, что во мне сейчас. Остро! Так остро!

Он меня уже не имеет, не трахает. Он меня ебет. Жестко, грубо, врывается на всю длину. Придавливая тяжестью своего горячего тела. Дышит хрипло. Громкие, пошлые, влажные шлепки сливаются с шумом набегающих на берег волн, с порывами свежего ветра, врывающегося в гостиную.

Груди трутся о ковровое покрытие, натертые соски ноют, внизу живота все сводит от невыносимого желания взорваться ярким оргазмом, а он уже близко. Мамочки, я же сейчас кончу оттого, что меня в задницу дерут, как блядь последнюю. Не осталось во мне ничего от чистой девочки, которая жениха спасти хотела. Да и хрен с ней.

– Выеби меня, выеби! – кричу, захлебываясь предоргазменными стонами.

Он во мне сильнее рваться начинает, как таран, как поршень. Вбивается так, что я орать начинаю. Так все остро! Так сладко!

Перед глазами фейерверки взрываются, и я кончаю, так что на мгновение даже сознание теряю. И никак в себя прийти не могу. Да и некуда приходить. Нет больше меня чистой девушки Маши, которая замуж хотела девственницей выйти. А эту новую, чужую я не знаю. Мне к ней еще привыкать надо, узнавать заново.

Упал на меня. Дышит тяжело, рвано. И второй тоже, будто с нами сейчас кончил.

Внутри абсолютная заполненность сменяется всеобъемлющей пустотой. Выскальзывает из меня. Встает. Мне, наверное, тоже надо. Душ принять, зубы почистить. Но даже пошевелиться не могу, как вчера ночью. Я их семя в себя принимала, но чувство такое, что они меня всю выпили. До дна. Не оставив ничего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Чувствую только как меня на руки поднимают и несут наверх. Повязка так и закрывает глаза. Я больше не пытаюсь ее снять. Бережно ставит на пол, а у меня ноги подкашиваются, не держат. Вот что значит: отодрали так, что ходить не может. Я-то думала, что это преувеличение.

Не сразу понимаю, что повязки на глазах больше нет. Я словно в трансе каком-то. Постепенно открываю глаза, щурясь от яркого света.

Я у себя в ванной, в душевой кабине. Одна.

Я больше не невинна, я больше нечиста.

У меня ничего не осталось. Мне больше нечего им отдать. Они забрали все. Да нет, не забрали – сама отдала. И теперь им не нужна. Я очередная шалава, которых у них десятки. Пару дней собиралась еще задержаться. Глупая. Я уже со всех сторон початая. Неинтересная. Сами вышвырнут. Наверняка сейчас посмеиваясь, в клуб собираются новых дур на ночь искать, а я свой рюкзачок соберу и поковыляю прочь с разбитым сердцем. Сама во всем виновата. Эдика не спасла, только себя погубила. Как же я теперь без них? Внутри пусто и горько. Слезы так и катятся. Хорошо хоть вода рыдания заглушает.

Какая же я глупая была, думала, что знаю, что такое любовь. Думала, что Эдика люблю. Люблю, но как брата, как друга, а не как мужчину. А их бандитов, как мужчин люблю и не знаю, кого больше. Они оба мои первые. Я с ними себя живой почувствовала. Будто всю жизнь спала, а теперь проснулась. Я же выбрать между ними не смогу, если спросят, кого больше люблю. И так больно оттого, что я для них ничего не значу. Они ведь мной сейчас воспользовались, как игрушкой, даже слова ласкового не сказали. Дрожу вся, мне под горячей водой холодно. И винить некого, я же сама их поиметь меня просила. Сама сюда пришла, рвалась, стремилась, отомстить хотела. И чем все дело кончилось?

Кончиной и кончилось.

Что теперь с дядей Володей будет? Что с Эдиком? Со мной понятно, в лучшем случае Ашот Тагиру отдаст на трассе отрабатывать. Я же теперь вон какая опытная и в рот могу, и в задницу.

Ноги подкашиваются, опускаюсь на пол. Горячие струи по спине бьют, волосы на лицо упали, но убрать сил не хватает. Обняла себя за плечи и реву, как идиотка. Что делать дальше вообще не знаю. В голове пустота звенящая и ветер перекати-полем играет.

Понимаю, что надо себя в руки взять, что хватит сопли размазывать, сама во всем виновата, но ничего с собой поделать не могу. К ним хочу. Между ними каждую ночь засыпать, как этой. С ними сегодня так спокойно было, не страшно, не одиноко. Тепло, уютно. И чтобы они меня тоже любили. Хоть и не за что. Ведь я их предала. И Эдика предала. И саму себя.

Сегодня им все расскажу. Не могу больше врать. Домываюсь, сушу волосы феном. Лицо красное. Губы как вареники. Нос алкоголика. Глаза алые вампирские. Сразу видно, что ревела. Смотреть противно. Заматываю полотенце вокруг груди, выхожу из ванной, а на кровати платье нежно-зеленое шелковое длинное лежит.

И два футляра раскрытых. В одном – колье изумрудное. Во втором – гарнитур: серьги, браслет и кольцо тоже с изумрудами. А Гавриил и Михаил у окна стоят, руки за спинами держат, и вместе говорят:

– С днем рождения, Нежная!

И понимаю: не расскажу. Сегодня не расскажу. Может, завтра.

Я и забыла совсем, потерялась во времени. А ведь и правда сегодня мой день рождения!

Хочу спросить, как они узнали. Сама себя одергиваю: у них же мой паспорт.

Они довольные оба, улыбаются, хитро прищурившись. У меня щеки пылают от их взглядов, думаю о том, что, между нами утром было. Пытаюсь угадать, кто из них у меня во рту был, а кто в попке. Без толку. Может, скажут? Нет, по ухмыляющимся физиям понимаю, что не скажут. Так и будут это между собой держать.

Меня это злит и волнует одновременно. Я теперь их обоих попробовать хочу и там, и там, чтобы понять, кто и где первый был.

Даже забываю, что несколько минут назад признаваться в своих злодеяниях собиралась.

— Это? Это мне? – не решаюсь поверить, что братья на такие подарки для эпизода и подстилки разорились, посмеются сейчас, скажут, что я глупая, размечталась.

– На нас украшения и платье будут странно смотреться, – говорит Михаил и убирает руки из-за спины, протягивает мне букет пурпурных пышных роз в шуршащей сигаретной бумаге.

– Не знали, какие ты любишь, поэтому – вот, - Гавриил лилии белые за спиной прятал, – в гостиной еще хризантемы, тюльпаны, орхидеи и ирисы ждут.

– Мне никто цветы не дарил, - подхожу к братьям, но принять букеты не решаюсь.

Слишком трудно поверить в то, что они мне предназначены. Я ведь – эпизод.

Глаза слезы обжигают. От радости. Цветам больше радуюсь, чем изумрудам.

– Машенька, солнышко, ты что? Тебе утром не понравилось? Испугалась, маленькая? – спрашивает Михаил и смотрит с тревогой.

Ну зачем он так?!

Сам же про «никто» и «эпизод» говорил, когда думал, что я не слышу.

Не могу ответить, слезы по щекам так и катятся. Я раз домой шла и увидела, как бабулечка дряхлая на остановке букет поздних осенних цветов продает. На последние деньги купила. Домой принесла, Эдик с дядей Володей на кухне сидели, чай пили. Эдик, как цветы увидел, посерел весь. Целый вечер у меня выпытывал, кто подарил, зачем, что я взамен пообещала. Я себя такой виноватой тогда почувствовала, что перед ним на цыпочках ходила всю следующую неделю. А он смотрел на меня обиженно и сурово. В рассказ о бабулечке так и не поверил. Сам он мне цветы ни разу не дарил, считал, что это пустая трата денег.

– Они такие красивые, – всхлипываю и робко принимаю букеты.

Прижимаю к груди и втягиваю аромат, сладкий роз и терпкий, душный лилий.

– А чего тогда плачешь? – Гавриил стирает слезы с моих щек, – обидели тебя? Только скажи.

Отрицательно мотаю головой. Это я вас обидела, только вы об этом еще не знаете. Не могу я от вас такие подарки принимать. Я предательница.

– Тогда хватит хлюпать, одевайся. Отмечать поедем, – Михаил ободряюще улыбается.

Братья вышли из комнаты, оставили меня наводить красоту. Пока я собиралась, на телефон пришло сообщение, открыла и внутри все похолодело, сообщение было от Ашота:

«Я начинаю терять терпение, девочка. Приезжай на рынок через час и дай мне повод тебя не убивать».

Михаил

Сразу угадываю, что с девочкой нашей что-то не так. Спускается по лестнице натурально принцесса. Платье скользит по фигурке идеально обтекая, как вода морская, в разрезе мелькает стройная ножка. Волосы светлые мягкими волнами по плечам струятся. Бриллианты и изумруды в украшениях сверкают. Камни сверкают, а вот глазки печальные. Глазки не горят, как обычно. Не обжигают мистической зеленью, потухли. И губки нехорошо подрагивают, слегка тронутые блеском, словно малышка того и гляди заплачет. Не нравится мне все это. Сначала решаю, что переборщили мы со своими игрушками, расстроилась крошка, что мы с ней так жестко, но она вроде против не была, наоборот, сама добавки просила.

От воспоминания, как Нежная подо мной выебать ее умоляла, к паху снова кровь прилила. Горячая девочка, очень. Чуть приласкаешь и загорается, как огонек в лесу, пожаром, испепеляющим оборачивающийся. А сейчас огонек потух, словно загасили его, залив ключевой ледяной водой. Неужели мы загасили?

– Машенька, солнышко, ты в порядке? Если хочешь дома остаться, только скажи. Еду закажем.

Нежная вздрогнула, когда я к ней обратился, не просто вздрогнула, ее прям тряхануло.

Так, что за херня?

– Нет, все хорошо. Я хочу поехать.

Брат все никак не спускается, красоту дольше девчонки наводит. Пока его ждем, еще раз пытаюсь до Нежной достучаться. Она делает вид, что с ней все нормально. Бродит по гостиной, букеты разглядывает, ароматы вдыхает и улыбается. Вот только улыбка глаза так и не затрагивает. По губкам припухшим скользит, а в зелени печаль и застыла. С цветами Гришка, наверное, даже переборщил, дом похоронное бюро напоминает. Вот что значит, букет не для матери раз в год на день рождения выбирать, а девушке, которая нравится. Он последний раз с Анютой такой кипишь устраивал, с той только разницей, что цветами ее квартиру заваливал, а не нашу холостяцкую берлогу.

– Маша, посмотри на меня, – говорю резче, чем хотел, но меня, пиздец, как ее состояние нервирует. Хочу, чтобы ей с нами хорошо было. У девочки же сегодня праздник. И понимаю, что за следующий вопрос Гришка, если услышит, с меня шкуру спустит, да я и сам себе в рожу дал бы, – солнышко, ты домой хочешь вернуться к дяде своему?

Блядь! Зря, слишком поздно понимаю, что зря я этот вопрос задал.

Маша к цветам быстро весь интерес утратила, вскинулась, подобралась вся, руки на груди сложила, от меня закрываясь. Ресницы, едва тронутые тушью, затрепетали. Губки задрожали. Сейчас расплачется. Но нет. Несколько мгновений она просто смотрит на меня, а потом очень тихо, так что мне прислушиваться приходиться, спрашивает.

– Я вам надоела? Вы меня выгоняете? – и глазки закрыла, ответа ждет.

– В смысле выгоняем?! – гремит из-за спины Гришка. Оборачиваюсь. Брат, как на парад собрался. Весь в белом.

— Это из-за того, что я… – девочка запинается и ее прям вести начинает, того и гляди упадет, – я больше не девственница? – заканчивает едва слышно, так что уже и Гришка замирает и прислушивается, каждое ее словечко ловит.

– Ты чё, блядь, ей сказал? – рычит Гришка и к Нежной подходит, сгребает ее в медвежьи объятия, пока ноги не подкосились, и девочка не упала.

Да уж, хотел как лучше.

– Куда мы тебя выгоним, ты чего, сейчас день рождения отмечать поедем. С тортом, хэппи бездей и фейерверком. В лучший ресторан рванем, а потом в клуб, танцевать до утра, – Гришка Нежную осторожно приподнимает за подбородок и стирает со скул все-таки выступившие слезки. На меня волком смотрит.

– Поехали, – выхожу на улицу, пока из меня совсем монстра не сделали.

Но всю дорогу до ресторана с Нежной глаз не спускаю. Она сидит на заднем сиденье, на телефон таращится, будто чего-то ждет. Гришка балагурит, шутками сыплет. Маша улыбается и смеется невпопад, а мыслями далеко. И дело ни хуя ни в моем вопросе, и ни в том, что ей домой резко приштырило.

Единственная догадка мне, ой как не нравится. Неужели Тагир не обосрался и на нее все-таки насесть решил? Или тот, кто стоит за Тагиром? Ашот? Потому что ее уже не от волнения и обиды ломает, девочку буквально корежит от страха.

Решаю с вопросами не лезть, все равно ничего не расскажет. Замкнется и будет ресницами хлопать. Но наблюдать за ней сегодня, как Аргус за Ио буду, не нравится мне все это. Гришка на своей волне, музыку врубил, чтобы вдоль побережья веселей ехать было. Маше, как и мне на музыку одинаково по фиг, она боится чего-то, а я за нее переживаю.

Паркуюсь у лучшего ресторана в городе, даже нам с Гришкой столик пришлось за день заказывать, простые смертные месяцами ждут. На Машу должного впечатления такая роскошь не производит, она выскальзывает из машины и послушно подает Гришке руку, идет в ресторан. С тем же успехом могли бы ее в шаурмячную на пляже отвести.

Заказ мы с Гришкой делали, Нежная отговорилась тем, что ничего в этом не понимает. К тому моменту, когда шампанское в запотевшем ведерке принесли и закуски, даже брат что-то понимать начал, заткнулся.

Игристое в фужерах искрится, тут бы и тост сказать, а мы сидим, как на похоронах.

– Маш, скажи, что случилось? Кто обидел? Ашот?

При упоминании криминального авторитета Нежную передернуло, она на меня такими «честными» глазами глянула и пролепетала:

– Я не понимаю о ком ты. Все хорошо.

Что тут и без слов все ясно стало.

Глава 12

Гавриил

Нежная уходит в уборную после вопроса Мишки и подозрительно долго не возвращается. Почему-то в голову приходит нелепая мысль, что она сбежала. Хотя чего ей от нас сбегать? Да и документы ее у нас в сейфе хранятся, хрен она от нас, куда денется.

Но на душе неспокойно, мне от брата передается нервозность.

– Что за дела, Мих? Нормально же все было.

Брат потер губы, помолчал немного:

– Уверен, что Нежную к нам Ашот заслал, а она ему не дала то, что он от нее просил и теперь угрожает.

– Блядь, уверен он. Если Тагир, гнида, нам соврал, я его сало в зиму засолю и ему же скормлю по кусочку, – злюсь, но понимаю, что брат, похоже, прав.

– Осталось только понять, чем Ашот ее зацепил и как глубоко она во все это увязла, – Мишка все-таки сделал глоток шампанского. А я бы и чего покрепче накатил.

Пока Нежная не вернулась, Мишка набрал нашего настоящего детектива.

– Стеф, привет, братишка. Как сам? – Брат вежливо выслушал ответ, – слушай пробей девочку серьезнее, - Мишка замолкает, Стеф что-то спрашивает, – да, все ту же, но в этот раз основательней, интересуют все родственники, друзья, соседи. С кем в пятом классе за ручку гуляла, с кем на лавке после школы целовалась, куда в магазин за молоком ходит и с кем. И жениха ее этого пробей, понятно, что имя вымышленное. Я хочу настоящее узнать, кто, откуда, куда делся. Пару дней займет? Лады, по бабкам не обижу, сам знаешь.

Когда Маша возвращается, мы уже сидим морепродукты жуем, шампанское потягиваем. Она немного оживилась после уборной, похоже, дождалась весточки, которую так надеялась получить. Даже робко улыбнулась и к фужеру с игристым потянулась.

– С днем рождения, солнышко, – брат поднимает бокал, чокаемся, пьем.

Девочка будто только еду заметила, накинулась на осьминога на гриле поджаренного. Голодная маленькая позавтракала только моей спермой. А сейчас уже далеко за полдень. Наблюдаю за ней, как она кусочки в ротик кладет, и сам снова в этот ротик хочу. Мне там понравилось. Хочу, Нежная чтобы шелковистым язычком по головке провела, губки свои вокруг ствола сжала. В попку ее тоже хочу, думал сам с братом кончу, пока он ее жарил, а девочка совсем раскрепостилась, так кричала, выебать ее просила.

Не знаю, что там у нее за дела с Ашотом, но понимаю: не брошу, нашу Нежную, вытащу.

Насчет торта я не обманывал, едва солнце горизонта коснулось, а у Маши щечки от шампанского заалели, как официанты свет погасили и «Хэппи бездей» затянули, тортик вынесли со свечками. Она впервые за вечер улыбнулась искренне, но, когда на нас с братом посмотрела, враз погрустнела. Что же творится с нашей грезой белокурой?

Ладно, еще немного посидим и в клуб рванем, там грусть ее развеем.

В клубе только мы ее между собой, как в прошлый раз, зажать хотели, как Маша высвободилась и снова в уборную убежала. И хорошо я к бармену подошел коктейли заказать, иначе бы проморгали мы с Мишкой нашу Нежную. В зеркало за рядами бутылок заметил, как ее какой-то мужик носатый за предплечье уводит, а она не особо и сопротивляется, нас на помощь звать не спешит.

Мишке махнул, чтобы он через толпу к выходу пробирался, а сам за ними. На улице смотрю Носатый Нежную в крузак усадить хочет, она головой мотает, отказывается, хочу вмешаться, но тут Мишка, наконец показался.

– Не, давай посмотрим, куда он ее повезет. Хорош, играться, – Мишка хмурится, да, мне то, что вижу, тоже не шибко нравится.

В крузак Носатый Нежную все-таки усадил, с места рванул так, что покрышки взвизгнули. Ну и мы тихонечко за ними покатили.

– Блядь, Маша, куда же ты вляпалась… – Мишка потер губы, сложил руки на руле и от лобовухи взгляд не отрывает, потому что Носатый Нежную на рынок привез, который Ашот крышует.

Прошло, наверное, полчаса, прежде чем они оттуда вышли. У Маши по лицу слезы катятся, мы далеко сидим, но видим, как у девочки щечки блестят и тушь растеклась.

Думаем, что он ее в клуб вернет, но хрен мы угадали. И мне очень нехорошо становится, когда понимаю, куда он Нежную везет. Мысли у нас с Мишкой сходятся.

– У тебя ствол с собой? – спрашивает он серьезно.

– Как и всегда, – отвечаю, без стрельбы не обойдется, если наши подозрения верны, – в багажнике еще обрез и калаш есть.

– Хорошо, – Мишка весь подобрался, дело серьезное намечается, потому что чуйка нас не подвела. Крузак Носатого выезжает на трассу и шпарит к точке Тагира, у него за заправкой и стоянкой для дальнобойных фур, палатки стоят, где плечевые водил обслуживают. Менты то место не замечают, им Муравьевы-Амурские мешают.

Носатый останавливает машину рядом с заправкой, выволакивает Нежную из машины и тащит к палаткам. Мишка сворачивает на обочину, так чтобы нам и палатки, и крузак видеть. Я уже собираюсь выйти и замочить всех к хуям собачьим, потому что из одной палатки показывается Тагир, потрясая своими складками. Носатый ему что-то говорит и тянет Машу к самой большой. Я внутри не бывал, но представить могу, что там творится.

– Подожди, – остужает мой порыв Мишка.

– Какого хуя ждать?! Пока ее там во все щели выебут?! – ору и снова к двери тянусь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Не выебет ее никто, запугать хотят. Иначе бы побрякушки оборвали и наркотой накачали. Сам знаешь, как Тагир девчонок ломает.

Знаю, блядь, знаю! Потому и рвусь туда, вытащить Машу из этого ада, пока и ее также не сломали.

Но Мишка прав, блядь, он всегда прав!

Минут через пять Нежная вылетает из палатки уже одна, падает на колени и просто захлебывается от рыданий. Мне сейчас вместе с ней больно. Я этого урода Носатого закопать прямо там у палатки хочу. И Тагира, как памятник поставить, головой в землю. Этот мешок сала Нежной еще бутылку с водой протягивает, говорит что-то. Она умничка от него, как от прокаженного отшатнулась.

Носатый выходит из палатки и снова Машу к крузаку тянет.

– Теперь все, – облегченно выдыхает Мишка и потирает губы, задумчиво.

Крузак еще минут десять стоит на парковке, потом трогается с места, но Носатый Нежную не к клубу возвращает, а отвозит сразу к нам домой.

– Пиздец, как интересно, девки пляшут, – произносит Мишка, домой ехать не спешим, сидим в машине на подъездной дорожке, девочка сейчас и так в шоке, мы, если приставать с расспросами начнем, вообще добьем.

От нехорошего подозрения у меня начинает сосать под ложечкой:

– Мих, думаешь, это она про сделку с мексиканцами Ашоту настучала, а тот уже ментов подключил? Она же видела их в тот вечер.

– Думаю, брат, что мы с тобой оба на белобрысую крысу запали, – отвечает Мишка жестко и огоньки в его глазах ничего хорошего Нежной не сулят.

Михаил

– Надо ее Ашоту сдать, – понимаю, что так правильно будет. Девчонку к нам этот мудак заслал не только давалкой работать. С мексиканцами она уже нам подгадила, а дальше, что будет? Жалко глупую, но мне о брате думать надо. Родители же с ума сойдут, если с ним что-нибудь случится. Да и мне свет белый на хрен не сперся без этого дуралея рядом.

Отец крыс травить учил пока не обнаглели. Но и с Ашотом разобраться не помешает, черту перешел.

– В смысле сдать? – Гришка так смотрит, будто у меня хуй на лбу вырос.

– В прямом. Брат, мы за ее услуги уже до хрена заплатили. Пусть спасибо скажет, что Ашоту сольем, а не мексиканцам. От них она блядушником на трассе не отделается, а так года через два ее Тагир отпустит. Глядишь, поумнеет и научится не лезть, куда не надо.

– Поумнеет? Ты че, блядь, несешь?! – Гришка уже мне в глотку вцепиться, готов. В глазах ярость горит.

Дурак, о нем же забочусь. У нас сейчас два варианта. Или с Ашотом до кровавых соплей пиздиться из-за мелкой шмары, и тогда хорошо, если живы останемся. Или вернуть ее ему с наилучшими пожеланиями и требованием компенсации за беспокойство. Тоже без крови может не обойтись, но это лучше, чем за крысу впрягаться, такое ведь и ребята наши могут не оценить и стать ребятами Ашота.

– Она сама виновата, не хуй было лезть во взрослые разборки, – завожу машину и к дому подъезжаю. Вот только стоит выйти из крузака, как Гришка вперед меня вылетает, подбегает ко мне и один из своих хитрых тайских приемчиков использует, так что у меня и дух вон, и искры из глаз.

– Не отдам, блядь, ее я никакому Ашоту! – И снова мне по роже бьет. – Она! Моя!

Я, может, и не такой специалист по рукопашке, но тоже кое-что умею. Следующий удар перехватываю и бью в ответ. Гришка от неожиданности даже башкой мотает. Да, Младший. Не хуй меня со счетов списывать. Вот только по глазам вижу, хрен он отступит. Снова в бой рвется. Ну и начинаем мы друг другу бока мять, прямо на газоне перед домом. Ребята из охраны увидят, оборжутся.

Пиздимся пока силы не кончаются, потом на том же газоне лежим и дышим тяжело, рожами, раскрашенными кверху. В небо черное, на звезды пялимся.

Я, похоже, с зубом, а то и двумя распрощался. У Гришки нос подозрительно опух и фингал знатный наливается.

– Я ее люблю, брат, – выдыхает Гришка, – для тебя она может и поблядушка, а я хочу, чтобы она мне детей рожала. Я на ней жениться хочу.

– Младший, ты ведь понимаешь, что она нас предала? И кто знает, что, кроме мексиканцев ему слила и что сегодня еще сделать обещала? – Пытаюсь вразумить Гришку, но скорее самого себя.

Я знаю, как надо поступить, но ни хуя не хочу. Потому что пиздешь, что ее через два года отпустят. Через два года в Тагировом блядушнике от Маши бледная тень останется. Пустая измочаленная оболочка, если очень повезет, то понимать, что с ней делают, она перестанет через месяц. А если не перестанет? Блядь. Я же ее невинности лишил, как мне в башку вообще мысль пришла ее Ашоту отдать? Как, как, потому что мудак. И ни хуя мы с Гришкой ни рыцари в сверкающих доспехах. Рыцари картелям оружие не толкают.

– Ашота надо свалить, – выдает Гришка, – давно пора было. Вот и повод. Ты можешь мне помочь, можешь в сторону отойти и не мешать, если ссышь. Но рано или поздно до этого все равно бы дошло. Ну, сдашь ты ему Машу, а он в следующий раз Глашу к нам зашлет, и что? Так и будем от него девками отбиваться?! Мы, в конце концов, мужики или хуй у тебя только для поносить и потрахаться?

– Давно в стратеги заделался? – спрашиваю, бесит, но Младший прав. Пора решить вопрос с Ашотом и так, чтобы у этой твари больше клыков не осталось, чтобы ядом брызгать.

– Нежную тебе тронуть не дам, – отрезал Гришка.

– Да не трону я ее, успокойся уже, но прояснить с ней все надо. У меня лапша про кредит и свадьбу с ушей слетела. И вообще, не думаю, что она из-за бабок к Ашоту пошла. Видел, как она на цацки смотрела? Будто они ей на хрен не упали. Другая бы нам в ножки кинулась и к ширинкам потянулась, чтобы еще одарили. Не понимаю я ее. Девчонка же совсем, что она у нас забыла?

– Тогда пошли спрашивать, – бросил Гришка и по-молодецки с газона вскочил, словно у него бока и не болят намятые. Я, блядь, как старый пердун, даже покряхтел, поднимаясь.

– Ты мне зуб выбил, – пожаловался и кровь сплюнул.

– А не хрен мою будущую жену поблядушкой называть, – огрызнулся брат.

– Я твоей будущей жене сейчас задницу напорю и потом в нее выебу, чтобы херней больше не страдала.

Заходим в дом и мне ни хуя не нравится то, что там видим. На полу валяются, блестят и браслет, и сережки, и колье, которые мы Маше сегодня подарили. С ними же рядом крошечные туфельки. Словно она от всего быстрее избавиться хотела, срывала с себя.

– Маша! – кричит брат.

Гришка быстрее меня соображает, наверх пулей мчится. В спальне Нежной нет. Дверь в ванную заперта и там тихо. Слишком, блядь, тихо. Доигрались.

– Ломай! – кричу брату, от нехорошего предчувствия кишки в жгут сворачиваются. Очень мне не нравится эта тишина, так в склепе тихо.

Гришка раз плечом приложился и дверь с косяка сорвало.

Маша сидит в ванной и вода в ней красная.

Маша

Когда набираю сообщение Ашоту, руки трясутся, так что даже по буквам не попадаю. Перед глазами все расплывается.

«Так быстро не смогу. Ланские со мной».

«Девочка, ты совсем берега попутала? Я тебя жду, не приедешь сама, тебя ко мне силой проволокут», — ответ приходит сразу же.

Не знаю, что делать. Братья решили мой день рождения отметить, не скажу же, что мне срочно понадобилось к их врагу на ковер. Смотрю в окно на море, сверкающее под полуденным солнцем. Будто там в его голубизне ответы скрыты.

От страха даже дышать не могу. Шаг сделаю неправильно и пострадаю не только я, но и все, кто мне дорог, и дядя Володя, и Эдик (если еще живой), и братья. Да, про них тоже думаю. Не хочу им больше мстить. Но что делать, не знаю. К Ашоту мне все равно ехать придется.

Набираю сообщение:

«Я постараюсь сбежать от них вечером в клубе, там много людей, получится затеряться».

Вижу, что сообщение прочитано, но ответа нет, только уже в ресторане на телефон падает уведомление:

«За тобой заедут в клуб».

И вот заехали. Тот же Носатый, что у дяди Володи ждал.

— Милая, — Ашот говорит с характерным кавказским акцентом, растягивая гласные, — ты сама ко мне пришла. Я в тебя вложился, поверил, а ты, что же теперь, кинуть меня решила?

Мы на складе, вокруг ящики с овощами и фруктами. Нестерпимо пахнет гнилой зеленью. Ашот сидит за пластиковым столом, перед ним кальян и пузатый, сплющенный сверху чайник, чашка голубая и блюдце с финиками. Будто добрый дедушка внучку встречает. Он и похож на дедушку, борода седая, лысина с пигментными пятнами, вот только глаза черные, цепкие и молодые. Злые очень.

Говорю едва слышно, страшно так, что зубы стучат:

— Братья меня только, как шлюху используют. Близко к себе не подпускают. Михаил не оставляет ноутбук без присмотра. А сейф я не смогла найти.

— Ты и есть шлюха, девочка. Без «как». Но куда важнее, что от тебя за три недели ни одного сообщения не было.

— Братья уезжали, — стараюсь оправдаться, но не думаю, что мне это поможет.

— И два дня назад вернулись, — Ашот меня таким взглядом окидывает, что у меня не только зубы щелкают, все кости вибрировать начинают, — у тебя есть два дня, чтобы сообщить мне что-нибудь полезное, принести флешку с информацией и найти сейф. Левон тебя простимулирует.

Носатый, который и есть Левон, тащит меня в машину.

Боюсь представить, как такие люди стимулируют.

Я сначала не понимаю, куда он меня привез. Мы за городом на трассе. Тут какие-то палатки стоят. Приходит нелепая мысль, что это туристический лагерь, хоть и странный очень. Но когда появляется Тагир. Я все понимаю и разговоры о борделе для дальнобойщиков становятся не элементами представления, разыгранного перед Ланскими, а реальностью. Мне не просто страшно, от паники подгибаются ноги, и когда Левон заталкивает меня в самую большую из палаток, я не выдерживаю:

— Я все поняла, я все сделаю, пожалуйста, не надо, — но он не останавливается, заставляет меня посмотреть.

Внутри пахнет потом и чем-то кислым.

На земле лежат полиуретановые коврики, подушки и одеяла. Три голые девушки обслуживают клиентов. Две лежа, одна стоя на коленях, ублажает ртом толстого мужика с волосатыми бедрами и ягодицами. Я зажмуриваюсь, чтобы не смотреть. Слезы катятся по щекам. Но Левон говорит:

— Открой глаза, красавица, посмотри на свое будущее место работы.

Не могу. Мне кажется, что кожа стала липкой от грязи. А влажные шлепки и хриплые мужские стоны ввинчиваются в уши, разъедая мысли. Выбегаю на улицу, и меня накрывает, больше не сдерживаю рыдания. Я так не смогу! Что же мне делать?!

Не понимаю как Левон усаживает меня обратно в машину.

— Не плач, красавица, Ашот приказал тебя запугать. Он думает, что страх — самая сильная мотивация. Я же думаю, что ненависть сильнее. Ты любила жениха, отомстить за него хотела. Узнать, что с ним. Так?

— Да, — говорю еле слышно, все так. Было. Пока не узнала братьев, пока к ним не привязалась.

— Они его убили, красавица, пристрелили, как пса на улице.

— Что?

Я не хочу в это верить. Они же… Они со мной такие ласковые были. Неужели они… Ох, кто бы мне сейчас затрещину отвесил. Я совсем забыла, с кем дело имею. Что они? Они бандиты! Для них, что комара, что человека прихлопнуть - все едино. Это я что-то там себе придумала глупая.

— Сама посмотри, — с этими словами Левон протянул мне планшет, на котором включил видео с камеры наружного наблюдения.

Я вскрикнула, когда увидела Эддика. Такого маленького и жалкого, стоящего на коленях перед Ланскими. Михаил потирает губы, как он это обычно делает, когда задумывается. Гавриил держит пистолет. Эддик им что-то говорит. Камера не пишет звук. И можно только догадаться, что он умоляет его не трогать, протягивает Михаилу телефон, что-то показывает на дисплее. Михаил едва смотрит, машет рукой, и Гавриил стреляет. Эддик дергается и падает на асфальт. Запись заканчивается.

Вот и все. Не помню, как Левон забрал у меня планшет, как отвез домой к братьям. Все как в тумане. Очнулась уже в их гостиной. И так мерзко стало. Я сегодня их подаркам радовалась, я с ними невинности лишилась. Я же с ними себя живой почувствовала. Живой! А теперь снова мертвая. Они не в Эддика выстрелили, они меня убили. Мне их подарки словно кожу жгут. Срываю и колье, и браслет. Сережки. Все прочь. Не могу больше! Не хочу больше! Смыть с себя все хочу и запах этот липкий из палатки и прикосновения братьев. Крик вместе со слезами рвется.

В ванной запираюсь, не хочу их видеть. Не могу. А они скоро вернутся. Меня искать будут. Я же из клуба пропала.

Смыть, смыть!

Еле дождалась, пока ванная наберется. Сдираю с себя платье и белье, быстрее в воду сажусь, беру мочалку и тру себя, каждый кусочек кожи, руки, ноги, все отмыть.

Я хочу снова чистой стать!

Гавриил

– Маша!

Чутье Мишку не подвело. Все плохо. Очень.

Наша девочка сидит в ванной и с силой трет себя мочалкой, так что кожа на предплечьях уже красная и с коленок содраны болячки, которые после ночи на пляже остались. Подлетаю, вырываю мочалку из рук. Маша ко мне поворачивается, лицо слезами залито.

Мишка, блядь, со своим «подождем» и «сдадим» сейчас еще больше получит.

– Машенька, все хорошо. Тебя никто не обидит, – шепчу ласково, хочу ее из воды достать, чтобы больше себя не терзала, а она от меня, как от чумного отшатывается и кричит:

– Убийца! – и тут я понимаю, что уже ни хрена не понимаю.

Но в таком состоянии ее бросать точно не дело. Мишка подошел, в руках полотенце держит, но девочку трогать не спешит, похоже, его не меньше меня пробрало, хотя сам ее давеча Ашоту сдавать собирался. Я Машу в охапку беру и из воды вытаскиваю. Она вырывается, кулачками крошечными меня по груди бьет, ну точно воробушек крыльями. И продолжает кричать:

– Убийца! Не трогай меня, у тебя руки в крови! Я не хочу грязной быть! Мне отмыться надо! Убийца! Вы Эддика моего убили!

– Мих, неси вискарь, – говорю, а сам Нежную в полотенце заворачиваю и к себе прижимаю. Крепко, чтобы успокоилась. Когда истерика сменяется тихими слезками, на руки подхватываю и на кровать несу.

Брат возвращается с бутылкой и стаканом, наливает на самое донышко, подумав еще добавляет. Я Машу приподнимаю и стакан к подрагивающим губкам подношу.

– Пей!

Она отворачивается.

– Пей, кому говорят.

Нежная на меня с такой болью смотрит, что в груди все переворачивается. В зелени ее изумрудной я каким-то монстром отражаюсь.

– Почему, Гриша-а-а, почему ты его убил? – спрашивает так горько, что я ей сейчас готов во всех грехах покаяться. Во всех, кроме убийства, потому что никогда никого жизни не лишал. Мы с братом хоть и отморозки, но дела ведем без мокрухи. И я сейчас ни хуя не понимаю, про что она говорит.

– Машенька, солнышко, кого он убил? – спрашивает Мишка и по глазам вижу, что он о чем-то уже догадался, но хочет удостовериться.

Нежная всхлипывает и говорит:

– Эддика, вы Эддика моего убили, – и снова за слезки.

– Солнышко, успокойся, выпей. Представь, что это микстура. Выпей и расскажи все по порядку. С чего ты взяла, что Гришка этого твоего Эддика убил? Кто это Эддик?

Снова к ее губкам стакан подношу, она мою лапу тоненькими пальцами перехватывает и делает глоток. Кашлять начинает сразу. Я терпеливо жду, потом заставляю допить.

– Рассказывай, – Мишка уже рядом на кровать залез. Снова малышка между нами, никуда ее не отпустим, пока все не выясним.

– Мне Левон… – запнулась, поняла, что лишне сболтнула. Алкоголь истерику потушил, зато теперь Нежная соображать начала.

– Мы знаем, что ты на Ашота работаешь, – говорить стараюсь спокойно, потому что Машу после моих слов трясти начинает. Я ее дрожь всем телом чувствую. Поэтому к себе еще крепче прижимаю. Мишка хмурится. Не нравится ему, что я опять карты на стол вываливаю. Но хрен ли теперь таиться. – Мы видели, как тебя из клуба его человек забрал, проследили за вами и до блядушника Тагира тоже.

Ох, кто меня за язык тянул.

При словах про блядушник Машу подбрасывает. Но видит, что мы ее прямо сейчас убивать не спешим и потихоньку начинает говорить. И от ее слов на душе так погано становится, что сам к вискарю прикладываюсь и брату наливаю. Ему тоже поплохело. И не только оттого, что девочку Ашот не хуже нас поимел, потому что финал записи ей не показал, и правду не рассказал про жениха ее, козла ебучего, а он знал, тварь. Зато теперь многое ясным становится, даже чересчур. Можно было бы яркость и убавить.

Когда она заканчивает рассказывать за окном уже светло. Солнце море золотит.

Мишка трет губы и со всей деликатностью выдает:

– Жрать хочу, айда на кухню.

У плиты сам колдует. Он, когда злится и спать не может, всегда готовит.

Маша сидит как на иголках, завернулась в халат банный и выглядывает из него, как улиточка из панциря.

Мишка перед ней тарелку с сырниками ставит и капучино. Из холодильника сгущенку достает, в кофе маршмеллоу бросает.

Маша дрожащим голоском спрашивает:

– Вы меня теперь убьете?

–Убьем, Машенька, обязательно убьем, но сначала накормим, – отвечает Мишка серьезно, садится за стол, наваливает себе сырников на тарелку и тоже изрядно сдабривает сгущенкой.

– Жив твой Эддик, я из пугача в него целился. Он от страха сознание потерял, и штаны испачкал. Маш, он нас на бабки кинул, а когда мы его прижали, тобой расплатиться хотел. Говорил, что ты девственница и дорого стоишь, – целился из пугача, но знал бы, чем все кончится порешил гадину.

– Он? Что? Он не мог… он меня любил… я не верю. Вы врете. Вы все врете. – Маша мотает головой, волосы падают на лицо и закрывают, полные боли и печали глаза.

Ох, если бы, Нежная, если бы.

Маша ресницами золотистыми взмахивает и еще бледнее, чем была, становится. На Мишку оглядывается, чтобы он разубедил. Сказал, что все это розыгрыш и Эддик ее до последнего с нами сражался и кричал, что если мы ее хоть пальцем тронем, то он нам все зубы выбьет. Что жених, которого она в разбойничье логово выручать полезла, этого стоит. Но не стоит, Нежная, не стоит тот трус твоих слез, и невинности нам отданной не стоит.

Глава 13

Маша

– Нежная, тебе, чтобы убиваться силы понадобятся, - Михаил кивает на тарелку, а у меня кусок в горло не лезет. Хотя живот предательски урчит, громко, кажется, что и братьям слышно.

Зачем? Зачем теперь все? Я не хочу им верить, не могу, но понимаю, что Ланским нет смысла меня обманывать. Эддик жив, и он меня бросил. Теперь ясно, почему тетя Зина так быстро уехала, наверняка он с ней связался и позвал к себе. А меня… неужели он и правда хотел откупиться мной от братьев?

Все ложь, все, что я делала зря. Я предала Ланских ни за что. Меня сейчас словно крапивой по щекам отхлестали. И стыдно, и горько, и страшно.

Чтобы они не сделали со мной, я все это заслужила. Даже то ужасное место на трассе. Братья ведь говорили, что если я их предам, то они отправят меня на трассу работать на них. При одной мысли, что со мной вот так, как с теми девушками в палатке, по телу табун мурашек пробегает. Закрываю глаза, не могу на Гришу и Мишу смотреть. Мне сразу ужасно стыдно и страшно.

Понимаю, что не имею права их ни о чем просить, но может, они хотя бы разрешат мне с дядей Володей попрощаться. Гоню прочь мысли о том, как он без меня будет. Если не разрешат, может, хотя бы скажут ему, что я уехала или… не знаю… голова как в лихорадке, мысли путаются. Но я цепляюсь за надежду, что все-таки разрешат.

Голос срывается, когда начинаю говорить, приходится прочистить горло:

– Можно мне… - не знаю, как продолжить.

– Что, Машенька? Еще Ашоту слить что-то хочешь? - спрашивает Михаил зло.

Замолкаю. Не разрешат. Ничего они мне не разрешат. Остаётся только ждать, когда Михаил доест и они меня или в то ужасное место отвезут или в море утопят, даже без камня, меня собственная глупость на дно утянет.

Гавриил убирает волосы с моего лица и гладит по скуле.

– Маш, говори. Что ты хочешь? - в его голосе нет злости. И я надеюсь, что если не Михаил, то Гриша сжалится и позволит.

– Можно мне с дядей Володей попрощаться? - зажмуриваюсь, чтобы слезы сдержать, бесполезно, так и ползут по щекам.

– Попрощаться? - хмыкает Михаил, - ты уезжаешь куда-то? Так, мы тебя не отпускали.

– Мих, хорош! - обрывает его Гавриил. - Маша, зачем тебе с дядей прощаться?

Ну что они делают?!

– Я не хочу, чтобы он так же из-за меня переживал, как я из-за Эддика не зная, что со мной. Я… - сжимаю кулачки, так что ногти впиваются в кожу, - понимаю, что вы меня или Тагиру отдадите или в море утопите. Я не буду сопротивляться. Но, пожалуйста, разрешите попрощаться с дядей.

Слышу, как Гавриил судорожно втягивает воздух, чувствую прикосновение к руке.

– Солнышко, открой глазки, посмотри на меня, - говорит Михаил.

Не могу, страшно, но все-таки открываю, смотрю.

– С чего ты взяла, что мы тебя Тагиру отдадим или убьем? – спрашивает Миша серьезно. И так внимательно на меня смотрит, что я теряюсь.

– Ты сам сказал тогда в клубе, что если я буду передавать информацию Ашоту, то вы меня на трассу отправите… я видела вчера как там, я после такого домой вернуться не смогу, не смогу дяде Володе в глаза смотреть. Пожалуйста, дайте мне с ним попрощаться. Я ему совру, что Эддика нашла и к нему уезжаю… - все, реву. Закрываю лицо ладонями, не хочу, чтобы братья на меня смотрели, такую жалкую предательницу.

– Гавриил издает непонятный звук, что-то среднее между рычанием и смешком, а потом сгребает меня в охапку, прижимает к себе и гладит по волосам.

– Глупое ты, солнышко, не отдадим мы тебя никому, наша ты. Ну все, все, тихо. Успокойся.

– Но как же? Вы же? - Всхлипываю, ничего не понимаю.

– Бабки мы потеряли, Машенька. Но не на столько, чтобы начинать девчонками на трассе торговать, - говорит Михаил, - устройства, которые тебе Ашот дал, где?

– В спальне спрятаны, я сейчас принесу, - хочу встать.

Но Михаил одергивает:

– Куда?! Есть, кто будет? Со вчерашнего обеда голодная. Ешь, стынет все.

Неуверенно отламываю кусочек сырника и кладу в рот.

– Маш, почему ты Ашоту флешку не отдала? - спрашивает Гавриил.

И вот как мне ему ответить, если я и сама не знаю. Вернее, знаю, но как признаться в том, что я, кажется, их люблю, обоих.

Опускаю веки, я должна им признаться… или не должна? Я для них и до этого никем была, а теперь еще и предательница.

– Я не хотела вам навредить. Поняла, что не смогу, когда узнала вас. Но и совсем ничего не сказать не могла, иначе бы Ашот со мной что-нибудь плохое сделал.

– Ох, Нежная, ну и заварила ты кашу, теперь непонятно, как расхлебать.

– Я думала, что вы другие. Я не знала вас. Думала, что вы Эддика убили, хотела отомстить, а вы… я с вами снова живая стала, – говорю правду и на сердце сразу спокойно становится.

– Солнышко, ты наше, отважное, – Гриша меня к себе крепче прижимает.

– Я все исправлю! Пойду к Ашоту сама, чтобы он вас не тронул.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Отважное и глупое, – говорит Михаил, – сходила ты к нему вчера, и чуть себя не освежевала. Теперь дома сидеть будешь под замком, пока мы все не уладим. Поняла?

– Поняла, – всхлипываю, – простите меня.

– За такое ротиком на коленях прощения просят, – ухмыляется Михаил.

– Брат, хорош! – одергивает его Гриша.

После завтрака братья уезжают решать дела с Ашотом, а я остаюсь одна и на душе, словно кошки скребут. Боюсь за них. Очень.

Михаил

Не сговариваясь, едем сначала к Тагиру. После истерики, которую Маша закатила, после слез ее и дрожи, с которой она про блядушник на трассе рассказывала. Понимаю: все, хорош! Не будет больше этой мерзости в нашем городе, и Тагира не будет, если сало на боках ему дорого.

Ребята вперед нас подкатили, лыбятся стоят, думают, им сейчас другие стволы понадобятся, но мы с Гришкой серьезно настроены, под пиджаками пистолеты, вытащим, только если до горячего дойдет.

– Ребята! – Тагир тащится нам навстречу, лыбится своими гнилыми зубами, – вам девочку? Брюнетку? Блондинку? У меня всякие есть. Вчера вот рыженькая завелась, сосет, как пылесос.

– Всех заверни и сворачивайся, – шипит Гришка.

Тагир его не понимает, тогда брат ему объясняет суть проблемы своими тайскими приемчиками. Охранникам блядушника тоже. Мы с пацанами даже не вмешиваемся.

Гришминатор всех в одиночку раскидывает. Красиво так, прям, как в кино голливудском. Даже жалею, что вместе с ним не учился.

– Девочек пакуйте, – говорит парням, поправляя волосы, – здесь все спалить к ебеням, только заправку смотрите не сожгите.

Ребятам наше задание по нраву. Они же не знают, что следующий приказ: девчонок в наркологическую клинику отвезти. Их там уже ждут, а как подлечат, то дадут денег и отпустят в новую свободную жизнь.

Дальше сложнее, к рынку, когда подъезжаем, нас уже целая армия ждет. Ашот быстро про гибель Тагирова блядушника узнал. Сраный голубь нашептал.

Он нас лично встречает, прямо на улице перед ним, как перед падишахом столик поставили, кальян, чай, фрукты. Два стула для нас приготовили. Посетителей всех прогнали, стеллажи с туристическим барахлом и жратвой без присмотра стоят.

Но мы тоже не с пустыми руками к нему подъехали. За нами и пацаны, и менты и даже мэр явиться сподобился. Потный Пал Палыч, потный не фамилия в смысле, а мокрый весь. Лысина на солнышке блестит, рубашка таким духом пахнет, что впору на улице проветривать. Нравилось ему с двух кормушек жрать, и теперь одной лишаться, ой как не хочется.

Пал Палычу Ашот стульчик не дал, не по чину ему на хозяйских разборках сидеть. Рядышком с ноги на ногу переминаться – вот и вся его забота сейчас.

– Ну, здравствуй, Ашот, – говорю. На стульчиках разваливаемся сразу. Гришка по-хозяйски себе чаек цедит. Я курагу в рот забрасываю. – Базар есть.

– Михаил, Гавриил, – протягивает он, аж зубы сводит, будто по доске ногтем царапнули, - вы зачем Тагира обидели? Его точка хороший доход городу давала, а туристам и дальнобойщикам было где развлечься. Что теперь будет? Ай-а-а-ай.

– Ашот, ты нас не лечи, лады? Мы знаем про девчонку, она уже рыбок кормит, теперь твоя очередь. Если к закату ты и твои горячие кавказские парни не свалите, то будет война до последнего носатого Левона, – говорю пока по-хорошему, но и по-плохому готов.

– Миша, ты с ума сошел, да? Мозги между ног моей девочки оставил? Я знал, что она вам понравится. Глупенькая, светленькая. Жениха искала. Не хватит у вас бойцов меня свалить, не хватит, ребятки!

Старик смеется, хлопает в ладоши. Весело ему, ну ничего, сейчас у него радости поубавиться. Наш настоящий детектив все его делишки уже в органы передал, федеральные, которые у Ашота купить бабла не хватит.

– Не с нами, Ашот, воевать придется. С органами, со всеми сразу. Сейчас все твои махинации в них под лупой рассматривают.

– Шакалы! – Старик прямо слюной брызжет, его ребята к стволам тянутся, но и наши свои не для красоты носят, тоже показывают, что будет, если те рискнут.

– Гиены, – передразнивает его Гришка, – такие же умные и опасные. Не хуй было девочку в свои игры втягивать, не хуй было нас пытаться свалить. Сидел бы и дальше на своем рынке, абрикосами торговал.

– Я вас, я вас уничтожу, – старик не сдается.

– Трудно без бабла уничтожать будет, дорогой, – не удержался, тоже собезьянничал, – Машенька нам твои хитрые штучки передала, с ними наш человечек тоже поработал. Оказывается, ты нас на бабки кинуть хотел, все пароли, счета с моего ноута считать. Эту программку хитрую мы в дело пустили, жаль, у нас раньше такой не было, но спасибо тебе, и теперь пригодилась, и еще используем. – Я цокнул языком, покачал головой, – Но нехорошо. Мы решили тебе тем же ответить, твоих горцев тоже нагнули, гулять так гулять.

Вижу, ребятки его задергались, кто-то даже за мобильником полез, счета проверить. А там проверяй, не проверяй. Шиш! Стеф свое дело знает, как алфавит. Еще и друзей-хакеров подключил, чтобы программку расшифровать и улучшить. Сейчас они ищут, кто это чудо написал, с ним тоже побазарим, но попозже.

И пыл у людей Ашота резко поубавился его защищать, без бабла он просто старик с дурным характером.

– Ну мы пошли, – Гришка вскакивает, – а вы тут дальше без нас с Пал Палычем за рынок и прочее порешайте. Ты же город любимый не обидишь на прощанье? Иначе менты и федералов ждать не будут, сами тебя скрутят.

Домой спешим довольные. Чтобы там себе Гришка про Машу не нафантазировал, а я ее сейчас трахать буду. Жестко, по-взрослому. Но сначала воплощу угрозу в жизнь, и задницу напорю.

– Нежная! – зову едва дверь распахиваю и на пороге, как вкопанный замираю. Дом перевернут. Мебель, посуда, все вверх дном.

– Какого хуя? – протягивает Гришка.

Справедливый вопрос, только ответа у меня на него нет.

– Маша! – кричу, но уже понимаю, что девочки в доме нет.

Наверху тоже бардак.

И это точно не Ашот, ребята только отзвонились. Старика свои же до границы с Абхазией проводили и возвращаться не пожелали.

– Грих… – договорить не могу, потому что в спальне Нежной на кровати лежит сахарный череп. Мексиканский, блядь, сахарный череп.

Маша

Все произошло так быстро, что я даже толком ничего не поняла. Только что загорала у бассейна, слушая легкую музыку, даже не услышала шагов, как мне на голову накинули мешок. Подхватили на плечо, как куль с зерном и потащили куда-то. Когда попыталась закричать, по ягодице больно ударила тяжелая ладонь и раздался грубый голос, от которого все похолодело внутри.

- Icierra el pico!

Не понимаю, что это значит, но язык точно испанский. От догадки мне становится невыносимо страшно. Это те жуткие типы, которые приходили к Ланским. Мексиканцы. Мамочки. Это же наркоторговцы. Из дома раздается грохот и звон бьющегося стекла. Бредовая мысль, что это братья меня им отдали, сразу же испаряется, мексиканцы узнали, что это я рассказала Ашоту про сделку.

В голове сразу же всплывают все те страшные вещи, что творили картели в американских фильмах. Додумывать не успеваю, потому что меня бросают в багажник машины и захлопывают крышку. Руки не связаны, рот не заклеен, срываю мешок с головы. Темно и пахнет бензином. Лежу, скрючившись, какая-то железяка тычет в бок. Все же пробую нажать крышку. Бесполезно.

Автомобиль трогается с места, на каждой кочке и лежачем полицейском меня подбрасывает, так что, в конце концов, начинает мутить.

Едем целую вечность. Наконец, машина останавливается мне так плохо, что даже не сопротивляюсь, когда меня вытаскивают из багажника. Узнаю бугая из дома Ланских, с татуировками скелета в венке, они чернеют на мощных предплечьях.

Понимаю только, что мы в порту, и меня тащат на яхту, пришвартованную у пирса.

У трапа стоит второй мексиканец, не знаю, как его зовут, да и неважно, вряд ли это знание мне как-то поможет. Лощеный красавчик с зализанными волосами в белоснежном легком костюме и черной майке-сетке. На смуглой шее блестят золотые цепи. Он плотоядно облизывает губы, рассматривая мое тело. Я, как назло, надела один из тех микроскопических купальников, которые выбирал Гавриил в первый день. Крошечные треугольнички едва прикрывают грудки и лобок.

Он что-то говорит на испанском бугаю, тот тащит меня по трапу на борт. В панике оглядываюсь по сторонам, на пирсе больше никого нет.

Бугай запихнул меня в каюту с огромной кроватью, застеленной вычурным леопардовым покрывалом, осклабился и вышел, заперев за собой.

От страха не могу даже плакать. Мне никто не поможет, Михаил и Гавриил уехали решать дела с Ашотом, и не догадываются, где я.

Но настоящая паника накрывает, когда понимаю, что яхта отчаливает. Слезы уже скользят по щекам, страшно так, что дышать не могу.

Опускаюсь на пол и реву, обняв себя руками. Они же меня пытать будут, а не сразу убьют. Надо как-то защитить себя, продержаться до того, как братья меня найдут.

Тонкий ехидный внутренний голосок интересуется: а они будут искать-то?

От меня одни проблемы. Скорее всего, они вздохнут с облегчением и выпьют, отметив мое исчезновение. Остается надеяться только на себя. Надо найти какое-нибудь оружие, что-то, чем можно отбиваться. Так может, пристрелят по-быстрому, и до пыток я не доживу.

Лихорадочно осматриваюсь. На стене плазма, я в жизни ее не сниму и не подниму. На столиках какая-то дребедень, в ящиках много золотых цепочек. Похоже, это каюта того Лощенного. Ничего, что можно использовать, как оружие. Остается только два шкафа. В первом – одежда и обувь. Все не то. Распахиваю второй и вскрикиваю. Я попала к каким-то психам сектантам, приносящим жертвы. Алтарь, на котором стоит статуэтка скелета в женском платье и венке, размером сантиметров в пятьдесят, усыпан цветами и запятнан чем-то подозрительно похожим на засохшую кровь. Толстые свечки вокруг статуэтки не горят, но фитильки черные и воск оплавлен. Судя по всему, молятся этой образине исправно.

Мамочки, они, что же меня ей в жертву принести хотят?

Может, сказать, что я уже не девственница и меня отпустят? В жертвы вроде невинных дев приносят. Я точно не такая.

Что за дурость в голову лезет!

Уже собираюсь закрыть створки, когда замечаю среди цветов блеск. Быстро отбрасываю увядшие розы и лилии. Есть! На алтаре лежит небольшой нож. Наверняка им эти сектанты меня резать собрались.

Всплескиваю руками в отчаянии, спрятать его некуда. Что делать, ума не приложу. Все равно беру нож, закрываю шкаф. Решаю, что за спиной буду руки держать.

За дверью раздаются шаги. Щелкает замок.

В каюту Лощенный входит один, снова мое тело взглядом, словно лапает. Так мерзко и липко, будто я в Тагировой палатке.

Он что-то говорит, я не понимаю. Переходит на английский, и я худо-бедно разбираю, что он велит мне лечь на кровать, мол, сейчас мне покажет, что значит быть с настоящим мужчиной.

Мотаю головой, язык жестов универсальный. Но Лощенному хоть бы что, пиджак снял и ремень на брюках расстегивает.

В иллюминатор уже ночь заглядывает. Яхта все дальше в море уходит. Прочь от берега и братьев. Не спасут они меня.

Я забиваюсь в угол и крепко стискиваю рукоятку ножа. Ладонь потная, боюсь, как бы ни выскользнул. Лощенный ко мне ближе подходит, что-то шепчет, наверное, нежности какие-то, но я же все равно ничего не понимаю. Вернее, все прекрасно понимаю, ему эти нежности сказать, что в море плюнуть. Он меня сейчас насиловать будет.

Гавриил

Ее нет!

Соображалка отказывает на хуй! Нежной нет, Машеньки, лапочки моей. Она у картеля. Бессильно сжимаю кулаки, всех бы ебучих мексиканцев сейчас порешил до последнего мексиканчонка, если бы это ее вернуло.

Мишка уже полчаса по телефону трындит, обзванивает всех, кто хоть как-то помочь может. Меня же бездействие вымораживает, нарезаю круги по разоренной гостиной. Ни хуя не понимаю. Мы же с ними нормально разошлись. Стволы им поставили. Они нам бабки передали. Инцидент в порту с ментами быстро разрешили. Никто нигде не засветился, не наследил. Какого хуя произошло? Че им, блядь, не понравилось?!

– Три часа назад отчалили? – спрашивает брат в трубку и мне этот вопрос ни хуя не нравится, как и выражение на его лице, растерянное, блядь, выражение.

Мишка сбрасывает вызов, трет губы.

– Ну?! – подгоняю, не хрен молчать.

– Грузи ребят на яхту и молиться начинай, чтобы наша «Орка» мощнее их «Челюстей» оказалась.

Грузимся быстро, ребята вопросов лишних не задают, проверяют оружие, броники надевают. Потасовка предстоит конкретная, если догоним. Нет! Когда догоним. Никаких «если»!

Мишка сосредоточенно вглядываться в бирюзовую гладь. Правит уверенно, но вижу, как брат напряжен. Ему тоже такие игрушки не по кайфу. И главное, суки, на девчонке отыграться решили. Ну не по нраву, что пришлось, так с нас спросите. Маша-то тут при чем? Если только они как-то узнали про то, что она Ашоту про сделку рассказала. Но тот не дурак языком на такие темы пиздететь, его же первого и прирежут. А среди наших ребят крыс нет.

– Брат, не понимаю, что случилось? С чего вдруг все через жопу пошло? – Встаю рядом с Михой, а сам на нос смотрю и вспоминаю, как мы с Нежной над волнами летели, как в «Титанике». Тело ее стройное, кожу атласную, запах трав и цветов весенних горных. Я за нее принципами поступлюсь и на мокруху пойду. Картели страшные? Да это они просто меня, блядь, в гневе не видели!

– Батя говорит, что девочка приглянулась Паскалю.

Вот как, Мишка даже Батю напряг, а как же Ашоту ее сдать? Батя у нас серьезный, как Дон Корлеоне, ему наша с братом возня не по рангу, слишком мелко плаваем для его авторитета. На глубину с мексиканцами он нас и толкнул. Теперь выплыть бы. Они, как с матерью свалили с горизонта, мы даже вздохнули с облегчением. Ненадолго, как выяснилось.

– В смысле, блядь, приглянулась? – От злости даже продолжить не могу.

– В коромысле, – огрызается Мишка, – он на нее в тот вечер запал. Хотел купить, чтобы она вместе с товаром в нагрузку пошла. Батя вежливо объяснил, что мы не работорговцы. А ему это похоже не понравилось. И все, тварь, за нашей спиной. Мол, мы так, хуета какая-то, к бате с такими вопросами обратился.

– А он нам рассказать забыл?! – Кричу так, что ребята на нас глазеть начинают.

– Да не ори ты, сейчас еще не хватало между собой пересобачиться. Короче, расклад такой. Паскаль девочку увел на свой страх и риск. Батя порешал, и картель за Паскаля впрягаться не станет. Следующая поставка, как договаривались. Но с Паскалем и Педро нам самим разобраться придется.

Уж я разберусь!

– Одно условие – не мочить! Калечить можно, – выдает брат.

А потом я озвучиваю мысль, которая мне покоя не дает.

- Мих, а если он ее уже? Если мы уже опоздали?

По тому, как у брата губа дергается, понимаю, что ни я один этим вопросом озадачился.

– Если он ее уже, я ему хуй отрежу и рану прижгу. И живой останется, и калека, – рычит брат.

– Я не про Паскаля, я про Нежную. Ты же, знаешь, она какая, если ее увиденное у Тагира до истерики довело, то что будет, если этот урод ее изнасилует? – говорю, а у самого кишки в жгут сворачиваются. Даже думать боюсь, что с нашей лапочкой будет. Она же малышка совсем, нежная.

– Ничего не поменяется, любить будем, на руках носить, заботиться, чтобы забыла обо всем, – отвечает Мишка серьезно.

На море опускается ночь, а судна Паскаля так и не видно. От волнения всего колотит. Тоже броник напялил. Пистолет раз двадцать проверил, раз пятьдесят ребят проинструктировал.

Наконец, Мишка кричит:

– Есть, готовьтесь!

Никаких, блядь, маневров не будет, нахрапом пойдем, как пираты, в зубах – ножи, в руках – пистолеты. На абордаж тварей возьмем по старинке.

Нас не ждали, а мы пришли. Конечно, получилось не так зрелищно, как в кино. И догонялки быстрее закончились и сопротивлялись мексиканцы не то чтобы сильно, наших не задело, только Мишку в броник царапнуло.

Я надеялся, что хотя бы Педро рожу начищу с удалью богатырской, но он покачал головой, поднял руки и показал каюту, где Паскаль с Нежной закрылся. Похоже, ему не шибко понравилось, что босс ради девчонки картель подставил и сделку чуть не прокакал. Да еще во враги нашего батю нажил.

В каюту заваливались мы не без трепета. Ждали, что Паскаль Машенькой прикроется, угрожать зазнобе нашей будет, не тут-то было. Мы себя уже рыцарями мним, а в каюте картина маслом. Мексиканец валяется на кровати, застеленной леопардовым покрывалом, стонет, материться на своем испанском и мошонку окровавленную тетешкает. Маша над ним стоит, сжимая в кулачке ножик. В купальнике одном, глаза зеленым огнем горят, грудки от тяжелого дыхания трепещут. Просто богиня возмездия для мудаков-насильников.

Нас замечает, радостно вскрикивает, ножик прочь отбрасывает и кидается целовать, обнимать.

– Ты и без нас тут справилась, – лыблюсь, Нежную от Мишки отрываю и к себе прижимаю, впиваюсь в трепещущие губки розовые.

Маша

Мне так хорошо и спокойно, что не хочется открывать глаза. Братья вчера уложили меня между собой, обняли, сказали, чтобы я не боялась больше ничего.

А я и не боюсь. У меня лимит страха исчерпался, когда Лощеный грудь облапал и слюнявым ртом целоваться полез. Если бы я была парнем, то яйца в кулак собрала, за неимением яиц в кулак пришлось собирать остатки мужества. Зажмурилась и ножиком его полоснула, куда попала, не вижу, но точно попала. Он так завизжал, что у меня уши заложило. Глаза открыла, а Лощеный за место, которым меня насиловать хотел, держится, заваливается на кровать, и проклятия мне выкрикивает. Я все равно ничего не понимаю, пусть кричит. Руку с ножиком на него навожу и тоже в выражениях не стесняюсь:

– Полезешь ко мне, отрежу твой отросток к ебеням!

Ой мамочки, я же выматерилась сейчас. Это от Ланских нахваталась. Вот уж действительно с кем поведешься. Я девушка почти приличная, так не говорю.

Лощенный на меня с ненавистью таращится, речь не понимает, но ножик окровавленный лучше слов ему все объясняет. Опять что-то на своем бормочет, наверняка гадости про меня говорит.

– Заткнись! – Кричу, его верещание думать мешает. На яхте наркоторговцев полно, и деваться некуда мы уже посреди моря.

Может, тут шлюпка есть? Далеко на шлюпке от яхты я не уплыву. Так, ничего и не придумала, когда дверь распахнулась и в каюту Ланские ворвались.

Я завизжала от радости. Даже мысли не допустила, что они не за мной пришли. Кинулась к ним, как к родным, к хорошим моим, сильным, смелым спасителям.

И вот теперь между ними, как между каменными стенами. У кого-то и одной за всю жизнь не находится, а у меня целых две. По крайней мере, пока. Понимаю, что скоро я им надоем и они меня выпроводят, как Алену и Свету. Помню, что я для них эпизод и никто. Но вчера они за мной пришли, а значит, прямо сейчас не выпроводят. Значит, пока могу между ними лежать и наслаждаться покоем. Слушать их дыхание, прижиматься к теплым крепким телам. Трепетать от властных объятий. Смотрю на их лица красивые и стараюсь в памяти удержать. Навсегда в сердце запечатлеть.

Запомнить суровую складку между бровей у Михаила. Крошечную едва заметную родинку на шее у Гриши. Татуировки, покрывающие рельефные плечи. Смуглую от южного загара кожу.

Как же я без них жить буду? Не жизнь это уже будет, а существование. Снова тенью скользить по городу, оплакивая злую судьбу. Только теперь в десятки раз хуже будет, чем после Эдика. Я же теперь знаю, как это принадлежать мужчине. Быть с кем-то так близко, что плоть единым целым становится. Целостность эту, с кем я теперь почувствовать смогу? Ни с кем. Уже знаю ответ.

Люблю их, сильно. Все в них люблю. И так больно оттого, что им от меня только мое тело нужно. И то на время, пока не натешатся. Если уже не натешились, а спасать бросились из каких-то своих представлений о мужественности. Да и с чего я вообще взяла, что они за мной пришли? Может, мексиканцы у них забрали что-то ценное, дом же не зря громили. А меня так, за компанию спасли.

Пусть! Спасли же.

Потягиваюсь и трусь о братьев, как кошка. Решаю запереть сердечко на замок, буду наслаждаться последними мгновениями с Ланскими. Возьму от нашей близости все, что смогу. И больше никогда никого не полюблю.

Надо спасителей отблагодарить. Осторожно выскальзываю из их рук, перебираюсь через Михаила и спускаюсь с кровати. Бегом к себе в комнату. Бардак наркоторговцы устроили знатный. Образцовый, я бы сказала. Не до того пока. Быстро привожу себя в порядок. Сначала думаю подкраситься, потом решаю, что и так красотка. Улыбаюсь своему отражению. Даже подмигиваю. Девушка в отражении вроде я, а вроде и не совсем. Я из прошлого до Ланских ни за что бы человека ножом не пырнула. Визжала бы, умоляла, но защищаться?.. Нет. Новая я решила, что раз сердце на замке и ключик в море выброшен, может и не такое сотворить. Например, уехать куда-нибудь в Москву, не дожидаясь, когда братья выгонят. Иначе снова рыдать буду и из дома год не выйду.

Уехать больно будет, оторвать себя от них больно, но если они меня первыми бросят, то еще больнее сделают.

Решено! Даю себе два дня, чтобы налюбиться на всю жизнь вперед! Два дня пожить, а потом ползти по земле в одиночестве. Но надо еще эти дни у Ланских выцарапать, заставить меня так крепко любить, чтобы снова маленькую смерть и воскрешение раз за разом испытывать.

Нахожу на дне ящика с постельным бельем самые развратные трусики, которые мне братья купили. Хорошо, что я их сюда спрятала, иначе бы они тоже на полу валялись среди другого нижнего белья, испачканного чем-то подозрительно похожим на сперму. Отвратительно! Прятала я их, конечно, не от мексиканцев, а от братьев. Надеялась, что они про них забудут. Теперь сама вспомнила. Трусики алые из тончайшей сетки и в них дырочки, как раз там, где мои. Пошлость жуткая. Наверняка Ланские оценят.

Бюстгальтеров чистых нет, решаю, что так даже лучше.

В шкафу только топ короткий белый. Сойдет.

Как там в сказке было: и не одетая, и не раздетая.

Сбегаю вниз и готовлю завтрак. Все свои кулинарные способности прикладываю. Панкейки, омлет, нарезаю фрукты и овощи.

Когда уже почти все готово, сзади меня обнимает Михаил и шепчет горячо:

– Не хватит этого, Машенька, чтобы попку от наказания спасти. Я тебя в нее выебу.

И пальцы в дырочку в трусиках запускает.

– Оба выебем, – добавляет Гриша, подходит к нам и под топиком грудки находит, сосочки теребит, – и не только в попку, так, чтобы ходить не могла и глупости творить.

Глава 14

Михаил

Нежную из лап не выпускаю. За столом ее к себе на колени усаживаю, чтобы упругие ягодички чувствовать. Из собственной тарелки Машеньку кормлю, после каждого кусочка в губки, припухшие, целую. Десерт – это и для меня, и для нее.

Гришка не отстает, после очередного поцелуя пальцы нашей девочке в ротик засовывает джемом перепачканные, чтобы она облизала, пососала. Язычком острым с ними поиграла. Чувствую, что завтрак наш на полу жесткой жаркой эротикой закончится.

В паху уже все горит, но торопиться нам некуда. Можем спокойно поесть, а потом натрахаться всласть.

Проблемы улажены, дела уделаны, как и Паскаль. С разумным опасением поглядываю на нож, надо от Нежной все колюще-режущие и острые предметы подальше держать. От мысли, как барыга чуть самого дорогого не лишился, даже жалко его становится. Самую капельку. Хотя, может, еще лишится. Оказывается, картелю дюже не понравилось, что Паскаль из-за девчонки чуть сделку с батей не похоронил.

А Машенька облизывает губки нежные сладкие и не подозревает, какие гангстерские страсти из-за нее кипели. Из-за малышки белокурой. Лапочки нашей непоседливой. Губки ее сегодня тоже не уйдут от наказания, и язычок свое получит, не такое сладкое, но вкусное, еще никто не жаловался.

– Ой, – Маша капает на топик сгущенкой, взмахивает золотистыми ресницами и неловко елозит у меня на коленях.

– В грязном ходить нельзя, – хмурюсь и стаскиваю с нее топик.

Гришка – гад, берет со стола бутылку кленового сиропа и поливает беленькие Машины грудки. Она смеется, выгибается. Что ж, сам про грязное говорил. Слизываю, впиваюсь в розовые сосочки губами, прикусываю кончики. Нежная сильнее выгибается, подставляясь под мой алчный рот, покусываю ее, вылизываю.

– Миша-а-а-а, – стонет и одной рукой в плечо впивается, второй за стол придерживаясь, чтобы не упасть, – не здесь, на остров хочу, где так красиво, пожа-а-а-луйста-а-а…

Ну и как ей отказать?!

Собираемся живо, Машеньку в четыре руки кремом от загара мажем, а она нас своими ладошками хрупкими. Купальник ей надеть даже не предлагаем, все равно снимать, едва на яхту поднимемся. Так и сбегает по ступенькам голышом к пирсу. Мы с Гришкой так шустро не можем, в штанах кое-что мешает.

Теперь пусть Гришка у штурвала нашей каравеллы слюни пускает, а я с Машенькой за дельфинами понаблюдаю.

Ну как наблюдаю, впиваюсь в узкое, упругое, нежное лоно, пока наша лапочка, уперевшись ручками в фальшборт, прогнулась и выпятила попку. Кругом море бирюзовое, солнышко золотистое, свежий ветер в лицо. Отпускаю Машины бедра, распрямляю руки и лечу над волнами, насаживая Нежную на член.

Красота!

Я просто король этого мира. Нептун и Царь морской в одном накачанном загорелом флаконе. Не тороплюсь никуда, выхожу из нее и снова вхожу. Медленно. До острова еще идти и идти, спешить некуда. Золотце постанывает, шепчет что-то. Поворачивается ко мне, губки искусаны, глазки зеленые дымкой подернуты, кончить хочет маленькая. Но не так быстро, солнышко. Афалины из воды выпрыгивают, уводя нас все дальше. Тебе же нравится за ними наблюдать, Машенька, вот и наблюдай, а я дальше тебя трахать буду. С оттяжкой, неторопливо. Загорая под горячим солнцем. Живя и жизни радуясь. Все-таки замечательная идея была на остров рвануть.

– Миша, пожалуйста, пожалуйста. Миша-а-а-а…

Ох, умеет наше чудо светловолосое уговаривать. Перехватываю ее бедра стройные и ускоряюсь. Девочка петь начинает, как сирена. Главное – чтобы остальные морячки не услышали и к нам не потянулись. А то мы их сами потопим, и скалы нам не понадобятся. Гришке бы уши воском тоже залепить, а то слышу, как ворчит что-то недовольно.

Нежная спинку сильнее выгибает. Любуюсь белой кожей, талией тонюсенькой. Округлой, как репка, попкой. Хлопаю слегка по ней, Маша сильнее вскрикивает, а я ей глубже вставляю. Гармония.

Девочка полностью во вкус вошла, даже мне навстречу двигаться начинает, неловко пока, несмело, но я ее попку облапливаю и подбадриваю:

– Давай, солнышко, вот так, сладкая.

Чертовка еще и бедрами вращает. Блядь! Да я сейчас тут всю палубу залью. Хотя, она же таблетки пьет. В нее кончу, только в Машеньку. Затоплю ее внутри.

– О-о-о-о!

Пой, Машенька, сирена моя зеленоглазая. И она поет. В оргазме бьется и поет. Даже мой удовлетворенный рык заглушает. Ее «О-о-о-о» над волнами проносится.

Еще в себя прийти не успел, перед глазами звезды, в яйцах пустота, все в Машеньку влил. А Гришка уже свистит, чтобы я штурвал принимал. Шустрый, как электровеник. Подождет. Притягиваю Нежную к себе, выскальзываю из нее, лицом разворачиваю и в искусанные губки впиваюсь, языком повторяю движения, которые в ней членом делал. Трахаю ее рот. Полукружия упругие о мою грудь трутся, чувствую сосочки острые. И у меня снова все затвердевает. Не дождется Гришка своей очереди. Мы сейчас на второй раунд пойдем. И без Селин Дион такой «Титаник» устроим, что русалки вместе с тритонами от зависти лопнут.

Укладываю Машеньку на палубу. Снова к себе спиной разворачиваю. Ложечками двумя лежим на солнышке, наготой сверкаем. Одной рукой ее грудки обхватываю, второй головку члена к попке подвожу. Машенька течет, как водопадик. Подмигиваю Гришке и в узкую дырочку проталкиваюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пой, Нежная, сирена моя. Пой.

Гавриил

Что-то не так. Подмечаю это еще дома, но на яхте подозрения сильнее становятся.

Мишка радуется, что меня к штурвалу спровадил. И не замечает ничего. А я вижу. Нежная какая-то не такая, не шарахается от нас зверей диких, сама сосочки-малинки под пасти медвежьи подставляет. Мишка и рад, а я что-то уже не очень. Потому что, когда Маша думает, что мы на нее не смотрим вся радость с нее, как пепел слетает, ее ветром стылым уносит. Тоску и печаль оставляя. Девочка так смотрит, будто нас больше увидеть не думает. Будто прощается и запомнить хочет. И мне этот ее взгляд дюже не нравится. Мы-то с ней прощаться не собираемся. Я так вообще жениться на ней хочу. Вернемся домой, за кольцом поеду с самым большим бриллиантом. Надо с ней поговорить, но какое там Мишка в нее, как клещ всосался, хуй из малышки и вынимать не думает, на меня паразит цыкает.

Вот уже и берег, скалы белеют, песочек золотится. Вываливаемся, зонтики, мангал расставляем. Маша, пока мы возимся, в воду бежит и в волнах плещется, как наяда, обнажённая и очень красивая. И опять, так, будто нарадоваться напоследок хочет. Словно не будет завтра ни моря, ни солнца. Ничего не понимаю.

– Брат, слышь, не знаешь, что с Нежной? – Мишка лежаки раскладывает, на Машу не смотрит.

– Эйфория у девочки после годного траха и двух оргазмов, – и самодовольно лыбится. Очень смешно, да не то чтобы.

– Не думаешь, что она странная какая-то? Не знаю… слишком веселая, что ли, слишком податливая? Не? – Смотрю на море. Маша мне ручкой машет, к себе зовет. Я с радостью и поплещусь с ней и выебу, но все равно не нравится мне ее поведение странное.

– Ладно, дальше сам, – бросаю брату. Стягиваю плавки и бегу в море. Сейчас и расспрошу лапочку, какая шпанская мушка ей в попку впилась.

Хрен там, подгребаю к Нежной и все мысли волной слизывает. Только близость ее важна. Капельки, мерцающие на рдеющих румянцем щечках. Губки нежно-розовые влажные. Грудки под водой белеющие. Так уж получилось, что море нас второй раз связывает. Сначала выебу ее хорошенько, членом узость попробую. Потом с вопросами приставать буду.

Ласкать девочку еще в воде начинаю. Кожу гладкую прохладную на шейке целую. Задерживаю дыхание, ныряю и там ее целую. Маша в бирюзовой воде, как змейка морская извивается. Непослушная и игривая. Ножки свести норовит. Выныриваю.

– Гриша-а-а, я плаваю плохо. Я же так утону, – ресничками влажными взмахивает.

– Кто ж тебе даст, глупая, – вдыхаю поглубже и снова маневр повторяю. Маша не сопротивляется уже, слушается, раскрывается.

Когда выныриваю она уже готовенькая. Можно к берегу плыть, раскладывать ее на песочке и иметь в свое и ее удовольствие.

Но не так быстро. Дна, как ногами касаемся, Нежную к себе прижимаю и в губки верхние впиваюсь. Не жадно, легко. Провожу языком по ним. Маша ротик открывает, меня внутрь приглашает, а я и не отказываюсь. Изучаю ее язычок, она отвечает. Осмелела крошка. Я ее полизываю, она меня. Как Ромео с Джульеттой, нам только балкона не хватает. А яд, кинжал и прочее безобразие — это не про нас.

Ладошки прохладные по моей груди скользят, вниз к животу и… блядь! В член впиваются. От неожиданности даже поцелуй разрываю.

Машенька ротик приоткрывает недоуменно.

– Не нравится? – спрашивает.

Еще как нравится, только наша Маша член так беззастенчиво не хватала, но я же сам ее учил. Репетитор хренов по половому воспитанию.

– Нравится, – хриплю, сейчас бы вот и спросить, что с ней творится, но мозги от ее прикосновений в головку перетекают, только и думаю, как Нежную быстрее из воды вытащить и засадить ей глубоко и вовсе не нежно.

Увлекаю ее на берег, целую, поглаживаю. Под тень от скалы, а то солнышко уже не поглаживает кожу, а поджаривает. Сам на колени встаю, Машу на бочок укладываю. Она головку подпирает ладошкой и на меня с любопытством смотрит. Ножку ее одну между своих пропускаю. Вторую догадливая малышка повыше задирает, закидывает мне на плечо, так что ее дырочка сама на мой стояк просится, а я и не отказываю. Хватаю ее рукой за попку, чтобы насаживалась удобнее. Ебу Машу жестко, быстро, так что грудки белые пудингами молочными подрагивают. С ее вишенкой упругой между губок нижних пальчиками играю.

Девочка кричит, стонет. Хорошо ей, да и мне зашибись. Век бы так провел, в ней.

– Гриша-а-а-а, Гриша-а-а-а! – Никогда это сокращение не любил, но от ее голоска и оно милее становится. Заслужила маленькая немаленький оргазм. Кончаю вместе с ней и в нее. Хорошо. Жизнь прекрасна и удивительна. И по хрен, что не для всех. Вот для Ашота и Паскаля, например, точно нет.

Пока Мишка шашлыком занимается, я Машу еще и в коленно-локтевой трахнуть успеваю.

Все хватит пока, надо девочке и отдохнуть перед новым заходом.

Обедаем культурно, хоть и голышом. На картине завтрак голый, а у нас обед, судя по клонящемуся к горизонту солнцу, обед, переходящий в ужин.

Машеньке вина подливаем, себе вискарь. Когда тарелки уже почти пустые, Нежная поводит плечиками, отбрасывая просохшие волосы, открывая грудки, и выдает такое, что я чуть мясом не давлюсь.

– Я хочу вас двоих попробовать. Как вы говорили, чтобы вы вдвоем во мне были. Почувствовать вас хочу.

Маша

Кажется, братья не ожидали такого от меня скромной девочки Маши, хотя какая я теперь скромная. Развратница, чаровница. Но… мне не стыдно, вот ни капельки. Мне только грустно, что это закончится послезавтра на рассвете, именно такой срок я себе поставила. А потом уйду, буду любить их, плакать буду, но не стану ждать, когда они меня выкинут.

– Солнышко, ты понимаешь, о чем просишь? – Михаил со мной все еще, как с ребенком неразумным обращается, хотя на палубе имел меня вовсе не по-детски, очень даже по-взрослому трахал, как и в попку в гостиной, уверена теперь, что это он, на палубе, когда он в дырочку между ягодиц вбивался, похожие ощущения были.

– Конечно, только теперь пусть Гриша меня в попку возьмет. Тебя я уже дважды пробовала.

Гавриил снова чуть не подавился, даже закашлялся. Миша на него зло зыркнул и по спине хлопнул, так что звон по пляжу разнесся.

– В попку? – переспрашивает Гриша, будто про анальный секс в первый раз слышит.

Ну и кто из нас месяц назад девственницей был? Закатываю глаза, что же они сегодня непонятливые такие. То ко мне в трусики лезли, не оттащить. По пути на пляж четыре раза кончить заставили, а тут вдруг всю храбрость растеряли. Тоже мне, бандиты, звери лютые, бесстрашные.

– Да, в попку, пока Миша будет спереди. Точно не знаю, как это получается, но вы наверняка так уже делали, научите.

«Учителя» мои переглядываются между собой, и я не понимаю, что не так.

Наверняка для них так девушку осчастливить не первая просьба, а то и без всякой просьбы, и согласия не спрашивая, вдвоем изжарили не одну. Нетерпеливо дергаю плечиками. Солнце почти село, а я хочу им двоим отдаться именно здесь, на этом красивом пляже, как из фильма или рекламы. Хочу, чтобы у меня воспоминания такие же красивые остались и радостные.

– Уверена? – спрашивает Гавриил.

Я сейчас рычать начну от нетерпения. Вскакиваю, разыскиваю взглядом свой рюкзачок, брошенный у шезлонга, там смазка лежит, достаю тюбик и бросаю на стол. Отбрасываю волосы с плеч, выставляю вперед грудки, подпираю ладонями бока:

– Уверена, трахайте вдвоем.

– Сама напросилась, Нежная, – Михаил встает из-за стола.

Ну наконец-то!

– Хочешь жестко, будет жестко, – поддакивает ему Гавриил, тоже смелости набравшийся.

– Не жестко, – выдаю им самый свой большой секрет, все равно послезавтра уезжать, – хочу, чтобы вы меня вдвоем любили.

– Машенька, – Гавриил уже рядом, впивается засосом в шею, скользит языком по ключице, – мы тебя любим, больше света белого, солнышко ты наше, зеленоглазое.

Врет, конечно, но мне все равно приятно, и я таю в его руках. Михаил встает сзади и гладит мои ягодицы, спину, талию, живот, находит горячую точку между влажных нижних губок и слегка надавливает, растирает медленно, перекатывает между пальцами. Гавриил спускается к грудкам и вылизывает их, теребит зубами сосочки. Я тоже стараюсь им отвечать, поглаживаю твердые плечи, провожу по волосам. Стараюсь запомнить их запах, терпкий, очень мужской, взрослый.

– Поцелуйте, поцелуйте меня, – шепчу сухими губами и жадно впиваюсь в рот Гавриила.

Братья меняются, теперь Михаил ласкает меня спереди, а Гавриил сзади. Не понимаю уже, где чьи руки, кто растирает меня между ног, кто целует в губы, кто гладит груди и теребит соски. Это неважно. Мы вместе. Мы единое целое или скоро станем целым.

Братья опускают меня на песок. Михаил ложится на спину, перехватывает мои бедра и буквально насаживает на вздыбленный член, пронзает им как колом, словно я вампир, только убить меня можно, поразив матку.

– Миша-а-а-а-а, – мой крик подхватывает морской ветер и уносит в розовеющую все сильнее даль к диким берегам, где солнце ласкает чернокожих красавиц и сладкоречивых арабов.

Гавриил встает на колени позади меня, кладет ладони мне на спину, заставляя наклониться к брату, и приставляет головку к узкой дырочке.

– Расслабься, Машенька, – шепчет нежно, а самого, чувствую, всего трясет от желания.

– Быстрее, Гриша, хочу тебя там. Вас двоих хочу.

Он входит в меня и это... Ой, мамочки, чувствовать их в себе – это все равно, что ощущать себя целой, они наполняют меня собой. Так остро, так сладко. А когда они начинают двигаться вдвоем во мне, я не просто кричу, я разрываюсь от крика. Не боли – безумного, дикого наслаждения. Такого полного, такого правильного. Да, меня трахают два взрослых мужика и это правильно. Порыв ветра поглаживает грудки, он, как и, руки братьев ласкает мое тело. Для него, как и для Гриши и Миши нет во мне запретных уголков. Я вся открываюсь для них, я принимаю в себя все, что они мне дают. Они двигаются во мне, как два урагана, две разрушительные стихии, вырывая у меня крики и стоны, и я с радостью отдаю им эти крики, я с радостью отдаю им себя. Полностью без остатка.

Братья ускоряются, наслаждение становится непереносимым, я вся сжимаюсь, замираю, чтобы взорваться. Без сил падаю на грудь Михаила. Я живая и в то же время мертвая. И это тоже правильно.

Ну почему, почему нельзя мне остаться с ними? Чтобы всю жизнь вот так хорошо и правильно было? Почему они просто не скажут эти простые слова: Нежная, оставайся с нами.

Нет, не скажут. Я эпизод, подстилка. Солнце садится за горизонт, а я надеюсь, что слезы, катящиеся из глаз братья примут за пот. В крайнем случае скажу, что это от счастья. Лгать я умею. Вон как хорошо самой себе у меня врать получается.

Михаил

Все-таки Гришка прав, что-то с Машенькой не так. Действительно, какая-то она слишком веселая, слишком открытая. Да еще просьба эта, чтобы мы ее вместе выебали. Нет, мы желание Нежной, конечно, уважили, да так, что девочка еще несколько минут в себя прийти не может, да и я, признаться тоже. Машенька и так узенькая, а когда в нее еще Гришка вошел, я сразу чуть не кончил, так сильно член сдавило.

Глажу ее волосам светлым, морем пахнущим, летом уходящим. Ее сердечко быстро-быстро бьется, как у зайчишки. Она без сил на мне так и лежит, даже член еще в ней. В шелковой ее, нежной теплой, дырочке. Маленькая, хрупкая, такая беззащитная сейчас. Гришка из нее выскользнул, рядом со мной на песок упал. Тоже дышит тяжело. Чувствую вдруг, на груди влажно стало.

– Солнышко, ты плачешь? – беру Машеньку за плечи и приподнимаю над собой.

Девочка губки упрямо сжала, а у самой слезки по румяным щечкам так и текут. Она замешкалась немного и тихонечко ответила:

– Это я от счастья, мне так хорошо с вами, что… – глазками зелеными испуганно зыркнула, ресничками мокрыми взмахнула, продолжила, – даже слезы текут.

Но сказать что-то совершенно другое хотела. Малышка наша точно сама не своя.

Солнце село, пока мы эротику под открытым небом вживую крутили. Холодать начало. Пора домой собираться. Пока мы с Гришкой на лодку все причиндалы грузим и на яхту перевозим, Маша еще больше грустить начинает. Обратно в гробовой тишине идем, девочка в полотенце завернулась и на носу сидит, в зеленых омутах – тоска-печаль, волосы, как у Аленушки с картины Васнецова, с плеча свисают, ими ветер свежий играет, даже завидую ему.

Гришка рядом стоит и выдает:

– Может нам ее отпустить, а? – а самого рожа скисла, даже уголки губ опустились

– Ты на ней жениться собирался. Или надоела уже? Ты скажи, я сам ее в ЗАГС потащу, в свадебное путешествие только подальше от Мексики рванем.

– Не надоела, Мих, люблю я ее. Поэтому и говорю так, посмотри на нее. Мы же ее совратили. Она же девчонка совсем, ей универ закончить надо, образование получить, с друзьями встречаться. В конце концов, на свидание нормальное сходить хоть раз, без ебли на пляжах и похищений.

От брата ли я это слышу… но самое поганое, что он прав. Мы девочку в оборот взяли о ней вообще не думая. Решили: будем ебать. Потом решили: себе оставим. А Машенька – живая девушка. Не игрушка, не котенок приблудный. Она, может, карьеру хочет сделать, не знаю, в космос полететь, Арктику исследовать, а не с нами с утра до ночи в два хуя пялиться. Она же со своим Эддиком и жизни-то нормальной не видела. Да и с нами… что мы ей дать можем? Бабки? Ей наши бабки на хрен не упали. Свадьбу? Это в грезах зашибись, мы все придумали, а по закону так-то у нас моногамия, а все прочее по разряду извращений проходит. Как на нее в универе смотреть будут, когда узнают, что она с двумя бугаями, как с мужьями живет?

Блядь! Гришка, все так хорошо было. Ну на хуя, ты со своими правильными мыслями влез?

– И что ты предлагаешь? – сам встрял, сам пусть и думает, как Нежной все подать, – сказать: Машенька, потрахушки были заебись, но у нас тут совесть проснулась, и мы вдруг вспомнили, что ты вообще-то, замуж собиралась в платье белом. И думаешь, ей нормально после такого будет? Тогда она сразу повеселеет?

– Нет, конечно, брат. Это ей сердце разобьет, – Гришка смотрит на девочку, и я, прям, вижу, как он с собой борется.

– Я ее прогонять не стану и не отпущу. Если тебе так легче будет, куплю нам отдельный дом, ты в этом оставайся. – Я еще не говорил Гришке, но в ювелирном, где мы нашей малышке подарки ко дню рождения покупали, я и колечко с неслабым бриллиантом приобрел, обручальное колечко, чтобы ей предложение делать.

– С хуяли ты? – рычит Гришка, ага, благородство трещину дало, как до дела дошло. – Может, это я на ней женюсь и съеду, чтобы ты к ней больше в трусы не лез.

– А ее спросить не хочешь? – спрашиваю не без ехидства.

Гришка дернул головой, не хочет. Ссыт, что Нежная меня выберет. И правильно, не хер младшему под ногами мешаться, когда я впервые в жизни счастье свое нашел. Конечно, счастье мое белокурое и к брату прикипеть сердечком могло, но ничего, я его оттуда прогоню. Останусь с ней наедине и от зари до зари прогонять буду.

– А и спрошу, – отрезает брат. – Прямо сейчас.

И решительно отходит.

Свищу ему:

– Эй! – теперь уже я очкую, а вдруг Машенька брата выберет, пока я тут капитаню у штурвала. – Давай этой ночью вдвоем ее приласкаем, а утром с ней серьезно поговорим. Расставим все точки, лайки.

Гришка хмурится, но возвращается.

– Лады, – шипит. Уф, у меня прям от сердца отлегло. Правильно-то оно правильно, Машеньку между собой поделить, но кто-то из нас тогда несчастным останется и будет волком одиноким по блядушникам и барам рыскать. Я так точно другую такую не найду и не захочу другую. Вспомнил вдруг Эрзац-Машу, с ресницами наклеенными, Аленку с грудью силиконовой и губами надутыми, и перекосило всего. Ее хочу, настоящую. Баловать ее, любить, нежности по утрам шептать, трахать, когда приспичит. Сына от нее хочу, а лучше двух. И больше никто мне не нужен, только Нежная, девочка белокурая, зеленоглазая.

Глава 15

Гавриил

Дом он, блядь, отдельный купит и Нежную только себе заберет. Так, я ему и позволил! Хуй тебе, Золотая Рыбка! Моя Машенька. Ни хуя не наша. Моя! Только моя!

Сдуру такого брату наговорил, что на душе тошно. Ну куда я ее отпущу, не смогу без нее, медведем-шатуном по жизни брести буду, рвать всех на части от голода по запаху ее, моря, трав и цветов весенних горных. В волосы ее хочу лицом зарыться и вдыхать его, вдыхать пока во времени не потеряюсь, пока старость не придет и земля меня не слизнет в свою утробу. Не отпуская Машеньку ни на минуту, всегда при себе держать, рядом. Люблю ее, до ломоты в костях. Как я без нее буду, если она Мишку выберет? Я же от тоски сдохну. Одну ночь брат выпросил, чтобы снова вместе, снова все втроем, как на пляже. У меня брат выпрашивал, но что, если это я у него вымолил? Последнюю ночь с ней, что, если Мишка прямо завтра свою угрозу выполнит и увезет ее в новый дом, с него станется, вон как Аленку быстро выпроводил. Была любовница, вечерами капризничала и хуй ему сосала, и нету. По городку на машине новой рассекает, в квартирке им купленной живет, рассказывая всем, кто захочет слушать, какой Мишка козел, что променял ее на оборванную кошку, на помойке найденную. И я тоже как Аленка буду? По-бабски плакаться по барам, что брат у меня девушку увел?

Твою мать! Как все сложно.

Ладно, завтра. Все завтра, а сегодня Машеньку любить, целовать буду, ласкать тело ее нежное, розочку между ножек шелковую, сосочки-малинки. Но и от нее ответа потребую, кричать под собой заставлю, чтобы крики ее и стоны пить, как влагу благодатную из источника вечной жизни. Потому что она и есть жизнь моя теперь, вода, что раны лечит и смерть прочь прогоняет.

Начинаем, свои с братом угрозы в жизнь воплощать, едва причаливаем. Мишка Нежную на руки хватает, но до дома не доносит. Первый наш заход на газоне рядом с бассейном, под звездами горячими, под ветром морским и небом черным южным. Сначала целуем солнышко наше, поглаживаем, гладкую кожу ее губами изучаем оба сразу, ни одного миллиметра не оставляем собой не помеченным, потом морскую фигуру составляем, но не замираем, а двигаемся. Навстречу друг другу, и прочь. Я под Машенькой лежу и в лоно сочное вбиваюсь, пока она надо мной, как наездница сидит, грудками белыми покачивая. А Мишка в ротик ее пробует, рядом стоит, ухватив Нежную за волосы белокурые, длинные. Я сильнее долбить ее стараюсь, вдруг лапочка от удовольствия челюсти сожмет и брату уже не понадобится, ни одна больше девочка не понадобится. Злой я, блядь, ни хуя недобрый.

Но и Мишка, похоже, со мной этот трюк провернуть решил, когда мы на лужайке громко кончили. Машеньку все же в дом завели, разложили на кухонном столе поперек. Так что у малышки с одного края попка свешивается, а с другого - головка, а сама она на спинке лежит, нашим лапам грудки подставляя. Тут мы дырочками махнулись, я по шейке нежной провел, по губкам розовым членом мазнул и в ротик ворвался, а Мишка сразу на всю длину по самые яйца ей в лоно засадил, так что лапочка застонала и дернулась, глубже мой стояк принимая. И драл он ее не щадя, прям как я на лужайке. Тоже надеялся меня без хуя оставить. Но Машенька - умничка, послушная хорошая девочка зубками меня ни разу не куснула. Грудки ее мы оба заласкали, один сосочки отпустит, тут же другой в них впивается, потом отступит, животик погладит.

Из кухни в спальню мою перебрались. Тут с зеркалами веселее. Пока Мишка в душ отлучился, я свое давнее желание исполнил, разложил Нежную на кровати, сам между ее бедер стройных гладких устроился, в скучной миссионерской позе и приказал ей в зеркало на потолке смотреть, как красиво и ладно я ее ебу. Машеньке понравилось, она так прямо и простонала:

– Гриша, какой ты красивый. Еще, Гриша, еще. О-о-о-о…

И я ее желание по полной удовлетворил, может, она все-таки меня выберет? Вон как глазками, зелеными, подступающим оргазмом затуманенными, на мой ритмично двигающийся зад смотрит не отрываясь. Каждое движение пропустить боится.

Кончает с громким криком подо мной, ноготочками в спину впивается. Горячая лапочка, как пожар лесной, испепеляющая меня в своем огне.

С сожалением выскальзываю из нее, надо и самому пот трудовой смыть и ей дать освежиться. Ночь еще не закончилась, до утра долго, нам силы нужны.

Как джентльмен Маше душевую кабину первой уступаю. По-хорошему с ней бы пойти, но девочке передышка нужна и так мы ее весь вечер ебли не вынимая. Тем более, мне кое-то проверить надо, чтобы Мишку завтра обломать. Сюрприз Нежной сделать. За кольцом в магазин я уже не успею, но есть у меня одно на примете. Материно от пра-пра-пра-бабки осталось, которая при царевом дворе фрейлиной служила. Мать, когда за границу с отцом собиралась, нам с братом велела его как зеницу ока хранить, мол, внучке подарю, у кого первая из нас родится. А чем мама будущей внучки не подходит? Вдруг у Нежной вообще одни мальчишки будут, так чего добру пропадать.

Пока солнышко в душе полощется, надавливаю на одну из зеркальных панелей, срабатывает механизм, панель отодвигается, открывая сейф, ввожу код, а вместе с колечком и Машины документы достаю, они все той же резинкой перетянуты, так и лежат с тех пор, как Тагир ее к нам привел. Если уж все делать правильно, то все делать правильно. И документы Нежной вернуть вместе со свободой, надеясь, что она ради одного из нас от нее откажется. Кольцо в бархатной коробочке тоже на месте, открываю полюбоваться. Бриллиант старой европейской огранки, в нем внутренний огонь горит, как в Нежной. Его нашей пра-пра-пра какой-то щеголь французский подарил, пленившись неземной красотой. Красоту эту в эмиграции потом правда поистрепало, но история не об этом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Совсем охуел, младший?

За спиной злой Мишкин голос. Поворачиваюсь к нему, сжимая в руках и коробочку с кольцом и документы.

Опа! Сначала решил, что брат для Машеньки семейную реликвию пожалел, потом вижу, что он в руке тоже коробочку сжимает. Решил утра не дожидаться. С козырей пойти. А тут я Джокера из сейфа достал!

Так и стоим с ним, с коробочками раскрытыми, будто друг другу предложения руки и сердца делаем.

Брюлики под лампами сверкают, в зеркалах на стенах искрятся. Вода в душе стихла, скоро Машенька появится. А мы в гляделки играем.

– Ты ее с самого начала не хотел брать, – кидаю свой аргумент.

– Ты вчера ее прогонять собрался, – кроет старший.

– А как же до утра подождем, спросим, чего она сама хочет? – рычу, едва сдерживаясь, чтобы голос не повысить.

– Вот сейчас и спросим, только колечко в сейф вернешь, мать тебя с говном сожрет за такие приколы, – брат наступает на меня.

– Ты за мое говно не беспокойся, о своем пекись! Дом он, блядь, купит и с невестой красавицей съедет, зашибись, придумал, только меня в расчет не взял. Я тоже жениться хочу!

– И что мы теперь с Машей делать будем?! Дальше ее вдвоем ебать не получится! – Мишка уже в голос орет.

Спор по кругу пошел.

Дверь в ванную приоткрылась, Машенька выглянула, по нам взглядом мазнула, ротик ладошкой прикрыла и как рассмеется.

Да, со стороны картина, должно быть, веселая, два бугая голых с кольцами обручальными стоят.

– Если бы я не знала, что вы братья, – хихикает Нежная, – решила бы, что я тут лишняя.

Маша

Вот и все. Внутри что-то обрывается. Не слышала начала разговора, да и ни к чему. Самое важное я уловила, братья женятся. Мой сладкий июль закончился. И дня завтрашнего у меня нет, вон как Миша кричит, что дальше ебать меня не получится.

Слезы на глаза наворачиваются. Я, конечно, помню про «подстилку» и «никто». И по-другому не назвать то, что они со мной весь день делали, а они именно – ебали, не любили, а драли, как шлюху. Натешиться тоже напоследок решили, прежде чем прогнать и семьями обзавестись. Вот вроде, и сама уходить собиралась, но то сама, а они завтра уже прогонять будут. Глотаю слезы вместе с гордостью, бежать придется утром, не дожидаясь их страшных, жестоких слов, что они со мной распрощаться готовы. Нацепляю улыбку и выхожу из ванной. Даже смеюсь и шучу, а у самой смех, как у истерички психованной, сердечко иглами острыми, длинными колют, оно кровью истекает. Еще смешнее становится, когда замечаю распахнутый сейф, вот уж, действительно, вовремя. А братья подготовились, невестам – кольца, а мне документы обратно. Ну хоть документы, я негордая, больше нет.

Повезло девушкам, которых братья выбрали, а мне… а мне уже никогда так не повезет. Только и осталось, что несколько часов до рассвета. Между ног уже немного саднит, но я возьму от этих оставшихся часов все, что смогу. Потом мне уже ничего не достанется.

Продолжаю смеяться, даже слезы из глаз катятся. Это кажется, что от боли, а на деле от смеха. Правда, от смеха.

Ланские стушевались, зыркают, то на меня, то друг на друга. Да, неловко получилось, подстилка заприметила то, что ей не положено.

– Гриша, ты в душ собирался, – голос, может, и дрожит, но тоже от смеха. Только от смеха!

– Он уже идет, Машунь, – говорит Михаил, забирает у брата коробочку с кольцом, и обе коробочки убирает в сейф, захлопывая дверку. – Просто брат решил, что документы тебе пора вернуть. Ты больше не пленница, можешь уходить.

Ой, вот сейчас точно разревусь. Потому что, прогонять меня вот так среди ночи, действительно, как проститутку – это чересчур.

Это так ранит, что у меня сердце сейчас разорвется. Но я держусь, только в полотенце, которым прикрываюсь, сильнее ногтями впиваюсь. Не плачу, совсем. Почти. Вру, конечно. Слезы вовсю по щекам катятся. Теперь понятно, что кольца в сейф Миша спрятал, чтобы я на радостях их не украла. Я же предательница, мало ли чего выкинуть могу.

– Спасибо, – выдыхаю.

– Нежная, ты чего плачешь? – Гриша подходит ко мне и вытирает слезы со щек.

Закрываю глаза, чтобы его такого красивого не видеть, боюсь, что он поймет все едва в них заглянет.

– Рада, что все позади, Ашот, Тагир. Спасибо, что вытащили меня и на Эддика глаза открыли, – всегда говорите правду, она обезоруживает.

Теперь можно и глаза открыть.

Миша к нам подошел, сграбастал меня в медвежьи лапы. По волосам влажным погладил.

– Ну все, солнышко, не плач. Все хорошо.

Только нет ничего хорошего. Меня в сердце ядовитыми иглами жалят. Мне вроде и дела не должно быть, но все же очень хочется узнать, кого братья замуж позовут. Алену и Свету? Или нашли кого-то, пока три недели пропадали?

Не хочу об этом думать! Не будут они меня больше вдвоем трахать?! Это мы еще посмотрим, не уйду никуда до рассвета! До рассвета будут, как миленькие будут, а потом. Потом можно и прочь.

Роняю полотенце на пол и трусь грудками о Михаила, сосочками затвердевшими.

– Сделайте мне приятно, – поднимаю к нему лицо, и Гришу за руку хватаю, к себе притягиваю, – так, как на пляже было.

И они реагируют на меня. Вижу, как их члены жизнью наливаются, как они упругими и твердыми становятся. У меня еще несколько часов есть, чтобы их в себе чувствовать.

– Порвите меня, медведи. За кашу, за постельку, за стульчик. Не берегите, – шепчу в их жадные губы, впивающиеся в мой рот поочередно.

– И порвем, Машенька, еще как порвем, – шепот Михаила обжигает мои губы.

Гавриил мнет мои грудки.

– О-о-о-о…

Не щадят они меня, как я просила. Сосочки прикусывают, по попке шлепают, так что отпечатки от ладоней красные остаются, грудки с силой сжимают. А между губок нижних так быстро и твердо растирают, что меня трясти начинает, и пока меня все еще лихорадит от сильнейшего оргазма, Гриша подхватывает меня под бедра, я едва соображаю, что надо его ногами обвить и руками в плечи вцепиться, как он врывается в мое лоно, одним грубым резким толчком на всю длину. И сразу же Михаил вбивается в попку. Они зажимают меня между своими крепкими сильными телами и рвут, как я просила. Сильно, жестко, остро.

Рвут, пока я не захлебываюсь криком, пока перед глазами не рассыпаются звезды, пока я сама не взрываюсь сверхновой, яркой звездой.

Обессиленная измотанная таю в их руках. Проваливаюсь то ли в сон, то ли в обморок.

Не осталось у меня ночи. Только темнота.

В себя пришла, когда уже солнце за окном во всю пекло. Лежу между братьями, нагая, как Лилит и такая же порочная. Последний раз смотрю на них, легко целую в губы, соскальзываю с кровати. С Пола поднимаю свои документы, на цыпочках бегу в спальню, нахожу свой сарафан, в котором к братьям пришла, рюкзачок и прочь из дома, где так счастлива была, где женщиной стала. Вперед к тоске и одиночеству.

Михаил

Сейчас открою глаза и Нежной буду любоваться. Нравится мне на девочек после ночи, проведенной в трудах эротических, смотреть. Губки припухшие, под глазками тени, но на личиках мечтательное, удовлетворенное выражение.

Полюбуюсь, а потом трахну хорошенько. Вот, вроде вчера и так из нее член не вынимал почти, а снова ее хочу. Открываю глаза, а рядом только Гришка на животе дрыхнет, посапывает. Облом. Машенька за мое неудовлетворенное желание по попке аппетитной получит. И в попку тоже, и в ротик. В ротике я у нее почти и не бывал. Сначала членом моим позавтракает, потом ей оладушек напеку. Ухмыляюсь. Спи, Гриша, посапывай.

Неторопливо мыльно-рыльные ритуалы в ванной совершаю, а сам только и думаю, как Машенька меня сейчас ублажать будет губками нежно-розовыми, как в локоны ее белокурые лапу запущу и на член головку ее нанизывать буду, до горлышка самого, как кончу в ее ротик шелковый, сладкий. Эх, лепота.

Вниз сбегаю уже в полной боевой готовности. Член аж ноет, ведет меня на кухню, как палочка лозоходца. Но Маши внизу нет. Хм-м-м-м…

Не беда, я и в спаленку к ней поднимусь, не полюбовался, как девочка спит, посмотрю, как душ принимает, красоту для нас наводит. Но в спальне ее тоже нет. А вот это уже странно.

Нет, конечно, есть маленькая возможность, что девочка у бассейна позагорать решила, но что-то я сомневаюсь.

В Гришину берлогу с зеркалами блядскими возвращаюсь уже на волне беспокойства, даже член опал, ему происходящее тоже не нравится. Чувствую я себя в этом царстве амальгамы неуютно. Оглядываюсь в поисках Машиных документов и не нахожу.

В голове тут же картинка всплывает, как Нежная перед нами стоит, слезками капает после того, как я ей сказал, что она уходить может. Вот она и ушла…

Бля-я-я-ядь…

Не медведь я, а баран. Башкой о медный тазик убиться только.

– Грих, – голос петуха дает, прочищаю горло, – Грих, подъем. Брат!

Невнятное мычание.

– Грих! Беда! Нежная ушла!

Вот тут с брата сон мигом слетает.

– В смысле? – Хрипит спросонья и глазами осовелыми на меня пялится.

– Забрала документы и ушла. Ее нигде нет. – Надо бы признать, что это я нахуячил, но два зуба выбитых намекают, что не стоит. За такие приколы Гришка мне еще и челюсть свернет.

Брат мотает башкой, сползает с кровати. Пока он в ванной красоту наводит. Ребятам с поста охраны звоню, те подтверждают, что Маша часа два назад вышла из дома и побрела к остановке. К остановке, блядь, ну конечно, у нее же и денег наверняка на такси нет. Снова иду в ее комнату. Внимательно осматриваюсь, вчера пока мы к Белым скалам мотались, клининговая компания в доме марафет навела. Распахиваю шкаф, все вещи ее на месте. Ну как все, те, что мы ей подарили, а ее старых – нет. И рюкзачка нет. Потом замечаю на прикроватной тумбочке футляры с украшениями, под одним сложенный вдвое листок. Ох, нехорошо это. Беру, читаю.

«Простите меня за все. Деньги за кольцо обязательно верну, когда на работу устроюсь».

Открываю футляры. Побрякушки на месте, только колечка нет. Блядь.

«Блядь» – снова слово дня.

Набираю Маше, телефон выключен, разумеется.

– Ну что? – Гришка оглядывает комнату с надеждой, что я его разыгрываю, и Нежная сейчас из шкафа выпрыгнет голенькая с влажной дырочкой.

Протягиваю ему записку.

– Что за хуйня, Мих? Нормально же вчера все было.

Нормально пока я про «можешь уходить» не ляпнул.

– Ничего, брат, по коням. Она домой вернулась, больше ей идти некуда, – Гришку успокаиваю, но самого нехорошие мысли посещают. Зачем нашей лапочке колечко? Не на память ведь, иначе бы деньги за него вернуть не обещала. А зачем Машеньке деньги, если не для того, чтобы билет купить и свалить от нас подальше.

Гордая девочка, могла бы побрякушки собрать и продать намного дороже, чем одно колечко.

Пока к машине идем, набираю Стефу, у него голос еще сонный.

Едва он отвечает, рычу:

– Пробей вокзал и аэропорт, покупала ли девочка билет? Если – да, то куда?

– Все та же? – хмыкает в трубку настоящий детектив.

Я ему, блядь, похмыкаю.

– Да, – отключаюсь.

До Машенькиного дома долетаем, собирая все возможные штрафы, по хуй, потом разберемся.

В подъезд врываемся вслед за курьером, повезло.

Живо находим нужную квартиру. Дверь-динозавр, реечкой обшита, еще Ленина помнит. Я звонок насилую. Гришка кулаком стучит. Ломится, как медведь и орет:

– Нежная! Маша!

Сейчас всех пенсионеров соберем на шум.

Брат чуть внутрь не заваливается, когда дверь открывается. На пороге не Машенька стоит, а мужичок лет пятидесяти. Небритый и слегка помятый. И впрямь, Дядя Володя, по-другому и не скажешь.

– Маша! – Орет брат и мужичка в сторонку отпихивает, не обращая внимания на грозное:

– Куда?! Стой!

Я понимаю: опоздали. Но Дядю Володю тоже плечиком в сторону оттираю и за братом иду. Обстановка в квартире бедненькая, все очень просто и очень чисто. Хрущоба типическая, даже занавески с советских времен остались. В той комнате, что побольше шкаф с книгами, все - классика. А поменьше – нашей лапочки спаленка. Дверцы шкафа распахнуты, вешалки пустые, коробки от обуви раскрытые. Вещей нет, только белое свадебное платье на полу валяется. Дешевенькое, синтетика голимая. В нем, похоже, за Эдика замуж девочка собиралась.

– Значит, это вы Машу мою сгубили? Ух, я вас сейчас! – Мужичок кулаком замахивается, но Гришка его руку перехватывает, даже не глядя.

– Дед, слышь, любим мы ее, вернуть хотим, замуж возьмем. Только скажи, где она? Куда уехала?

О, зря брат так. У мужичка рожа красная становится, багровая даже. На «деда», видать, крепко обиделся.

– Как это «мы»? Ты что несешь, нелюдь?! Испортили девочке жизнь, а теперь еще и разыграть решили?! Где это видано, чтобы замуж за двоих невеста шла?! Креста на вас нет!

Все понятно с дядей, ни черта он нам не скажет. Валить пора, вся надежда на Стефа. И он мил человек не подводит.

Мобильник радостной трелью надрывается.

– Поезд «Адлер — Москва» отходит через двадцать минут, пятый вагон.

– Идем! – Бросаю брату, а сам уже прочь бегу. С Дядей Володей потом родственные связи наладим и объясним, как это «мы замуж возьмем». Сам Гришку об этом тоже спросить хочу, мне очень интересно.

К вокзалу подъезжаем за три минуты до отправления поезда.

Крузак бросаю, где встал, если что со штрафстоянки вызволим.

Бегом на платформу, в четыре глаза высматриваем Машу, но ее нет. До отправления меньше минуты. В вагон уже не пускают. Остаётся только вдоль пробежать, по окнам нашу лапочку выглядывая. Вагон, блядь, плацкартный. Народу за отпуск почерневшего, обгоревшего тьма. Найди ее тут. Вдруг в окне мелькает белокурая головка, кидаюсь к окну, стучу, но Маша меня не замечает, помогает какой-то толстой красной потной бабе чемодан под сидением устроить.

Поезд трогается, увозя нашу девочку нежную прочь, к столичным похотливым кобелям.

Блядь!

Гавриил

Крузак все-таки на штрафстоянку угнали, пока мы со временем играли в догонялки. Так что, Мишка свое предложение поймать поезд на следующей станции сразу похоронил и памятник сверху поставил.

Быстрее проверяю ближайшие авиарейсы на Москву. Шиш! Блядский туристический сезон. Места есть на вылеты через неделю только.

Поезда даже смотреть не стал, наша лапочка успеет затеряться, пока поезд дошкандыбает.

– Надо тачку вызволять и в Москву на опережение, – Мишка губы потер и гения включил.

Сказано – сделано.

Даже домой не заехали, всех лошадей под капотом подстегнули и погнали.

– Не хочешь пояснить, что значит, вместе мы замуж возьмем? – Мишка слегка дурной после нескольких часов за рулем. Энергетиками все заднее сидение завалено. Но ночью все равно в сон клонит ужасно.

Хмурюсь, мне все очевидно, если никто из нас Машу другому отдавать не хочет, и если ей с нами хорошо, а иной вариант я даже не рассматриваю, то значит, женимся на Нежной оба. Ну или не женимся, будем без штампа жить втроем, сексом заниматься и любить. Все вместе.

– То и, значит. Я не хочу с ней расставаться, ты не хочешь. А ей с нами двумя хорошо. Вот пусть и дальше хорошо будет. – Не философ я, но как смог, так и сформулировал. С братом я ее готов делить, но больше ни с кем, пусть только попробует Маша себе Эдика второго найти, пока мы ее догоняем, живо дух этого второго Эдика покинет, а сама Нежная пару дней на попку точно не сядет не потому, что отшлепаю – ебать буду не вынимая.

– А как же мораль? И общественное мнение? – Скалится Мишка.

– Ты мне теперь всю жизнь этим пенять будешь? – Огрызаюсь в ответ.

– Ладно. Хрен с тобой, вместе так вместе. Главное – теперь нашу невесту перехватить до того, как она себе очередного жениха найдет.

От его слов кишки в жгут сворачиваются, потому что Машеньке нам замену и искать не понадобится, там наверняка уже у всего вагона стояки сутки не опадают. На педаль газа от души давлю, лишь бы успеть.

В столицу врываемся чуть покрышками не взвизгивая, хотя здесь, как дома не полихачить, там все стражи дорог прикормленные были.

Успели. Сердце радостно бьется в груди. Успели! До прибытия поезда еще три часа.

Мы времени даром не теряем. Надо, чтобы Москва нашей лапочке раем показалась, за преисподнею со всеми ее утехами мы с Мишкой отвечаем. Сняли люкс президентский на пару суток, с королевской кроватью. Нам, в принципе, только она и нужна, все равно Нежную из номера отпускать не планируем. По крайней мере, пока не покажем со всех сторон и всеми способами, как она нам нужна, как дорога, как жить мы без нее не можем. Всю «Камасутру» с ней пройдем от корки до корки, и повторим для закрепления материала. Несколько раз повторим. Тогда, может, и экскурсию по городу устроим. Что тут посмотреть можно? Площадь Красную, ВДНХ, Парк Горького? Везде проведем, все покажем. И в каждом из них своей сделаем, где спинку погладим, где в губки чмокнем, а где обстоятельства позволят и посерьезнее меточки оставим, чтобы поняла, что наша и не сбегала больше.

– Блядь! – Выдыхает брат, он уже и душ принял, и шмотки по пути в бутике прихваченные, переоделся. Это я все еще яйцами хожу, трясу, никак не решу, в чем Нежную на вокзал встречать ехать. Ее, кстати, тоже надо будет подзатарить всеми этими «Эмпорио Армяне», а то лапочка все в берлоге нашей оставила. И платье белое купить для свадьбы.

– Что? – Думать некогда, напяливаю чистые джинсы и футболку, все равно снимать скоро.

– Кольца дома остались, – бормочет Мишка, – руку и сердце предлагать со рваным презервативом будем?

– Да по хуй уже, поехали, – время опять против нас работает, но хуй ему, раз мы лапочку уже проебали, на второй поймаем.

Но охапку цветов разных все-таки минутку находим выцепить. Розы, гвоздики, пионы, подсолнухи. Всего нахватали, что под руку попало, без чувства и стиля. К ногам Машенькиным бросим и сами упадем.

На вокзал забегаем с запасом минут в десять. От нас народ шарахается, мало что пальцем у виска не крутит. На платформу летим, лепестки теряя.

Вот и поезд механическая женщина по динамику объявляет. Сердце сейчас выскочит из груди. Успеть-то мы успели, а что сказать нашей лапочке, так и не придумали. Понятно, что в любви признаемся и ручки зацелуем, но как ей наш план с многомужеством изложить, чтобы она от нас не убежала, а наоборот в лапы наши кинулась и расцеловала в заросшие щетиной щеки?

А поезд уже вот он, медленно подчухчухивает, выдыхает тяжело и останавливается.

Мы во все глаза высматриваем Машеньку, но все не она из вагона выпрыгивает. Женщины от загара черные, мужчины с рожами помятыми, и перегаром знатным, дети какие-то.

Но вот и Машенька, светленькая, свеженькая, ее даже плацкартный курино-колбасный дух не коснулся, словно только из душа выпорхнула. Однако, смотрит она на рыжеватого детину, довольно улыбающегося и спортивную сумку ей передающего.

Меня словно маслом, раскаленным по яйцам пришпарило.

– Нежная! – Окликаю.

Маша от детины отворачивается и нас замечает, однако вместо радости или удивления хотя бы, у нее на личико страх наползает, глазки зеленые тускнеют, губки дрожат, сейчас расплачется и таким же дрожащим голоском выдает:

– Вы из-за колечка здесь? Я все-все верну, честно, мне ужасно деньги нужны были, а у дяди Володи нет. Оно очень дорогое было? – И по щечкам уже ручейки бегут.

Да, как-то не так у нас встреча началась.

Глава 16

Маша

Последний раз я так плакала, когда Эдик пропал, а перед этим после гибели родителей. Навзрыд, закусив край подушки зубами, чтобы не мешать спать никому. День держалась, даже улыбалась кому-то, с кем-то разговаривала, а как спать стали ложиться, залезла к себе на полочку верхнюю, отвернулась к стенке, коленки к груди поджала, и давай рыдать. Не могу остановиться, не могу успокоиться, слезы катятся и катятся. От меня будто куски отрывают вместе с каждым километром, который отделяет от Ланских. Когти острые в сердце и душу впиваются, и ошметки на рельсы отбрасывают. Как же я без них?! Внутри снова пусто, ужасно пусто. Невыносимо хочу их рядом почувствовать, чтобы зажали между собой, Нежной назвали, щетиной по грудкам царапнули. Люблю их, мамочки, как же сильно я их люблю.

Мне в Москве и податься некуда, денег за кольцо выручить получилось не так много, как рассчитывала. Братьям само собой больше отдать придется, они же его наверняка дороже покупали. Мало того что их предала, еще и воровкой заделалась. Стыдно очень. Но в одном городе рядом с ними я бы и дня не смогла прожить, зная, что они других в жены взяли. Детки у них растут, красивые такие же, отцы. Я же если братьев на улице встретила бы, то в ноги бросилась, умоляя хоть еще разочек приласкать. А они бы только посмеялись. Не нужна я им, Миша так и сказал: «можешь уходить».

Я, может, и глупая, но не настолько, чтобы оставаться там, где мне не рады. Только колечко покоя не дает, ужасно себя чувствую из-за того, что его взяла. Не должна была, а взяла. Мышкой пискнул внутренний голос, что Ланские мне так-то и колье, и браслет, и серьги подарили. Однако, дарили они украшения своей девушке, а не предательнице. Моего в доме только документы были и рюкзачок с вещами. Их и забрала, все остальное бросила, не мое это, да и не нужны мне такие вещи. В них соблазнять надо, а мне хоть в монастырь иди, пороки свои оплакивай и за тяжелыми воротами от соблазнов прячься. Ведь если даже решусь полюбить кого-нибудь, разве будет так же, как с Мишей и Гришей? Нет, конечно. Будет разочарование и обида, что не могу нормальную семью создать.

Снова деньги в мыслях раскидать стараюсь, а там и раскидывать-то нечего. Надо быстрее на работу устраиваться и жилье искать. Мне только на комнату в коммуналке хватит и то где-нибудь подальше от центра. Может, зря я в Москву поехала, надо было где-нибудь в провинции осесть. С другой стороны, в Москве людей больше, больше равнодушия. Никому нет ни до кого дела. А это именно то, что мне сейчас нужно, чтобы никто не трогал, пока сердечко скотчем заматываю и «Моментом» заклеиваю.

Прорыдав так почти сутки, я успокоилась немного, даже чая выпила из стеклянного бокала в металлическом подстаканнике и печеньку съела, мне с утра как-то нехорошо было, мутило ужасно, и голова кружилась, от голода, наверное.

К Москве, когда поезд подъезжал я уже почти и не плакала, так всхлипывала иногда и в окошко свой новый дом рассматривала. Тяжело сначала без моря, без гор, без братьев Ланских будет… Но я справлюсь, должна. Я теперь совсем-совсем взрослая, а если кто полезет с предложениями, с которыми к приличным девушкам не пристают, то метод на Лощенном опробован, и пусть я не приличная, но трогать себя никому не дам. Им бы дала, снова дала и трогать, и целовать, и… да, и ебать себя им тоже бы дала. Вот! Вот такая я неприличная! Берегись, Москва, к тебе девчушечка-вампушечка приехала!

На перрон выпархиваю почти счастливая, даже молодому человеку благодарно улыбаюсь, который помог с сумкой справиться.

И вдруг слышу:

– Нежная!

Оборачиваюсь. Миша и Гриша рядом стоят, с охапками разных цветов. Выглядят одновременно по-дурацки и мило. Ох, видать, колечко то очень ценное было, иначе зачем бы им сюда за мной приезжать. Прощения просить наверняка бесполезно, но я пробую, а сама снова реву. Их таких красивых, чуть взъерошенных вижу и реву, потому что на сердечке скотч с громким треском лопается и ленточками на асфальт падает, а клей тает, растекаясь лужицей у их ног. Я и сама таю, и лужицей по перрону разбрызгиваюсь, слезами горькими и капельками крови алыми, потому что мне ужасно больно их перед собой видеть и понимать, что колечко, пусть и дорогое, им куда ценнее меня. Ведь могли же попросить, чтобы я с ними осталась, могли хоть намекнуть, что я им нужна, пусть даже, как подстилка и никто. Я бы и на подстилку согласилась, лишь бы рядом с ними быть, по утрам между ними просыпаться и тепло их мощных идеальных тел на своей коже чувствовать, тереться о них и ластиться.

Вдруг понимаю, что колечко то с изумрудом было, я же такая расстроенная была, что вообще ничего не соображала, а камень, наверное, какой-нибудь ужасно ценный. Ой мне.

– Гриша, Миша, это изумруд, да? Он такой дорогой был? Простите меня, вы зря сюда ехали, я его еще в Адлере в скупку сдала, мне на билет деньги нужны были, но я верну, все-все верну, скажите сколько.

– Два изумруда, Машенька, – Михаил подходит ко мне ближе.

Мимо нас пассажиры бегут к выходу, чемоданы колесиками шуршат, таксисты предлагают отвезти, куда кто пожелает, а я от старшего Ланского глаз отвести не могу, какие еще два изумруда? Больше я ничего не брала.

– В колечки только один камень был, а больше я ничего не брала, – точно не брала, я, конечно, расстроенная была, но не до такой степени, чтобы не запомнить, что еще что-то украла.

– Эти два изумруда, которыми смотришь на меня сейчас, а с ними и сердце мое.

– И мое, – говорит Гриша и тоже ближе подходит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ничего не понимаю, неужели… неужели они за мной приехали? Но я же…

– Но я же никто, подстилка… и уходить могу, – шепчу слова, которые мне в память въелись.

– Кто тебе такую глупость сказал? – Хмурится Михаил.

– Ты, – отвечаю без запинки.

– Что, ты, блядь, сделал? – Рычит Гриша и поворачивается к брату, стебельки в его пальцах ломаться начинают и цветы падают на асфальт, устилая его разноцветным ковром.

– Тихо, Младший, – огрызается Михаил и смотрит только на меня, глаз не отрывая, гипнотизирует, как удав кролика, – Машенька, ты где про «подстилку», и «никто» услышала?

Краснею отчаянно, потому что придется признаться, что я подслушивала их разговор, но это лучше, чем если братья сейчас драться начнут.

– В тот вечер, когда вы вернулись с теми жуткими типами, которые меня потом похитили. Ты назвал, а Гриша согласился.

– Нежная! Маша! – Гавриил ко мне развернулся, в глазах темных паника плещется, – прости, Машенька, я дурной был, злой тогда, не понимал, как ты мне дорога и ему тоже, – Гриша кивает на брата, – ты нам очень дорога, солнышко, мы тебя любим.

И с надеждой мне в глаза смотрит.

– Очень любим, Машенька, – вторит брату Михаил, опускается на одно колено и кладет цветы к моим ногам, – выходи за нас замуж.

На нас уже оборачиваются, кто-то телефоны достает, снимать, кто-то улыбается, но неуверенно, потому что женихов двое, а я одна. Вот только я никак поверить не могу в то, что они говорят, как это замуж, как это любят? Они же никогда мне и повода не давали о таком размечтаться, а тут вдруг так сразу. Внутри такой кавардак творится. Надежда быстро сменяется страхом, что это какой-то розыгрыш, что сейчас Ланские рассмеются и убегут. Но Гриша тоже опускается передо мной на колено и цветы, еще остававшиеся в его руках, падают на перрон.

– Вы правда меня любите? – Робко улыбаюсь, все еще боясь поверить своему счастью, такого просто не бывает, когда вот так мечты сбываются.

– Любим, – говорит Гриша.

– Очень, – добавляет Миша.

– Оба? – Никак не укладывается у меня в голове.

– Оба, Машенька, оба, – улыбается Михаил, – замуж кто-то один возьмет, но жить вместе будем, и любить вместе будем, радовать тебя, на руках носить, чтобы ножками своими стройными ты только нас топтала, за то, что такими баранами были и счастье свое чуть не упустили. А мы не упустили, ведь, Машенька, успели его перехватить?

Они на меня с такой надеждой смотрят, что я теряюсь. И от предложения, что кто-то один замуж возьмет, но жить вместе будем, тоже теряюсь. Все это слишком похоже на сказку. И я вдруг очень ясно понимаю, что не хочу замуж. Я почти всю свою жизнь невестой проходила, о свадьбе мечтала. Матерью готовилась стать, борщи Эдику варить и пеленки детям гладить. О платье и фате мечтала, кольцах, клятвах. А сейчас не хочу, свободной быть хочу, чтобы в море бирюзовом голой купаться, чтобы у бассейна загорать, путешествовать поехать, я же сейчас первый раз из родного города упорхнула, трахаться, в конце концов, хочу.

– Нет, – отвечаю и головкой дергаю, – замуж я не хочу.

На лицах Ланских такое разочарование написано, в глазах отчаяние, тоска и грусть сразу, у них даже плечи опускаются и уголки губ, как у печальных смайликов.

– Я всю жизнь в невестах ходила, сейчас собой быть хочу, и чтобы вы рядом были, – продолжаю и улыбаюсь, – я тоже вас люблю, очень сильно.

Гриша вскакивает, меня на руки хватает и по перрону кружит, в губки впивается, щекой щетинистой о шейку трется и смешно, и щекотно, и дико приятно.

Вокруг радостные вскрики, вздохи, кто-то даже в ладоши хлопает. Правда, когда Гриша меня Мише с рук на руки передает и тот тоже меня целует, некоторые фыркают недовольно, еще бы, мы сейчас так нравственность с моралью нарушаем, что, мама дорогая, но нам все равно. Главное – мы друг друга любим и теперь мы вместе, но без колец, без свадьбы, без обязательств. Без платья белого глупого и фаты идиотской. Не нужны они нам, чтобы любить друг друга и, чтобы вместе быть, не нужны.

У меня есть Миша и Гриша, а я у них. Этого достаточно. Этого более чем достаточно, чтобы мне теперь от счастья плакать.

Общественность ласками и поцелуями мы еще минут пять смущаем, пока Гриша мне в шейку горячо не шепчет:

– Нежная, мы номер сняли в самом крутом отеле в городе с огромной кроватью.

– Хорошо, а то я всю дорогу не спала, плакала, – отвечаю ему и по груди поглаживаю.

– О нет, солнышко, сначала мы тебе покажем, что будет, если ты от нас вот так снова сбежишь, – говорит Миша и по моей спине кончиками пальцев проводит, – сначала я тебя выебу жестко и быстро, потом пока ты еще в оргазме бьешься – брат.

– Нет, – надуваю губки, капризничаю, теперь можно, – сначала вы меня вдвоем помоете, я грязная после поезда.

Гриша хмыкает мне в шею и языком по коже проводит:

– Кто ты, незнакомка, и где наша Маша?

Пожимаю плечами, мол, не знаю кто это.

Гавриил

Мы ей, конечно, пообещали, что сначала помоем, но обманули лапочку, каюсь. Едва в номер вошли, как единственное приготовление к ванной было, это что мы с нее одежду сорвали. И все. На кровать девочку забросили. Мишка на нее навалился и сразу по самые яйца ворвался, так солнышко наше выеб, что Нежная несколько минут в себя прийти не могла, лежала с разведенными бедрами, постанывая и глаза закатив. Я даже сразу не решился до нее дотронуться, такая она в этот момент разморенная и удовлетворенная была, пусть полакомиться оргазмом диким, я ее на другой манер любить буду. Когда Машенька в себя немного пришла, меня глазками поискала, а глазки-то у нашей Нежной с капелькой блядства стали. Не такие, как у проституток или профессиональных шалав, типа Алены, а ровно такие, чтобы мужик понимал, что девочка любит, когда ее ебут, тащится от этого дела, но ебать ее надо качественно, с фантазией, умением и смекалкой. Это мы с Мишкой умеем. Поэтому раздевался я неторопливо, внимательно наблюдая за Машенькой, а она за мной. Лежит, ножки вместе не сводит, дырочку свою заалевшую и влажную, блестящую, сладкую мне показывает, продолжения хочет, мало ей. Губки влажные пухлые язычком обводит, будто вкусного ждет, и на мой стояк огромный с трепетом смотрит. Хочет его.

Мишка в душ пошел, чтобы не мешать нам развлекаться. Потом мы солнышку вместе и рассвет, и закат устроим, но пока Машенька только моя.

– Гриша-а-а-а-а, – стонет нетерпеливо и снова по губкам язычком, ох, как же она заводит.

– Машенька, а какое волшебное слово? – хриплю и на кровать забираюсь, хватаю ее за лодыжки и заставляю ноги шире развести.

Нежная ресничками хлопает, на член с восторгом и трепетом смотрит, видно не до игрушек ей сейчас, одного хочет маленькая – змея моего одноглазого. Или как там член еще в романах женских любовных зовут? Стержень нефритовый? Ох, я сейчас на этом стержне так Машеньку покатаю, что глазки ее снова закатятся.

– Пожалуйста, Гриша-а-а-а, – и язычком по губкам.

Ох, Машенька, не надо так делать, а то я тебя сейчас в ротик так оттрахаю, что опять слезки покатятся, а я не хочу на твои слезки смотреть, сегодня я хочу твою улыбку с губ нежно-розовых, как лепестки шиповника, слизывать.

Строго хмурюсь и пальцем ей грожу. Ответ неверный.

Ресничками взмахивает, губки округляет, думает напряженно, но мешает сосредоточиться и задачку разгадать член упругий почти к лону прижатый, у самого входа ее дырочку дразнящий.

– Гриша-а-а-а-а, – стонет.

– Не капризничать! – Выговариваю ей, а сам того и гляди безо всяких игры ее отымею.

Губки надула, и вдруг глазки шире раскрыла.

– Гриша-а-а-а, пожалуйста, выеби меня, – и улыбнулась довольно, справилась. Умничка моя.

Больше не медлю и секунды, вхожу в нее, очень медленно на себя натягиваю, до упора. Упругая, узкая, принимает меня, ножки шире раскрывает и там, внутри вся раскрывается, нравится ей член в себе чувствовать. И я от ее кайфа кайфую, удовольствие это мы, как нарики иглу одну на двоих делим и как игла, оно опасное, заразное, ядовитое, потому что назад дороги нет. Сейчас в этом номере дорогущим мы с Мишкой Машу присваиваем. Каждый по-своему. Он рывком одним, как лекарство горькое, но необходимое. Я, растягивая акт как дозу. Но смысл один – наша она, без платья белого, колец и штампа в паспорте, окончательно и бесповоротно наша. Не отпустим больше никуда, и никаким Эдикам, Паскалям не отдадим.

Счастье просто быть внутри нее, двигаться осторожно, неторопливо, наблюдая, как Маша взмахивает золотистыми ресницами, раскрывая шире глаза, как горят ее радужки, обжигая изумрудной зеленью. Вхожу в нее очень медленно и очень глубоко, девочка выгибает спинку, втягивает судорожно воздух. Губки прикусила и от меня взгляд не отрывает. Пальчиками мне в плечи вцепилась и ноготочками впилась, глубоко, и я в ней глубоко, надавливаю сильнее, и Нежная стонет, протяжно, сладостно. Лежу между ее сахарных бедер, в классической, так сказать, позе. Урок первый.

Выхожу из нее и снова вхожу, медленно, растягивая ее, не вбиваюсь жестко и быстро, как Мишка, тот малышку оттрахал так, что кровать стонала с ней вместе. Пусть привыкает, пусть принимает. И лапочка, словно чувствует то же, что и я, бедрами мне навстречу двигает, подтверждая, что она моя.

Кончает Маша не так бурно, как с Мишкой. Ее оргазм со мной тягучий, как патока. Глубокий, как океан, и такой же обманчиво тихий.

Теперь можно и в душ, теперь можно и смыть с Нежной дурные воспоминания о том, что в городе родном остались.

Михаил

Брат лялечку нашу в ванную на руках заносит, я из-под душа вылезать не спешу. Она же просила ее помыть, теперь можно и желание исполнить. Разрываю одноразовую упаковку на губке и гель выдавливаю.

Гришка ее аккуратно ставит на ножки в кабинке и сам под воду фыркая, как пес, запрыгивает. Машенька тянется к шампуню.

– Волосы грязные после поезда, – смущенно ресничками взмахивает.

Ничего, в белокурые прядки ее я тоже с радостью лапы запущу, чтобы чистыми сделать и Нежную порадовать. Главное, что сама она больше ничего делать не будет, не позволим, все для нее исполним, будет она у нас, как принцесса без горошины, потому что где это видано, тело красивое таким варварством пытать. Холить ее будем, пальчики целовать, чтобы они шелковистыми оставались и по нашим членам нежно скользили.

Пока я лапочке пену на головке взбиваю, Гришка ее тщательно намыливает, бочка щекочет. Девочка вздрагивает, смеется. Мы как два раба при римской императрице, если бы рабы могли себе позволить императрицу не только выкупать, но и выебать. Хотя, может, и могли, они там в Древнем Риме, как только не чудили, красиво жили, молодцы. И мы так будем, не жить, а гореть для Машеньки нашей. Брат еще не знает, но домой мы пока не едем, я нам билеты до Эмиратов купил, а оттуда до Африки. Любит солнышко наше животных, дельфинов всяких, вот и свозим ее на сафари, пусть порадуется. Там и жирафы, бегемоты, львы, еще четвероногие какие-то, ей наверняка понравятся. А мы ее Бармалеями будем, злыми до секса и губок сладких.

Но это еще нескоро, через два денечка будет время и в столице с ней поразвлекаться, есть у меня одна идейка, как Нежную и прямо сейчас порадовать. Из ванной мы ее сразу на кровать несем, пока выход из номера программой нашего тура не предусмотрен. Полотенца идут на хрен. А мы с братом, переглянувшись понимающе, начинаем Машу ласкать, целовать, поглаживать, сосочки прикусывать, в губки впиваться вдвоем ей одного из нас уже мало. Но вместо того, чтобы снова трюки с двойным проникновением исполнять, мы ей другой фокус покажем. Гришка ей под попку подушку подкладывает, чтобы сподручнее было. Устраивается между ее ножек, а я сбоку ложусь, но головами встречаемся над ее нижними губками и начинаем раскрывать Машеньке, как хорошо и порочно с двумя взрослыми мужиками половую жизнь вести. То Гришка ее упругий бугорок язычком приласкает, пока я животик впалый целую, то я приобщусь, пока брат бедра ее губами изучает. Пару раз конфузились лбами сталкиваясь, но ничего, Машенька так стонала и выгибалась, что не заметила. А мы полыбились и к делу вернулись. Сладкая наша девочка и кончает сладко, выгибаясь постанывая.

Из номера до самого отлета не выходили, еду закажем, перекусим и снова трахать Нежную, и вдвоем и по очереди, пока солнышко наше не утомится и головку кому-нибудь из нас на плечо не уронит. Тогда не трогаем, ждем, когда проснется, поест, шампанского выпьет и снова кровать в траходром превращаем. Нам в дороге почти сутки по телу ее голому томится, хотя уже решил, что в самолете ее обязательно выебу.

Я, когда брату и Нежной свой план изложил, думал, что у меня уши лопнут от ее визга радостного. Даже в ладоши захлопала, ну и минет глубокий я заслужил, Гришка только хмыкнул и оставил меня наслаждаться, сам ушел куда-то. Брата долго не было и минетом у нас не закончилось, я Машеньку на полу животиком вниз разложил и в попку выебал, так у нас с ней в первый анальный раз было. Кончала она так же бурно, как и тогда. Очень наша девочка горячая.

Она так покорно и без стеснения нам отдается, что я порой забываю, какой Маша все-таки еще ребенок. В самолете ей все интересно, в аэропорту тоже, от предвкушения встречи с богатым животным миром она вся как на иголках. Вертится, крутится, елозит, с вопросами пристает.

Куда брат исчезал понятно стало уже в самолете, когда он наши колечки из кармана достал, оказывается, попросил Стефа доставку организовать, даже код от сейфа ему доверил.

Пусть без свадьбы и штампа, но от колечек Нежной не отвертеться, взяли ее ручки в свои лапы и украсили пальчики безымянные. Я левый, Гришка – правый. Теперь точно все. Или нет? Брат еще коробочку достает из кармана, раскрывает и Маша взвизгивает, там на черном бархате дельфин платиновый лежит, бриллиантами усыпанный.

Вот теперь можно и расслабиться, теперь точно все. Медовый месяц нас ждет, событий и оргазмов полный.

Эпилог

Маша

– Хочу, – надуваю губки.

Вижу, что братья недовольны. Миша мне сейчас целую лекцию о вреде бургеров прочел, он-то может и прав, но его сын у меня в животе с отцом крайне несогласен. У меня аж слюнки текут, когда думаю о сочном, жирном, безусловно, вредном бургере. И малыш пинком не то по почкам, не то мочевому пузырю, подтверждает, что сегодня на обед мы хотим вредной вкусной пищи.

Гриша тоже собирается мне про правильное питание лекцию прочитать.

– Нет! Хочу бургер! Значит, буду бургер! На фиг ваши салаты и мясо на пару. Сами, как кролики питайтесь!

Уговаривали меня родить, вот получайте теперь капризную, неповоротливую и толстую Машу. Ладно, не толстую - пузатенькую, потому что восьмой месяц уже дохаживаю.

Четыре года пролетело с тех пор, как мы вместе, а они так и не поняли еще, что в наших отношениях я главная, хоть члены и у них между ног болтаются. Гриша хочет, чтобы я после родов через годик еще и ему малыша подарила, но я не готова. Лет через пять – другое дело. Так, токсикоз измучил, что в дрожь бросает, как подумаю. Хочет раньше, пусть сам рожает. Вот!

– Ладно, ну хоть ресторан давай нормальный выберем, а не эту закусочную, – Михаил сдается.

– Нет, хочу в этой, и бо-о-о-о-ольшую колу, – тяжело опускаюсь на обшарпанный диванчик. День бродили по огромному торговому центру, выбирая мне подходящие брюки, хочется же не только чтобы живот, растущий, не жало, но и красиво было, сексуально.

Гриша падает на диван рядом со мной и кидает пакеты с покупками на свободное место. Да, кроме брюк, мы мне еще шубку-трапецию из шиншиллы купили. Малышу много набрали, я в детском магазине просто тормоза потеряла, нахватала и ползунки, и одеяльца, и ботиночки, и игрушки. Какие-то вещи наверняка даже не используем ни разу, но Остапа несло. Каюсь.

Дяде Володе подарки купили. Он не сразу принял мой выбор, но потом сказал, что раз я счастлива, то какое право он имеет мне мешать и все-таки благословил скрепя сердце наш союз. Сейчас они с братьями почти не рычат друг на друга при встрече, иногда даже говорят о чем-то нейтральном вроде футбола.

Фудкорт посреди буднего рабочего дня пустовал и я уминала бургер, не заботясь о том, как со стороны выгляжу, кетчуп и майонез по подбородку размазались, по пальцам стекают. Пусть. Мне вкусно. Братья, кстати, фыркать-то фыркали, а сами уминают вредные булки с не меньшим удовольствием.

Я свой первой смолотила, и такое ощущение, что еще хочу, так и осталась голодная. Сложила ручки на животе, сижу, как жабка недовольная, жду, когда братья доедят и за добавкой их отправить можно будет.

Пока жду, по залу взглядом провожу, посетителей торгового центра рассматриваю и чуть не вскрикиваю от удивления. В тощем парнишке, убирающим мусор со столов, узнаю Эдика. Он почти не изменился за эти годы, даже презрительно сложенные тонкие губы на месте, хоть и уборщиком работает. И складка недовольная между бровей. Он тоже меня замечает и узнает, но в глазах его не радость от встречи или хотя бы удивление, а злость какая-то. Он очень внимательно рассматривает мой живот и Ланских, братья его не замечают пока, едой увлеклись.

Но я прям читаю на его какой-то мышиной трусливой мордочке это пугавшее меня раньше до тряски презрение, а потом он очень громко, так что всему фудкорту слышно и люди оборачиваться начинают, говорит:

– Мария, ты шлюха!

Ланские жевать перестают и быстро находят источник этого неприятного сообщения, я, прямо, вижу, как они Эдика сейчас по полу размажут, что его самого убирать потребуется.

Но удерживаю их за руки, нечего о такое недоразумение мараться, и как только я его любить могла? Даже стыдно становится за свои к нему чувства. Но вскидываю гордо подбородок и так же громко, как мой бывший жених говорю:

– Не шлюха, Эдик, а самая настоящая блядь!

По залу раздаются смешки, даже Миша и Гриша посмеиваются, уже не злятся. Эдик весь краснеет и теперь его самого трясет от бессильной злости.

– Мальчик, убери! – Окликает его бабулечка интеллигентного вида с внучком и тычет пальцем на лужу, растекающуюся за столиком, который занять хотела, она, очевидно, представление пропустила и не замечает, что из «мальчика» сейчас бесы вырываться начнут.

С «мальчика» посетителей просто рвет. Хохот такой, что оборачиваться начинают даже те, кто все пропустил.

Эдик пулей убегает куда-то в подсобное помещение. Да, вот так неприятно разочаровываться в первой любви, мне не весело, а грустно, не могу смеяться вместе со всеми, мне его даже жалко.

Вдруг вспоминаю, что он, вообще-то гений компьютерный, так чего уборщиком прозябает?

Само собой братьев спрашиваю.

Они переглядываются и в очередной раз мне глаза на жениха бывшего раскрывают, что обман все это, мозги он мне пудрил, потерять боялся. Я думала, что он программкой какой хитрой деньги у них украл, а оказалось все просто до безобразия. У Ланских тетя Зина горничной работала, узнала, где сейф, код подсмотрела, а потом и надо было всего, что сына в дом пустить не в свою смену, чтобы подозрений не вызвать.

– Расстроилась? – Миша закинул покупки в багажник, Гриша ему помог, сейчас в отель вернемся, а завтра домой. Так-то мы в клинику на осмотр приезжали, теперь уже только к родам снова в Москву вернемся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Нет, – отвечаю и живот поглаживаю, бургер еще один мне так и не купили из-за произошедшего, – я все еще есть хочу, бургер хочу.

– Машунь, давай только не здесь, – Миша уже ключи достает.

– Красиво ты его срезала, Нежная, – Гриша передо мной дверцу открывает и помогает на заднее сиденье забраться.

С парковки выезжаем в ясный летний день.

– Спасибо вам, – смотрю на них очень серьезно, чтобы поняли: я от всего сердца сейчас говорю, – если бы не вы, я бы с ним так и осталась. Я вас очень сильно люблю.

Конец