Исповедь демона aka Порно исповедь

“The night can become evil / or it can become pure.”

(«Ночь может стать злом — или стать чистой. »)

— Atsushi Sakurai

________________________________________

Сцена I. «Алтарь комет»

(Исповедь демона)

Под небом, пылающим удалёнными углями,

мы ступаем босиком по чёрным дубовым доскам зальной камеры.

Каждый шаг — как удар пульса.

Каждый вдох — нить, затягиваемая всё туже,

заплетённая вокруг желания, слишком священного для дневного света.

Из окон, обрамлённых чёрным бархатом, доносится далёкий звук волн.

Он катится, как тяжелое дыхание великана, шепчет:

«Смотри, ты уже не на земле…»

Луна выступает, в роли застенчивой куртизанки,

дрожит дрожью серебра на полу,

и кажется — сама Ночь держит свечу.

Хрустальные кубки с вином мерцают, будто звёздный свет, упавший в кровь.

Свечи не просто горят — они шепчут, языками пламени дотрагиваясь до камня,

словно сами стены ждали этого ритуала.

В воздухе — амбра. Горькая, влажная, неприличная.

Словно каждая капля желания испарилась и стала частью этого воздуха.

Нас — трое.

Как богиня триединства – Геката. Чистый хаос - триады,

но ни один из нас не помнит прежних жизней.

Луна отводит глаза,

; прячет лик за саваном облака,

;— чтобы Ночь могла стать…

evil?

или; pure?

Мы — путники, лишь отблески изменчивых Теней.

Инструменты, натянутые на невидимой ладони,

и никто из нас не помнит, кем был до этой грандиозной игры.

Он — воплощение власти и стати.

Его волосы — цвета золота погасшей звезды,

взгляд не на неё, а внутрь, словно ясновидец или черный маг, что крадёт её дыхание, не спрашивая о разрешении.

Другая — красная ведьма. Пламя и похоть, его соратница и тень.

Она лишь тонко усмехается, смакуя дрожь на шее, словно мёд на израненной коже.

В её голосе — лёгкость, но и боль:

— «Ты ведь знаешь, ты уже принадлежишь.

Мы лишь открываем дверь… портал в иные измерения».

А она — белокурый миф, прижатый к ведьминым ладоням: бледная, хрупкая, как изморозь.

Кремовая кожа. Голубые глаза — как небо перед грозой.

Губы, стремящиеся не к взгляду,

а к собственному распаду.

Губы ее дрожат — ей страшно, но в этом страхе есть зов.

Они — последняя граница между тем, кем она была, и тем, кем станет.

— «Выберите, кто будет богом сегодня», — шепчет она, касаясь краешка хрусталя тонким пальцем.

Он тут же отвечает, не колеблясь:

— «Если ты просишь — ты уже знаешь ответ».

И властно целует её чувственные губы.

Луна задерживает дыхание,

исчезает в облаках храня свое мнимое благочестие.

Сцена II. “Прах лилий”

— ритуал и подчинение.

Небо за бархатным занавесом грохочет беззвучно, с

ловно сердце, ударившееся о ребра мира.

Я первым вхожу — запах амбры тянется следом змеиным шлейфом.

Она - белокурая лилия, колышущаяся от дыхания свеч.

На коже — дрожь жемчужинок пота; на губах — несказанное слово.

Она уже нас ожидает.

Как причастие до рассветной мессы,

на коленях, в золотых кудрях —

распущенных, как корни древнего заклинания.

А её глаза…

в них целое небо.

Не синева — а распятие между мольбой и предвкушением,

как звёзды, осознавшие, что их свет будет разобран на куски.

В ней — лилия. Белая.

Ещё не распустившаяся.

Девственная, как первый снег.

Но во взгляде — желание быть сорванной.

Быть наказаной но красиво,

быть сломленной и со вкусом

Кубок дрожит в её руках.

Страх? Нет.

Зов.

Это — жажда, это первородынй голод.

Желанеи быть принесённой в добровольную жертву.

Забыть «я». Свое имя. Забыть обо всем.

Её страх — запах льна, свежего, горького.

Но уже растворяется в аромате Его тела:

сандал. кожа. дым. и нечестивость.

Как если бы грех стал одеколоном.

А его вкус… ваниль, расплавленная на лезвии желания.

Я беру её нежно за запястья,

Я ломаю ее медленно, смакуя — подчиняю ее волю.

Повязываю их чёрной бархатной лентой.

Всё — ритуал, инициация

Она финальный штрих последняя строчка в Книге Теней.

Её дыхание учащается, сердцебиение отбивает свой такт

и она — уже не просто женщина.

Она — наш собственный музыкальный инструмент.

Музыкальный. Резонирующий. Струны натянуты.

А мы с Ведьмой — играем сегодня дуэтом.

Композиторы боли, дирижёры экстаза.

Ведьма наклоняется,

целует спину — медленно, вдоль позвоночника,

там, где душа прячется под кожей,

как первородный грех вкус воспоминаний.

— «Боишься? »

Слеза дрожит, но не падает.

Она кивает. Это не страх — это просьба.

Я тяну чёрную ленту, словно рябь времени,

перевязываю запястья — и всё замирает.

Лилия делает вдох… и ломается:

горло издаёт судорожное «нет…».

И в тот миг глаза вспыхивают —

я вижу там пламя оголённого протеста,

острое, как нож из кварца.

Ведьма смеётся — звук шелестит своей кожанной плетью.

Один шаг, и её губы накрывают пылающие уста лилии.

Поцелуй длится ровно столько,

чтобы огонь превратился в тёплый воск.

Когда они размыкаются, на языке —

горечь греха, сладость капитуляции.

— «Доверься. Ночь может стать чистой,

если ты позволишь ей обжечься. »

Шёпот входит ей в ухо, как тонкая игла под кожу.

Я поднимаю кубок багрового вина.

Рубин вспыхивает светом кометы — evil или pure?

Капля падает на язык лилии,

и она закрывает глаза —

внутри ещё тлеет искра бунта,

но пламенеет уже во имя нашего культа.

Плеть времени снова двинулась.

Я склоняюсь к её уху:

Шепчу голосом дьявола искусителя:

— «Ты родилась, чтобы служить - мне

А сейчас — ты узнаешь имя своего бога».

Она склоняет в почтении голову —

не от страха,

а от священного сладострастия быть сломленной красиво.

Как влажный лепесток на ветру,

что сам подставляет себя буре.

Она знает предчувствует

ночь неспешно идёт.

И с ней — не сон,

а первый, настоящий оргазм

её истинной сущности

еще не начинался,

но у нее уже есть вкус его предвкушения.

________________________________________

Сцена III.“Пока она не заплачет звёздными слезами”

Я заставил её долго ждать.

Не просто ожидать — томиться,

как свеча, которой не позволено загореться.

В тишине, наполненной только звуком капель —

вино стекало по её внутренней части бедра,

а она не смела двинуться - ни шелохнутся.

Ведь она знала: это уже не просто игра.

Это — литургия, где она алтарь и жертва,- одновременно.

И я — тот, кто освящает её священную боль.

А ведьма — словно зеркало, прозрачная тень, отражение

Вечный огонь,

и она улыбается, когда мы дрожим.

Она сидела в ванне из красного стекла,

а жидкость, обволакивавшая её тело,

пахла гранатами, вином и последним вздохом невинности.

Глаза закрыты, губы приоткрыты,

на коже — мурашки.

Но совсем не от холода.

От ожидания, которое медленно сводит с ума.

Я смотрел, как её грудь поднимается,

как она ждёт, как призывны ее чувственные губы.

Терпеливое ожиидание когда же

я снова начну её сладко пытать.

Мои пальцы обмакнуты в мёд,

я провожу ими по её шее,

оставляя следы, которые потом слижет она сама —

по своему желанию.

Каждое мое прикосновение — это обещание,

и одновременно отказ.

След остаётся, тонким белесым шрамом

на чувствительной коже

Я склоняюсь к её уху,

и голос мой — не просто звук,

а шелест плети по бархату,

приказ, замаскированный в ласку.

Я сладко, медленно шепчу,

каждое слово — капля яда с привкусом меда:

— «Скажи мне, чего ты хочешь?

и я подарю тебе это. »

Пауза.

Дрожь.

Её глаза открываются — лазурь перед бурей.

В них всё ещё цветок…

но уже согнутый,

вынужденный склониться под моим ветром.

— «Быть сорванной…» — выдыхает она.

Я улыбаюсь.

Как Господин, что знает, для некоторых особ

подчинение может быть самым чистым блаженством.

Пальцы ложатся ей на подбородок,

нежно, но властно.

Я поднимаю её красивое лицо,

чтобы она смотрела только на меня.

— «Скажи это ещё раз, милая. »

Голос — не вопрос, а приговор в шелке.

— «Скажи это мне… ну же»

И она подчиняется.

С дрожью, с трепетом, с благодарностью.

Мои губы касаются её уха,

и я чувствую, как её спина выгибается под этим шёпотом:

— «Тогда позволь мне — сделать это медленно... »

Ведьма в тени — она держит черную свечу,

капает горячий воск на стеклянный край ванны.

Она лениво наблюдает как я  склоняюсь над этой хрупкой святыней,

целую её запястье — там, где бьются вены.

Там, где кровь кричит: принадлежи только мне.

Я вкладываю ей в рот виноградину —

и не даю проглотить.

Это пауза, момент, когда весь мир перестаёт существовать.

есть только мы.

Трое демонов с венами, полными жара,

и одна душа,

готовая быть выпитой до дна последней капли.

Она искренне плачет.

Но эти слёзы — не потому, что больно

Они — будто маленькие звёзды, золотые, текут по её щекам,

как благословение в изгнании.

Я ловлю каждую ее слезинку своим ртом.

Как древний жрец — дождь из глаз белокурой богини.

Я говорю: будто произношу древнее заклинание:

— «Ты делаешь это так... преданно.

Скоро ты не сможешь вспомнить, кем ты была до нас. »

Сцена IV. “отражения зеркал”

Белокурый ангел с смотрит на меня как на статую древнего бога

Она готова, идти дальше чем нужно. Только я сдерживаю этот порыв.

Из добровольной воли к тотальному растворению.

Комната огромная в ароматах экхотических цветов и пряностей

Просторная, как обитель древних великанов.

Вся в зеркалах, отражениях и бликах.

Каждая поверхность ловит тёплый свет свечей,

как дыхание ловит стон.

Тени множатся, искривляясь оттенками.

Зеркала вибрируют, искрятся, пульсируют.

Она видит себя в сотнях лиц,

но в каждом — только нас.

Я — позади.

Ведьма — спереди.

Она — между.

Как слово между сладких губ.

Как тело между сокровенными желаниями.

Капля воска падает на её лопатку.

Она замирает…  шшш дитя - calm down...

а потом — она не выдерживает тока выгибается

словно прося еще раз повторить эту пытку.

Безмолвно, благоговейно —

как будто её душа

хочет вырваться,

но знает:

свобода — это служение.

Я обмакиваю палец в чёрную краску.

Пишу на её спине, медленно, буква за буквой:

“M E A C U L P A”

— «Твоя вина? » — спрашивает ведьма,

в голосе которой — нектар с привкусом яда и крови.

— «Моя радость», — отвечаю я

и касаюсь её между лопатками —

там, где восковая боль

стала знаком принадлежности.

Магической печатью - сигилой

Она не говорит, нет сил на слова

Она только стонет.

Томно, глухо, на вкус как грешное вино и искушение.

Она вытянулась, как строка из книги теней.

Ведьма проводит пламенем свечи по её бедру —

огонь ближе, чем страх,

но всё ещё дальше, чем облегчение.

Я касаюсь её нежно шеи —

и она шепчет, голос сломлен и предан:

— «Сделайте меня вашей…»

Я тебе обещаю.

На её животе появляется вторая надпись:

“SERVITIUM EST LUX”

Служение — это свет.

Она снова млко дрожит.

И в этой дрожи — вся истина.

Сцена V. “Stellam Tenere” — удержать звезду

________________________________________

Она уже не различает, где её тело, а где наша только воля.

Лежит на холодном зеркальном полу,

обнажённая как первородная юная Ева

Как имя бога до того, как его впервые произнесли.

Над ней — свечи,

вокруг неё — мы, доминация, сила, власть, присутствие.

а внутри неё — учащенный пульс, и сердцебиение

и мой властный голос который не даёт ей забыться.

— «Прошу…» — её голос как дрожь на тонкой хрустальной нити,

растянутый между “сейчас” и “ещё нельзя”.

Я обвожу пальцем её бедро,

так медленно, что даже дыхание замедляется.

Затем нависаю над ней, мрачным демоном похоти

и сквозь сандаловую тьму и воск

произношу:

— «Ты чувствуешь это? Это не край.

Это только эхо. » медленно глубоко погружаюсь

в нее в глубины космоса- но все же еще не в полную силу

даря лишь намеки на близость.

У нее судороги тело сводит отчаянно сладко и больно

Стон — хриплый, умоляющий, сладкий - просящий

И я улыбаюсь, улыбкой демона саркастично,

но все же где-то понимающий.

Ведь чем ближе к взрыву — тем слаще эта задержка.

Это для нее это сладкая пытка, но она умоляет продлить

её мучение снова и снова.

Ведьма склонилась с другой стороны,

провела ногтем по внутренней стороне её запястья —

она делает это, не глядя на неё,

Она смотрит только на меня, в глаза не отрываясь.

И я тянусь, целую ведьму в чувственные губы,

медленно, с тягучей нежностью и лаской.

Так, чтобы она — внизу — чувствовала это своим дыханием,

не касанием.

Словно мы целуем её через друг друга,

на расстоянии не прикасаясь.

— «Я не знаю, кому я больше принадлежу…» — выдыхает юная жертва - жрица боли

— «А ты думала, у тебя есть выбор? »

— шепчет вкрадчиво ведьма,

и снова капает обжигающий воск бесцеремонной капелью —

на грудь, на подреберье, ближе, ближе…

но никогда туда, где она умоляет мысленно в своих прошениях.

Я держу её подбородок в тонких и холодных пальцах.

— «Ты должна заслужить это.

Ты должна… удержать звезду.

Без крика. Без мольбы.

Только внутренний трепет. »

Она слабо кивает головой,

Соленые слезы скатываются по щеке,

но не от боли, а от предвкушения ее.

Это — трещина в телесной эфемерной оболочке.

Первый знак, что душа готова выскользнуть.

Неосознанно выйти из тела, путешествие в осознанных снах.

Я слегка прикасаюсь к её животу ладонью.

Держу, ловлю ритмы ее сердца.

Не двигаюсь, я будто ледяной обрыв и айсберг

Просто заставляю ее чувствовать,

все прелести эмоционального перегруза.

— «Сколько ты сможешь так – милое дитя?

Когда сама станешь на колени и прося о милосердии? »

Ее тело дало ответ за нее оно змеей извивается,

словно внутри неё пламенный свет разрывает плоть изнутри.

Но нет, еще слишком рано.

Я тебе не позволю.

Ты не получишь желаемое слишком просто.

Мы — двое с ведьмой, едины, но все же каждый сам по себе

— голос ведьмы нежный яд на острие ножа, ее слово

Белокурая же воплощение чистоты белой лилии

— наше дыхание, сдержанное

до последнего сладкого вздоха

Умоляй дитя стой на коленях о милости, о поцелуе 

Разлейся космической звёздной пылью

на наших губах.

Мой голос, для тебя это закон он власть и постулат.

Она дрожит, и смущена

Как новая луна перед новолунием

И всё же — она теперь совсем иная.

Словно каждый раз, когда её тело склоняется —

её душа приподнимается, распахивается,

как занавес перед кульминацией чёрной мессы и

Тайного ритуала.

Латекс возвращён, снова в моду:

плотно облегающий, и соблазняющий –

Приятно прилипает к коже,

обтягивая соблазнительные формы.

Он блестит, натертый воском похоти

и гуталином страсти

Словно как мокрая ночь,

как тайная чья-то греховная мысль,

Ведьма одета в чёрное, сверкающее, узкий корсет, шипы

весь её силуэт — угроза и услада одновременно,

она черная роза,

последнее утешение умирающему.

и голос её —

тонкий как кожаная плеть звон / хлыст:

— «Теперь ты — наша собственность, детка…

И он войдёт в тебя, как огонь в ладан.

Ты не умолять будешь — а взывать к небесам

Ты не попросишь — ты поклонишься. » 

Проблема только что тебя услышат лишь ночные демоны,

Ибо бог давно глух или он находится официально в коме.

Я, медленно не спеша и смакуя каждое мнгновение

Подхожу к ней.

Мои шаги звучат, как удары сердца огромной вселенной.

Она — на алтаре страсти , как запретный, ароматный фрукт,

и ее красивое тело блестит: переливаясь искрами и бликами

от воска, пота, желания, в воздухе пахнет корица, секс и ладаны.

Я медленно провожу пальцами по внутренней стороне латекса —

по её бедру, туда, где ткань тоньше страха.

Она не смеет выдохнуть громко — лишь стонет

ведь каждый звук — это ещё один удар по ней самой,

будто кожаной плеткой – оголенный стыд на бледной коже.

— «Ты готова? » — спрашиваю я мой голос чуть хрипл и властен,

не потому, что жду ее согласия,

а потому, что хочу услышать,

как её голос дрожит от предвкушения,

и как она сломается под моим натиском.

— «Пожалуйста... » —

и в этом слове — столько боли,

столько надежды,

что я, как истинный демон,

должен замедлить, растянуть предвкушение

я обязан сделать это красиво.

Я вхожу в неё уже интенсивней и в ритме - на грани грубости.

С кровавой вензелем подписью — ты моя теперь навеки.

наваливаясь всей тяжестью греха всем своим телом,

а всем, чем я есть:

властью, ожиданием, жестоким утешением,

Поцелуем как причастием.

И в этот миг она взрывается, тончайшим звоном колоколов

Как сверхновая, своей звёздной пылью

Как звезда, что не может больше держать свой свет.

Её крик —  это звериный рык первородный и дикий,

это — зов богам, самым древним и забытым всеми

стон, как последняя строка на алтарной книге теней.

Ведьма целует её влажные губы,

вбирая в себя её последний остаток стыда,

а я наклоняюсь и тихо шепчу: ей интимно на ухо

— «Теперь ты — часть нас.

Теперь ты — не плоть.

Ты — легенда,

рассказанное предание. »

Сцена VII. “Ночь, что пьёт себя как дорогое и старое вино”

Она будто — на привязи из жемчуга.

Каждая бусина — это ее замерший стон,

воспоминание о прошлом,

что мы методично вытравляем,

словно кислотой из священного сосуда.

Мы с ведьмой в унисон приказываем:

— «Забудь, кем ты была в прошлом –

теперь это не имеет никакого значения

Забудь своё собственное данное при рождении имя.

Мы дадим тебе новое – истину что хранится внутри твоего лона.

Ты — тело между приказом и благословением. »

Мы твои истинные боги и наша плеть твой закон.

Луна снаружи полнится,

как чаша на перу у дьявола,

её свет — алебастровый, пульсирующий,

размывает контуры,

и всё становится сюрреалистичным:

тела текут, словно воск,

границы стираются, улетучиваются как розовый дым

а её разум тонет в эротическом бреду,

в бездонной бездне - сон во сне кто знает?

словно упавший виночерпий в ванне с мёдом и сладким пьянящим вином.

Я теперь занят своей соблазнительной ведьмой.

Мы — два пламени, что не гаснут,

А танцуют вечный неугасимый танец безумной страсти и любви

Облизываем друг друга прикосновениями и угрозами, тончайшими намеками

Двойными смыслами, и томными вздохами.

Она сладко так смеётся, когда я веду по её спине кнутом,

и вздыхает, когда тот же след одариваю поцелуем – после.

Боль и пряник - жало и шёпот.

Она наслаждается, тем что происходит,

ей нравится быть на плахе, на грани

а белая Лилия наша смотрит — с завистью, с молитвой на губах,

с одержимой преданностью.

Прошло уже много часов.

Время потеряло всякий смысл,

как и слова, что звучали в этой комнате.

Её тело свело судорогой от оттенков наслаждения,

и всё, что осталось — это дрожь, сладость и ничего более.

Луна снова стала круглой и кроваво - красной.

Как свежий шрам на небесах.

Как наш финальный штрих или печать.

Ведьма лежит, полуобнажённая, истома, утомление.

её латекс расклёпан, растрёпан,

красные волосы стали мокрые и прилипли к бледной коже

Ее дыхание тяжелое , немного истощенное

Полные губы потрескались от священных поцелуев, больно, сладко

но в глазах — сверкает звёздные просторы мистические таинства ,

Темная Лилит  во всей красе и темной ипостаси

сотворенная кем то заново из плоти и крови.

Я утомленно обнимаю их обеих.

Трое — в одном тумане из шелка грез, пота, стонов

и свечного дыма.

Запах: сандал, соль и утомлённое молоко греха.

Они мирно засыпают,

одна на моей груди,

другая у бедра,

а я смотрю задумчиво на красную и страстную луну

и размышляю, хитро улыбаясь:

— «Что ж.… до следующего заклинания. »

Final Whisper — Последний Шепот:

Может быть, это был сон во сне...

Или фантазия, созданная кем-то для нас —

Сюрреалистическое заклинание, высеченное из тени и дыхания.

Но, если это и так, пусть оно останется нетронутым —

Просто отпустите свои мысли в небеса, пусть горят, как кометы.