Белый лис и снежная роза

Глава 1. Воспоминания под холодным небом

Мне было шесть, когда моя жизнь изменилась навсегда. Помню, как светлое утро вдруг стало тяжёлым, будто небо рухнуло на землю, и снег — такой белый и чистый — пропитался кровью. До войны наша семья жила спокойно. Обычная крестьянская жизнь: дни начинались с рассвета и заканчивались с закатом, полные работы, но в ней всегда находилось место для тепла, смеха и любви.

Мы жили на окраине, у самого леса, где отец иногда охотился, а мама собирала травы. Наш дом был маленький, но уютный. Я любила сидеть у очага, смотреть, как мама готовит ужин, а папа что-то чинит или рассказывает истории о далёких землях. Я помню их смех, их голоса и… запах. Мамины руки всегда пахли лавровым листом, а от папы веяло дымком от костра.

Но всё это унеслось в одно мгновение.

Тот день я запомнила до мельчайших деталей. Утром мама надела на меня тёплый шарф, заверила, что ничего страшного не случится, и отправила играть в сарай. Слышались крики соседей — что-то обсуждали, наверное, снова слухи о нападениях. Я тогда не понимала, что эти слухи уже стали реальностью.

Позже я услышала шум — топот, лай, вопли. Всё будто смешалось в единый ужасный гул. Я выглянула в щель между досками сарая и увидела их — огромных, белоснежных и рыжих зверей, чьи глаза горели ярче солнца. Оборотни. Они ворвались в нашу деревню с такой яростью, что казалось, даже земля трясётся от их шагов.

Я видела, как папа схватил вилы и побежал защищать маму и меня. Как мама прикрыла лицо руками, крича что-то мне, но я уже не слышала её слов. Один из оборотней — белый, с окровавленными клыками — прыгнул на папу. Я зажмурилась, чтобы не видеть, что случилось дальше, но их крики ещё долго звенели у меня в ушах.

Я спряталась в углу сарая, дрожа от страха, обняв старого петуха, который почему-то сидел со мной тихо, словно понимал, что любой шум может нас выдать. Они искали меня. Я слышала, как один из них подошёл к сараю, как его когти скребли по доскам. Но запах животных, навоза и сена сбил мой собственный. Они ушли.

После этого всё было как в тумане. Деревня горела. Звери исчезли так же внезапно, как и появились, а я, босая, выбежала из сарая и наткнулась на трупы. Соседи, родители, даже дети — все лежали в крови. Меня нашла тётя. Она приехала на телеге с дядей, собирая выживших. Мы ехали через развалины деревни, и в голове у меня стучал один вопрос: почему я осталась жива?

Но тогда меня ещё ждало осознание, что спасение — не всегда облегчение.

Тётя взяла меня к себе не по доброте душевной, а скорее из чувства долга. В её доме я с самого начала чувствовала себя чужой. Уже в восемь лет я начала работать: таскать воду из колодца, чистить курятник, готовить еду. Всё это было не помощью по дому, а обязанностями. Если я уставала или не справлялась — были упрёки, а иногда и ремень.

Дядя никогда не вмешивался. Его глаза говорили: «Это не моё дело». А дети тёти — мои двоюродные брат и сестра — только издевались. Они называли меня «оборванкой», «сиротой», иногда запирали в амбаре, смеясь, что я боюсь темноты.

Я часто лежала ночами, сжимая в руках маленький крестик, который успела взять с собой из родного дома. Он был единственной памятью о родителях. Я молилась, чтобы всё это оказалось сном. Но наутро я снова просыпалась — и слышала голос тёти, зовущей меня выгонять скот или мыть полы.

Я научилась терпеть. Научилась прятать слёзы. Но сердце моё стало холодным, как зимний ветер. Иногда мне казалось, что я сама превращаюсь в снежную глыбу, которую уже никогда не согреть.

Однако, несмотря на все трудности, где-то глубоко внутри оставалась крошечная искра. Надежда. Что однажды всё это закончится. Что я смогу снова почувствовать себя живой.

Мне двадцать. Говорят, это самый прекрасный возраст для девушки, когда жизнь только начинает расцветать, а впереди — всё. Но для меня это просто череда одинаковых дней. Всё так же просыпаюсь с рассветом, всё так же слышу, как тётя кричит из кухни, требуя принести воду или подоить корову. Всё так же убираю, готовлю, стираю — как делала в восемь лет. Только руки стали грубее, кожа покрыта мелкими шрамами от ножа и кипятка, а спина всё чаще ноет от тяжёлого труда.

Иногда, стоя у окна на холодной тёткиной кухне, я смотрю, как снег падает мягкими хлопьями на землю. Белый, чистый — будто другой мир накрывает наш грязный, серый. В такие минуты я позволяю себе мечтать.

Я представляю, как у меня мог бы быть дом. Маленький, но свой. Тепло очага, запах хлеба, который я пеку для своей семьи. Любящий муж, который смотрит на меня, как когда-то отец смотрел на маму. Дети, которые бегают вокруг, смеются, потом прижимаются ко мне, зовя мамой.

Эти мечты такие сладкие, что на мгновение я забываю, кто я и где. Но потом голос тёти — грубый, резкий — возвращает меня к реальности. «Что стоишь как истукан? Работы нет?» — и мечты разбиваются, как тонкий лёд под сапогом.

Кто я? Сирота. Бесприданница. Никому не нужная девчонка, живущая на милости своей тётки. В нашей деревне все знают, кто я. «Сиротка», — так они меня называют. Кто-то — с жалостью, кто-то — с равнодушием, а кто-то — с насмешкой.

У меня нет настоящих друзей. Есть лишь знакомые девушки, которые иногда зовут меня на посиделки. Но их доброта кажется натянутой. В их взглядах — жалость: «Бедняжка, у неё ничего нет и не будет». Иногда они говорят, что я красивая, и мне надо выйти замуж. Но кому нужна девушка без приданого? Мужчины, которые ко мне приближаются, быстро отходят, стоит им узнать, что за мной нет ни земли, ни скота, ни денег.

Однажды, на ярмарке, подруга шутливо толкнула меня локтем, показывая на парня из соседней деревни:

— Вот он хороший, смотри, как на тебя смотрит!

Я посмотрела. И правда, смотрел. Но стоило ему услышать, как другая девушка вполголоса сказала: «Да это же сиротка от Дагмар, у неё ничего нет», — он отвернулся, будто я была пустым местом.

Иногда мне кажется, что я живу не наяву, а в каком-то сне, где всё вокруг движется, развивается, а я будто закована в цепи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я часто думаю о родителях. О том, что они сказали бы мне, будь они живы. Мама обняла бы и сказала: «Ты справишься». Папа, может, отдал бы мне свою охотничью флягу и сказал: «Не сдавайся, Роуз. Ты сильная».

Но их нет. Я осталась. И иногда становится так горько, что едва могу дышать.

Однажды ночью, когда все спали, я вышла на улицу. Снег был пушистым, холодным, но я всё равно встала босиком на землю. Смотрела на звёзды, которые сверкали на небе, и пыталась найти в них ответы. Почему я выжила? Зачем?

В ответ — только тишина. Но внутри что-то сжалось. Я осознала: несмотря на всё, я ещё жива. И где-то в глубине души мелькнула мысль — может, это ещё не конец?

Только одна звезда упала с неба, оставив за собой серебристый след. Я загадала желание, как в детстве. Попросила, чтобы мой мир изменился. Чтобы холод рассеялся. Чтобы внутри зажглось тепло.

Я не знала, что моё желание уже начало сбываться. Только не так, как я себе представляла.

Глава 2. Начало зимы

Зима надвигалась стремительно. Небо почти всё время оставалось серым, словно покрыто тяжёлым одеялом, а ветер становился всё злее. С утра до ночи он гулял по пустым полям, завывая так, что казалось — хочет проникнуть в дом и заморозить всё внутри. Для меня это было время, когда работы становилось ещё больше, а упрёки и побои от тёти — жёстче.

Каждое утро начиналось одинаково. Едва первый свет пробивался через треснувшее оконное стекло, я слышала её громкий голос:

— Роуз, вставай! Что, думаешь, ты тут королева? Коровы сами себя не накормят!

Я вставала с деревянной кровати в углу кухни, где мне было выделено место. Здесь не было ни тепла, ни уюта. Матрас из соломы давно протёрся, а одеяло больше походило на тряпку, но я привыкла. У меня всегда было мало, поэтому я никогда не жаловалась.

Босыми ногами я ступала на ледяной пол, хватала своё старое пальто и выбегала во двор. В коровнике было ещё холоднее, чем в доме, но коровы, по крайней мере, дышали тёплым воздухом, и я всегда обнимала Марту — нашу старую бурёнку. Она была единственной, кто не смотрел на меня с презрением.

Работы у меня хватало. Нужно было вычистить стойла, принести воды, накормить скотину, а потом вернуться в дом и растопить печь. Пока огонь разгорался, тётя уже начинала свои упрёки:

— Ты, конечно, делаешь всё, как улитка! Ленивая девчонка, вот кто ты! Если бы не я, ты бы давно околела где-нибудь на морозе!

Её голос становился громче, когда в кухню заходил дядя. Ему она словно нарочно показывала, какая я бесполезная.

Дядя не вступался. Никогда. Он просто кивал, хмурился, иногда что-то бурчал себе под нос, но меня не защищал. А дети тёти только усмехались, глядя, как я таскаю вёдра с водой или отмываю полы.

Иногда тётя не ограничивалась словами. Она могла замахнуться ложкой или кочергой, если, по её мнению, я делала что-то слишком медленно. Бывало, она просто щёлкала меня по уху, как непослушного ребёнка, или толкала так, что я ударялась о стену.

Но хуже всего были её слова. Они оставались со мной дольше, чем синяки.

— Ты будешь горбатиться до конца своих дней, Роуз. Кто тебя возьмёт? Ты безродная, без приданого, с мозолями на руках, как у старой бабы!

Каждое слово — как укол. Но я молчала. Я научилась терпеть. Спорить — только хуже.

Зима всегда была моим любимым временем года. Даже несмотря на холод, ветер, тяжёлую работу — она казалась особенной. Снег ложился на всё вокруг, словно укрывал грязь и суровую реальность. Белое покрывало делало даже нашу старую хибару похожей на нечто волшебное.

Иногда, когда удавалось вырваться на улицу, я вставала под падающий снег, закрывала глаза и позволяла ему касаться моего лица. В эти моменты я чувствовала себя почти свободной. Почти.

Но зима в доме тёти означала ещё больше труда. Поленья вечно заканчивались, и меня отправляли в лес за хворостом, несмотря на мороз. Вода в ведре превращалась в лёд едва ли не на ходу. Еда становилась скуднее. На завтрак — лишь кусок чёрствого хлеба, который приходилось размачивать в горячей воде, чтобы его можно было съесть.

А вечерами я слушала, как тётя жалуется на жизнь:

— Это всё ты виновата, Роуз! Если бы не ты, у нас было бы меньше ртов, меньше проблем! Мы и так едва справляемся, а тут ещё ты — как обуза!

Эти слова звучали так громко, что их, наверное, слышали даже за пределами дома. Но я молчала. Я научилась не плакать. Плакать — значит дать ей победу.

Но по ночам, лёжа на своей кровати, я не всегда могла сдержать слёзы. Они текли сами, тихо, оставляя солёные дорожки на щеках.

Я мечтала о тепле. О любви. О том, чтобы однажды всё это закончилось.

Зима уже чувствовалась в воздухе. Она была холодной, но чистой. И хотя моё сердце сжималось от боли и усталости, где-то глубоко внутри я всё ещё верила: однажды этот ледяной плен растает.

*****

Тётя ворвалась в кухню, лицо её перекосилось от раздражения. Она толкнула пустую корзину для дров так, что та грохнулась о стену.

— Роуз! Это что за безобразие?! У нас тут, значит, дрова закончились, а ты сидишь, как барыня?! — её голос звенел, словно удар молота по наковальне.

— Но ведь ещё есть несколько поленьев, — осторожно ответила я, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Поленьев! Ты посмотри, какие они! Куски, а не поленья! Хочешь, чтобы мы тут замёрзли насмерть? Собирайся, иди в лес за хворостом! — Она схватила тряпку и с размаху бросила её мне под ноги. — И побыстрее, пока светло.

Я сжала губы, стараясь не ответить. Слова ничего не изменят. Укуталась в изношенный полушубок, накинула шаль на голову и вышла в холодный, колючий ветер.

Лес встретил тишиной. Только хруст снега под ногами нарушал это безмолвие. Мой полушубок едва грел, а тонкие сапоги быстро промокли. Но я шла, думая только об одном: собрать хворост и вернуться.

Я находила сломанные ветки, складывала их в корзину, стараясь не стоять на месте. Но мороз проникал всё глубже. Пальцы онемели, ноги горели от холода, а ветер пробирал до костей.

— Почему я? — прошептала я, прижимая к груди ветку. — Почему всё это выпало мне?

Ответа не было. Только хруст деревьев под напором ветра.

Я провела в лесу дольше, чем планировала. Когда корзина наполнилась, я направилась домой, спотыкаясь на каждом шагу. Снег шёл сильнее, и я едва видела дорогу. Сердце сжималось от страха, что я могу потеряться.

— Нет, — прошептала я. — Я найду дорогу. Я справлюсь.

И я справилась. Но едва переступив порог, ноги подкосились, и корзина с хворостом грохнулась на пол.

— Что ты разлеглась? — раздражённо спросила тётя. — Устала, бедняжка? Бездельница! Да если бы не я, ты бы давно пропала!

— Я… я замёрзла, — выдавила я, дрожа всем телом.

— Замёрзла она! — фыркнула тётя. — Греться меньше надо, работать больше! Поднимайся, полы ещё не мыты.

Я попыталась встать, но силы покинули меня. Голова кружилась, тело налилось свинцом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Да что с тобой? — спросила тётя, но в голосе её не было ни капли беспокойства — только раздражение.

— Я плохо себя чувствую, — прошептала я.

— Плохо ей! — Она обернулась к дяде. — Смотри на неё! Работать не хочет — вот и придумывает болезни. Пусть лежит, нам некогда с ней нянчиться.

На следующее утро я не могла подняться с кровати. Тело ломило, голова горела, а во рту стоял привкус горечи. Тётя подошла, хмуро глянула и махнула рукой:

— Будешь умирать — скажи. А если нет, то к обеду будь на ногах. Воды не хватает.

Она ушла. Я осталась, лёжа в одиночестве, вслушиваясь в стук капель с крыши и скрип снега за окном. Я дрожала от холода, но никто не дал ни чая, ни одеяла.

На третий день я подумала, что, наверное, всё закончится так. Я умру в этой холодной кухне, и никто даже не заметит. Но что-то внутри восстало. Нет. Я не позволю.

Собрав остатки сил, я поднялась. Слабая, еле стоя на ногах, вышла к печи, нашла старый ковш и налила себе немного воды. Тётя мельком взглянула, как на досадную помеху.

— Вон, смотрите, ожила, — сказала она детям. — Я же говорила, что притворяется. Работать можно начинать!

Я не ответила. Это ничего бы не изменило. Но внутри что-то изменилось.

Той ночью я долго не могла уснуть. Лежала, смотрела на бледный лунный свет за окном и думала. Всё стало ясным, как этот свет.

Я не могу больше здесь оставаться...

Мне некуда идти. Нет друзей, нет родни, никто не протянет руку. Но я всё равно уйду. Лучше замёрзнуть в снегах, чем прожить остаток жизни в этом холодном доме, где меня считают никем.

Я подняла глаза к окну. За ним блестел снег, а звёзды смотрели на меня равнодушно. Я сжала кулаки.

— Я справлюсь, — прошептала я. — Любым способом.

И в этот момент я поняла: теперь моё сердце принадлежит только мне.

Глава 3. Утро надежды

Утро наступило слишком быстро. Я так и не смогла нормально поспать. Да и какой тут сон, когда мучает кашель, а тело всё ещё ломит после болезни. Тем не менее, я встала раньше всех, поднявшись с постели, пока тётка и её домочадцы ещё сладко дремали в своих комнатах.

Тишина дома была почти волшебной. В такие редкие моменты я чувствовала себя по-настоящему свободной — хоть и ненадолго. Я взяла свой старый глиняный чайник, насыпала в него сушёных трав, которые собрала летом, и залила их горячей водой. Травы были моим единственным спасением. Если бы тётка заметила, что у меня есть хоть что-то своё, она наверняка отобрала бы это.

— Не дай Бог она это увидит, — пробормотала я себе под нос, тихо помешивая отвар.

Горячий пар поднялся к лицу, согревая замёрзшие щёки. Я сделала несколько глотков и почувствовала, как тепло разливается по всему телу. Хоть на мгновение я ощутила облегчение.

В отражении мутного кухонного стекла я заметила свои волосы — рыжую копну, которую я пыталась приручить всю жизнь. Сегодня они особенно торчали во все стороны, как будто сами по себе жили. Я провела пальцами по спутанным прядям, стараясь хоть немного их уложить.

— Ну вот, опять, — тихо вздохнула я, бросая попытки сделать что-то с этим хаосом.

У меня не было времени. Я поспешила на улицу, стараясь не шуметь.

Деревня уже начинала просыпаться. Из труб поднимались первые струйки дыма, а кое-где слышались крики петухов. Воздух был холодным, свежим, с запахом снега, хотя снегопад закончился ещё ночью. Я закуталась в свой старый полушубок и пошла к центральной площади.

Я слышала от соседок, что сегодня сюда прибудет караван с севера. Они говорили об этом громко и оживлённо, обсуждая привезённые товары, но мне были интересны не сами товары. Я надеялась услышать новости о северной крепости.

Северная крепость… Я слышала о ней с детства. Она находилась у самой границы, почти на стыке наших земель и территорий оборотней. Там круглый год было холодно, а весна и лето длились не больше трёх месяцев. Работы там, как говорили, хватало всем: от уборщиков до ткачей и поваров. Условия были сложные, но людей кормили, одевали и, самое главное, платили. Пусть немного, но это были деньги — настоящие монеты, которые звенят в кармане.

Меня это не пугало. Ни холод, ни тяжёлая работа. Я знала, что могу выдержать всё, лишь бы вырваться из этого дома.

Площадь уже заполнялась людьми, когда я пришла. Женщины болтали между собой, мужчины сновали туда-сюда, обмениваясь табаком или шерстью. У старого колодца сидел мальчишка, держа в руках самодельную дудку, из которой вырывались скрипучие звуки.

Я остановилась у края площади, наблюдая. Наконец, вдали показалась вереница повозок, запряжённых мощными лошадьми. Караван приближался. Люди оживились, зашептались.

— Смотри, это северяне, — прошептала одна из женщин, стоявших неподалёку. — Суровый народ, но товары у них хорошие.

— А я слышала, что они набирают рабочих, — добавила другая, — в крепость. Только выдержит ли кто-нибудь из наших? Там ведь холод, ветер, да и оборотни рядом.

Сердце забилось быстрее. Это был мой шанс. Я подошла ближе, не слушая больше разговоров. В голове звучала только одна мысль: «Мне нужно туда. Это мой путь к свободе.»

Среди караванщиков я заметила высокого мужчину в тёплом меховом плаще. Его лицо было суровым, обветренным, но глаза светились спокойной уверенностью. Он что-то выкрикивал, раздавая распоряжения, а потом повернулся к толпе.

— Кто хочет работать в крепости? — его голос был громким, как гром. — Люди нужны разные. Работа тяжёлая, платить будем. Кормим. Но предупреждаю: жить легко там не будет.

Я шагнула вперёд, чувствуя, как мои ноги дрожат не только от холода, но и от волнения. Я знала, что это решение изменит мою жизнь навсегда.

На моё удивление, желающих было немного. Лишь двое мужчин, которых я едва знала — видела мельком на ярмарке, да и то не припомню, чтобы они чем-то выделялись. Женщин не оказалось вовсе. Толпа на площади переглядывалась, будто работать в крепости было чем-то из ряда вон выходящим.

Мужчины подошли ближе к главе каравана, высокий человек в меховом плаще внимательно слушал их, изредка кивая и задавая вопросы. Я стояла в сторонке, дожидаясь своей очереди. В этот момент я заметила, как он скользнул по мне взглядом, приподняв бровь, а затем вдруг улыбнулся.

Эта улыбка мне не понравилась. Что-то в ней было странное, будто он что-то обо мне уже решил. Но я старалась не обращать на это внимания.

После разговора с мужчинами он наконец повернулся ко мне и окликнул:

— Эй, девица, ты тоже в крепость хочешь?

Я сделала шаг вперёд, стараясь выглядеть увереннее, чем чувствовала себя на самом деле.

— Да, господин. Очень хочу, — ответила я, кивнув.

Он прищурился, внимательно меня разглядывая.

— Работать умеешь? Опыт есть? — его голос прозвучал чуть громче, чем нужно, привлекая к нам взгляды.

— Умею, — твёрдо сказала я. — Работы не боюсь.

— Тощая ты слегка, но симпатичная, — он приподнял одну бровь, и уголки его губ снова дрогнули в странной полуулыбке. — Ну что ж, раз хочешь, будем сотрудничать. Через три дня отправка.

Я ощутила, как внутри разливается странное облегчение. Это был шанс, единственный путь к новой жизни, и он только что открылся.

— Спасибо вам! — ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. — Я успею подготовиться и буду здесь ровно через три дня.

— Вот и хорошо. Смотри, не опаздывай, — сказал он, махнув рукой, словно отпуская меня. — Через три недели Новый год, нам нужно успеть продать товары на рынках. Не задерживайся, иначе уйдём без тебя.

— Не опоздаю, господин. Спасибо ещё раз!

Я поклонилась, развернулась и пошла прочь, стараясь не смотреть на толпу, которая, казалось, внимательно следила за каждым моим шагом. В груди стучало что-то похожее на волнение.

Когда я вышла за пределы площади, я остановилась на мгновение, чтобы перевести дух. В голове всё ещё звучали его слова: «Тощая ты слегка, но симпатичная…» Эти слова царапнули меня, но я не придала им значения. Теперь это не важно. Я была на шаг ближе к тому, чтобы начать новую жизнь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Морозный ветер сорвал с моей головы шаль, но я даже не заметила. Слишком сильно я была поглощена своими мыслями.

«Три дня…» — повторила я про себя. Три дня, чтобы оставить позади весь кошмар своей жизни.

Я вернулась домой уже ближе к полудню. Ворота скрипнули, когда я вошла во двор, и с первых шагов почувствовала: настроение тётки явно не будет радужным. В кухне пахло дымом и подгоревшим тестом, а голос её раздавался так громко, что, казалось, стены дрожат.

— И где тебя носило?! — она вылетела из комнаты, махая полотенцем, будто собиралась ударить меня им. — Я что, должна всё одна делать, пока ты шляешься по селу?!

— Я только на минутку… — начала я, но её крик перебил меня.

— На минутку?! — она зло рассмеялась, глядя на меня так, будто готова была разорвать. — Полы грязные, коров не доили, воду не носили! Всё на мне, да? Ну, конечно, леди Роуз у нас теперь гуляет!

— Я всё сделаю… — попыталась вставить хоть слово, но тётка уже разошлась.

— Конечно, сделаешь! После того как я тебе уши натяну! — она подскочила ко мне, схватила за руку и больно дёрнула.

— Тётя, хватит, мне больно! — попыталась вырваться я, но она лишь стиснула хватку сильнее.

— Больно ей! А мне не больно, когда я тут надрываюсь одна?! — она бросила полотенце мне в лицо. — Сколько раз я тебе говорила: твоя работа — в доме! Не в селе, не на ярмарке, а в доме!

Я попыталась сохранить спокойствие, но внутри всё кипело.

— Я только на площадь сходила. Узнать, что за караван приехал. Это недолго было, правда.

— Караван?! — её лицо побагровело. — Ты ещё скажи, что собираешься с ними отправиться! Ах, ну конечно, им же нужны такие, как ты!

— Тётя, я просто хотела узнать, есть ли там работа… — моя попытка объясниться лишь раззадорила её ещё больше.

— Работа! Да они тебя на порог не пустят! Думаешь, ты кому-то нужна?! — её голос сорвался на истерический визг. — Смешно даже! Тебя хоть раз за что-то ценили? Ну хоть кто-нибудь?!

Эти слова больно ударили. Я знала, что спорить бесполезно, но на этот раз не смогла сдержаться.

— Лучше уж попробовать там, чем всю жизнь слушать, какая я никчёмная, — вырвалось у меня.

Её глаза вспыхнули, как угли. Она схватила тряпку и замахнулась на меня, но я успела увернуться.

— Ах ты дерзкая! — заорала она. — Ну ты у меня попляшешь!

Я отступила на шаг, стараясь не убежать. Внутри всё дрожало, но я знала: покажу страх — и она навалится с новой силой.

— Я всё сделаю, тётя. Полы вымою, дров принесу. Только хватит уже кричать, — тихо, но твёрдо сказала я, глядя ей прямо в глаза.

На секунду она замерла, будто удивлённая моим тоном, но потом снова махнула рукой.

— Убирайся с глаз моих! — процедила сквозь зубы. — И чтоб всё было сделано, как я вернусь!

Она развернулась и ушла, громко хлопнув дверью.

Я осталась одна посреди кухни. Сердце колотилось, а в глазах стояли слёзы, но я не позволила им пролиться. Не теперь. У меня было три дня. Три дня, чтобы покончить с этим навсегда.

Я взяла тряпку, бросила её на пол и начала мыть. Каждый взмах руки наполнял меня новым решением:

«Скоро это закончится. Совсем скоро.»

Дом погрузился в тишину только глубокой ночью. Я лежала на своей старой кровати в углу кухни, прислушиваясь к скрипу половиц на втором этаже, где засыпала тёткина семья. Слышно было, как дядя уже храпит, а дети еле слышно переговариваются перед сном. Я дождалась, пока всё утихнет, пока дом окончательно не погрузится в сон, и только тогда тихонько поднялась.

Мои босые ноги касались холодного пола, и я старалась двигаться как можно тише. У меня не было лампы — только слабый лунный свет пробивался через маленькое окно. Он освещал комнату, показывая все мои «богатства» — я могла унести с собой только самое необходимое.

Я подошла к старому сундуку у стены и медленно открыла его. Скрип петель прозвучал слишком громко, но никто наверху не пошевелился. Внутри было немного вещей — мои личные, если это вообще можно было так назвать.

Я достала свой единственный тёплый платок — потёртый, но ещё крепкий. Затем пару шерстяных носков, связанных мной прошлой зимой, и простую льняную рубаху. Это было всё, что у меня оставалось. Больше ничего.

— И это моя жизнь, — прошептала я, держа вещи в руках.

Я огляделась, надеясь найти ещё что-то полезное. В углу стоял мой старый мешок, когда-то использовавшийся для зерна. Я сложила внутрь одежду и затянула узел.

Немного покопавшись, я нашла глиняный горшочек с сушёными травами, собранными летом. Они могли пригодиться в пути — если я заболею или замёрзну. Я аккуратно завернула их в тряпицу и положила в мешок.

Мой взгляд упал на деревянный крестик, лежащий рядом на кровати. Я взяла его в руки, крепко сжала и прошептала:

— Это всё, что у меня осталось от дома. От семьи.

В груди кольнуло. Моей жизни как будто никогда и не было — лишь тень чужой воли, чужого дома, чужих правил. Даже этот мешок — мой единственный багаж — казался жалким.

— Никому я не нужна, — снова прошептала я, сдерживая ком в горле. — Но это неважно. Я справлюсь.

Я спрятала мешок за кровать, в тёмный угол, где его никто не найдёт. Села и уткнулась лицом в ладони. Слёзы подступали, но я не дала им воли.

В голове звучали слова тётки:

«Ты никому не нужна.»

Они били точно, без промаха.

Но потом я подняла голову. Вздохнула. Нет, это не время для слабости. Завтра будет новый день, и я должна быть готова к нему. У меня есть два дня. И я должна использовать их, чтобы, наконец, стать свободной.

Я легла обратно на свою соломенную постель, сжимая в руке крестик. Лунный свет блестел на окне, и я смотрела на него, пока сон не забрал меня в свои холодные, но наконец спокойные объятия.

Визуал Роуз

Визуал нашей золушки)

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4. Два дня испытаний

Оставшиеся два дня стали настоящим испытанием. В голове всё ещё звенела надежда на то, что через пару дней я смогу уйти из этого дома навсегда, но новый день заставлял это ожидание казаться вечностью. Тётка, словно почувствовав, что я была на грани перемен, словно угадав что-то по моему настроению, усилила свои упрёки.

Её раздражение стало ещё сильнее. Она придиралась ко всему: к тому, как я убираю, как готовлю, как складываю дрова у печи. Стоило мне на секунду замедлиться или хоть как-то проявить усталость, как она налетала на меня с новыми обвинениями.

— Ты думаешь, тебе тут курорт устроили?! — кричала она на всё село, так что наверняка слышали соседи. — Работы боишься? Да ты живёшь только потому, что я добрая, кормлю тебя! Хоть бы спасибо сказала!

Каждое её слово жгло изнутри. Я уже давно не пыталась спорить или оправдываться — это лишь злило её ещё больше. Я просто молча продолжала работать, стиснув зубы.

Двоюродная сестра, Лина, тоже не отставала. Ей было шестнадцать, и она, кажется, находила особое удовольствие в том, чтобы издеваться надо мной. Она всегда искала способ унизить или посмеяться, особенно если видела, что тётка чем-то недовольна.

В первый день, когда я мыла полы в кухне, она специально пролила кружку молока прямо на вычищенные доски.

— Ой, Роуз, ты же не обидишься, правда? — она поджала губы в насмешливой улыбке. — Ну, тебе ведь всё равно нечем заняться. Полы твои — вот и мой их дальше!

Я подняла взгляд, надеясь увидеть хоть тень раскаяния, но её лицо светилось только злорадством.

— Убирай быстрее, — сказала она, махнув рукой. — А то мама опять будет орать.

Когда тётя вошла в кухню и увидела пролитое молоко, то, конечно же, обвинила меня.

— Руки-крюки у тебя! Как можно быть такой бесполезной?! — ворчала она, хватая меня за плечо и слегка встряхивая.

Я молчала. Уже давно не пыталась доказывать свою невиновность.

На второй день Лина решила взяться за мою внешность. Она стояла у зеркала в комнате, расчёсывая свои длинные тёмные волосы, и громко рассуждала:

— Ты знаешь, Роуз, ты могла бы быть симпатичной, если бы хоть немного за собой ухаживала. А то ходишь, как пугало. Кто на тебя вообще посмотрит?

Я попыталась не реагировать, но она продолжала:

— А может, ты просто решила остаться старой девой? Ну, в принципе, это логично. Кто же возьмёт тебя замуж? — её смех был звонким, но ледяным. — Хотя нет, у тебя всё-таки есть один шанс. Старый трактирщик. Он, говорят, ищет новую кухарку.

— Лина, хватит, — тихо сказала я, продолжая складывать дрова у печи.

— Хватит? Почему? Я просто хочу помочь! — она приподняла брови, делая вид, будто её слова были искренними. — Правда, тебя жалко. Такая сиротка, никому не нужная…

Я резко выпрямилась, чувствуя, как внутри меня закипает злость. Но в этот момент в комнату вошла тётка.

— Что ты тут стоишь, как истукан?! — она ткнула в меня пальцем. — Полы грязные, бельё не постирано, а ты тут развлекаешься!

Лина захихикала за её спиной, довольная, что на этот раз гнев обрушился на меня.

— Тётя, я только что закончила складывать дрова. Сейчас возьмусь за бельё, — спокойно ответила я, пытаясь сохранить хоть каплю достоинства.

Но это, кажется, лишь разозлило её ещё больше.

— Оправдываться не надо! Делай, что я говорю, и помалкивай!

На второй вечер я уже почти не чувствовала своих рук. Кожа была в царапинах, пальцы ломило от холода, но работы всё не заканчивались. Я развешивала бельё во дворе, когда услышала, как тётка громко переговаривается с соседкой через забор.

— Знаете, у меня с этой девчонкой одно наказание! — громко говорила она. — Ничего толком делать не умеет, вечно лентяйничает. Но я добрая, держу её, хотя и должна была выгнать давным-давно.

Я сжала верёвку для белья, чувствуя, как горячий стыд разливается по телу. Эти слова были сказаны так, чтобы я их услышала.

Весь вечер я молча таскала воду из колодца, мыла посуду, поднимала тяжёлые вёдра, стараясь ни на кого не смотреть.

Ночью, лёжа на своей соломенной постели, я смотрела в потолок, чувствуя, как слёзы текут по щекам. Я даже не пыталась их остановить. Всё, что я пережила за эти два дня, было слишком тяжёлым.

Я сжала своё одеяло и закусила губу. Никто не слышал моего плача. Никому не было дела до моих страданий. Но внутри меня что-то росло. Это была не злость и не обида. Это было чувство решимости.

Я знала: какой бы тяжёлой ни была эта ночь, завтра я соберу последние силы, и это станет концом моего кошмара.

Дом был тёмным и тихим, когда я открыла глаза. Ещё даже не рассвело, но я знала, что больше не усну. Это был день, которого я ждала два мучительных дня. День, когда всё закончится.

Я села на кровати, прислушиваясь к звукам. В доме царила гробовая тишина. Все ещё спали. Тётка всегда любила понежиться в постели до самого позднего утра, а её дети — тем более. Это был мой единственный шанс уйти незамеченной.

Вскоре я встала с кровати, стараясь двигаться бесшумно. Пол под ногами был ледяным, и я невольно вздрогнула. Наклонившись, я вытащила из угла свой мешок. Он был лёгким, слишком лёгким, но это были все мои пожитки. Я крепче сжала его, словно боясь, что даже эту малость у меня могут отнять.

— Вперёд, Роуз, — прошептала я самой себе.

Я надела полушубок, накинула платок и на цыпочках направилась к двери. Сердце билось так громко, что казалось, его могут услышать даже те, кто крепко спал наверху.

Я медленно открыла дверь. Петли скрипнули, и я замерла, сдерживая дыхание. Но наверху было тихо. Только тогда я осмелилась выйти наружу.

На улице было ещё темно, но воздух был свежим, морозным. Небо окрашивалось первыми бледными оттенками рассвета, и я знала, что мне нужно торопиться. Караван должен был отправляться с самого утра, и я не могла рисковать, чтобы он ушёл без меня.

Я крепче прижала мешок к груди и направилась к воротам. Казалось, что каждый мой шаг эхом отдаётся в морозной тишине.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но когда я дошла до крыльца, моё сердце замерло.

У ворот, скрестив руки на груди, стояла тётка. Рядом с ней был её сын, мой двоюродный брат, Винс. Ему было девятнадцать, и он был высоким, крепким парнем с суровым выражением лица, унаследованным от своей матери.

— Ну надо же, куда это ты собралась, Роуз? — произнесла тётка, её голос разрезал утреннюю тишину, как нож.

Я застыла на месте, чувствуя, как мешок выскальзывает из моих рук. Это был кошмар, который стал реальностью.

— Тётя, я… — начала я, но она перебила меня.

— Не надо врать, я уже всё знаю! — она сделала шаг ко мне, её глаза сверкали злостью. — Соседи вчера мне всё рассказали. Караван, крепость… Ты что, думала, мы не узнаем?

Я сжала мешок так, что пальцы побелели. Винс стоял рядом, ухмыляясь.

— А я ведь говорил тебе, что она сбежит, — произнёс он лениво. — Только ты не слушала.

— А ну, иди обратно в дом! — резко приказала тётка, указывая на дверь. — Никто тебя никуда не отпустит!

Я сделала шаг назад, но Винс двинулся вперёд, перекрывая мне путь к воротам.

— Вы не можете меня удержать! — выкрикнула я, чувствуя, как в горле застрял ком.

— Не можем? — тётка прищурилась. — Ты живёшь под моей крышей, ешь мой хлеб! Думаешь, ты можешь просто уйти? Да ты обязана мне всем!

— Я вам ничего не обязана! — сказала я, чувствуя, как гнев наполняет каждую клетку моего тела.

Тётка схватила меня за руку, её пальцы впились в кожу, как когти.

— Ты не уйдёшь, слышишь? — прошипела она.

Но в этот момент я почувствовала, как внутри меня взрывается что-то первобытное. Адреналин захлестнул меня, и я дёрнулась изо всех сил. Её хватка ослабла, и я вырвалась.

— Стоять! — закричал Винс, бросаясь за мной, но я уже бежала.

Мешок стучал о мою спину, морозный воздух резал лицо, а ноги несли меня вперёд. Я слышала, как они кричали что-то сзади, но я не оборачивалась. Если бы я остановилась хоть на мгновение, они бы меня догнали.

Мой бег был неровным, ноги скользили по обледенелой дороге, но я не останавливалась. Я знала, что должна добежать до площади, должна успеть к каравану.

Центр деревни уже был виден. Караванщики готовили повозки к отправке, и я закричала, чтобы они меня услышали:

— Подождите! Я здесь!

Один из мужчин обернулся, его лицо исказилось от удивления, но он махнул рукой, призывая меня подойти.

Я добежала до них, сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. За моей спиной всё ещё раздавались крики тётки, но я знала: теперь они не смогут меня остановить.

Я достигла каравана и, обернувшись в последний раз, увидела, как тётка и Винс стоят на дороге, глядя на меня с яростью и бессилием. Я развернулась и больше не смотрела назад.

Теперь моя жизнь начинается

, — подумала я, цепляясь за эти слова, как за спасательный круг.

Визуалы семейки

Тётка

"Милые детки"

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5. Встреча с караваном

Я добралась до каравана, задыхаясь и едва держась на ногах. Холодный воздух резал лёгкие, сердце стучало так громко, что я слышала его даже в ушах. Крик тётки и Винса за моей спиной затих, их голоса слились с утренней суетой деревни. Но я знала, что мне ещё не конец.

Глава каравана ждал меня у первой повозки. Его фигура выделялась среди остальных: высокий, крепкий мужчина в меховом плаще и тёплой шапке. Его лицо было резким, суровым, а взгляд — холодным, как утренний мороз.

Когда я подбежала, он уже смотрел на меня с выражением, в котором смешались раздражение и насмешка.

— Ну и вид, — хмыкнул он, прищурив глаза. — Это ты та девица, что была так уверена, что успеет вовремя?

— Простите… — выдохнула я, обхватив мешок руками. — Я… немного задержалась.

— Немного? — он усмехнулся, но в его улыбке не было тепла. — Девица, караван не ждёт тех, кто опаздывает. Особенно таких, как ты.

Его слова больно задели, но я сдержалась. Я знала, что не могу позволить себе лишнего.

— Простите меня, господин. Я больше не буду опаздывать.

Он внимательно оглядел меня с головы до ног: моё изношенное пальто, платок, сбившиеся волосы и мешок, который выглядел так жалко, что казалось — у меня нет ничего за душой.

— Ты что, от кого-то сбегала? — его взгляд переместился на дорогу позади меня, где ещё виднелись тётка и Винс.

— Это… неважно, — тихо сказала я, стараясь избежать его глаз.

Он снова хмыкнул, но теперь его лицо стало серьёзным.

— Слушай сюда, девица. Я не люблю, когда в мои дела вмешиваются чужие проблемы. Если ты решила идти с нами, ты не должна быть обузой. Поняла?

— Поняла, господин, — кивнула я, крепче прижимая мешок к себе.

— Хорошо, — он махнул рукой в сторону повозок. — Садись вон туда. И постарайся больше не создавать проблем.

Я прошла мимо него к повозке, чувствуя, как его взгляд впивается мне в спину. Остальные караванщики тоже посматривали на меня с любопытством, но я старалась не обращать на это внимания.

Когда я забралась в повозку, внутри оказалось прохладно, но не так холодно, как на улице. Несколько мешков с товарами лежали у одной из стен, а рядом сидел мужчина средних лет с добродушным лицом. Он посмотрел на меня, слегка подняв бровь.

— Новенькая, значит? — спросил он, глядя на мой мешок.

— Да, — тихо ответила я, устраиваясь в углу.

— Я Ролан, — представился он, протягивая руку. — Помощник главы каравана. А ты?

— Роза, — ответила я, пожав его тёплую, мозолистую ладонь.

— Ну, держись, Роуз. У нас путь не близкий, а ты, я смотрю, не привыкла к таким делам, — он усмехнулся, но в его голосе не было злости.

— Я справлюсь, — сказала я, стараясь звучать увереннее, чем чувствовала.

Ролан посмотрел на меня ещё раз, словно оценивая, насколько серьёзны мои слова. Затем он кивнул и отвернулся к окну.

Когда караван начал двигаться, я наконец позволила себе расслабиться. Сердце постепенно успокаивалось, а напряжение отпускало. Я не смотрела назад, не оборачивалась. Мои родственники остались позади, и я знала, что больше никогда не вернусь в тот дом.

С каждым шагом лошадей, с каждым скрипом повозки я чувствовала, как невидимые цепи, которые связывали меня всю жизнь, начинают ослабевать.

Но впереди был новый путь. И я знала, что он будет не легче того, что я оставила.

Караван медленно двигался по заснеженной дороге. Скрип колёс, храп лошадей и редкие окрики караванщиков стали привычным звуковым фоном. Я сидела в повозке, завернувшись в свой потрёпанный полушубок, и старалась не думать о том, что позади осталась вся моя жизнь.

Ролан сидел напротив, облокотившись на груду мешков. Он время от времени бросал на меня короткие взгляды, но ничего не говорил. Я видела, что он хотел что-то спросить, но, похоже, ждал подходящего момента.

Несколько часов мы ехали в полной тишине, пока, наконец, глава каравана не дал сигнал остановиться. Караванщики начали разворачивать небольшой лагерь прямо у дороги, защищённый стеной из заснеженных деревьев.

— Привал! — крикнул кто-то.

Я выбралась из повозки и огляделась. Мороз стал сильнее, и воздух был таким холодным, что казалось — он обжигает лёгкие. Караванщики развели костёр, и вскоре над ним начал подниматься ароматный пар от котелка с кашей.

— Эй, девчонка! — крикнул мне один из мужчин. — Подойди, поешь.

Я осторожно подошла. Один из караванщиков протянул мне деревянную миску с горячей кашей и жестяную кружку с чаем.

— Спасибо, — пробормотала я, удивлённая их добротой.

— Не спасибо, а ешь быстрее. Долго тут не будем, — буркнул мужчина, вернувшись к своим делам.

Я присела рядом с костром, грея руки о кружку с горячим чаем. Ролан подошёл и сел рядом, тоже держа миску с кашей. Он молча смотрел на огонь, пока я медленно ела, стараясь согреться.

— Ну, как тебе путешествие? — наконец спросил он, не глядя на меня.

— Хорошо, — ответила я, хотя в голосе прозвучала неуверенность.

Ролан усмехнулся и, наконец, перевёл взгляд на меня.

— Ты не похожа на тех, кто обычно решается ехать с караваном, а тем более работать в крепости.

— А кто обычно решается? — спросила я, пытаясь понять, о чём он говорит.

Он пожал плечами.

— Те, кто уже всё потерял, или те, у кого никогда ничего и не было.

Эти слова заставили меня задуматься. Может, я действительно принадлежала ко второй категории.

— У тебя есть семья? — осторожно спросил Ролан, делая вид, что вопрос был случайным.

Я медленно покачала головой.

— Нет. Моих родителей убили, когда я была маленькой. Я жила у тёти.

— У тёти, значит, — он кивнул, но его взгляд остался напряжённым. — Хорошая была жизнь?

Я замерла на секунду, раздумывая, стоит ли рассказывать ему правду. Но что мне было терять? В этом караване я никому не была обязана.

— Нет, — наконец ответила я. — Жизнь у тёти была адом.

Он поднял брови, явно удивившись моей откровенности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И что же? Сильно ругалась?

Я горько усмехнулась.

— Это мягко сказано. Она постоянно кричала, оскорбляла, заставляла работать с утра до ночи. А если что-то было не так — била. Её дети, мой двоюродный брат и сестра, только издевались надо мной. Я для них была кем-то вроде прислуги.

Ролан внимательно слушал, не перебивая. Его лицо оставалось спокойным, но я заметила, как он нахмурился, когда я упомянула побои.

— И ты решила, что крепость будет лучше? — наконец спросил он.

Я кивнула, глядя в свою пустую миску.

— Там хотя бы платят. И кормят. А здесь… здесь у меня ничего нет.

Ролан на мгновение задумался, затем тихо сказал:

— Ты понимаешь, что жизнь там тоже не будет лёгкой?

— Я знаю, — ответила я, подняв на него взгляд. — Я не боюсь трудностей. Я готова к любым испытаниям, только бы начать жить своей жизнью.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом кивнул.

— Что ж, тогда желаю тебе удачи, Роуз. Она тебе понадобится.

Он поднялся, унося свою миску, и оставил меня у костра. Я долго смотрела на пламя, размышляя над его словами. Что он имел в виду? Почему он говорил с таким напряжением?

Но эти мысли я отбросила. Я знала, что сейчас мне нужно сосредоточиться на главном: продолжать путь и выстоять, несмотря ни на что.

После короткого привала караван вновь двинулся в путь. Лошади медленно тянули тяжёлые повозки по заснеженной дороге, и я, снова устроившись на мешках в своей повозке, чувствовала, как холод постепенно пробирается сквозь одежду.

Ролан сел рядом, но на этот раз был молчалив. Его лицо выглядело сосредоточенным, а взгляд устремлялся куда-то вдаль, будто он всё ещё обдумывал наш разговор у костра.

Время тянулось бесконечно. Дорога становилась всё уже, покрытой наледью. Мороз усиливался, и даже лошади, казалось, начали идти медленнее.

К вечеру мы достигли небольшого поселения, затерянного среди снежных равнин. Это был крошечный посёлок с несколькими деревянными домами, центральной площадью с колодцем и трактиром — единственным зданием, из которого доносился свет и шум.

— Остановимся здесь на ночь, — скомандовал глава каравана, перекрывая завывание ветра. — Лошади устали, и людям нужен отдых.

Караванщики начали распрягать лошадей и готовить повозки к стоянке. Я выбралась наружу, замерзая сильнее с каждым шагом. Снег хрустел под ногами, и морозный воздух кусал лицо.

— А ты что, тоже сюда? — спросил один из караванщиков, заметив, что я направляюсь к трактиру вместе с остальными. Его голос был полон насмешки. — Девица, там не для таких, как ты. Комнаты денег стоят, — добавил он с намёком.

Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Я и сама знала, что у меня не было ни копейки, чтобы заплатить за ночлег. На секунду я подумала, что придётся остаться снаружи, ночевать на повозке или возле костра.

Но прежде чем я успела ответить, рядом появился Ролан.

— Оставь её, — коротко бросил он караванщику, а затем повернулся ко мне. — Иди за мной.

Я кивнула, не зная, что ещё сказать, и последовала за ним.

Внутри трактира было тепло и шумно. Воздух наполнили запахи жареного мяса, хлеба и дыма. Караванщики занимали столы, громко разговаривая и смеясь. Хозяин, пожилой мужчина с густыми усами, разливал по кружкам пиво, а его жена носила тарелки с едой.

Ролан подошёл к стойке и перекинул пару слов с хозяином. Затем он повернулся ко мне.

— Поднимайся наверх. Вторая комната справа.

— Но у меня нет… — начала я, но он поднял руку, прерывая меня.

— Не переживай. Я уже всё уладил.

Моё сердце дрогнуло от неожиданной доброты. Я знала, что караванщики не обязаны были помогать мне, тем более платить за мой ночлег.

— Спасибо, — тихо сказала я, глядя на него.

— Завтра продолжим путь, — только и ответил он, отводя взгляд.

Я поднялась наверх по скрипучей деревянной лестнице и нашла комнату. Это было маленькое помещение с кроватью, покрытой старым шерстяным одеялом, и узким окном, через которое виднелся заснеженный двор.

Скинув полушубок, я села на кровать, чувствуя, как усталость накатывает волнами. Комната была тёплой, но не только из-за огня в камине. Тепло пришло оттого, что кто-то впервые за долгое время поступил по-доброму, не ожидая ничего взамен.

Я легла на кровать, завернувшись в одеяло, и, смотря на танцующие отблески пламени на стене, подумала: «Может, этот путь действительно изменит мою жизнь».

Я лежала, укутанная в старое шерстяное одеяло, и смотрела на отблески огня, которые танцевали на стенах. Комната была крошечной, с обшарпанными деревянными стенами, но мне казалось, что я попала в царские палаты. Здесь было тепло, тихо, никто не кричал, не ругал, не угрожал.

Но мои мысли никак не давали мне покоя.

Ролан сказал, что жизнь в крепости будет нелёгкой. Его слова всё время звучали в голове, как отдалённое эхо. Что он имел в виду? Почему он так странно смотрел на меня, когда говорил это?

Я знала, что работа будет сложной. Крепость, расположенная у самой границы, наверняка требовала выносливости и трудолюбия. Я была готова к тяжёлому труду. Да, я была хрупкой на вид, но за годы жизни у тётки я привыкла к боли, усталости и холодным словам. Работа в крепости не пугала меня.

И всё же… почему-то слова Ролана оставили неприятный осадок.

«Те, кто уже всё потерял, или те, у кого ничего и не было…» — эти слова застряли в моей голове. Я не знала, что именно он имел в виду, но чувствовала, что в них был скрытый смысл.

Я представила себе крепость. Большая, суровая, холодная. Там, наверное, будет много работы: чистить, стирать, готовить. Вокруг — снега, сильные ветра и солдаты, постоянно занятые охраной границы.

Но вдруг в моём воображении возник другой образ: тёмные коридоры, грубые голоса, холодный взгляд начальника, который смотрит на тебя, как на что-то ненужное. Я невольно сжалась, отгоняя эту мысль.

«Что, если всё будет хуже, чем я себе представляю?» — мелькнуло у меня в голове.

Но я тут же прогнала эти сомнения. Нет. Я не позволю себе испугаться. Как бы тяжело ни было в крепости, это всё равно будет лучше, чем жизнь с тёткой. По крайней мере, я буду работать на себя, а не на тех, кто ненавидит меня.

Я крепче завернулась в одеяло и закрыла глаза. Завтрашний день был ещё одной ступенью на пути к свободе. Я должна была справиться.

И всё же, когда сон наконец начал окутывать меня, образ крепости снова всплыл перед глазами. Она казалась ещё больше, ещё холоднее, ещё суровее.

Глава 6. Утро в трактире

Я проснулась ещё до рассвета. Небо за маленьким окном лишь слегка посветлело, и в комнате всё ещё стояла полутьма. Но после многих лет ранних подъёмов у тётки моё тело привыкло к такому режиму.

Повернувшись на бок, я увидела, что небольшой огонь в камине почти потух, оставив только угли, тлеющие красным светом. Комната, которая накануне казалась мне такой уютной, снова напомнила о своей бедности. Я крепче завернулась в старое шерстяное одеяло, чтобы задержать тепло, но мысли уже не давали мне покоя.

Караванщики ещё спали, и я решила, что сейчас самое время спуститься вниз. Трактир наполнился тишиной ночного сна, но где-то внизу слышался лёгкий скрип половиц и приглушённый гул голосов. Я быстро накинула полушубок, завязала платок и вышла из комнаты.

Внизу я нашла хозяйку трактира. Она уже суетилась на кухне, обнимая кипящий котелок и бросая в него щепотки соли. Её волосы, убранные в пучок, выбивались отдельными прядями, а руки ловко управлялись с ножом, нарезая морковь.

— О, ты уже на ногах, девочка? — удивлённо воскликнула она, заметив меня у двери.

— Да, я проснулась рано, — ответила я. Немного помолчав, добавила: — Если хотите, могу вам помочь.

Её глаза блеснули от радости, и на лице появилась широкая улыбка.

— Вот это да! Помощь мне никогда не помешает. Я тут одна, а работы — хоть отбавляй!

Она жестом пригласила меня пройти на кухню и тут же вытащила из ящика нож и кучу картофеля.

— Садись, чисти. А то завтракать нечем будет!

Я взяла нож и уселась за стол. Картошка была холодной, шершавой на ощупь, но мне не привыкать. Я быстро принялась за дело, а хозяйка вернулась к своим кастрюлям и сковородам.

— Эх, была бы у меня такая помощница, как ты, девочка, — начала она, помешивая что-то в котле. — А то мужу хоть кол на голове теши, ничего толком не делает. Всё ему отдых да пиво подавай!

— Да, да, я слышу тебя! — раздался голос её мужа из соседней комнаты. — С утра уже на нервы мне действуешь!

— А ты попробуй на кухню прийти, хоть раз, — огрызнулась она, бросив ему недовольный взгляд через плечо. — Моя помощница вот, видишь, уже картошку чистит, а ты что?

Я не могла сдержать улыбку, слыша их ворчливую перепалку. Хозяйка продолжала жаловаться на своего мужа, перечисляя все его недостатки, но в её голосе было больше привычки, чем злобы.

— Ты умница, девочка, — снова обратилась она ко мне, когда её монолог закончился. — Хорошо работаешь. Может, останешься у нас? Мне такая помощь нужна. Мы тебя накормим, оденем, а может, и плату какую-то найдём.

Я замерла, задумавшись на мгновение. Слова хозяйки показались мне такими добрыми и искренними, что я едва не поддалась искушению. Оставаться здесь, в этом уютном трактире, где пахнет свежим хлебом и картошкой, казалось куда приятнее, чем ехать в суровую крепость.

Но затем я быстро отогнала эту мысль. Я слишком хорошо знала, как люди, на первый взгляд добрые и приветливые, могут превратиться в настоящих чудовищ.

— Спасибо вам, но я не могу остаться, — тихо ответила я, опуская взгляд на картошку. — У меня уже есть планы.

— Ну как знаешь, девочка, — пожала плечами хозяйка. — Но если передумаешь, возвращайся.

Она продолжила свои дела, а я снова погрузилась в работу. Но в глубине души я знала: пусть трактир и выглядел тёплым и уютным, я не могла позволить себе остаться. Это была бы новая клетка, а не началом новой жизни.

Когда солнце поднялось, шум в трактире начал нарастать. Один за другим караванщики стали спускаться вниз, растягиваясь и потирая руки от холода. Хозяйка, занятая своими кастрюлями, лишь ворчливо подгоняла их:

— Садитесь, садитесь, давайте быстрее! Еда остынет, а я вам заново ничего готовить не собираюсь!

Она разложила тарелки на длинный деревянный стол, расставляя перед мужчинами большие куски хлеба и миски с горячим супом, от которых поднимался пар. Я продолжала помогать на кухне, стараясь не попадаться на глаза главе каравана. Его взгляд всё ещё холодил меня, и я знала, что он не забыл моё вчерашнее опоздание.

Когда все гости были накормлены, хозяйка, к моему удивлению, вернулась на кухню с тарелкой горячего супа и протянула её мне.

— На, девочка. Это за твою помощь. — Её голос звучал строго, но взгляд был мягким.

Я благодарно приняла тарелку, чувствуя, как тепло супа согревает не только руки, но и душу.

— Спасибо вам, — сказала я, стараясь не расплакаться.

— Да ладно, ты заслужила, — отмахнулась она, возвращаясь к своим кастрюлям.

Я уселась на скамейку у окна и начала есть, стараясь быть незаметной. Суп был простым, но сытным — картошка, морковь и немного мяса. Это был, наверное, самый вкусный завтрак, который я ела за последние годы.

Тем временем караванщики собрались за столом, громко обсуждая предстоящий путь. Их голоса звучали гулко в маленьком трактире.

— Если по прямой идти, мы ещё день потратим, — сказал один из них, крепкий мужчина с густой бородой. — А если вечером свернём у границы, можно срезать.

— Ты предлагаешь через территорию оборотней ехать? — удивился другой, молодой и рыжеволосый.

— Да ладно тебе, — махнул рукой бородатый. — Ты сам знаешь, у них сейчас что? Праздники! Они все свои традиции чтут, сидят в пещерах, вон свои… ну как там их? Снежные огни жгут.

— Ха! — рассмеялся ещё один караванщик. — Представляешь, эти зверюги сидят у костров, песни свои воют и украшения вешают на деревья!

Смех прокатился по комнате. Мужчины начали обсуждать, как странно и забавно выглядят оборотни, которые, как люди, украшают деревья и готовят угощения для своих традиционных праздников.

— А ты слышал, что они там мясо на морозе вымораживают, а потом едят, как сладость? — вставил кто-то.

— И ещё своими лисьими хвостами кланяются перед Луной, — добавил другой, захохотав.

Разговор наполнился насмешками. Караванщики явно не испытывали уважения к традициям оборотней, хотя, судя по всему, прекрасно о них знали.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но за их весёлостью я уловила и другой тон — напряжённость. Один из мужчин, старше остальных, бросил взгляд на главу каравана.

— А если всё же кого-нибудь встретим?

Глава каравана, сидевший в тени, не спеша поднял взгляд.

— Не встретим. Они не будут патрулировать свои земли перед праздниками. Все сидят дома, готовятся.

— А если всё-таки будут? — настаивал тот.

— Тогда мы уйдём, — сухо ответил глава, отрезая разговор.

Я продолжала есть суп, молча слушая их обсуждение. Сердце сжалось от одного только упоминания оборотней. Ужас той ночи, когда я потеряла семью, никогда не покидал меня.

И всё же, несмотря на их насмешки, я чувствовала, что оборотни для этих мужчин были больше чем просто врагами. Они были чем-то чужим, непонятным и, возможно, пугающим.

Я сделала последний глоток супа, стараясь не думать о том, что нас ждёт впереди. Крепость казалась далёкой, но мысли о пути через земли оборотней заставляли меня нервничать.

Хозяйка трактира, энергичная женщина с громким голосом и быстрыми движениями, услышала насмешливые разговоры караванщиков. Она тут же остановилась посреди кухни, поставив на стол кастрюлю с таким грохотом, что все обернулись.

— Это что ещё за богохульство вы тут разводите? — возмущённо проговорила она, упирая руки в бока.

Мужчины за столом притихли на секунду, но затем один из них, рыжеволосый, лениво усмехнулся:

— Да брось ты, тётушка. Никто тут ничего не богохульствует. Просто смеха ради, да и всё.

— Смеха ради? — хозяйка прищурилась, глядя на него с явным недовольством. — Вы, молодёжь, совсем веру потеряли. Сидите тут, греетесь, суп мой жрёте, а про Богиню нашу насмешки разводите. Совсем совести нет!

Её муж, который сидел за стойкой с кружкой пива, лениво поднял голову и фыркнул:

— Да брось ты, Мара. Кто тут сейчас верит в Богиню Лунэ? Эта вера давно канула в Лету.

— Это ты у нас давно канул! — огрызнулась она, швырнув тряпку в его сторону. — Сиди уж и не лезь!

Караванщики снова начали посмеиваться, но Мара, кажется, решила, что уступать не будет. Она вернулась к столу, скрестила руки на груди и сурово посмотрела на собравшихся.

— Вот вы тут сидите, смеётесь, а ведь раньше всё по-другому было, — начала она, её голос стал более спокойным, почти рассказывающим. — Не было этой вражды, не было ненависти. Люди и оборотни раньше жили в мире. Все поклонялись одной Богине.

— Богине Лунэ? — спросил кто-то из караванщиков, явно решивший поддразнить её.

— Ага, ей самой, — кивнула Мара. — Она была Богиней Луны, покровительницей ночи и защитницей всех, кто искал света в темноте. И люди, и оборотни молились ей, приносили дары, праздновали её ночи.

Я сидела в углу, слушая её рассказ, и слова Марии вдруг начали притягивать меня. Я никогда не слышала о Богине Лунэ так подробно. В доме тётки религия не была темой для разговоров.

— Так что случилось? — неожиданно спросил Ролан, который всё это время молча сидел за столом.

Мара повернулась к нему, её лицо вдруг стало серьёзным.

— А случилось то, что люди перестали верить. Оборотни получили от Лунэ магию и два облика: человеческий и звериный. А людям ничего не досталось. Мы остались такими, какие есть, без особых даров.

— Несправедливо, — протянул бородатый караванщик, хмыкнув.

— Вот и люди так решили, — продолжила Мара, игнорируя его насмешку. — Они перестали молиться, перестали приносить дары. Сказали, что Лунэ оставила их и заботится только об оборотнях. С тех пор она для нас не Богиня, а их покровительница.

— И поэтому мы теперь с ними враги? — спросил Ролан, внимательно смотря на неё.

— Враги мы из-за земли, из-за жадности, из-за того, что люди не умеют делиться. Но вера… — она покачала головой. — Вера ушла, потому что люди отвернулись от неё.

Её слова вызвали тяжёлое молчание. Даже те, кто до этого смеялся, выглядели задумчивыми.

Я перевела взгляд на окно, за которым висела белая луна, едва видимая в свете дня. Мне вдруг стало странно. Почему я никогда не думала о вере, о Богине? Почему эти истории казались мне чуждыми, хотя, возможно, они были частью моей жизни, как и у всех остальных?

Но затем я вспомнила слова тётки: «Богиня? Она нас бросила. Зачем молиться той, кто нас предала?» И внутри меня вновь поселилась горечь.

— А ты, девочка, что думаешь? — внезапно обратилась ко мне Мара.

Я вздрогнула и тихо ответила:

— Я… я ничего не знаю о Богине. У нас дома о ней не говорили.

Мара долго смотрела на меня, а потом лишь покачала головой.

— Вот видите, что творится? Молодёжь совсем не знает, кто нас создал. И не верит ни во что.

Она вернулась к своим кастрюлям, ворча себе под нос, а я всё ещё сидела, пытаясь осмыслить её слова. Мир был намного сложнее, чем мне казалось, и вопросы веры и вражды казались сейчас гораздо глубже, чем просто ненависть между людьми и оборотнями.

Глава 7. Путь

После сытного завтрака караванщики начали собираться. Лошади были запряжены, мешки с товарами закреплены, а шумное утро в трактире уступило место холодной тишине улицы. Караван снова тронулся в путь, и повозка, в которой я ехала, медленно покатилась вслед за остальными.

Воздух был морозным, а небо пасмурным, как будто собирался снег. Я сидела, завернувшись в свой старый полушубок, и пыталась согреться. Ролан снова устроился рядом, молча облокотившись на мешки.

Весь день дорога казалась бесконечной. Мы ехали через леса, где высокие деревья склонили свои заснеженные ветви, и открытые равнины, которые растягивались до самого горизонта. Солнце, слабое и холодное, медленно опускалось за горизонт, когда мы начали приближаться к границе с землями оборотней.

К вечеру глава каравана, ехавший впереди на своей лошади, поднял руку, давая сигнал остановиться. Повозки замедлили ход, а лошади, тяжело дыша, фыркали и нетерпеливо били копытами по замёрзшей земле.

— Это граница, — тихо сказал Ролан, сидя рядом со мной на мешках.

Я выглянула из повозки и увидела, что дорога впереди ныряет в густой лес. Граница с землями оборотней была незримой, но ощущалась в самом воздухе: холодном, тяжёлом, настораживающем. Караванщики тоже почувствовали это. Их лица стали серьёзными, даже самые весёлые из них перестали шутить.

Глава каравана осадил коня, осматривая дорогу впереди. Его лицо было сосредоточенным, а голос звучал твёрдо:

— Идём через лес. Если будем двигаться быстро, выйдем за границу до рассвета.

— А если нас увидят? — спросил один из караванщиков, настороженно озираясь.

— Никто не увидит, — спокойно ответил глава. — У оборотней сейчас праздники. Они заняты своими обрядами и сидят в своих пещерах.

Караванщики переглянулись, но никто не возразил. Приказ был отдан, и его следовало выполнять.

Повозки тронулись вперёд, медленно въезжая в тёмный лес. Дорога стала узкой, снег и лёд покрывали землю, а низкие ветви деревьев словно преграждали путь, цепляясь за покрытые инеем колёса и тенты.

Скрип повозок и тяжёлое дыхание лошадей звучали особенно громко в окружающей тишине. Даже разговоры между караванщиками теперь были редкими и почти шёпотом. Я сидела на своей повозке, крепко сжимая мешок с пожитками, и не могла отделаться от ощущения, что лес следит за нами.

— Ты боишься? — неожиданно спросил Ролан, посмотрев на меня из-под тёмных бровей.

Я быстро отвела взгляд, не желая показывать свои эмоции.

— Нет, — ответила я, хотя голос выдал мою неуверенность.

Он кивнул, словно принимая это как должное, но его лицо оставалось сосредоточенным.

— Всё будет хорошо. Просто держись в повозке и не высовывайся.

Я кивнула в ответ, но тревога не отпускала меня.

Лес становился всё гуще. Ветки деревьев, покрытые инеем, казались словно хрупкими руками, которые тянулись к нам. Свет почти исчез, оставив нас двигаться в полутьме, лишь тусклое свечение снега под колёсами повозок давало нам ориентир.

Глава каравана ехал впереди на своей лошади, изредка оборачиваясь и подгоняя остальных:

— Не задерживайтесь! Мы должны пересечь границу до рассвета!

Повозка покачивалась на замёрзших колеях, и я старалась не падать, цепляясь за деревянные борта. Вся моя тревога слилась с ритмом дороги, с каждым скрипом колёс и каждым всхрапом лошадей.

И всё же в этой тревоге было что-то большее. Казалось, что лес дышал вокруг нас. Что-то наблюдало, что-то двигалось в глубине мрака, но каждый раз, когда я пыталась уловить это взглядом, я видела только тени и тишину.

Караван двигался дальше, и я старалась не думать о том, что нас ждёт впереди. Но чувство, что мы уже нарушили что-то важное, не отпускало меня ни на секунду.

Караван добрался до границы чуть позже четырёх утра. Небо оставалось тёмным, только слабый свет луны пробивался сквозь густые облака, бросая бледные отблески на заснеженную дорогу. Лошади, измученные долгим путём, с трудом тянули повозки, а караванщики, не дожидаясь приказов, начали искать место для лагеря.

— Здесь встанем, — сказал глава каравана, осматривая небольшую поляну среди деревьев. Его голос звучал спокойно, почти безразлично, было видно, что он уже давно привык к таким остановкам. — Лошадям нужен отдых, да и людям тоже.

Караванщики с облегчением спрыгивали с повозок, растягиваясь и переговариваясь. Они казались почти расслабленными, несмотря на то, что граница с землями оборотней находилась всего в километре отсюда.

Я, напротив, чувствовала себя не в своей тарелке. Сидя на своей повозке, я оглядывалась вокруг, пытаясь понять, почему все так уверены в безопасности. Граница, даже невидимая, была ощутимой. Воздух здесь был иным — холодным, густым, будто сам лес предупреждал нас о том, что мы слишком близко.

Караванщики уже разжигали костры, разводили лошадей, и кто-то даже начал перебирать запасы, готовясь к ужину. Ролан помогал с разгрузкой, но заметив мой напряжённый взгляд, подошёл ближе.

— Ты чего такая напряжённая? — спросил он, бросив мешок с товарами на землю.

— Мы слишком близко, — тихо ответила я, стараясь не смотреть на него.

— Близко к чему? — усмехнулся он, явно не разделяя моих опасений.

— К границе, — сказала я, стараясь не дрожать голосом. — Разве это не опасно?

Ролан внимательно посмотрел на меня, его взгляд стал чуть мягче.

— Слушай, я понимаю, ты впервые так близко от земель оборотней. Но это не первый наш рейс. Всё будет нормально.

— А если нет? — спросила я, глядя на костры, которые уже весело трещали, освещая лагерь.

Ролан пожал плечами, усмехнувшись.

— Никто нас не тронет. У них сейчас праздники. Они чтут свои обычаи и не лезут на границу.

Его слова должны были меня успокоить, но этого не случилось. Мой взгляд снова устремился в сторону леса, в его тёмные глубины, где граница с землями оборотней оставалась невидимой, но такой реальной.

Вокруг меня жизнь кипела. Караванщики смеялись, перебрасывались шутками, готовили еду. Один из них разложил свои вещи у костра, явно намереваясь устроиться поудобнее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Да хватит тебе пугаться, девочка, — прокричал кто-то, заметив мой настороженный вид. — Тут спокойно. Мы тут не первый раз.

Я хотела поверить им, но не могла. Сердце подсказывало мне, что что-то было не так. Казалось, что лес вокруг замер в напряжённом ожидании, словно наблюдал за каждым нашим движением.

Я крепче обхватила свой мешок и отошла чуть дальше от костра, сев у повозки. Я смотрела на звёзды, почти не видимые за облаками, и пыталась убедить себя, что всё будет хорошо. Но странное чувство тревоги не покидало меня, шепча, что ночь ещё не окончена.

Когда костры разгорелись, караванщики начали доставать из своих мешков еду. У кого-то были сухари, у кого-то — куски солёного мяса, но настоящим центром внимания стал большой котелок, который кто-то из них поставил на огонь. Вскоре над лагерем распространился запах тушёной каши с мясом.

— Ну что, мужики, давайте поужинаем как следует! — крикнул бородатый караванщик, разливая по мискам горячую кашу.

Но вместе с едой на свет появилась и другая часть их запасов — фляги с крепким алкоголем.

— Эх, мороз так и просит согреться! — смеясь, сказал один из мужчин, отвинчивая крышку.

Запах браги быстро наполнил воздух. Этот тяжёлый, резкий запах вызвал у меня неприязнь. Я уже слышала подобные ароматы в доме тётки, когда её муж пил с соседями. Этот запах всегда вёл к грубым крикам, ссорам и сломанным вещам.

Караванщики начали наливать себе и друг другу, смеясь и перебрасываясь грубыми шутками. Их лица постепенно краснели, а голоса становились всё громче.

— Вот это жизнь! — сказал один, поднимая кружку. — Тёплая каша, брага… Да что ещё нужно человеку?

— Женщина, — хрипло добавил другой, вызывая взрыв грубого хохота.

Я сидела в стороне, стараясь не смотреть в их сторону. Моя миска с кашей быстро остывала, но я всё равно ела её, сосредоточившись на том, чтобы не привлекать к себе внимания.

Мужчины, уже немного выпив, начали вести себя громче. Шутки становились всё грубее, а их взгляды — всё более назойливыми.

— Эй, а наша девочка-то сидит там, как мышка, — заметил один из них, указывая на меня своей кружкой. — Эй, ты что, кашу ешь или мечтаешь?

Я постаралась не реагировать, но кровь бросилась в лицо. Слова были сказаны так громко, что их услышали все.

— Да ладно тебе, — подхватил другой. — Пусть ест. У неё и так скоро дел будет много. Она же у нас… как там? Помощница.

Вокруг послышались смешки. Мужчины смотрели на меня с откровенным интересом, а некоторые даже не скрывали насмешливых улыбок.

— Гляньте, какая тихая, — протянул один из них, чуть наклонив голову. — Но симпатичная. Рыженькая… У нас таких мало.

Его слова вызвали очередной взрыв смеха. Я почувствовала, как внутри меня всё сжимается.

— Эй, девчонка! — крикнул другой, уже наполовину пьяный. — Ты, если что, не бойся. Мы добрые. Тепло будет!

Это вызвало новую волну смеха, но я уже не могла это терпеть. Моя каша осталась недоеденной, я поставила миску на землю и поднялась, стараясь держаться спокойно.

— Куда это ты? — услышала я, когда направилась к своей повозке.

— Оставьте её, — вдруг вмешался Ролан. Его голос был тихим, но в нём чувствовалась угроза. — Ешьте, пейте, и заткнитесь уже.

Мужчины на секунду притихли, но вскоре снова начали перешёптываться. Я сжала зубы, стараясь не показывать страха, и села у своей повозки, завернувшись в платок.

Запах браги, грубые шутки, насмешливые взгляды — всё это заставляло меня чувствовать себя маленькой и беспомощной. Я закрыла глаза и стиснула руки, повторяя про себя:

“Утром мы снова будем в пути. Нужно просто пережить эту ночь.”

Но где-то в глубине души я знала: даже с рассветом напряжение не исчезнет.

Приблизительно вот так выглядит лагерь.

Глава 8.Ночь у границы

Лагерь постепенно начал затихать. Караванщики, уставшие от дороги и разогретые алкоголем, решили немного поспать перед утренним переходом. Костры догорали, оставляя только красные угли, а ночной холод снова начал пробираться в каждую щель.

Я, стараясь избегать лишнего внимания, поднялась в свою повозку. Она была всё ещё холодной, но, по крайней мере, защищала от ветра. Завернувшись в старое одеяло, я улеглась на мешки, которые служили мне постелью, и попыталась согреться.

Голоса караванщиков снаружи становились всё тише, их разговоры растворялись в ночной тишине. Вскоре лагерь погрузился в сон, и только редкое фырканье лошадей или скрип повозок нарушали тишину.

Я уже начала засыпать, когда вдруг услышала какой-то шум. На первый взгляд это был обычный хруст снега, но что-то в этом звуке заставило меня насторожиться. Сердце заколотилось быстрее, и я, не дыша, прислушалась.

Шаги. Кто-то приближался к моей повозке.

В темноте я разглядела тёмную фигуру, которая приближалась слишком близко. Наконец, лунный свет осветил бороду, и я узнала его — бородатого караванщика, который вечером громче всех шутил и насмехался.

— Эй, девочка, не спишь? — его голос прозвучал тихо, но в нём слышалась насмешка.

Я замерла, не зная, что делать. Он поднялся на повозку и сел на край, наклоняясь ко мне.

— Не бойся, я просто поговорить хочу, — сказал он, но его взгляд говорил совсем другое.

— Уходите, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, но предательская дрожь всё равно прорвалась в моих словах.

— Ух, какая строгая, — он усмехнулся, его голос стал мягче, но это только усилило мою тревогу. — Знаешь, ты такая хорошенькая… А тут, знаешь, холодно. Может, согреем друг друга?

Он потянулся ко мне, и я отпрянула назад, сжимая одеяло так сильно, что пальцы побелели. Сердце бешено стучало, страх смешивался с отвращением.

— Уходите! — сказала я громче, пытаясь оттолкнуть его, но он был сильнее.

— Да ладно тебе, чего ты боишься? — сказал он, ухмыляясь. Его руки приблизились, и в этот момент мой страх сменился отчаянным гневом.

Я толкнула его со всей силы, хватаясь за ближайший мешок и замахнувшись им. Мешок был тяжёлым, но ударил его по плечу, заставив потерять равновесие.

— Что за чёрт?! — воскликнул он, отступая на секунду.

В этот момент я закричала:

— Ролан!

Мой крик прорезал тишину, и я услышала, как снаружи послышались шаги. Мужчина выругался, быстро соскочив с повозки. Он, видимо, не хотел привлекать внимания, и, бурча что-то под нос, быстро скрылся в темноте.

Через несколько секунд к повозке подошёл Ролан. Его лицо было мрачным, а глаза полны тревоги.

— Что случилось? — спросил он, осматривая меня.

— Он… — я указала в сторону, где исчез бородатый караванщик, и не смогла закончить.

Ролан, сжав челюсти, посмотрел туда, куда я указала, затем перевёл взгляд на меня.

— Всё в порядке. Теперь никто к тебе не подойдёт, — тихо сказал он, но в его голосе звучала угроза, явно адресованная тому, кто осмелился нарушить покой.

Он остался у повозки, садясь рядом на землю и молча глядя в сторону лагеря. Я снова завернулась в одеяло, чувствуя, как адреналин постепенно уходит.

Эта ночь стала для меня уроком: опасности подстерегают не только снаружи, за границей, но и среди тех, кто казался мне попутчиками.

Лагерь, наконец, затих. Караванщики, уставшие после долгого пути и выпитой браги, уснули у костров. Ролан, который дежурил у повозки, к моему облегчению, решил переночевать внутри . Снаружи остались только тлеющие угли костров, слабый свет которых едва освещал лагерь.

Я лежала в холодной повозке, завернувшись в старое одеяло, но сон никак не приходил. Холод пробирался к ногам, которые давно стали ледяными. Это была моя вечная проблема — зимой мне постоянно приходилось вставать, чтобы согреться или сбегать в кусты, а поскольку возможность согреться была редкостью… вообщем в кустики я бегала часто!

Стараясь не создавать шума, я тихо выбралась из повозки. Лагерь казался погружённым в глубокий сон. Лошади спали, лишь изредка перебирая копытами, а вокруг была только тишина ночного леса.

Я направилась к ближайшим кустам, стараясь не отходить слишком далеко. Ночной лес выглядел угрожающе, но я убеждала себя, что опасаться нечего. Всё вокруг казалось неподвижным, только слабый ветер шевелил замёрзшие ветви.

После того как я закончила свои дела, я выпрямилась, поправляя полы своего пальто. Уже собиралась повернуть обратно, как вдруг ощутила резкое движение за спиной.

Тяжёлая рука схватила меня, прижимая к чьей-то твёрдой груди.

— Тихо! — прошипел голос у моего уха.

Я попыталась закричать, но сразу же почувствовала жёсткую ладонь, закрывающую мой рот. Меня резко дёрнули назад, так что я едва не упала.

— Если пикнешь — убью, — прошептал он, и мне показалось, что от страха моё сердце остановилось.

Я узнала этот голос. Это был бородатый караванщик, тот самый, который бросал на меня похотливые взгляды вечером у костра.

Я попыталась вырваться, но его хватка была слишком крепкой. Он крепко держал меня одной рукой, зажав мой рот, а другой обхватил за талию, лишая возможности двигаться.

— Ну что ты, рыжая? Тихо же всё будет, — его голос звучал мерзко, почти с насмешкой. — Сейчас пойдём подальше, поговорим.

Он потащил меня в сторону леса, подальше от лагеря. Снег хрустел под его сапогами, мои ноги цеплялись за землю, но я не могла сопротивляться. Ледяной воздух резал лёгкие, а тьма леса становилась всё гуще, пока свет костров не исчез совсем.

— Давай, не вырывайся, а то хуже будет, — процедил он, толкая меня глубже в лес.

Моё сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Я пыталась оттолкнуть его, но это было бесполезно. Его хватка была железной.

Каждый шаг уводил нас дальше от лагеря, а я с каждым мгновением понимала, что если не сделаю что-то сейчас, назад я уже не вернусь. Страх смешивался с отчаянием, и я начала искать любую возможность вырваться, хотя холод и ужас сковывали каждую мою мысль.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Бородатый караванщик грубо тащил меня вперёд, не обращая внимания на мои попытки вырваться. Лес становился всё гуще, и снег под ногами превратился в скользкую, замёрзшую грязь. Я пыталась сопротивляться, но его рука была сильной, а страх сковывал каждую мысль.

— Ну-ка, тихо, — буркнул он, когда я попыталась закричать, стиснув мою руку сильнее.

Вскоре он остановился. Перед нами оказались густые заросли кустарника, а за ними — поваленное дерево. Я заметила тёмную фигуру, сидящую на его стволе. Сердце сжалось от нового страха, когда я поняла, кто это.

На дереве сидел глава каравана. Его лицо освещалось слабым лунным светом, и выражение этого лица мне не понравилось. Он неспешно поднял голову, встретившись со мной взглядом.

— Молодец, — спокойно сказал он бородатому. — Быстро сработал.

— Да она и не сильно сопротивлялась, — усмехнулся бородатый, подтолкнув меня вперёд.

Я замерла, чувствуя, как меня бросает в жар и холод одновременно. Неужели они это планировали? Моё сердце забилось ещё быстрее.

— Что ж, девочка, — произнёс глава, медленно поднимаясь с дерева. Его голос был низким и угрожающим, но в нём звучала почти насмешка. — Мы тут подумали, что ты слишком напряжённая. Почему бы нам не помочь тебе расслабиться?

Смех бородатого караванщика раздался где-то за моей спиной, а у меня закружилась голова от ужаса. Я сделала шаг назад, но столкнулась с его грудью, от чего он тут же схватил меня за плечо, не давая уйти.

— Оставьте меня! — выкрикнула я, но мой голос прозвучал слабее, чем я надеялась.

— Не бойся, — усмехнулся бородатый, его пальцы больно впились в моё плечо. — Мы просто поиграем немного.

В этот момент во мне что-то щёлкнуло. Я уже не думала, что у меня есть выбор. Страх сменился отчаянием, а затем гневом. Резко повернувшись, я вырвалась из его хватки, оттолкнув его локтем.

— Чёрт! — выругался он, теряя равновесие.

Я побежала.

Снег хрустел под моими ногами, а ветки хлестали по лицу, оставляя мелкие царапины. Я не знала, куда бегу, но лес становился всё гуще, и сердце подсказывало мне, что я приближаюсь к границе.

— Лови её! — раздался голос главы каравана позади.

Я услышала, как они бросились за мной. Их шаги приближались, но я не останавливалась. Лёгкие горели от холода и усталости, но я знала: если они поймают меня, то всё будет кончено.

Наконец я почувствовала, как чьи-то сильные руки схватили меня. Я закричала, но уже через секунду меня приложили об дерево.

— Ну что, побегала? — выдохнул глава каравана, крепко удерживая меня за плечи. Его лицо оказалось так близко, что я почувствовала запах алкоголя. — Мы же тебя предупреждали.

Он резко прижал меня к дереву, но в этот момент что-то нарушило тишину.

Это был низкий, глухой рык, раздавшийся где-то в глубине леса.

Оба мужчины замерли. Бородатый, который уже почти догнал нас, остановился, а его глаза расширились. Глава каравана медленно отпустил меня, его взгляд устремился в темноту между деревьями.

— Ты это слышал? — спросил бородатый, голос его задрожал.

Рык раздался снова, но на этот раз ближе.

— Оборотень, — выдохнул глава, отступая на шаг.

Мужчины переглянулись, их лица мгновенно утратили всю уверенность. Я замерла, не смея пошевелиться, но сердце колотилось в груди, как молот.

— Уходим! — резко сказал глава, и бородатый тут же побежал обратно к лагерю.

Они оставили меня, не оглядываясь. Я прислонилась к дереву, пытаясь успокоить дыхание, и вдруг поняла, что снова осталась одна.

Рык повторился, но теперь совсем рядом. Лес ожил, ветки скрипели, и тени между деревьями начали двигаться. Я хотела закричать, но голос застрял в горле.

Мой взгляд был прикован к темноте, из которой исходил этот звук. Что-то приближалось, что-то, что не было человеком.

Я замерла, прижавшись к дереву, и вслушивалась в каждый звук. Шорохи между деревьями становились ближе, а затем я услышала фырканье. Это был глубокий, тяжёлый звук, который разнёсся по ночному лесу, словно предупреждение.

Моё сердце остановилось, и я закрыла глаза, молясь, чтобы это не было тем, чего я боялась больше всего.

Но шаги, которые я ожидала услышать, так и не раздались. Фырканье повторилось, а затем всё затихло. Тёмная тень, казавшаяся мне неестественно большой, мелькнула между деревьями, а потом растворилась в ночи.

Я стояла неподвижно, боясь пошевелиться, пока не поняла, что лес снова погрузился в тишину. Незнакомое существо ушло, так и не приблизившись.

Я позволила себе выдохнуть, но тревога не покидала меня. Почему оно не напало? Было ли это предупреждением или знаком того, что меня пощадили?

Глава 9. Потерянная в лесу

Лес окружал меня со всех сторон, высокий, густой, непроходимый. Казалось, что деревья здесь были старше самого времени. Их голые ветви тянулись друг к другу, образуя свод, через который едва пробивался лунный свет. Я не знала, сколько времени уже шла, но ноги были настолько тяжёлыми, что каждый шаг давался с трудом.

Мой полушубок порвался, когда я пробиралась через плотные заросли, и холодный воздух проникал сквозь дыру, обжигая кожу. Я пыталась стянуть полы пальто друг к другу, но пальцы давно окоченели и не слушались.

Я не могла остановиться, но и цели у меня больше не было. Каждый шаг вперёд был бессмысленным, каждая секунда — мучительной.

Густой лес всё больше напоминал мне сказку… только не ту, что рассказывают детям перед сном, а страшную, где герои никогда не возвращаются домой. Я понимала, что давно уже на стороне оборотней. Все признаки указывали на это: неестественно густые деревья, тишина, от которой закладывало уши, и то странное присутствие, которое я чувствовала на себе, словно за мной кто-то всё время наблюдал.

Но мне было всё равно. Апатия охватила меня целиком.

“Я всё равно не выберусь.”

Эта мысль звучала в голове снова и снова. Я замерзала, теряла силы.

Мои ноги предательски скользили на обледенелой земле, и я несколько раз падала, царапая ладони о грубую кору поваленных деревьев. Снег прилипал к одежде, и холод пробирался всё глубже, но мне не хотелось вставать.

Я остановилась у старого дерева, обвившегося мхом, и прислонилась к его шершавому стволу. Дыхание вырывалось изо рта облаками пара, но я уже почти не ощущала холода.

“Здесь всё и закончится.”

Я не могла больше бороться. Всё, что я пережила, казалось теперь таким далеким. Я даже не могла разозлиться на свою беспомощность. Глубокое чувство пустоты наполнило меня, как этот тёмный лес.

Склонив голову, я закрыла глаза. Если смерть придёт ко мне в этом лесу, от голода, холода или от рук оборотней, я приму её. Борьба казалась бессмысленной.

В этот момент сквозь густые деревья дунул сильный порыв ветра, забравшись прямо в дыру моего порванного полушубка. Я вздрогнула, инстинктивно пытаясь закрыться от холода, но руки были слишком слабыми.

Лес вокруг казался безмолвным и равнодушным, как будто он знал, что я была здесь чужой, и не собирался принимать меня.

Я не помню, как заснула. Холод, усталость и полное отчаяние лишили меня сил. Я склонилась к стволу дерева, и тело будто отключилось, наконец позволяя разуму немного отдохнуть.

Когда я открыла глаза, первые лучи солнца уже пробивались сквозь густые заросли леса. Они были мягкими, но неожиданно яркими, будто свет специально нашёл путь сквозь плотный покров ветвей, чтобы ударить мне прямо в лицо.

Я зажмурилась, прикрывая глаза рукой, и поняла, что прошло немало времени.

“Солнце… значит, уже семь утра,”

— подумала я, хотя точное время уже казалось неважным.

Моё тело всё ещё болело, а руки и ноги были почти онемевшими от холода. Но в душе что-то дрогнуло. Солнечный свет напомнил, что утро всегда приходит, даже после самой тёмной ночи.

Я медленно поднялась, опираясь на дерево, и сделала несколько шагов. Снег всё так же хрустел под ногами, но я двигалась без цели, просто чтобы не замёрзнуть окончательно.

Вдруг я услышала слабый звук. Это был жалобный, тихий писк, который раздался где-то впереди, между деревьями. Он был таким неожиданным и необычным в этой лесной тишине, что я остановилась, пытаясь понять, откуда он доносится.

Звук повторился. Это был явно звериный плач, высокий и дрожащий. Но он не походил на рык оборотня или на что-то угрожающее. Это был крик боли или страха, исходивший от существа, которое явно было раненым или напуганным.

Я стояла, прислушиваясь.

“Что это может быть?”

Моё сердце забилось чуть быстрее, но не от страха. Я не надеялась ни на что, но этот жалобный звук зацепил меня. Он был слишком похож на чей-то зов о помощи.

Не думая о том, что могу сама оказаться в ловушке, я медленно направилась на звук. Ветки цеплялись за моё порванное пальто, снег проникал в порванный полушубок, но я шла дальше.

Писк становился всё громче, пока я не дошла до небольшой поляны.

В центре, под корнями поваленного дерева, я увидела маленькое существо. Это был зверёк, покрытый густым белым мехом, но его шёрстка была испачкана кровью, а лапка выглядела так, будто её сильно ранило. Он пытался двигаться, но каждый раз издавал жалобный, тихий писк, который пробирался прямо к сердцу.

Я опустилась на колени, стараясь двигаться медленно, чтобы не напугать его.

— Тише, тише… — прошептала я, хотя сама не знала, зачем говорю.

Зверёк поднял голову. Его глаза, большие и блестящие, смотрели на меня с явной болью, но в них не было страха. Казалось, он понимал, что я пришла не для того, чтобы причинить ему зло.

Моё сердце сжалось. Впервые за долгое время я почувствовала не отчаяние, а странное тепло. Этот крохотный зверёк нуждался в помощи так же, как и я сама.

Я приблизилась ещё ближе, стараясь не делать резких движений, и увидела, кто издавал этот жалобный писк. Это был лисёнок, крошечный белый зверёк, покрытый густым мехом, который местами был перепачкан кровью.

“Не оборотень,”

— мелькнула у меня мысль. Я слишком хорошо помнила размеры и силу тех существ, что уничтожили мою семью. Этот малыш был другим. Он был обычным лисёнком.

Он жалобно подвывал, и я заметила, что его маленькое тело зажато между металлическими дугами растяжки. Это была ловушка, чьи зубья глубоко врезались в мех, не доставая до кости, но всё же причиняя ужасную боль.

— Бедняжка, — прошептала я, опускаясь на колени.

Лисёнок посмотрел на меня, его блестящие глаза выражали смесь страха и надежды. Он дрожал всем телом, но не пытался вырываться — то ли от усталости, то ли понимая, что это бесполезно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я осмотрела ловушку. Она была грубо сделана, но мощная. Хорошо, что лисёнок влетел в неё большей частью тела. Если бы его лапа попала между зубьями, её бы точно оторвало.

— Спокойно, — сказала я, пытаясь успокоить не только его, но и себя.

Мои руки дрожали от холода и страха, но я знала, что должна помочь. Осторожно взяв края металлической дуги, я попыталась разжать её. Ловушка не поддавалась. Металл был холодным и скользким, и я уже начала думать, что не смогу справиться.

Лисёнок снова жалобно завыл, его голос наполнился новой болью.

— Пожалуйста, потерпи, — прошептала я, стиснув зубы.

Я упёрлась коленями в снег, стараясь использовать всё своё тело, чтобы разжать дуги. Наконец, после нескольких отчаянных попыток, ловушка начала поддаваться. Металлические зубья медленно разомкнулись, и я смогла вытащить маленького зверька из их хватки.

Лисёнок беспомощно упал в снег. Его тело дёрнулось, и я подумала, что он попытается убежать, но вместо этого он остался лежать, тяжело дыша. Я аккуратно подняла его, стараясь не задеть рану. Он был таким лёгким и хрупким, что у меня защемило сердце.

Рана на боку была глубокой, но не смертельной. Кровь всё ещё сочилась, окрашивая белый мех в алый, но я знала, что её можно остановить.

— Мы справимся, — сказала я, сама не понимая, откуда взялась эта уверенность.

Я сняла с себя платок, разорвав его на длинные полосы. Используя снег, я осторожно промыла рану, лисёнок тихо подвывал, но не сопротивлялся. Затем я плотно перевязала его бок, чтобы остановить кровь.

Когда я закончила, лисёнок лежал у меня на руках, почти не двигаясь, но его дыхание стало ровнее. Я почувствовала, как он слегка прижался ко мне, будто искал тепло.

— Всё будет хорошо, — прошептала я, гладя его по голове.

Его уши дрогнули, а глаза медленно закрылись. Он был жив, и это стало первым светлым моментом за последние ужасные часы.

Я уселась у ствола дерева, где густая крона хоть немного защищала нас от ледяного ветра. Первые лучи зимнего солнца согревали замёрзший снег вокруг, и я почувствовала, как тепло медленно проникает сквозь мой порванный полушубок.

Лисёнок лежал у меня на коленях, завернутый в остатки моего платка. Его маленькое тело едва заметно поднималось и опускалось, дыхание стало ровным, но слабым. Его белоснежный мех всё ещё был испачкан кровью, и я осторожно принялась стирать её, используя снег.

— Тише, малыш, — тихо прошептала я, стараясь не задеть его рану.

Снег растаял в моих руках, смешавшись с кровью и грязью, но я продолжала очищать его шерстку. С каждым движением он выглядел всё более ухоженным, и в какой-то момент я заметила, насколько красив этот зверёк. Его белый мех блестел на солнце, будто сам снег нашёл своё воплощение в этом маленьком существе.

Вдруг лисёнок пошевелился. Его уши дёрнулись, а затем он медленно открыл глаза. Большие, блестящие, умные. Они смотрели прямо на меня, и мне показалось, что в них было больше осознания, чем у обычного животного.

— Ты очнулся, — улыбнулась я, не ожидая ответа, но всё равно почувствовала себя облегчённой.

Лисёнок чуть приподнялся, его движения были осторожными и немного неуверенными. Он скользнул с моих колен и приземлился на снег. Его лапы слегка дрожали, и он заметно хромал на раненую сторону, но всё же держался на ногах.

— Постой, ты не должен двигаться! — попыталась я остановить его, но он лишь посмотрел на меня, как будто хотел сказать, что всё в порядке.

Он сделал пару неуверенных шагов вперёд, оглянулся на меня и издал тихий, короткий звук — не совсем лай, но и не писк. Это было похоже на зов.

— Ты… хочешь, чтобы я пошла за тобой? — спросила я, чувствуя себя странно от того, что разговариваю с лисёнком.

Он снова повернулся ко мне, словно подтверждая мою догадку, и, хромая, начал двигаться вглубь леса.

Я растерянно посмотрела на его раненую лапу, потом на густой лес впереди. Мне казалось безумием идти за маленьким зверьком, но он выглядел таким уверенным, что я не смогла отказать.

Поднявшись, я затянула порванный полушубок потуже и пошла следом за лисёнком, стараясь не отставать. Он не оглядывался, будто был уверен, что я пойду за ним.

“Куда ты ведёшь меня, маленький?”

— думала я, глядя на хромающего проводника.

Но что-то в его осанке и уверенности убеждало меня, что он знает путь.

Визуал лисенка

А вот и малыш! Ну как тут пройти мимо?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10. Скрытая деревня

Спустя мучительно долгих полчаса мы наконец добрались до места, которое выглядело странно и загадочно. Передо мной простиралась огромная нора или, возможно, пещера, уходящая вглубь земли. Трудно было понять её природу: вход был настолько широким, что я могла пройти внутрь, не пригибаясь.

Я остановилась на мгновение, разглядывая это место. Лисёнок, несмотря на свою раненую лапу, уверенно направился вперёд и, обернувшись на секунду, снова издал тот же короткий зов, словно призывал меня следовать за ним.

Первое, что пришло мне в голову, — что это его дом. Возможно, внутри находится его семья, другие лисы, которые помогут ему. Но я понятия не имела, что меня ждёт.

Сомнения отступили, когда лисёнок, хромая, скрылся во тьме. Я глубоко вдохнула и шагнула следом.

Темнота окружила меня мгновенно, и я уже начала напрягать глаза, пытаясь различить хоть что-то в этой мрачной пустоте. Но прежде чем я успела привыкнуть к отсутствию света, внезапно всё пространство передо мной озарилось.

Это был голубоватый, мягкий свет, который разлился по всей пещере, как будто сама тьма уступила место чему-то древнему и необъяснимому. Я зажмурилась, инстинктивно прикрывая глаза руками.

А в следующую секунду всё изменилось.

Когда я открыла глаза, передо мной уже не было тёмной пещеры. Вместо этого я оказалась на заснеженной поляне, яркой и живой, словно из другой реальности.

Снег здесь искрился под солнечными лучами, которые пробивались через кроны деревьев. Воздух был свежим, пропитанным ароматом хвои и морозной сладости. Лес, который только что казался мёртвым и пугающим, теперь ожил.

Надо мной сидела большая сова. Она смотрела на меня с таким осознанием, что я замерла. Её глаза, как два янтарных шара, следили за каждым моим движением. Она вдруг коротко квохтнула, словно была довольна моим появлением, и продолжила спокойно сидеть на своей ветке.

Я огляделась. Поляна окружена деревьями, чьи ветви были украшены инеем, а в воздухе витала тишина, но не гнетущая, а тёплая, почти успокаивающая.

Лисёнок, теперь более бодрый, стоял рядом. Его раненая лапа ещё слегка подгибалась, но он смотрел на меня, как будто ждал, когда я начну понимать, где мы оказались.

Моё сердце всё ещё билось быстро, но не от страха, а от чего-то иного — от ощущения, что я переступила черту между реальным миром и чем-то неизведанным.

“

Что это за место? Как мы сюда попали?” — эти вопросы крутились у меня в голове, но ответов не было.

Я посмотрела на лисёнка, который теперь повернул голову и снова пошёл вперёд, сквозь снег.

— Хорошо, малыш, я пойду за тобой, — тихо сказала я, больше для себя, чем для него, и последовала за ним в этот новый, таинственный мир.

Я шла по этому удивительному лесу, и всё вокруг казалось волшебным. Деревья, покрытые инеем, стояли величественно, их ветви переливались на солнце, словно украшенные драгоценными камнями. Вокруг царила тишина, но это была не угрожающая пустота, а спокойствие, которое окутывало душу.

Каждый мой шаг утопал в мягком снегу, и я даже не чувствовала холода, хотя мой порванный полушубок никак не мог согреть меня. Усталость, сковывавшая меня ещё совсем недавно, куда-то исчезла. Теперь я шла вперёд, глядя на эти удивительные пейзажи и забывая обо всех своих страхах и страданиях.

Лисёнок шёл впереди, хромая всё меньше. Его хвост плавно покачивался, а он сам время от времени оглядывался на меня, издавая короткие мурлыкающие звуки, похожие на довольное урчание. Казалось, он рад, что я иду за ним.

Неожиданно лес начал редеть. Пройдя несколько шагов, я заметила, как между деревьями появляется дым, тонкими струйками поднимающийся в небо.

— Что это? — пробормотала я, остановившись и вглядываясь вдаль.

Сделав ещё несколько шагов, я увидела их: дома.

Деревня выглядела как картинка из сказки. Дома стояли рядами, яркие, будто игрушечные, с крышами, покрытыми ровным слоем снега. Их стены были окрашены в мягкие пастельные тона: голубой, зелёный, нежно-жёлтый. Окна украшали резные ставни, а дым из труб, тянущийся в ясное небо, создавал ощущение уюта и тепла.

Моё сердце дрогнуло. Я остановилась, вглядываясь в эту картину, будто не веря своим глазам.

— Это… здесь кто-то живёт? — прошептала я, глядя на лисёнка и произнося свой до безобразия глупый вопрос…

Но он не остановился. Он продолжал идти, словно знал дорогу.

На краю деревни стоял особенный дом. Он был больше других, с высокими резными окнами и изящным фасадом. Его стены были окрашены в глубокий тёмно-синий цвет, а крыша, покрытая белоснежным снегом, выглядела как из сказки. Вокруг дома росли маленькие ёлочки, словно специально посаженные, чтобы подчеркнуть его красоту.

Лисёнок остановился на секунду, взглянув на меня, а затем снова издал своё мурлыканье, будто призывая меня не отставать. Я не могла не улыбнуться: в его движениях читалась радость и уверенность.

Он двинулся дальше, направляясь прямо к этому большому дому. Я медленно пошла следом, чувствуя, как внутри меня рождается странное ощущение. Это место было настолько удивительным и живым, что казалось, будто оно ждало меня.

Чем ближе я подходила к дому, тем сильнее сжималось моё сердце. Страх, гнездившийся где-то глубоко внутри, поднял голову. Мне было страшно идти к этому чужому, пусть и красивому месту. Я не знала, кто живёт здесь, и почему лисёнок ведёт меня именно сюда.

Мои ноги замедлили шаг, словно сами пытались остановить меня. В голове начали роиться тревожные мысли: “А если здесь живут оборотни? Что если они обнаружат меня и решат, что я вторглась на их территорию?”

Я вспомнила рассказы людей. Говорили, что оборотни не строят домов, что их жилища — это пещеры и подземные лабиринты, где они скрываются от мира.

“Если это правда,” — подумала я, оглядывая дом, окружённый ёлочками, — “то, возможно, здесь живут обычные люди.”

Эта мысль немного успокоила меня. Я глубоко вдохнула холодный воздух, чувствуя, как страх постепенно отпускает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лисёнок остановился у небольших ступенек, ведущих к двери, и обернулся ко мне, снова издав короткий, нетерпеливый звук. Казалось, он просил меня поторопиться.

— Ну что ж, — тихо сказала я, сглотнув. — Если ты привёл меня сюда, то, наверное, не зря.

Я сделала ещё несколько шагов, и мы вместе подошли к загадочному дому.

Я остановилась перед дверью, ощущая лёгкое сомнение. Доверять животному было странно, почти нелепо, но в этот момент я не могла объяснить, почему всё же следую за этим маленьким существом. Что-то в его умных глазах, в уверенности его движений убеждало меня, что он знает больше, чем я могу понять.

— Ну, попробуем, — пробормотала я, робко стукнув в дверь.

Звук моего стука разнёсся по тихому лесу, но ответа не последовало. Я подождала минуту, прислушиваясь, но внутри дома была абсолютная тишина.

— Может, никого нет, — прошептала я себе под нос.

Я стукнула ещё раз, на этот раз чуть громче. Однако результат был тем же — тишина.

— Никого… — выдохнула я, оборачиваясь к лисёнку, чтобы понять, что он будет делать дальше.

Малыш, не дожидаясь меня, уже копошился у двери. Он скрёб лапкой по старому коврику, который лежал на пороге. Ковёр был грязным, мокрым от снега, а его первоначальный цвет давно затерялся под слоем грязи.

— Эй, что ты делаешь? — спросила я, удивлённая его действиями.

Лисёнок продолжал настойчиво рыться под ковриком, пока, наконец, не вытащил что-то маленькое и блестящее. Я наклонилась, чтобы лучше рассмотреть, и чуть не ахнула. Это был ключ.

— Ты… нашёл ключ? — выдохнула я, не веря своим глазам.

Лисёнок гордо посмотрел на меня, как будто хотел сказать: «Разумеется». Он взял ключ в зубы, подошёл к двери и уставился на меня, явно подталкивая к действию.

Я выпрямилась, глядя на него.

— Что же ты за странный такой зверёк, а? — пробормотала я, принимая ключ у него из пасти.

Держать в руках этот холодный, металлический предмет казалось невероятно странным. Лис, который знает, где лежит ключ… всё это было слишком необычным.

Но я всё же повернулась к двери и вставила ключ в замочную скважину.

Я медленно повернула ключ в замке, и дверь с лёгким скрипом подалась вперёд. Холодный воздух уступил место тёплому, но немного затхлому запаху, который витал внутри дома. Я шагнула через порог, не зная, чего ожидать, и дверь за мной тихо закрылась.

Дом оказался добротным, крепким, словно построенным с любовью и заботой. В прихожей, куда я попала первым делом, стояли массивные деревянные лавки, предназначенные для обуви и вещей, а вдоль стены висели крючки для одежды. Но сразу бросалось в глаза, что здесь давно не прибирались. На полу виднелись следы грязи, оставленные снегом или пылью, а один из крючков был сломан и держался только на одном гвозде.

— Хм… странно, — пробормотала я, оглядываясь.

Лисёнок не стал ждать меня. Он мелькнул передо мной белым пятном и тут же скрылся в глубине дома, оставив меня наедине с моими мыслями.

— Эй, подожди! — позвала я, но он уже исчез за углом.

Я сделала несколько шагов вперёд, минуя прихожую, и оказалась в просторной кухне.

Кухня соединялась со столовой, и, несмотря на её размеры и добротную мебель, было ясно, что здесь давно не наводили порядок. Большая печь, сердце этого дома, была покрыта копотью, а рядом стояли горшки и кастрюли, которые явно не видели тряпки уже несколько недель.

Деревянный стол в центре комнаты был массивным, крепким, но на нём валялись крошки и обрывки бумаги. Стулья вокруг стола выглядели прочными, но покрытыми лёгким налётом пыли.

Посуда, сложенная в деревянном тазу у стены, была чиста номинально — на ней виднелись пятна засохшей еды, а рядом лежало грязное полотенце, давно утратившее свой первоначальный цвет.

Я подошла ближе, внимательно осматривая. Видно, что когда-то этот дом был уютным и ухоженным, но сейчас на всём лежал отпечаток запустения.

“Здесь точно нет женской руки,” — подумала я.

Сделав ещё пару шагов, я заметила две двери, ведущие в другие комнаты.

Одна из них была слегка приоткрыта, и я заглянула внутрь. Это была хозяйская спальня. Простая, но просторная: большая деревянная кровать с шерстяным покрывалом, низкий комод, на котором стояли какие-то мелкие вещи, и зеркало, которое частично покрылось пылью. Здесь всё выглядело функционально, но как-то неуютно. В углу стояла пара сапог, очевидно мужских, и охотничий лук, прислонённый к стене.

Вторая комната была явно детской. Здесь стояла небольшая кроватка, покрытая ярким лоскутным одеялом. На полу валялись деревянные игрушки, и, несмотря на общую неопрятность дома, в этой комнате была какая-то теплая, давно забытая атмосфера.

Я вернулась в кухню, оглядываясь, пытаясь понять, почему лисёнок привёл меня сюда.

— Ну и странности, — пробормотала я себе под нос.

Но прежде чем я успела придумать что-то ещё, из глубины дома раздался приглушённый звук. Это был не лисёнок, а что-то другое, словно кто-то или что-то двигалось в дальней комнате, но явно по размерам больше малыша.

Я замерла, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Дом, с его странным состоянием, вдруг начал казаться мне ещё более загадочным и чуть устрашающим.

Глава 11. Мальчик с глазами лиса.

Тишину дома нарушил едва слышный скрип двери. Я резко обернулась в сторону детской комнаты. Дверь медленно открылась, и на пороге появился мальчик.

Ему было не больше пяти или шести лет. Его волосы, белоснежные, словно свежевыпавший снег, мягкими прядями спадали на лоб. Но больше всего меня поразили его глаза. Большие, ярко-голубые, как кусочки зимнего неба, они смотрели на меня с необычайной осознанностью, смешанной с чем-то диким, почти звериным.

Я застыла, чувствуя, как по спине пробежал холод.

Мальчик медленно вышел из комнаты, его движения были осторожными и тяжёлыми. Одежда на нём была простая, но грязная и местами порванная. На ткани уже проступала кровь, и я заметила, что его рука и бок сильно ранены. Кровь капала на пол, оставляя яркие алые пятна на тёмных досках.

— Ты… — прошептала я, но слова застряли в горле.

Он ничего не сказал, но его глаза были полны усталости и боли. Он смотрел на меня так, будто пытался понять, что собираюсь делать.

И вдруг я поняла. Эти глаза. Те же самые, что я видела у лисёнка. Умные, глубокие, с лёгким отблеском звериной природы.

“Это он,” — мелькнула у меня в голове ошеломляющая мысль.

Мои ноги подкосились от осознания, но я не двинулась. Бежать? Но куда? Он выглядел слабым, раненым… ребёнком. Но в то же время я понимала, что он не был обычным ребёнком.

Мальчик покачнулся и, пошатываясь, прислонился к дверному косяку. Он крепче прижал раненую руку к боку, его дыхание стало рваным.

— Ты… ты ранен… — выдавила я, глядя то в его глаза, то на кровь, медленно проступающую сквозь одежду.

Он ничего не ответил, но его взгляд смягчился. В нём не было угрозы. Он словно говорил: «Я не причиню тебе зла».

Мои мысли метались между страхом и желанием помочь. Всё тело кричало, что мне нужно уйти, спрятаться. Но его кровь, его раны… это было слишком, чтобы игнорировать.

Я сделала шаг вперёд, с дрожащими руками пытаясь успокоить себя, ровно дыша.

— Сядь, — тихо произнесла я. — Тебе нужно перевязать раны.

Мальчик не шевелился, всё так же изучая меня своим глубоким, проницательным взглядом. Он будто ждал, чтобы понять, действительно ли я хочу помочь, и можно ли мне доверять

Мой страх и сомнения исчезли, сменившись инстинктивным желанием помочь. Глядя на ребёнка, который стоял, едва удерживаясь на ногах, я понимала: времени на раздумья у меня нет.

— Садись, — сказала я твёрже, чем чувствовала себя на самом деле, и осторожно взяла его за здоровую руку, чтобы усадить на ближайший стул.

Он не сопротивлялся, только медленно сел, тяжело дыша. Я опустилась перед ним на колени, оглядывая его раны. Кровь на боку пропитала ткань, а его рука была покрыта ссадинами, из которых всё ещё сочилась кровь.

— Подожди, я что-нибудь придумаю, — сказала я, глядя ему в глаза.

Он молча кивнул, его взгляд был спокойным, но в то же время настороженным.

— У вас есть что-то… — начала я, оглянувшись по сторонам. — Ну, что-то, чтобы помочь: вода, чистые тряпки, хоть что-нибудь?

Мальчик не ответил. Вместо этого он поднял здоровую руку и указал в сторону кухни. Я удивлённо посмотрела на него, но тут же встала, последовав за его жестом.

На кухне я нашла ведро с водой, стоявшее возле печи. Оно выглядело чистым, хотя и немного запылённым. Чуть дальше, в шкафу, я заметила несколько тряпок и полотенец.

— Отлично, — пробормотала я, собирая всё это.

Когда я вернулась, он снова показал рукой на полку в углу комнаты. Я подошла и нашла небольшой глиняный горшок с чем-то, похожим на жир или мазь.

— Это… для лечения? — спросила я, оборачиваясь к нему, но он лишь кивнул, не произнеся ни слова.

Я снова опустилась перед ним и принялась за дело. Осторожно сняв с него грязную рубашку, я увидела, что его раны были глубокими, но не смертельными. Кровь ещё сочилась из пореза на боку, и я, стиснув зубы, начала промывать рану водой.

— Потерпи, — сказала я, заметив, как его лицо исказилось от боли.

Он всё ещё молчал. Только его дыхание становилось тяжёлым каждый раз, когда я прикасалась к ране.

Меня вдруг поразило это молчание.

— Почему ты не говоришь? — спросила я, бросив на него быстрый взгляд.

Он посмотрел на меня своими глубокими голубыми глазами, но ничего не ответил.

“Но ведь когда ты был лисёнком, ты издавал звуки. Мурлыкал, выл… Почему сейчас ты молчишь?”

Эта мысль не давала мне покоя, но я старалась сосредоточиться на его лечении.

Я промыла рану, затем намазала её мазью из горшка, который он мне указал, и крепко перевязала кусками ткани. Его рука тоже была в ссадинах, но не так сильно пострадала, и я быстро обработала её.

— Всё, — сказала я, закончив. — Это должно помочь.

Мальчик кивнул, его взгляд был благодарным, но он всё так же не произнёс ни слова.

Я вытерла руки о старое полотенце и присела на корточки, глядя на него. Этот ребёнок — или что бы он ни был — оставался для меня загадкой. Почему он привёл меня сюда? Почему он молчит? И почему я не чувствую от него угрозы, несмотря на всё странное, что с ним связано?

Я смотрела на мальчика, который сидел передо мной, тихо наблюдая за моими действиями. Его глаза, такие глубокие и умные, продолжали напоминать мне о лисёнке, которого я нашла в лесу.

“Этот малыш — оборотень,” — осознание ударило меня, и я почувствовала, как внутри всё сжалось от страха.

Оборотень. Слово, которое всегда внушало мне ужас. Существа, уничтожившие мою семью, были теперь не просто страшными легендами, а реальностью, сидящей прямо передо мной.

Но, несмотря на страх, я не могла отвести взгляд от этого ребёнка. В нём не было ни жестокости, ни угрозы. Только боль, усталость и… что-то ещё. Что-то, что заставляло моё сердце смягчаться.

“Он всего лишь ребёнок,”

— подумала я, и эта мысль не покидала меня.

Я огляделась вокруг, стараясь отвлечь себя от накатывающего ужаса. Как оказалось, рассказы о том, что оборотни живут в пещерах, были не больше чем глупыми слухами. Этот дом, пусть и не самый ухоженный, говорил о том, что эти существа намного разумнее и цивилизованнее, чем о них говорили люди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Деревянные стены, массивная мебель, даже простая, но крепкая посуда — всё это было свидетельством их быта. Они не звери. По крайней мере, не такие, какими их рисовали в человеческих историях.

“Но если здесь есть этот ребёнок… значит, где-то рядом могут быть взрослые.”

Моя грудь сжалась от нового страха.

“Что будет, когда они найдут меня? Даже если я помогла этому малышу, кто знает, как они отреагируют на человека, вторгшегося на их территорию?”

Образы страшных зубов и когтей всплыли в моей голове. Оборотни, нападающие, разрывающие на части, даже не удосужившись узнать, кто я.

Я судорожно вздохнула, но быстро сдержала панику.

— Меня найдут, — тихо сказала я себе. — И что тогда?

Мальчик продолжал смотреть на меня. Его взгляд был спокойным, как будто он всё понимал, но не мог — или не хотел — ничего сказать.

В какой-то момент я заметила, как его губы чуть дрогнули, но вместо слов раздался только слабый выдох.

Моё сердце дрогнуло.

“Он не пытается меня напугать,” — подумала я. — “Он доверяет мне.”

И всё же я не могла избавиться от ощущения, что это доверие обоюдное. Оно связало нас этой странной ночью в лесу, в этом доме, который стал для меня непредвиденным убежищем.

“Но надолго ли?”

Я посмотрела на мальчика, который, несмотря на перевязанные раны, выглядел измождённым. Его дыхание было ровным, но тяжёлым, а глаза начали слипаться от усталости.

— Тебе нужно отдохнуть, — тихо сказала я, и он, словно понимая мои слова, с трудом встал со стула.

Я подошла к нему, подставив руку, чтобы помочь. Он покачнулся, но удержался, и вместе мы прошли в детскую комнату.

Комната была уютной, хоть и немного запущенной. Небольшая кроватка с ярким лоскутным одеялом стояла у стены, а на полу валялись деревянные игрушки, которые выглядели так, будто ими давно не играли.

— Ложись, — мягко сказала я, поправляя одеяло, чтобы оно выглядело более пригодным для сна.

Мальчик сел на кровать и, прежде чем лечь, посмотрел на меня. Его голубые глаза были серьёзными, но усталость всё-таки взяла верх, и он, наконец, откинулся на подушку.

Я осторожно накрыла его одеялом. Он уже почти спал, когда я услышала его тихий выдох, словно знак благодарности.

— Спи, малыш, — прошептала я, и вышла из комнаты, стараясь не шуметь.

Вернувшись на кухню, я обвела взглядом запущенное пространство, пытаясь найти что-нибудь, чтобы согреть малыша и что-то, что даст ему силы бороться с недугом.

У печи стояло большое ведро с водой. Я зачерпнула ковшиком и налила в небольшой глиняный кувшин, который нашла на столе. Затем развела огонь в печи, удивляясь, что дрова были аккуратно сложены у неё.

Пока вода нагревалась, я начала рыться в шкафах. В одном из них нашла кусок чёрствого хлеба, в другом — немного сушёных ягод, которые могли пойти на чай.

— Ну, хоть что-то, — пробормотала я, собирая находки.

Я залила ягоды кипятком, чувствуя, как слабый аромат заполнил комнату. Это не был роскошный чай, но лучше, чем ничего. Затем нарезала хлеб на тонкие куски и подержала их у огня, чтобы они стали мягче.

Кухня постепенно наполнялась теплом, и я, отрезав ещё кусочек хлеба, вздохнула.

“Ему нужны силы. Кто знает, сколько он не ел?”

Чувствуя, что сделала всё, что могла, я разлила чай в две небольшие глиняные кружки, нашла тарелку и положила туда тёплый хлеб. Всё это я поставила на стол, готовая разбудить малыша, чтобы он поел.

Но прежде чем идти к нему, я села на табурет и, впервые за долгое время, позволила себе расслабиться и тоже выпить чая.

“Как же я здесь оказалась? И почему этот странный ребёнок вызывает у меня желание заботиться о нём, несмотря на всё, что я о них слышала?”

Эти мысли не покидали меня, но, глядя на горячий чай, я чувствовала, что всё делаю правильно.

Глава 12. Оборотни и люди

Когда я закончила пить чай, я ещё раз посмотрела на стол. Кружка с ароматным настоем и ломти хлеба были готовы, но оставлять всё это без дела я не могла. Мальчик нуждался в еде, и ждать, пока он сам проснётся, я не собиралась.

Я встала, немного помедлила, а потом пошла в детскую комнату. Заходя, старалась двигаться как можно тише, чтобы не спугнуть его.

Он лежал на кровати, свернувшись под лоскутным одеялом. В комнате стояла тишина, лишь слабый свет от кухни проникал через приоткрытую дверь. Его дыхание было ровным, но, подходя ближе, я поняла, что он не спал, а просто лежал в полудрёме, словно прислушивался.

— Просыпайся, — мягко позвала я, опустившись на край кровати.

Мальчик медленно повернул ко мне голову. Его голубые глаза смотрели на меня настороженно, но в них не было ни страха, ни агрессии.

— Тебе нужно поесть, — сказала я, стараясь говорить как можно спокойнее. — У тебя раны, а силы на выздоровление откуда-то нужно брать.

Он моргнул, как будто обдумывал мои слова, а затем кивнул. Осторожно поднявшись, он сел на кровати, прижимая здоровую руку к боку. Я подала ему руку, чтобы помочь встать, и мы вместе вернулись на кухню.

Я усадила его за стол, поставив перед ним кружку с чаем и тарелку с хлебом.

— Вот, — сказала я, стараясь говорить ободряюще. — Ешь и не спеши. Всё твоё.

Мальчик посмотрел на еду, потом снова на меня, и потянулся за кружкой. Его пальцы слегка дрожали, но он держал чай осторожно. Сделав пару маленьких глотков, он положил кружку и взял хлеб, откусив большой кусок.

Я смотрела, как он ест. Его движения были быстрыми, почти жадными, но в то же время аккуратными. Это был голодный ребёнок, которому давно не доводилось нормально поесть.

“Он похож на маленького зверька,” — подумала я, наблюдая за ним.

Каждый кусочек он жевал с заметной осторожностью, но его глаза время от времени поднимались на меня, полные благодарности.

— Тише, не торопись, — сказала я, пытаясь смягчить его порыв.

Он кивнул, немного замедлившись, но продолжал есть.

Мои мысли начали блуждать. Дом был запущенным, пыль и грязь скрывали некогда уютное пространство. Еды практически не было, только то, что я нашла в дальних шкафах. Всё указывало на то, что этот мальчик был здесь один.

“Он сирота?” — мелькнула у меня мысль. — “Если здесь кто-то был, то почему они оставили его? Почему он оказался в лесу, раненый и голодный?”

Смотря на него, как он медленно пил чай и доедал последний кусочек хлеба, я чувствовала только жалость. Этот ребёнок, оборотень или нет, выглядел таким же беспомощным, как и любой другой, кто оказался бы в подобной ситуации.

“Что же с тобой случилось, малыш?” — подумала я, глядя, как он аккуратно поставил кружку на стол и уставился на меня своими огромными, умными глазами. Ответов не было, но внутри меня всё больше росло желание защитить его, какой бы он ни был.

Пока мальчик ел, я решила осмотреть дом ещё раз. Наблюдая за ним, я чувствовала, что он явно нуждался в моей помощи, но вместе с тем не могла избавиться от странного любопытства. Этот дом был первым реальным доказательством того, что всё, что рассказывали о оборотнях в моей деревне, могло быть далеко от истины.

Я осторожно прошлась по кухне, внимательно изучая каждую деталь. Удивительно, но мебель здесь была не только добротной, но и гораздо более качественной, чем у кого-либо в нашей деревне. Тяжёлый стол, крепкие стулья, идеально отшлифованные деревянные полки… Всё это говорило о том, что обитатели этого дома не только знали толк в мастерстве, но и заботились о комфорте.

Шкафы в кухне, хотя и выглядели немного запущенными, всё ещё хранили признаки тщательной работы. Их дверцы украшали тонкие резные узоры, которые я никогда не видела в обычных людских домах.

Я медленно вышла в прихожую. Там тоже не было никакой роскоши, но каждый предмет был сделан с вниманием к качеству. Даже лавки для обуви выглядели куда аккуратнее, чем те, что стояли в доме моей тётки. А крючки для одежды, несмотря на один сломанный, были прочными и явно ручной работы.

В хозяйской спальне мои наблюдения подтвердились. Хотя комната была простой, она была обставлена с практичностью, которая граничила с роскошью. Лук, прислонённый к стене, был сделан из какого-то гладкого, прочного дерева, явно не дешёвого.

Даже в детской, несмотря на общий беспорядок, было видно, что игрушки здесь были сделаны с любовью и заботой. Не грубые деревянные палки, которыми играли дети в моей деревне, а настоящие фигурки животных, вырезанные с невероятной точностью.

Возвращаясь на кухню, я остановилась в прихожей и вдруг почувствовала странное осознание.

“Оборотни… они живут точно так же, как люди.”

Все рассказы о том, что они якобы скрываются в грязных пещерах или живут, как дикие звери, теперь казались нелепыми. Этот дом был доказательством их цивилизованности. Более того, их уровень жизни, судя по качеству всего, что я видела, был даже выше, чем у большинства людей в нашей деревне.

Я вернулась на кухню, глядя на мальчика, который уже почти доел свой хлеб. Он поднял на меня взгляд, и я снова почувствовала этот странный внутренний конфликт: это был оборотень, но он был таким же ребёнком, как и любой другой.

“

Может быть, они совсем не такие, как мы думали,

”

— подумала я, опускаясь на табурет рядом.

Мальчик допил свой чай, поставил кружку на стол и снова посмотрел на меня, будто понимал каждую мою мысль. В его глазах светилось что-то большее, чем благодарность. Это было признание. И, возможно, немая просьба позаботиться о нём.

Когда мальчик доел последний кусочек хлеба и допил чай, его голова начала медленно опускаться. Его веки тяжело смыкались, и я заметила, как он едва удерживается, чтобы не уснуть прямо за столом.

— Всё, хватит на сегодня, — мягко сказала я, подойдя к нему. — Тебе нужно снова отдохнуть.

Он кивнул, почти не поднимая головы, и я осторожно помогла ему подняться. Его маленькая ладонь, холодная и хрупкая, лежала в моей, пока мы шли обратно в детскую.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В комнате всё было так же тихо. Я аккуратно уложила его на кровать и поправила одеяло, укрыв его до самого подбородка. Он не сопротивлялся, полностью доверившись мне.

Я смотрела на него, и вдруг сердце защемило. Этот ребёнок, который, несмотря на свою природу, был таким же беззащитным, как любой другой. Он не заслуживал всего того, что с ним случилось.

Когда он, закрыв глаза, начал погружаться в сон, я неожиданно вспомнила колыбельную, которую когда-то пела мне мама. Голос её был нежным, как тёплый ветер, и даже сейчас, спустя столько лет, эта мелодия звучала у меня в голове.

Я начала петь тихим голосом, стараясь не разбудить его.

Спи, звезда моя ночная,

Сон к тебе идёт родной.

Лес уснул, дремлет поляна,

Всё укрыто тишиной.

Пусть тебе приснятся зори,

Лёгкий шёпот дальних рек.

Сон обнимет, как просторы,

Ты мой светлый человек.

Спи, звезда моя родная,

Я с тобой, ты не одна.

Пусть тебя хранит, лелея,

Наша добрая луна.

Я закончила петь и увидела, что мальчик уже крепко спал. Его лицо расслабилось, а дыхание стало тихим и ровным. Я тихо поправила одеяло и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Эта простая мелодия наполнила меня теплотой и воспоминаниями. Впервые за долгое время я почувствовала, как прошлое и настоящее соединились в этот странный, но тёплый момент.

Когда мальчик уснул, я тихо вышла из комнаты, стараясь не разбудить его. Кухня, где я оставила кружку и тарелку, всё ещё хранила тепло от печи, но я чувствовала, как усталость начинает наваливаться на меня.

Нужно было найти место для сна, но в этом доме было только две комнаты: детская и хозяйская. Возвращаться на кухню или прихожую, чтобы спать на лавке, не имело смысла. У меня замёрзли ноги, и тело буквально кричало о тепле.

Хоть я и протопила немного печь, она не смогла как следует отопить дом. Скорее, просто убрала сырость и промозглость, но настоящего тепла всё равно было маловато. А если учесть, что я совсем недавно замёрзла до костей, это ощущение холода казалось особенно непреодолимым.

После некоторых раздумий я отправилась в хозяйскую спальню.

Комната встретила меня тишиной и мягким полумраком. Кровать в углу, широкая и добротная, была застелена шерстяным покрывалом, которое выглядело не слишком чистым, но достаточно тёплым. Я осмотрелась ещё раз, чтобы убедиться, что нахожусь одна, и наконец подошла к кровати.

Когда я села на матрас, он слегка заскрипел подо мной. Я стянула почти разорванные ботинки, сложила их рядом, а затем осторожно улеглась, натянув покрывало до подбородка.

Подушка оказалась мягче, чем я ожидала, и, укладываясь удобнее, я почувствовала слабый запах, исходящий от неё. Это был запах леса — свежий, терпкий, с нотками хвои и сырого мха.

Я закрыла глаза, уткнувшись носом в подушку, и этот аромат наполнил меня странным покоем. Он напоминал мне прогулки по лесу в раннем детстве, когда я ещё могла радоваться каждому мгновению жизни.

Мои мысли начали путаться, и усталость окончательно взяла верх. Я провалилась в глубокий сон, унося с собой этот запах и ощущение мимолётной безопасности, которое он дарил.

Сон накрыл меня тяжёлым, вязким покрывалом. Я провалилась в его глубины, надеясь, что найду там покой, но вместо этого оказалась снова в той страшной тьме, из которой едва выбралась.

Вокруг было холодно и темно, как тогда, в лесу. Снег скрипел под ногами, ветки царапали лицо, а сердце бешено колотилось в груди. Я чувствовала, что за мной кто-то наблюдает, и этот взгляд был тяжёлым, словно физическая сила, давящая на плечи.

И вот они появились — глаза.

Они сверкали во мраке, яркие, холодные, злобные. Эти глаза излучали угрозу, которая сковывала тело и не давала дышать. Я не могла разглядеть, к кому они принадлежат, но знала точно: это был оборотень.

В моём сне я снова чувствовала то же самое, что и в ту ночь — страх, отчаяние, ощущение полной беспомощности. Но вместе с тем в глубине души поселилось странное чувство. Он ведь не напал. Почему?

“Почему он просто ушёл?”

В голове мелькали сотни мыслей. Может, я была ему неинтересна? Одна кожа да кости, измученная и грязная. Или, возможно, его что-то остановило, что-то более сильное, чем инстинкт охотника.

Эти глаза преследовали меня всю ночь. Они то исчезали, то появлялись снова, приближаясь всё ближе. В их свете я чувствовала себя маленькой, ничтожной, полностью во власти существа, которое могло решить мою судьбу одним движением.

Я просыпалась несколько раз, хватая воздух ртом, словно только что вынырнула из воды. Но сон снова затягивал меня в свои пугающие объятия, возвращая к этим глазам.

Я не знала, как к ним относиться. Благодарить ли за то, что меня пощадили? Или бояться ещё больше, осознавая, что в следующий раз мне может не повезти?

Эти глаза остались со мной до самого рассвета, напоминая о том, что я всё ещё в мире, где опасность поджидает за каждым углом. И даже то, что они не причинили мне вреда, не делало их менее пугающими.

Глава 13. Глаза из сна становятся реальностью

Я резко проснулась, словно меня кто-то толкнул. Моё сердце уже билось, как барабан, а мысли были спутанными. Остатки сна ещё висели в голове, и я всё ещё видела те злобные, холодные голубые глаза, которые преследовали меня всю ночь.

Но вскоре я поняла, что это не просто сон.

Я замерла, когда заметила, что прямо на меня смотрят. Рядом с кроватью, в нескольких шагах от меня, стоял мужчина.

Он был огромным. Широкие плечи, сильные руки, которые даже под одеждой казались слишком мощными, чтобы быть человеческими. Его светлые волосы, такие же белоснежные, как снег, обрамляли лицо, на котором была видна щетина, по виду недельной давности.

Но больше всего меня поразили его глаза. Я знала эти глаза.

Они были такими же яркими, как зимнее небо, холодными, почти стальными, с едва заметным звериным отблеском. Это были глаза из моего сна. Те самые глаза, которые я видела в лесу.

Моё тело застыло, а мысли завертелись в хаосе.

“Это он,”

— думала я. —

“Это те самые глаза. Это оборотень из леса. Он меня нашёл.”

Мужчина стоял неподвижно, но его взгляд не отрывался от моего. Он смотрел прямо мне в глаза, не мигая, как будто пытался что-то понять. Его ноздри слегка трепетали, словно он обнюхивал меня, как хищник, проверяющий свою добычу.

Я почувствовала, как по коже пробежал холод. Это было одновременно пугающе и странно.

“Он нюхает меня?!”

— мелькнула у меня мысль.

Его лицо оставалось суровым и неподвижным, но его взгляд был настолько острым, что я почувствовала, как внутри всё сжимается. Он словно проникал в мою душу, изучая каждую её часть.

Я медленно попыталась сесть на кровати, стараясь не делать резких движений, но этот взгляд… он сковывал меня, заставляя бояться даже шепота.

“Что ему нужно? Зачем он здесь? И почему он не напал?”

Мои руки дрожали, но я старалась держаться, чтобы не показать страх. В воздухе витало напряжение, а его присутствие заполняло всё пространство комнаты. Мужчина всё ещё молчал, а я всё больше ощущала, что оказалась в центре чего-то, чего никак не могла понять.

Я сидела на кровати, не в силах отвести взгляд от этого человека, если его вообще можно было назвать человеком. Его присутствие было подавляющим, как будто весь воздух в комнате принадлежал только ему.

Он внезапно заговорил. Его голос был низким, грубым, словно раскат грома, и в нём звучали рычащие нотки, от которых по моей коже пробежали мурашки.

— Что в моём доме забыла ты, человечка? — спросил он, чуть прищурившись.

Я почувствовала, как этот голос пробирает меня до костей. Его слова не были громкими, но в них чувствовалась такая сила, что я едва могла дышать.

— И самое главное, — продолжил он, сделав шаг ближе, — почему мой ребёнок ранен?

Его взгляд стал ещё острее, если это вообще было возможно. Голубые глаза, наполненные яростью и ледяной уверенностью, прожигали меня насквозь.

Моё сердце сжалось от страха, и я попыталась найти слова, но язык словно приклеился к нёбу.

— Отвечай, — прорычал он, его ноздри снова трепетали, а голос стал ещё ниже, почти рык.

Я сглотнула, чувствуя, как всё моё тело дрожит, и осознала: от моего ответа сейчас зависит всё.

Внезапно дверь в спальню с грохотом распахнулась, и в комнату вбежал мальчик. Он выглядел взволнованным, его глаза горели решимостью. Не сказав ни слова, он бросился ко мне, обнял мою талию своими маленькими руками и встал между мной и его отцом, закрывая меня собой.

— Малыш… — прошептала я, ошеломлённая этим неожиданным жестом.

Мальчик стоял, словно маленький защитник, тихо рыча. Его крошечные клыки чуть высунулись из-под губ, и он смотрел на отца с таким выражением, будто был готов защищать меня до последнего.

Мужчина замер, его суровый взгляд переключился на ребёнка. Он приподнял бровь, а затем недовольно хмыкнул.

— Значит, говорить ты разучился, мелкий? — прогремел его грубый, раскатистый голос с едва заметной ноткой сарказма. — А как рычать, так голос сразу проявляется.

Его тон был суровым, но в его словах проскользнула тень удивления.

Мальчик не сдвинулся с места, продолжая тихо рычать и смотреть на отца снизу вверх. Его маленькие плечи были напряжены, а дыхание участилось.

Мужчина скрестил руки на груди и посмотрел на сына с ещё большей строгостью.

— И кого ты вообще защищаешь? — произнёс он, медленно наклоняясь вперёд, чтобы взглянуть мальчику в глаза. — Это же человек!

Его слова прозвучали так, будто сам факт моего присутствия здесь был величайшей из всех ошибок.

Я сидела, не двигаясь, чувствуя, как напряжение в комнате стало почти невыносимым. Этот ребёнок, оборотень, встал на мою защиту, и теперь я понимала, что этот жест только усиливал гнев его отца.

Малыш вздрогнул от слов своего отца, его тихое рычание стихло, и он как будто обмяк. Его плечи опустились, а взгляд, который он бросил на мужчину, был полон боли и растерянности.

Он посмотрел на меня, потом снова на отца, словно пытаясь понять, действительно ли он делает что-то неправильное. Его голубые глаза потемнели, и выражение лица стало угрюмым.

Сдвинув брови, он насупился, но вместо того чтобы отступить, сделал нечто, что удивило даже меня. Он крепче обнял меня, прижавшись ко мне так, будто хотел стать частью моего существа, чтобы защитить и успокоить одновременно.

— Малыш… — прошептала я, ошеломлённая этим жестом.

Его руки сжали мою талию так сильно, как только могли. Это было не просто объятие ребёнка, а настоящий протест. Он словно говорил своим действием:

“Нет, она моя!.”

Его отец смотрел на эту сцену молча, но я заметила, как его суровый взгляд смягчился на мгновение, прежде чем вновь стать холодным и твёрдым.

— Ты ведь понимаешь, что это человек? — сказал он уже более тихо, но всё так же жёстко.

Малыш никак не отреагировал на его слова. Он просто крепче прижался ко мне, закрывая меня собой. Это был молчаливый ответ, который, казалось, не требовал дополнительных объяснений.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мужчина смотрел на нас, и на его лице мелькнуло растерянное выражение. Он тяжело вздохнул, будто пытаясь понять, что происходит, а затем протянул:

— Лааадно… — его голос был всё ещё суровым, но в нём послышались нотки удивления. — Слышу, хоть ты умеешь говорить, — обратился он ко мне, его взгляд стал чуть менее колючим, но по-прежнему оставался настороженным.

Я сглотнула, стараясь унять дрожь в голосе, и ответила:

— Умею.

Он кивнул, словно ожидая продолжения, а затем спросил угрюмо:

— Почему ты здесь, женщина?

Я задержала дыхание, собираясь с мыслями.

— Ваш сын привёл… — наконец выдохнула я.

Его брови резко сдвинулись.

— Откуда?

— Из леса… — ответила я тихо, боясь, что эта правда ещё больше разозлит его.

На мгновение в комнате повисла гробовая тишина. Мужчина вдруг запрокинул голову и истерично рассмеялся. Смех был громким, почти грохочущим, как его голос, и заполнил всё пространство вокруг.

Но в его глазах смеха не было.

Голубые глаза оставались холодными и острыми, как лёд, а лицо становилось всё мрачнее. Смех звучал, но это был скорее крик бессилия, чем веселье.

— Из леса, — повторил он, остановившись и резко глядя на меня. — Ты хочешь сказать, что мой сын, раненый и обессиленный, притащил человека… из леса?

Я молчала, не зная, как на это ответить. Его взгляд снова упал на мальчика, который всё ещё крепко держался за меня, не отпуская.

— Ну ты и умудрился, мелкий, — проговорил он с горькой усмешкой, снова обращаясь к сыну, но тот лишь сильнее обнял меня, не отводя взгляда.

Мужчина ещё раз тяжело выдохнул и, скрестив руки на груди, уставился на нас, ожидая продолжения.

Мужчина снова посмотрел на меня, его глаза стали ещё острее, и я почувствовала, как меня пронзает холодный страх.

— Это ты ранила моего сына? — его голос звучал глухо, с нотками угрожающего рычания.

Я испуганно замотала головой, стараясь говорить как можно быстрее:

— Нет! Что вы!

Его взгляд сузился, и он продолжил, не давая мне перевести дыхание:

— А кто тогда?

Я замерла, взгляд метнулся к малышу, который всё ещё обнимал меня. Он спокойно посмотрел на меня своими глубокими голубыми глазами и слегка кивнул, словно говоря:

“Расскажи правду.”

— Он был… — начала я, но голос предательски дрожал. — Он был в образе лисёнка и попал в что-то вроде капкана.

Мужчина нахмурился, его лицо стало ещё мрачнее.

— Ловушку человеческую?

— Да… — тихо подтвердила я, чувствуя себя всё меньше под его холодным взглядом. — Я помогла ему выбраться. А потом он привёл меня сюда.

Он замолчал, тяжело выдохнув. Его челюсти сжались, а ноздри снова трепетали, будто он пытался сдержать свою ярость.

— И как тебе взбрело в голову идти за оборотнем на нашу территорию?! — вдруг резко бросил он, его голос громыхнул по комнате, заставляя меня вздрогнуть.

Я посмотрела на него, пытаясь удержать себя в руках.

— У меня не было выбора, — ответила я твёрдо, хотя внутри всё дрожало.

Он замолчал, глядя на меня так, будто хотел рассмотреть каждую крупицу моего страха, каждую тень сомнения. Но я не отвела взгляда, хотя мне хотелось просто сбежать.

— Не было выбора? — переспросил он, его тон стал мягче, но это только делало его слова более угрожающими. — И всё же ты решила довериться оборотню?

— Да, — выдохнула я, не сводя с него глаз. — Он… он спас меня так же, как я спасла его.

Мужчина долго смотрел на меня, его лицо оставалось напряжённым, но в глазах появилось что-то новое — смесь удивления и недоверия. Затем он перевёл взгляд на своего сына, который всё ещё стоял передо мной, обнимая меня.

Мужчина прищурился, глядя на своего сына, его голос прозвучал громче, чем следовало:

— Допустим это так, — протянул он, обращаясь к мальчику. — Но какого лешего ты делал в лесу?!

Малыш вздрогнул, его маленькие руки крепче сжались вокруг меня. Он опустил голову, словно пытался спрятаться от пристального взгляда отца.

— И где леший её побери Мириэль?! — его голос стал ещё громче, и я заметила, как плечи ребёнка снова дрогнули.

Смотрела на малыша, который, казалось, сжимался под напором отцовских слов. Он молчал, а его глаза искали у меня поддержки. Не выдержав этого зрелища, я вмешалась.

— Когда мы пришли, дома никого не было, — сказала я твёрдо, стараясь говорить спокойно, но уверенно.

Мужчина резко перевёл на меня взгляд, полный негодования.

— Что? — спросил он коротко, но в его голосе уже не было такого гнева, как секунду назад.

— Никого, — повторила я, глядя ему прямо в глаза. — Дом пустой. Судя по всему, давно. И если кто-то здесь живёт, то… они не появлялись очень долго.

Он нахмурился, его глаза сузились.

— Ты судишь о нашем доме по чистоте? — саркастически бросил он, но в его голосе слышалась некоторая неуверенность.

Я кивнула, стараясь сохранить твёрдость.

— Да. Этот дом явно заброшен. Пыль повсюду, грязь, еды почти нет. Ваш ребёнок дрожал, когда я его нашла. Он был голоден, ранен и испуган.

Мужчина напрягся, его челюсти сжались так сильно, что я услышала, как он скрипнул зубами. Его взгляд вернулся к сыну.

Мальчик молчал, но его глаза снова поднялись на отца. В них были и страх, и упрямство, как будто он ожидал следующего взрыва гнева, но не собирался отступать.

Комната наполнилась напряжённой тишиной, и казалось, что сама природа затаила дыхание, ожидая, что будет дальше.

Глава 14. Страх за малыша

Мужчина выпрямился, глядя на сына так, будто пытался выудить из него ответы без слов. Мальчик, дрожа, стоял рядом со мной, но не отступал ни на шаг. Его голубые глаза, наполненные упрямством и скрытой болью, смотрели на отца так, словно пытались сказать больше, чем он мог произнести.

Мужчина сделал шаг назад и вздохнул, проведя рукой по лицу, будто пытаясь подавить собственное раздражение.

— Значит, дом был пуст, — пробормотал он, больше себе, чем кому-то ещё. Затем снова посмотрел на меня. — И ты, человек, решила, что это твоё место? Что ты можешь просто прийти сюда?

— Я ни о чём таком не думала, — ответила я, чувствуя, как голос дрожит, но стараясь говорить твёрдо. — Ваш сын привёл меня сюда, и я… просто не могла его оставить одного. Он был ранен, голоден и, честно говоря, выглядел так, будто никто не заботился о нём.

Его глаза вспыхнули гневом, но я не отводила взгляда.

— Никто… не заботился о нём? — прошептал он, но в этих словах звучала не угроза, а скорее боль.

Мальчик снова обнял меня, и этот жест явно задел мужчину. Он отвернулся на мгновение, чтобы взять себя в руки, но напряжение в комнате только нарастало.

— Где ты был? — неожиданно спросила я, сама удивившись своей смелости. — Почему его никто не защищал? Почему он был один в этом доме?

Он резко повернулся ко мне, его взгляд был похож на ледяной ветер.

— Ты ничего не знаешь о нас, — сказал он резко. — Ничего. У нас свои законы, свои причины.

— Но это не объясняет, почему он был один. Один в лесу, раненый! — не удержалась я.

Мужчина снова тяжело вздохнул, его руки сжались в кулаки, но он не ответил. Вместо этого он опустил глаза на своего сына, который крепче прижимался ко мне.

— Мириэль должна была быть здесь, — тихо пробормотал он, как будто говорил сам с собой. — Она… должна была…

Эти слова заставили меня замолчать. В его голосе прозвучала боль, которую он пытался скрыть за своей грубостью.

— Кто такая Мириэль? — осторожно спросила я.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде на миг промелькнуло что-то человеческое, уязвимое. Но это длилось недолго.

— Не твоё дело, — отрезал он, отворачиваясь и направляясь к выходу из комнаты. — Ты здесь только потому, что мой сын решил притащить тебя. Не думай, что это делает тебя частью чего-то большего.На моего ребенка у тебя точно нет никаких прав!

Он остановился в дверях и добавил, не оборачиваясь:

— Завтра ты уйдёшь. И мой ребёнок снова останется там, где ему положено быть. Без тебя.

После этих слов он вышел, оставив меня и мальчика в тишине, которая теперь казалась ещё более гнетущей.

Я опустилась на колени рядом с малышом, обняла его и тихо прошептала:

— Всё будет хорошо, обещаю.

Но сама не была уверена, кому я это обещаю — ему или себе.

Когда дверь за мужчиной закрылась, я почувствовала, как напряжение немного спало, но страх остался. Я взглянула на мальчика, который всё ещё держался за меня, его руки крепко обнимали мою талию, будто он боялся, что я исчезну.

Его взгляд, полный усталости и страха, снова встретился с моим.

“Он боится,”

— поняла я.

Я прижала его к себе, пытаясь его успокоить, но не могла избавиться от чувства тревоги. Этот мужчина… он мне не понравился. Грубый, злобный, его голос, полон рычания, ещё звенел в моих ушах.

“Как он обращается с этим ребёнком, если в его голосе столько ярости даже в обычных вопросах?”

Я вспомнила, как малыш дрожал, когда его отец кричал, как он вжимался в меня, будто искал защиты.

Я оглядела комнату, пытаясь отвлечь себя от навязчивых мыслей, но они не уходили.

“Как я могу оставить его одного с таким человеком? Он боится его. Это видно. А что будет, если я уйду? Кто позаботится о нём?”

Мои руки невольно сжались сильнее, как будто я могла защитить мальчика от всего мира.

“Но что я могу сделать? Это его отец. У меня нет права вмешиваться.”

Эта мысль была как холодный нож, который резал по сердцу. Я смотрела на малыша, который прижался ко мне, и чувствовала, как внутри меня нарастает протест.

Мужчина был большим, сильным, властным. Но за его грубостью я уловила нечто большее. Боль? Потерю? Может, его злость была не на ребёнка, а на самого себя?

Но даже если это так, мальчик этого не понимал. Он был ребёнком, раненым и испуганным, и его страх перед отцом был настоящим.

“Я не могу просто уйти,” — подумала я, глядя на крошечные руки, цепляющиеся за меня. — “Я не могу оставить его одного.”

Я понимала, что решение ещё не принято, но знала одно: страх за этого малыша стал сильнее страха перед его отцом.

Я мягко взяла мальчика за руку и повела его обратно в детскую комнату. Он шёл рядом, крепко держа меня за пальцы, будто боялся, что я исчезну, если он отпустит.

Комната встретила нас своим теплом и уютом, таким непривычным в этом доме. Игрушки всё ещё лежали на полу, яркое лоскутное одеяло на кровати выглядело как островок безопасности.

— Давай немного поиграем, — сказала я тихо, опускаясь на пол и жестом приглашая его присоединиться.

Мальчик посмотрел на меня, его глаза были настороженными, но он сел рядом, скрестив ноги.

Я взяла одну из деревянных фигурок — это был маленький медведь, вырезанный с любовью.

— Смотри, — начала я, слегка улыбаясь, стараясь скрыть своё волнение. — Это медведь. Он любит гулять по лесу… но иногда он теряется. Может, мы ему поможем найти дорогу домой?

Мальчик внимательно смотрел на игрушку, а затем осторожно взял её из моих рук. Он не говорил ни слова, но, казалось, слушал меня.

Мы играли так несколько минут: я придумывала простые истории, а он кивал, двигал игрушки и иногда бросал на меня короткие взгляды. Его молчание поначалу смущало, но я чувствовала, что он расслабляется, хотя бы немного.

Пока мы играли, мои мысли были далеко.

“Что мне делать дальше?”

Мужчина… этот огромный, суровый оборотень. Он был грозным и явно не рад моему присутствию. Даже сейчас я чувствовала, как его голос с рычащими нотками звучит у меня в голове.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

“Он может убить меня. Запросто. Никто и не узнает, если он оставит моё тело под ближайшим деревом.”

Я снова посмотрела на мальчика, который увлечённо двигал медведя по полу.

“Но что будет с ним? Он одинок. Даже если его отец не причиняет ему физического вреда, страх, который я видела в его глазах, говорит сам за себя.

”

Мои мысли вернулись к моему собственному положению.

“Мне некуда идти. Даже если они меня выпустят… где я окажусь? Снова в лесу? Одна? Без еды, без тепла? Смерть там почти гарантирована.”

Я стиснула зубы, стараясь не позволить панике захватить меня.

“Этот мужчина… он сказал, что завтра я должна уйти. Но он может передумать и сделать это прямо сейчас. У него есть сила, есть власть. А я здесь никто.”

Но мысли о побеге или сопротивлении казались бессмысленными. Даже если бы я попыталась что-то предпринять, шансы на успех были ничтожно малы.

Я снова сосредоточилась на мальчике. Его маленькие руки всё ещё держали деревянную фигурку, и он посмотрел на меня, будто проверяя, слушаю ли я его молчаливую игру. Я улыбнулась, стараясь скрыть своё беспокойство.

“Сейчас главное — он. Пусть хотя бы ненадолго забудет о страхе и почувствует себя в безопасности.”

Я продолжила рассказывать историю про медведя, но в глубине души понимала, что это временное отвлечение. Мне предстояло найти способ выжить в этом доме и разобраться, как справиться с суровым хозяином, который держал мою жизнь в своих руках.

Я продолжала рассказывать мальчику истории про лес и его обитателей, держа в руках одну из деревянных фигурок. Он, не говоря ни слова, двигал медведя по полу, а затем взял ещё одну игрушку — небольшую лисицу, которая выглядела удивительно изящной для такого грубого материала.

— А вот и друг медведя, — сказала я с улыбкой, указывая на фигурку. — Они вместе отправляются в путешествие. Может, ты покажешь, куда они идут?

Мальчик кивнул и начал «вести» медведя и лисицу через воображаемые леса, которые мы создали из разбросанных игрушек. Его глаза блестели, а на лице наконец появилось что-то похожее на улыбку.

Я старалась улыбаться ему искренне, показывая, что всё в порядке, что он в безопасности. Игры отвлекали его, а заодно и меня от всех тревог, которые тянули душу вниз, как камень.

В какой-то момент я подняла глаза, чтобы придумать новую часть истории, но замерла.

В дверном проёме стоял он — огромный мужчина с белоснежными волосами и яркими голубыми глазами. Он опирался на косяк двери, скрестив руки на груди, и молча наблюдал за нами.

Моё сердце на мгновение остановилось, а затем начало колотиться так, что я подумала, он услышит. Этот взгляд… острый, цепкий, как у хищника, он всматривался в меня, словно пытаясь разобрать, кто я такая и что здесь делаю.

Я почувствовала, как внутри всё сжалось от страха. Но я заставила себя продолжать улыбаться, не показывая, что заметила его.

— А куда дальше? — спросила я у мальчика, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Малыш поднял на меня взгляд, а затем снова сосредоточился на игрушках. Он, казалось, даже не заметил, что его отец стоит в дверях.

Я бросила ещё один быстрый взгляд на мужчину. Его лицо оставалось непроницаемым, но его ноздри слегка трепетали, как будто он снова обнюхивал воздух. Его челюсти были напряжены, а в глазах мелькало нечто, чего я не могла понять.

“Он злится? Или просто изучает меня? Почему он молчит?”

Я не знала, что он собирается сделать, но заставила себя сосредоточиться на мальчике.

— Лес большой, но мы найдём для них дорогу, правда? — сказала я, стараясь не смотреть в сторону двери.

Мой голос звучал мягко, но внутри я чувствовала себя загнанной в угол. Мужчина продолжал стоять там, неподвижный, как статуя, и наблюдал за каждым моим движением.

Мужчина всё это время молча стоял в дверях, и его присутствие давило, как груз. Я старалась не обращать на него внимания, продолжая играть с мальчиком, но внутренне каждую секунду ждала, что он заговорит или сделает что-то.

И вот, наконец, он нарушил тишину.

— Схожу за едой, — его голос прогремел, как раскат грома. В нём звучали те же рычащие нотки, которые пробирали до самых костей.

Я вздрогнула, но быстро взяла себя в руки, стараясь не показать, насколько его голос напугал меня. Мальчик тоже замер, его игрушки остались лежать на полу.

Мужчина слегка повернул голову, посмотрел сначала на сына, затем на меня.

— В доме только мясо, — угрюмо добавил он, словно оправдываясь перед самим собой, и его ноздри снова дрогнули.

Затем, не дожидаясь ответа, он развернулся и, тяжело ступая, вышел из комнаты. Звук его шагов эхом раздался по дому, а затем дверь хлопнула, и всё снова погрузилось в тишину.

Я выдохнула, словно только что вышла из ледяной воды, и посмотрела на мальчика. Он выглядел встревоженным, но не испуганным. Его глаза всё ещё были устремлены на дверь, за которой скрылся его отец.

— Всё хорошо, — сказала я тихо, больше для себя, чем для него.

Собравшись с мыслями, я снова обратилась к малышу:

— Ну что, продолжим наше путешествие?

Мальчик медленно кивнул и поднял деревянную лисицу, словно пытался отвлечь себя от случившегося. Но его маленькие пальцы дрожали, как и мои, когда я снова взяла игрушку в руки.

“Он принес только мясо,” — думала я, вспоминая холодный тон мужчины. “Что же он ещё ест? И где он берёт еду? А главное… надолго ли он ушёл?”

Эти вопросы не давали мне покоя, пока я пыталась снова сосредоточиться на игре с ребёнком, который теперь был моим единственным собеседником и опорой в этом странном доме.

Глава 15. Уборка и домашний уют

После того, как мужчина ушёл, напряжение в комнате так и не рассеялось. Я продолжала водить деревянные фигурки по полу, пытаясь увлечь мальчика, но он явно потерял интерес к игре. Его глаза всё чаще поднимались к двери, где стоял его отец, и я видела, что мысли его далеко отсюда.

Моё собственное сердце всё ещё билось слишком быстро, а руки слегка дрожали. Стараясь отвлечь и его, и себя, я предложила:

— А может, пойдём на кухню? Ты будешь рядом, а я… я немного приберусь. Здесь скоро нужно будет готовить, а там так пыльно и грязно, что как-то противно.

Мальчик посмотрел на меня, будто обдумывая предложение, и через секунду кивнул. Он встал, взял меня за руку, и мы вместе направились на кухню.

Когда я вошла, запах дыма от печи и немного затхлого воздуха снова ударил мне в нос. Оглянувшись, я заметила, что на полу было много пыли, а на столе валялись крошки и обрывки старой бумаги. Уголь из печи оставил чёрные пятна рядом с дровами, сложенными в углу.

— Ну что, начнём? — спросила я с улыбкой, стараясь выглядеть бодрее, чем чувствовала себя на самом деле.

Мальчик сел на табурет у стены, наблюдая за мной. Я нашла тряпку и ведро с водой в углу, начала протирать стол и полки. Пыль буквально облепила мои руки, и я тихо вздохнула.

“

Как здесь вообще можно готовить?”

Я старалась двигаться быстро, чтобы не замечать, как громко урчит мой собственный живот. Последний раз я ела ещё в лагере с караваном, а это было… сколько уже? Полдня назад? Больше?

Но я не рассчитывала, что мужчина принесёт еды и для меня.

“

Он ясно дал понять, что я здесь не гость, а чужая, и если он решит, что я заслуживаю только куска холодного снега — так и будет.”

Мальчик всё это время молча наблюдал за мной. Иногда он двигал ногами, глядя в пол, но взгляд его снова и снова возвращался к двери, как будто он ждал возвращения отца.

Я остановилась, обернувшись к нему.

— Всё будет хорошо, — сказала я, пытаясь успокоить его, но он лишь слегка кивнул, не сказав ни слова.

Я вернулась к работе, тихо думая о том, что вряд ли у меня получится уйти из этого дома сытой. Но это была лишь одна из множества проблем, которые в этот момент казались мне слишком большими для решения.

Кухня всё ещё была холодной и пыльной, но я решила, что если нам здесь предстоит проводить время, то нужно сделать её хоть немного уютнее. Я продолжила протирать стол, полки и лавки, убирая слой грязи, который успел покрыть всё за долгие недели, а то и месяцы.

Мальчик всё так же сидел на табурете, внимательно наблюдая за мной. Я чувствовала его взгляд, и это почему-то грело душу. Он выглядел спокойнее, чем раньше, и я решила, что надо поддерживать эту атмосферу.

— Знаешь, — начала я, повернувшись к нему с улыбкой, — это даже весело, правда? Убираешь, и сразу видишь результат. Вот, смотри, — я провела тряпкой по поверхности стола, показывая, как исчезает пыль. — Совсем другое дело, правда?

Мальчик кивнул, уголки его губ чуть приподнялись.

Когда с основным беспорядком было покончено, я решила растопить печь. В доме всё ещё было холодно, и тепло от огня точно не помешает. Кроме того, я понимала, что мужчина, когда вернётся с едой, наверняка будет готовить её здесь.

Я сложила несколько поленьев в печь, добавила щепок и поднесла огонь. Через минуту пламя разгорелось, мягкое тепло начало распространяться по комнате.

— Вот так, — сказала я, вытирая руки и улыбаясь мальчику. — Теперь будет теплее.

Он смотрел на огонь, его глаза слегка блестели, и в них читалось что-то тёплое, как будто он давно не видел ничего подобного.

Пока я занималась уборкой, я начала тихо напевать. Это была простая мелодия, которую я помнила ещё с детства. Мама пела её мне, когда я была совсем маленькой. Она была лёгкой и радостной, словно весенний ветер.

— Ты любишь песни? — спросила я у мальчика, оглядываясь на него.

Он кивнул, и я улыбнулась, продолжая напевать.

Эти звуки наполнили кухню, сделав её менее чужой. Но вместе с этим у меня мелькнуло воспоминание: тётка. Её крики, её раздражение, когда я пела, убирая или работая по дому.

“Прекрати это щебетание! Не знаешь, чем заняться? Вот тебе полы, вот тебе бельё, займись делом, а не голосишь тут как птица!”

Я тряхнула головой, прогоняя эти мысли.

— А моя тётя всегда кричала, если я пела, — призналась я, не задумываясь. — Ей это не нравилось. А как по мне… песня делает всё лучше.

Мальчик слегка улыбнулся, и я почувствовала, как тепло разливается в груди.

— Вот и ты, — добавила я, глядя на него. — Ты слушаешь и улыбаешься. Значит, песни всё-таки хорошая вещь, правда?

Он снова кивнул, и я продолжила напевать, иногда вставляя короткие истории или шутки, чтобы отвлечь нас обоих от тяжёлых мыслей.

Кухня постепенно оживала. Тепло от печи заполнило комнату, запах древесного дыма смешался с ароматом свежего воздуха, а пыль, которую я вытерла, уступила место чистоте.

Мальчик сидел, греясь у огня, а я чувствовала, как этот простой процесс делает нас ближе. Пусть даже я всё ещё не знала, что ждёт нас, когда вернётся его отец.

Я уже почти закончила уборку. Пол, который раньше был покрыт слоем грязи и пыли, постепенно становился чище. Я работала быстро, чувствуя, как холод от пола всё ещё пробирается сквозь моё изношенное платье , но успокаивала себя мыслью, что тепло от печи скоро разойдётся по комнате.

Мальчик сидел рядом, всё так же тихо наблюдая за мной, пока я склонилась над ведром с водой, выжимая тряпку.

И тут я услышала звук.

Дверь с глухим стуком распахнулась, и в помещение ворвался холодный воздух, полный мелких снежинок. Я не успела обернуться, когда за спиной раздались тяжёлые шаги, а затем дверь захлопнулась.

— Вернулся, — раздался низкий голос, такой же холодный, как ветер за окном.

Я резко выпрямилась, держа тряпку в руке, но всё ещё стоя к нему спиной. Моё сердце начало бешено колотиться, а щёки залились румянцем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

“Вот только этой неловкости мне и не хватало,” — подумала я, осознав, что нахожусь в явно неудобной позе, нагнувшись над полом.

Я повернулась так резко, что чуть не поскользнулась на мокром полу. Мои руки непроизвольно сжали тряпку, и я взглянула на него, смутившись до кончиков волос.

Он стоял в дверях, весь в снегу. Его белоснежные волосы и плечи были припорошены ледяными хлопьями, которые медленно таяли от тепла, наполнявшего комнату. В руках он держал два больших мешка, которые выглядели тяжёлыми, но он словно не замечал их веса.

Его взгляд скользнул по комнате, задержавшись на печи, столе, а затем на мне.

— Устроилась, значит, — хмыкнул он, его голос прозвучал с привычной рычащей ноткой.

Я сглотнула, стараясь найти слова, но пока не смогла ничего сказать. Моя неловкость, казалось, только его забавляла, хотя в его глазах всё ещё была суровость.

— Принёс еду, — сказал он, подняв мешки, словно показывая их содержимое. — Надеюсь, ты уже всё приготовила.

Я только кивнула, чувствуя, как мои щеки продолжают гореть. Мальчик, который до этого сидел молча, встал и подошёл к отцу, бросив на меня короткий взгляд, будто говоря: “Всё нормально, он просто такой.”

— Ну, что стоишь? — добавил мужчина, проходя мимо меня и ставя мешки на стол. — Давай посмотрим, что из этого ты умеешь готовить.

Его тон был резким, но мне показалось, что в нём проскользнуло нечто похожее на интерес.

Я стояла посреди кухни, всё ещё растерянная от слов мужчины. Его предложение показалось мне совершенно неожиданным.

“Что? Он предлагает мне готовить? А я думала, что он даже не подпустит меня к еде, а уж тем более к своим вещам!”

Его взгляд всё ещё был суровым, но в нём больше не было того пугающего холода, который я видела раньше. Он прошёл к печке, снял свою верхнюю одежду — массивный тёмный полушубок, с которого снежинки быстро превращались в капли воды, и тяжёлые сапоги. Всё это он аккуратно поставил у стены, а затем сел ближе к печке, раскинув руки на коленях.

Мальчик тут же подошёл к нему, и мужчина, к моему удивлению, мягко провёл рукой по его голове.

— Ну что, мелкий, ты меня хоть порадовать сегодня можешь? — сказал он, и его голос звучал неожиданно тёпло, хоть и по-прежнему низко и раскатисто.

Мальчик прижался к нему, словно обретая в этом жесте защиту и уют. Я заметила, как его отец осторожно погладил его по спине, а затем провёл рукой по его светлым волосам, стараясь расправить спутанные пряди.

Я вернулась к своему делу, понимая, что сейчас не время задумываться о странностях этого мужчины. Полы почти были вымыты, и я быстро закончила, вылив грязную воду в ведро. Затем тщательно вымыла руки, чтобы приступить к тому, что он от меня ждал.

Подойдя к мешкам, я осторожно их открыла.

Внутри оказалось больше, чем я ожидала.

Первый мешок был полон крупных кусков мяса, завернутых в плотную ткань. Оно выглядело свежим, хотя запах крови слегка ударил в нос, заставив меня вздрогнуть.

Во втором мешке я нашла немного сушёных овощей, пучки трав и даже несколько кореньев. В глубине мешка были сложены несколько кусков чёрствого хлеба.

— Это… это всё для готовки? — пробормотала я, оглянувшись на него.

Мужчина кивнул, не поднимая глаз, полностью сосредоточившись на сыне.

— Сможешь с этим справиться? — спросил он, голосом, который был больше похож на утверждение, чем на вопрос.

— Да, — ответила я, хотя сама не была уверена, как именно справлюсь.

Я начала раскладывать продукты, мысленно планируя, что из этого можно приготовить. Тепло от печки и сцена, которую я видела краем глаза — мужчина, заботливо поглаживающий своего сына, — вдруг сделали атмосферу чуть менее угрожающей.

Но внутри я всё ещё была насторожена. Этот человек мог быть мягким с ребёнком, но я не забывала, что его взгляд на меня всё ещё оставался холодным, как зимний ветер.

Глава 16. За одним столом

Пока я разбирала продукты и раскладывала их на столе, мысли в голове кружились, как снежная буря. Я украдкой бросала взгляды на мужчину, который сидел у печи, гладя сына по голове. На его лице появилась лёгкая, почти незаметная улыбка, которая, как ни странно, не делала его менее пугающим.

“Не внушает он доверия,” — подумала я, сжимая в руках кусок чёрствого хлеба. — “Почему его ребёнок в таком состоянии? Почему он был один в этом доме, голодный, в грязи? Где был этот здоровенный мужик всё это время?”

Мои руки продолжали работать, раскладывая овощи и мясо, но мысли не отпускали.

“Дом запущен, пыль повсюду, еды до этого даже не было. Значит, он оставлял сына на кого-то? Или он вообще здесь редко появляется? А если появляется, то куда пропадает потом?”

Я покосилась на мальчика, который тихо сидел рядом с отцом, словно впитывая каждую крупицу его тепла.

“И вот теперь он сидит и с улыбкой гладит его, будто ничего не случилось. Ох уж эти оборотни. Какое у них жуткое отношение к своим детям. И они ещё смеют считать себя цивилизованными.”

Я глубоко вздохнула, стараясь унять раздражение, которое нарастало внутри. Но мужчина снова бросил на меня короткий взгляд, и я почувствовала, как всё сжалось в груди.

“А я должна готовить,” — с горечью подумала я. — “Он даже не спросил, хочу ли я. Он просто приказал, будто я должна это сделать.”

Я посмотрела на мясо, которое лежало на столе. Запах свежей крови напоминал мне, как давно я сама не ела. Мой живот снова громко урчал, и я быстро зажала его рукой, чтобы не выдать себя.

“Надеюсь, за это он хотя бы даст мне поесть,” — мелькнуло у меня в голове. — “Хотя бы кусочек хлеба, хоть что-нибудь. Других вариантов у меня всё равно нет. Если не готовить, он просто выгонит меня — или хуже.”

Я стиснула зубы, убрала волосы с лица и разожгла печь сильнее, чтобы быстрее приступить к готовке. Хотела я этого или нет, но сейчас мне нужно было не думать о своей гордости. Сейчас главное — выжить.

Работа закипела. Я развела огонь в печи сильнее, и в кухне стало заметно теплее. Взяв самый большой глиняный горшок, который стоял на полке, я поставила его на чугунный круг печи, добавив немного воды из ведра.

Пока вода начинала греться, я быстро нарезала мясо. Оно было свежим, мягким, и нож легко проходил сквозь него. Я старалась нарезать небольшими кусками, чтобы мясо быстрее приготовилось и стало нежным.

На соседнем столе лежали сушёные овощи. Они выглядели потрёпанными, но их запах напомнил мне о летних днях, когда тётя заставляла меня готовить ужин для всей семьи. Морковь, лук и какие-то коренья я порезала как можно мельче, чтобы они легко растворились в бульоне, наполняя его вкусом.

Когда вода в горшке начала закипать, я бросила туда мясо, услышав приятное шипение.

— Ну вот, — пробормотала я себе под нос, — теперь самое время для овощей.

Я добавила сушёные овощи, щепотку соли из небольшого мешочка, найденного в одном из шкафов, и пучок сушёных трав, которые давали лёгкий пряный аромат.

Тем временем мужчина встал, бросив на меня короткий взгляд, и направился в сторону хозяйской спальни. Не сказав ни слова, он закрыл за собой дверь.

“Наверное, хочет отдохнуть после дороги,” — подумала я, с облегчением осознавая, что его суровый взгляд больше не висит надо мной.

Горшок накрылся крышкой, а я присела на табурет рядом, слушая, как всё в нём булькает и кипит. Запах начал заполнять кухню — аромат мяса, овощей и трав смешался с теплом от печи, создавая уют, который напоминал о доме, которого у меня больше не было.

Спустя какое-то время я подняла крышку, чтобы проверить, как готовится похлёбка. Мясо стало мягким, овощи размякли, и бульон приобрёл насыщенный, аппетитный цвет.

Я взяла деревянную ложку, осторожно зачерпнула немного и попробовала.

— Вполне… неплохо, — сказала я себе, чувствуя, как тепло разливается по всему телу.

Еда была простой, но питательной. Такой похлёбкой можно было насытить нескольких человек, и она согревала не только желудок, но и душу.

Я сняла горшок с печи, поставила его на стол и перелила похлёбку в глубокие миски, которые нашла в шкафу. Три миски: одна для мальчика, одна для его отца и… возможно, одна для меня, если мне повезёт.

Мальчик, который всё это время сидел молча, смотрел на меня с интересом, явно чувствуя запах еды.

— Сейчас поужинаем, — сказала я с улыбкой, подавая ему миску. — Надеюсь, тебе понравится.

Я бросила короткий взгляд на дверь хозяйской спальни, за которой исчез его отец, и невольно сжала руки в кулаки.

“Интересно, понравится ли ему?” — подумала я, с тревогой глядя на дымящийся горшок.

Теперь оставалось только надеяться, что эта простая похлёбка хоть немного смягчит его холодный взгляд.

Когда похлёбка была готова, я осторожно подошла к двери хозяйской спальни. Сердце билось чуть быстрее, чем хотелось бы. Подняв руку, я робко постучала.

— Еда готова… — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Из-за двери послышался низкий, чуть раздражённый голос:

— Сейчас иду.

Я быстро вернулась на кухню, пытаясь справиться с дрожью в руках. Когда дверь спальни открылась, мужчина вышел, и его широкая фигура снова заполнила пространство. Он выглядел свежим, но его взгляд по-прежнему оставался суровым.

Он сел за стол, положив руки на столешницу, и молча посмотрел на меня.

— Ешьте, — сказала я, быстро налив ему миску похлёбки и стараясь не встречаться с ним взглядом.

Мальчику я подала миску чуть раньше, и он уже начал тихо есть. Его отец взял ложку, зачерпнул бульон и попробовал. На его лице ничего не изменилось, и я не могла понять, понравилось ему или нет.

Я не знала, что мне делать дальше, поэтому села на табурет у печи, обхватив руками колени. Горячее пламя согревало мне спину, но запах еды, смешанный с ароматом трав и мяса, напоминал, как сильно я проголодалась.

И, как назло, именно в этот момент мой желудок издал громкое урчание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я быстро опустила голову, чувствуя, как краснею, но его голос, низкий и раскатистый, тут же нарушил тишину:

— Тебе особое приглашение нужно? Иди за стол!

Я резко подняла голову, глядя на него. Его взгляд был строгим, но в нём не было той холодной злости, что я видела раньше.

— Я… — начала я, но слова застряли в горле.

— Садись, — сказал он твёрдо, кивая на свободный стул. — Еда не для украшения.

Я нерешительно встала, налив себе миску похлёбки, и села напротив него за стол. Мальчик посмотрел на меня, его глаза блестели, а на губах появилась лёгкая улыбка.

— Ешь, — буркнул мужчина, вновь опускаясь к своей миске.

Я осторожно взяла ложку, зачерпнула бульон и попробовала. Горячая похлёбка разлила по телу такое тепло, что я невольно улыбнулась. Это был, возможно, самый тёплый и сытный ужин, который я ела за последнее время.

“

Может, не такой он и монстр

,”

— подумала я, бросив короткий взгляд на мужчину, который молча продолжал есть.

Мужчина ел молча, сосредоточенно, и я не могла понять, понравилась ли ему похлёбка или он просто был слишком голоден, чтобы это имело значение. Я старалась не смотреть в его сторону, но ощущала его присутствие каждым нервом своего тела.

Когда он закончил, я услышала, как ложка мягко стукнула о край миски. Подняв голову, я поймала его взгляд. Он смотрел на меня так пронзительно, что у меня чуть не вырвалось слово «что?», но вместо этого я отвела глаза и продолжила есть.

Всё-таки мой голод взял верх, и я сделала ещё один глоток похлёбки. Но когда снова подняла взгляд, его глаза всё так же были прикованы ко мне. Этот взгляд был настолько пристальным, что я чуть не подавилась.

— Хоч… хотите добавки? — с трудом выговорила я, стараясь не выдать, как сильно он меня нервировал.

Мужчина несколько секунд молчал, потом слегка, почти нерешительно, кивнул.

Я уже собиралась подняться, как заметила, что мальчик тоже кивнул, точно повторяя за своим отцом. Этот жест был таким неожиданным и забавным, что я не удержалась и улыбнулась.

— Сейчас, — сказала я, поднимаясь со стула.

Я подошла к горшку, взяла деревянный половник и начала накладывать похлёбку в их миски. Сначала отцу — его миска снова наполнилась горячим бульоном с кусками мяса и овощей. Затем я вернулась к мальчику и добавила ему ещё чуть-чуть, стараясь не перелить.

— Держи, — мягко сказала я ему, и он снова кивнул, явно довольный.

Мужчина пробормотал что-то вроде «спасибо», хотя его тон был таким тихим и сдержанным, что я едва услышала. Затем он снова принялся есть, а мальчик следовал его примеру.

Я вернулась на своё место за столом, взяла ложку и начала есть свою похлёбку. Горячая еда согревала меня изнутри, и хотя я всё ещё чувствовала его взгляд на себе, еда помогала немного отвлечься.

Мальчик тихо жевал, иногда бросая на меня короткие взгляды, словно проверяя, всё ли со мной в порядке. Мужчина, закончив второй раз поглощать свою миску, отставил ложку и вытер губы краем рукава.

— Вкусно, — пробурчал он, словно нехотя признавая этот факт.

Я подняла голову и встретилась с его глазами. Он смотрел на меня с тем же пронзительным выражением, которое заставляло меня замирать на месте.

— Спасибо, — выдавила я, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее.

Мужчина кивнул, словно этого было достаточно, и, вставая из-за стола, бросил через плечо:

— Раз уж еда удалась, можешь заняться чем-то ещё полезным. В доме работы хватает.

Его слова прозвучали скорее как приказ, чем как предложение. Он отправился к двери, словно не ожидая моего ответа, но я всё равно кивнула, хоть он этого и не видел.

Мальчик закончил есть и теперь смотрел то на меня, то на отца, явно пытаясь понять, что будет дальше.

— Хорошо, — тихо сказала я, собрав его тарелку и начав складывать грязную посуду на стол.

Мужчина остановился в дверях, бросил быстрый взгляд на меня и добавил:

— Я скоро вернусь. Если что-то случится, зови.

Его голос звучал так, словно это была скорее формальность, чем искреннее желание помочь, но в его глазах мелькнуло что-то, напоминающее осторожную заботу. Ну или это мои фантазии. Затем он вышел из кухни, оставив нас с мальчиком в тишине, заполненной только треском печи.

Мда уж… — подумала я, убирая со стола грязную посуду. — Только и слышно от него одни приказы.

Каждое его слово звучало, как закон, который нельзя ослушаться. Всё в нём кричало о силе, власти и том, что он привык, чтобы его слушались.

Я вздохнула, чувствуя, как внутри растёт раздражение.

— С одного рабства в другое, — пробормотала я себе под нос, опуская миски в таз с водой.

Руки продолжали механически работать, но мысли возвращались к тому, как я оказалась здесь. Тётка с её бесконечными упрёками, холодная деревня, постоянный голод. А теперь этот дом, этот грубый оборотень, но он хотя бы знает слово спасибо.

Я посмотрела на мальчика, который сидел у печи и тихо играл с одной из деревянных фигурок. Его маленькая спина казалась напряжённой, словно он боялся чего-то.

— По крайней мере, у него есть хоть кто-то, — сказала я себе тихо. — А у меня?

Смывая последние остатки похлёбки с миски, я почувствовала, как злость на свою ситуацию слегка ослабела.

— Ничего, — шепнула я себе. — Это временно. Это всё временно.

Глава 17. Забота

Когда я закончила мыть посуду, вода в тазу стала мутной от жира и остатков похлёбки. Я аккуратно вылила её в ведро, поставила таз обратно на полку и вытерла стол.

Мальчик всё это время молча сидел у печи, играя с фигурками. Его спокойствие немного расслабляло меня, но я всё равно не могла избавиться от ощущения, что нахожусь под невидимым наблюдением.

И это ощущение оказалось верным.

Я услышала звук шагов за спиной. Из хозяйской комнаты вышел мужчина. Он двигался неспешно, его крупная фигура заполнила пространство кухни, а низкий голос, хоть и молчаливый, будто присутствовал в воздухе.

Он подошёл к сыну и, не говоря ни слова, наклонился, чтобы потрепать его по голове. Мальчик замер на мгновение, а затем слегка улыбнулся, явно радуясь неожиданной ласке.

Но этот момент быстро закончился. Мужчина выпрямился и повернулся ко мне.

Его взгляд, пронзительный и тяжёлый, снова встретился с моим. Он смотрел так, будто пытался что-то разобрать в моём лице, словно в первый раз видит человека.

Я застыла, не зная, что делать, но старалась не отводить глаза, хотя это было нелегко. Он молча изучал меня, и это продолжалось так долго, что я начала чувствовать себя неуютно.

Затем он чуть кивнул, будто чему-то согласившись с собой. Не сказав ни слова, он направился к своей верхней одежде, быстро накинул полушубок и взял сапоги.

Он медленно открыл дверь, и прохладный воздух ворвался в дом из прихожей.

Ещё раз оглянувшись, он встретился со мной взглядом, но ничего не сказал. Просто вышел, плотно закрыв дверь за собой, оставив меня и мальчика в тишине, наполненной лишь треском печи.

— Ну, вот, — тихо прошептала я себе, глядя на дверь. — Снова странно себя ведет.

Мальчик поднял голову от своих игрушек и посмотрел на меня, его лицо было спокойным, но в глазах читалось лёгкое беспокойство.

Я продолжала убирать кухню, пока малыш тихо играл у печи. На столе всё ещё оставались крошки и пыль, которые я не успела убрать раньше. Взяв чистую тряпку, я принялась тщательно протирать поверхность, стараясь не думать о том, что мужчина мог вернуться в любую минуту и снова начать командовать.

Кухня постепенно начала выглядеть более опрятной. Запах горячей похлёбки, остатки которой ещё стояли в горшке, смешивался с теплом печи, и всё это наполняло помещение уютом.

Внезапно я услышала скрип двери.

Обернувшись, я увидела его. Мужчина снова стоял в дверях, весь припорошённый снегом, его белоснежные волосы блестели от ледяных крупинок. В руках он держал небольшую торбу, из которой свисали какие-то вещи.

Я застыла, чувствуя, как удивление расползается по лицу. Он вышел всего минут десять назад, и я никак не могла понять, где он успел что-то раздобыть.

Мужчина шагнул внутрь, не обращая внимания на холодный воздух, который потянулся за ним в дом. Он поставил торбу на стол, бросил на меня короткий взгляд и молча пошёл к углу, где стояли ведра для воды.

Взяв два ведра, он открыл дверь и снова вышел во двор, не сказав ни слова.

Я проводила его взглядом, всё ещё не понимая, что он делает и как быстро он всё успевает. Закрыв дверь, я вернулась к своим мыслям и к уборке, но вопросы о том, что за человек этот оборотень и чем он живёт, только множились.

Мне было неловко заглядывать в чужую торбу, поэтому я решила отвлечься на уборку у печи. Разогретая плита уже хорошо прогрела комнату, но сажа и пыль всё ещё покрывали угол, где стояли дрова. Я сосредоточилась на этом, чтобы не думать о мужчине и его странных действиях.

Минут через десять дверь снова открылась, и в дом вошёл он, держа два полных ведра воды. Снег на его плечах и волосах успел растаять, оставив тёмные капли на полушубке. Он шагнул к печи, поставил ведра рядом, потом откинул крышку на одном из них, проверяя воду.

— Поставлю греться, — буркнул он, больше самому себе, чем мне.

Он повернулся ко мне, оглядел комнату и добавил:

— Вам с мелким нужно искупаться, да и я не откажусь.

Я удивлённо подняла голову, но ничего не ответила, пока он не продолжил:

— Ты посмотрела, что я тебе принёс?

— Мне? — спросила я, недоверчиво глядя на него.

— Тебе, — подтвердил он с лёгким раздражением в голосе, хмуро взглянув на меня.

— Нет… — пробормотала я, чувствуя, как смущение накрывает меня.

Он махнул головой в сторону торбы.

— Посмотри. Там тёплая одежда. Возможно, подойдёт что-нибудь.

Его слова прозвучали грубо, но я уловила в них странную нотку заботы, которая сбила меня с толку. Я не сразу решилась подойти к торбе, но всё же осторожно открыла её. Внутри я увидела несколько вещей: шерстяной свитер, тёплые носки и юбку, сделанную из плотной ткани. Всё это выглядело простым, но явно добротным и куда более тёплым, чем моя изношенная одежда.

— Спасибо… — тихо сказала я, не зная, как ещё выразить свою неожиданную благодарность.

Он молча кивнул, словно не придавая значения моим словам, и снова занялся водой, не обращая на меня внимания.

Мужчина молча подлил в котелок воды из одного из ведер и поставил его на печь, чтобы нагреть. Вода закипела довольно быстро, благодаря жару, который уже распространился по кухне. Он снял котелок с огня, взял тряпку, чтобы не обжечь руки, и осторожно вылил горячую воду в стоящее рядом пустое ведро.

— Хватит кипятка, теперь разбавим, — пробормотал он себе под нос и взял второе ведро с холодной водой.

Он налил немного холодной воды в бадью, которая стояла у печи, проверил рукой, а затем добавил ещё горячей из ведра. Его движения были точными и уверенными, как у человека, который знает, что делает.

— Вам с мелким хватит, — сказал он, оборачиваясь ко мне.

Я молча кивнула, наблюдая, как он снова идёт к прихожей и возвращается с небольшой коробкой. Из неё он достал кусок мыла, вырезанного из чего-то, что выглядело как травы, смешанные с жиром. Мыло пахло терпко, но приятно, с лёгким запахом хвои и каких-то полевых цветов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вот, — буркнул он, кладя мыло на край бадьи. — Для вас обоих.

Я посмотрела на мыло, затем на него, чувствуя лёгкое замешательство от этого жеста.

— Спасибо, — выдавила я, всё ещё не до конца понимая его мотивы.

Мужчина коротко кивнул и, подойдя к бадье, снова проверил воду.

— Всё готово. Начинайте, — сказал он, посмотрев на сына.

Мальчик, казалось, немного нервничал, но я улыбнулась ему, чтобы его подбодрить, и кивнула в сторону бадьи.

— Давай, я помогу, — сказала я мягко, понимая, что купание будет приятным перерывом от всей этой странной напряжённой атмосферы.

Мужчина на этот раз не остался, тихо вышел из кухни, оставив нас наедине. Звук его шагов вскоре стих, и в доме стало тихо, кроме треска печи и плеска воды.

Мальчик сначала немного стеснялся, но постепенно расслабился, чувствуя, что я стараюсь сделать всё аккуратно и без лишних движений. Я помогла ему залезть в бадью, а затем осторожно намочила его светлые волосы тёплой водой. Он слегка вздрогнул, но не отстранился, лишь тихо смотрел на меня своими огромными голубыми глазами.

— Сейчас будем мыться, — мягко сказала я, взяв травяное мыло, которое пахло лесом и травами.

Мыло вспенилось легко, и я осторожно намылила его руки, плечи и спину. Он сидел спокойно, не двигаясь, словно боялся, что любое лишнее движение вызовет у меня недовольство. Его кожа была бледной, а синяки и ссадины выделялись особенно сильно. Когда я добралась до его волос, я старалась быть как можно нежнее, чтобы не причинить ему дискомфорта.

После того как он был чист, я вытащила его из бадьи и завернула в найденное полотенце, которое, хоть и старое, всё же было достаточно мягким. Его раны я снова обработала, найдя немного чистых тряпок и смочив их тёплой водой. Ребёнок терпеливо сидел, пока я аккуратно перевязывала его бок и руку, пытаясь сделать это максимально хорошо с тем, что у меня было. Я обработала его всё той же мазью.

— Вот так, готово, — сказала я, закончив перевязку. — Теперь давай найдем тебе чистую одежду.

Я прошла в его комнату и начала рыться в ящике, где хранилась его одежда. Большая часть вещей была грязной и сильно изношенной. После некоторого поиска я нашла чистую рубашку и тёплые штаны. Быстро вернувшись, я помогла ему переодеться.

— Всё, теперь сиди у печи и грейся, — велела я, гладя его по голове. — Нельзя замерзать после купания.

Он кивнул, усевшись на табурет у огня. Его лицо выглядело расслабленным, а глаза больше не были такими тревожными.

Не прошло и десяти минут, как дверь снова распахнулась, и в дом вошёл оборотень. Он выглядел, как обычно, весь в снегу, но его движения были быстрыми и уверенными. Не сказав ни слова, он подошёл к бадье, схватил её за края и вынес наружу. Я только услышала, как вода вылилась где-то во дворе.

Через несколько минут он вернулся, поставил пустую бадью обратно на место и снова начал готовить воду. Его руки работали быстро: горячая вода из котелка смешивалась с холодной, пока он проверял, чтобы температура была подходящей.

— Вода готова, — сказал он, не поднимая головы. — Твоя очередь.

Я удивлённо посмотрела на него, но он не ждал ответа. Взяв пустые ведра, он бросил короткий взгляд на сына, который грелся у печи, и вышел за дверь, плотно её закрыв. Звук его шагов вскоре исчез за порогом.

Я взглянула на мальчика, который теперь смотрел на меня с тихой улыбкой, и выдохнула, готовясь к тому, чтобы наконец принять горячую ванну, о которой я давно не могла и мечтать.

Малыш, сидел у печи и тихонько грел руки над огнём. Его светлые волосы уже начали подсыхать, и на лице появилась лёгкая улыбка, но я всё равно хотела убедиться, что он не замёрз.

— Ну что, тебе тепло? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал мягко.

Мальчик кивнул, но я решила перестраховаться.

— Пошли, — сказала я, протянув ему руку. — Надо отдохнуть.

Он послушно встал, взял меня за руку, и мы вместе прошли в его комнату. Я уложила его в кровать, поправила лоскутное одеяло и тихо сказала:

— Спи. А я скоро вернусь.

Мальчик посмотрел на меня своими большими голубыми глазами, но ничего не сказал, просто кивнул и закрыл глаза.

Вернувшись на кухню, я остановилась у бадьи, чувствуя лёгкое смущение. Мысль о том, что я сейчас буду купаться, пока кто-то может в любой момент зайти, заставляла меня нервничать.

Я быстро оглядела комнату, убедившись, что никого нет, а дверь плотно закрыта.

— Всё будет хорошо, — пробормотала я себе под нос, стараясь успокоиться.

Скинув свою изношенную одежду, я почувствовала, как холодный воздух обнял мою кожу, и меня пробрала лёгкая дрожь. Я осторожно залезла в бадью, стараясь двигаться как можно тише, и сразу почувствовала, как тёплая вода смывает усталость и напряжение.

— Ах… — тихо выдохнула я, погружаясь глубже в воду.

Тепло расслабляло мышцы, а травяной запах мыла наполнял воздух, напоминая о чем-то далёком и уютном. Я закрыла глаза, стараясь ненадолго забыть обо всех страхах и тревогах, хотя бы на этот короткий момент, пока у меня была эта редкая возможность почувствовать себя чистой и живой.

Я сидела в бадье, осторожно намыливая руки и плечи, чувствуя, как горячая вода смывает усталость и холод, въевшиеся в тело за последние дни. Мыло с травяным запахом приятно скользило по коже, оставляя ощущение тепла и свежести.

Я старалась двигаться медленно, чтобы не расплескать воду, и временами позволяла себе закрыть глаза, наслаждаясь редким моментом покоя.

Но этот покой оказался недолгим.

Дверь кухни резко распахнулась, и в проёме возник он — мужчина с двумя полными ведрами воды в руках. Его фигура была как всегда внушительной, а глаза мгновенно остановились на мне.

Я вскрикнула, рефлекторно закрываясь руками и всплеснув воду так, что она выплеснулась из бадьи.

— Что вы делаете?! — выкрикнула я, голос дрожал от смеси шока и смущения.

Мужчина остановился как вкопанный. На его лице отразилось изумление, а в руках ведра слегка качнулись, угрожая пролиться.

— Я… — начал он, но тут же замолчал, будто не знал, что сказать.

На мгновение он выглядел так же растерянно, как и я. Но спустя секунду его лицо снова стало серьёзным, и он взял себя в руки.

— Ты должна была закрыть дверь, — буркнул он, будто это всё объясняло, и быстро направился к печи.

Я потянулась к приготовленному полотенцу, стараясь прикрыться, пока он проходил мимо. Щёки горели, и сердце стучало так, будто вот-вот выпрыгнет из груди.

Мужчина поставил ведра у печи, не глядя в мою сторону, и только пробормотал:

— Если вода будет нужна, бери.

Он вышел из кухни так же быстро, как зашёл, закрыв за собой дверь, оставив меня в состоянии полного шока и смущения.

Я прижала полотенце к груди, пытаясь прийти в себя и осознать, что только что произошло.

Визуалы

Хозяин дома. Имя пока не известно)

А это наш малыш, в звериной форме вы с ним уже знакомы))

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18

Когда я выбралась из бадьи и завернулась в полотенце, мне всё ещё казалось, что его взгляд прожигает меня, даже несмотря на то, что его уже не было в комнате. Я быстро обтерлась, надеясь, что смогу унять дрожь, которую вызвали не столько холодные стены, сколько напряжение, нависшее в доме.

Но стоило мне начать одеваться, как дверь снова открылась. На этот раз он вошёл медленно, без лишнего шума, но всё равно его присутствие словно заполнило собой всё пространство. В руках у него был небольшой мешочек, который он без лишних слов положил на стол.

— Это травы, для ран, — хрипло произнёс он, не глядя на меня. — Тебе или мальчишке.

Я остановилась, стараясь понять, что происходит. Его тон был всё таким же холодным, но в этих словах была скрытая нотка… заботы?

— Спасибо, — пробормотала я, не зная, как ещё реагировать.

— Не затягивай. Купайся быстрее. Тут не место для долгих церемоний, — добавил он, слегка нахмурившись.

Я вздохнула, собираясь что-то сказать, но он уже снова развернулся и направился к двери. Его уход снова был резким, но я вдруг поняла, что не чувствую прежнего страха. Больше раздражение.

Когда он вышел, я позволила себе расслабиться, убрав полотенце и снова опускаясь в тёплую воду. Я старалась смыть не только пыль и усталость, но и нарастающее напряжение, которое этот оборотень будто намеренно привносил в каждый момент моего пребывания здесь.

Я промывала волосы, когда услышала, как дверь вновь открылась. Сердце заколотилось быстрее.

Он вошёл снова, уже без ведер, и, стоя в дверях, вдруг резко бросил:

— Завтра мы с тобой поговорим. Если ты хочешь что-то знать о том, что здесь происходит, то будь готова слушать.

Его голос звучал сурово, но в нём сквозила странная серьёзность, почти искренность. Не дождавшись моего ответа, он закрыл дверь, оставив меня в полном смятении.

Я откинулась на край бадьи, прикрыв глаза.

“Этот человек… оборотень… Он не просто грубый. Что-то гложет его изнутри. Но что? И как мне быть завтра, когда он начнёт рассказывать свою историю? Слушать? Или готовиться защищать себя?”

Мои мысли были тяжёлыми, но я заставила себя вернуться к мытью. Вода уже начала остывать, а мне нужно было успеть вымыться, прежде чем кто-то снова ворвётся в эту комнату.

Я быстро закончила мыться, понимая, что тепло воды начинает уходить, а оставаться в бадье дольше не было смысла. Осторожно выбралась, завернувшись в полотенце, и подошла к краю стола, где лежала одежда, которую он мне принёс.

Свитер был из плотной шерсти, немного колючий, но тёплый. Я быстро надела его, почувствовав, как он сразу согрел плечи. Юбка из плотной ткани оказалась чуть длиннее, чем нужно, но я аккуратно подоткнула её край, чтобы не спотыкаться. На ноги натянула шерстяные носки, которые были чуть великоваты, но такие мягкие, что я почувствовала себя куда уютнее.

Одежда сидела странно, как будто она предназначалась для кого-то крупнее, но мне было всё равно. Главное — тепло и чистота.

Я бросила последний взгляд на бадью, чтобы убедиться, что не оставила ничего лишнего, когда дверь снова скрипнула, и он вошёл.

В руках у него снова были ведра, на этот раз с холодной водой. Он без лишних слов прошёл к печи, поставил ведра и принялся разогревать воду так же, как и для нас с мальчиком. Его движения были уверенными, и он ни разу не взглянул в мою сторону, словно давая мне понять, что я ему мешаю и могу идти.

Я стояла несколько секунд, раздумывая, что сказать, но он не обратил на меня внимания. Вздохнув, я взяла мешочек с травами, который он оставил, и бинты, которые нашла раньше, и направилась к комнате мальчика.

Когда я вошла, он уже был под одеялом, но не спал. Его большие голубые глаза смотрели на меня с любопытством, как будто он пытался понять, что я собираюсь делать.

— Давай посмотрим, как там твои раны, — сказала я мягко, садясь рядом на край кровати.

Мальчик слегка приподнялся, позволяя мне добраться до перевязок. Они уже немного ослабли, но раны выглядели лучше, чем раньше. Я развернула бинты, взяла немного воды и трав, чтобы промыть его раны, стараясь делать это аккуратно.

Он не издал ни звука, даже когда я случайно нажала чуть сильнее. Его терпение и сила, несмотря на возраст, поражали меня.

— Ещё чуть-чуть, и всё, — сказала я, улыбнувшись ему, чтобы его подбодрить.

Закончив перевязку, я поправила его одеяло и провела рукой по его волосам, которые уже высохли и стали немного пушистыми.

— Теперь спи. Тебе нужно отдыхать, чтобы поправиться, — сказала я, вставая.

Мальчик кивнул и снова закрыл глаза. Я ещё немного постояла у кровати, прислушиваясь к его ровному дыханию, а потом тихо вышла из комнаты, оставив его отдыхать.

Вернувшись на кухню, я услышала, как в бадье уже плескалась вода, готовая для купания. Мужчина, как и раньше, работал молча, сконцентрированный на своих действиях. Казалось, что ничто в мире не могло его отвлечь от его собственных мыслей и забот.

Я стояла в стороне, нервно теребя край своего нового свитера. Наконец, решившись, я робко обратилась к нему:

— Простите, а где я могу отдохнуть? Куда мне идти?

Мужчина, который только что проверял температуру воды в бадье, замер. Его спина напряглась, а затем он медленно повернулся ко мне. Его взгляд, как всегда, был пронзительным, будто он пытался прочесть мои мысли.

— Можешь идти в мою комнату, — сказал он спокойно, но с какой-то недосказанностью. — Там большая кровать. Думаю, ты мне не сильно помешаешь.

Я замерла, а потом почувствовала, как лицо начинает гореть от смущения.

— В вашу комнату? — переспросила я, не веря своим ушам.

Он кивнул, как будто в этом не было ничего необычного.

— Да. Там достаточно места для нас обоих.

Я даже не знала, что сказать. У меня буквально отвисла челюсть, и слова застряли где-то в горле.

— Это… не очень удобно, — наконец выдавила я. — Может, у вас есть матрас или… что-нибудь, что я могу постелить на полу? Например, в детской?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его брови слегка поднялись, словно я предложила что-то абсурдное.

— Матрас? — переспросил он, как будто впервые услышал это слово.

— Ну да, — смущённо пробормотала я. — Что-то, что можно положить на пол.

Он снова посмотрел на меня, чуть прищурившись, будто обдумывая мой запрос. Затем тяжело вздохнул, подошёл к полке, где хранились старые вещи, и достал что-то вроде плотного одеяла, явно сделанного из грубой шерсти.

— Вот, — буркнул он, протягивая мне. — Больше ничего нет. Постели себе где хочешь.

Я взяла одеяло и кивнула, чувствуя, как моё смущение немного уходит.

— Спасибо. Я постелю в детской.

Он ничего не ответил, лишь слегка пожал плечами и вернулся к своей бадье, явно давая понять, что разговор окончен.

Я поспешила в комнату мальчика, где начала стелить себе место на полу, чувствуя одновременно облегчение и странное напряжение от его слов и поведения.

Устраивая себе место на полу в детской, я не могла избавиться от одной мысли: этот мужчина — самый странный из всех, кого я встречала.

Он был грубым, мрачным, иногда даже пугающим, но при этом… он не убил меня. Он не выгнал меня в мороз, хотя легко мог это сделать. Вместо этого он дал мне тёплую одежду, позволил поесть, даже предложил кровать. Пусть его забота была суровой и безразличной на первый взгляд, но она всё же была.

Я поправила шерстяное одеяло, которое он дал мне, и уселась на него, облокотившись на стену. Тёплый свет из кухни слегка пробивался в комнату, и я услышала плеск воды в бадье.

“Он ведь мог просто выгнать меня или вообще убить в лесу,” — подумала я, обхватив руками колени. — “Но он этого не сделал. Может быть, ему просто не всё равно?”

Мои мысли вернулись к мальчику. Он был таким тихим, таким послушным, и, похоже, привык жить в одиночестве. Ему явно не хватало заботы, тепла… и я понимала, что, раз уж я оказалась здесь, это теперь моя ответственность.

Всё, что мне нужно было делать, — заботиться о доме и ребёнке. Я была совсем не против. Наоборот, это было лучшее, что могло случиться. Здесь, в этом странном доме, у меня была крыша над головой, еда, и тепло.

Я закрыла глаза, чувствуя, как усталость начинает брать верх. Единственное, на что я сейчас надеялась, — это что он оставит меня здесь хотя бы до конца зимы.

“Если я буду полезной, он не выгонит меня,” — подумала я. — “А дальше? Дальше я что-нибудь придумаю. Главное, пережить зиму.”

Мальчик тихо спал в своей кровати, а я наконец почувствовала странное облегчение. Может, здесь не так уж и плохо.

Я сидела на грубом шерстяном одеяле, облокотившись на стену, и чувствовала, как холод от пола понемногу пробирается ко мне. Сон не приходил — мысли вертелись вокруг того, как устроиться более комфортно. Единственное, чего сейчас не хватало, это подушки и хотя бы ещё одного одеяла.

Решившись, я тихо поднялась, оглянулась на мальчика, который мирно спал, и направилась в комнату хозяина дома.

Дверь скрипнула, когда я осторожно открыла её. Комната была полутёмной, освещённой только слабым светом от кухни. У стены стоял огромный дубовый шкаф, который я заметила ещё раньше. Если где-то и могло быть лишнее постельное, то только там.

Подойдя ближе, я осторожно открыла дверцы шкафа. Они заскрипели, но не слишком громко. Внутри действительно лежали какие-то вещи: одежда, аккуратно сложенные покрывала и что-то ещё, что я не могла разглядеть в полумраке.

Порывшись немного в нижних полках, я поняла, что ничего подходящего там нет. Мои глаза поднялись выше, на верхние полки, где, как мне показалось, я заметила что-то похожее на подушку и одеяло.

Я потянулась, но постельное было слишком высоко, едва ли доступно даже если я встану на цыпочки.

Я остановилась, размышляя, как достать искомое, и тихо выдохнула, понимая, что придётся что-то придумать.

Глава 19

Осмотрев комнату, я заметила в углу небольшой табурет. Он выглядел старым, с потёртой древесиной и немного шатающимися ножками, но другого выхода у меня не было. Я тихо вздохнула, подняла его и подтащила к шкафу.

— Ну что ж, попробуем, — прошептала я себе под нос, оглядывая шаткие ножки табурета с явным сомнением.

Я осторожно встала на него, чувствуя, как он слегка покачивается под моим весом. Сердце замерло, но я решила, что если буду двигаться аккуратно, всё обойдётся. Тянулась как можно выше, чтобы достать подушку и одеяло, которые выглядели такими мягкими и уютными.

— Почти… — пробормотала я, кончиками пальцев цепляя край одеяла.

И тут табурет скрипнул, громче, чем я ожидала.

— Нет-нет, держись, — прошептала я, стараясь не двигаться резко.

Но следующий скрип оказался зловещим. Табурет неожиданно качнулся, затем ножка треснула, и я почувствовала, как теряю равновесие. Всё произошло за долю секунды: я начала падать, невольно выкрикнув короткое «ой!».

Я уже приготовилась удариться о твёрдый деревянный пол, но вместо этого меня подхватили сильные руки.

Я резко открыла глаза и оказалась лицом к лицу с оборотнем. Он был весь влажный, с блестящими от воды волосами, в которых ещё застряли мелкие капли. На его лице застыла смесь удивления и испуга, а сам он был только в одном белье, явно прервав купание.

— Что ты делаешь?! — прохрипел он, и в его голосе звучал настоящий шок.

Я пыталась что-то сказать, но слова застряли в горле. Его руки крепко держали меня, и я почувствовала, как тепло его тела пробивается сквозь мою одежду.

— Ты… ты меня напугала, — выдохнул он, всё ещё не отпуская меня, но его голос стал ниже, а взгляд более мягким, хоть и всё ещё пристальным.

Сердце колотилось так громко, что я думала, он его слышит.

Он всё ещё держал меня, его руки сильные, надёжные, но я чувствовала себя совершенно беспомощной и смущённой. Его влажные волосы чуть прилипли к лицу, а яркие голубые глаза, казалось, пронизывали меня насквозь.

— Что ты делаешь в моей комнате? — спросил он, голос его звучал резко, но не угрожающе.

— Я… я искала подушку и одеяло, — выдавила я наконец, пытаясь вернуть себе хотя бы видимость спокойствия.

Он прищурился, как будто обдумывая мои слова, а затем медленно поставил меня на пол. Я быстро поправила одежду, чувствуя, как мои щёки пылают.

— И ты решила залезть на этот табурет, зная, что это может быть опасно? — его тон звучал упрёком, но в нём слышалась и капля беспокойства.

— У меня не было другого выхода, — ответила я, пытаясь смотреть ему в глаза, но это оказалось сложнее, чем я думала. — Мне нужно было где-то спать, и я не хотела вас тревожить…

Он тяжело вздохнул и провёл рукой по волосам, стряхивая капли воды.

— Если что-то нужно, просто скажи. Не надо вести себя, как воришка, лазая по чужим шкафам. — Его взгляд был серьёзным, но уже не таким угрожающим, как раньше.

— Простите, — пробормотала я, опуская глаза.

Некоторое время он молчал, словно раздумывал, что сказать дальше. Наконец, он наклонился к шкафу, вытянул подушку и свернул одеяло, которые я безуспешно пыталась достать.

— Вот, — сказал он, протягивая их мне. — Это то, что тебе нужно?

— Да… спасибо, — ответила я тихо, принимая вещи из его рук.

— Иди отдыхай, — коротко бросил он, но перед тем, как я успела уйти, добавил: — И в следующий раз просто спрашивай.

Я кивнула, чувствуя себя смущённой, но в то же время странно благодарной. Его манеры были грубыми, но он снова проявил заботу — пусть и в своей, немного суровой манере.

Я вышла из комнаты, чувствуя, как моё сердце всё ещё колотится быстрее, чем должно. Вернувшись в детскую, я осторожно постелила подушку и одеяло на своё место. Сев на край своего импровизированного «ложа», я поймала себя на мысли:

“Он может быть грубым, странным, пугающим, но… он действительно заботится, пусть и не так, как это принято у людей.”

Эта мысль немного согрела меня, и, укрывшись одеялом, я позволила себе впервые за долгое время почувствовать, что здесь, в этом странном доме, я, возможно, найду временное убежище.

Лежа на своей импровизированной постели, я закрыла глаза, надеясь, что усталость возьмёт верх, но сон не приходил. В комнате было тепло, мальчик спал спокойно, завернувшись в одеяло, но мне никак не удавалось расслабиться.

И дело было не только в произошедшем — просто сейчас не время для сна. Ещё не ночь, а скорее ранний вечер. Именно в такое время обычно готовят ужин, собираются за столом, обсуждают дела за день.

Конечно, ребёнок уснул — он ранен, ему нужен отдых. Но мне… мне было странно просто лежать и ничего не делать.

Я выдохнула, потянулась и осторожно поднялась, чтобы не потревожить малыша. Потом, бесшумно ступая, вышла из комнаты и направилась на кухню.

Первое, что бросилось в глаза, — кухня выглядела немного иначе, чем когда я оставила её. Мужчина успел прибраться после купания. Пол больше не был мокрым, вода не лилась на деревянные доски, а на столе ничего не было разбросано. Бадью, в которой я купалась, он вынес в прихожую.

Я нахмурилась, немного удивлённая. Он не производил впечатление человека, который заботится о чистоте, но, видимо, порядок в доме был для него не пустым звуком.

Теперь кухня выглядела более просторной, но… пустой.

Я подошла к столу, осматривая, что у нас осталось из еды. Нужно было приготовить ужин. Даже если мужчина мог бы обойтись без него, мне хотелось что-то сделать, чтобы не чувствовать себя лишней.

Я начала перебирать продукты, решая, что можно приготовить из того, что осталось.

Я решила приготовить жаркое, используя два больших глиняных горшка. Хотелось сделать достаточно еды, чтобы хватило и на вечер, и на утро. Неизвестно, как тут заведено, но если утром снова придётся возиться с водой, ребёнком и работой по дому, то завтрак лучше подготовить заранее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я начала перебирать продукты. В кладовой осталось немного сушёных овощей, кореньев и мяса, которое я решила использовать пока оно свежее. В одном из мешков я нашла ещё немного муки, а значит, можно было сделать что-то вроде простых лепёшек.

Я уже начала нарезать мясо, когда услышала, как входная дверь скрипнула, а затем тяжёлые шаги раздались по прихожей.

Я обернулась и увидела, как в дом вошёл мужчина. В его руках была связка дров, которые он, похоже, только что нарубил. Его плащ был припорошен снегом, а волосы чуть влажные от холода.

Я молча наблюдала, как он шагнул внутрь, сразу направляясь к печи. Он даже не взглянул на меня, просто начал укладывать дрова рядом, готовясь поддерживать огонь.

— Собираетесь топить печь на ночь? — тихо спросила я, глядя, как он ловко раскладывает поленья.

— Ночи холодные, — коротко ответил он, не оборачиваясь. — Да и тебе готовить нужен хороший огонь.

Я не знала, удивляться ли тому, что он заметил мои приготовления, или просто принять это как факт. Он, похоже, привык следить за порядком в доме, даже если внешне выглядел равнодушным.

Я снова вернулась к готовке, но его присутствие ощущалось слишком явно. Теперь, когда он был здесь, всё казалось немного напряжённым — не из-за страха, скорее из-за того, что я до сих пор не понимала, чего от него ожидать.

Но одно было ясно: он явно не собирался оставлять дом холодным этой ночью.

Мужчина продолжал раскладывать дрова у печи, а я старалась сосредоточиться на готовке, хотя его присутствие отвлекало. Он двигался бесшумно, но его силуэт, его уверенные движения создавали какое-то напряжение в воздухе.

Я быстро нарезала мясо, затем овощи, добавила в горшки немного воды и приправ, которые удалось найти среди запасов. Вкусных изысков здесь, конечно, не было, но можно было сделать сытное жаркое, которое согреет нас после долгого дня.

Когда я накрыла горшки крышками и придвинула их ближе к огню, чтобы они постепенно томились, мужчина, наконец, закончил укладывать дрова. Он поднялся, стряхнул с рук древесную пыль и повернулся ко мне, пристально глядя, как я возилась у печи.

— Что готовишь? — спросил он, его голос был низким и немного хрипловатым.

— Жаркое, — ответила я, не поднимая глаз, сосредоточившись на тесте, из которого собиралась сделать лепёшки.

— На два горшка? — он приподнял бровь.

— Чтобы хватило и на утро, — пояснила я, начиная мять тесто. — Вдруг утром снова придётся возиться с чем-то, лучше сразу приготовить еду.

Я услышала короткий хмык, но не разобрала, было ли это одобрением или просто очередной его отстранённой реакцией.

Он подошёл ближе, остановившись у стола, скрестил руки на груди и какое-то время просто смотрел, как я работаю.

— Тебе кто-то говорил, что ты суетливая? — неожиданно произнёс он.

Я замерла, подняла на него взгляд, но в его лице не было ни насмешки, ни раздражения — только лёгкое удивление.

— Просто привыкла, что если я не сделаю, то никто не сделает, — пожала я плечами, снова возвращаясь к лепёшкам.

Он некоторое время молчал, потом, будто раздумав, произнёс:

— Лепёшки хорошо идут с мясом.

Я снова удивлённо подняла голову, а он просто пожал плечами и сел на табурет у стены, явно решив остаться здесь, пока я готовлю.

Мужчина был странным, грубым, непредсказуемым, но мне начинало казаться, что в его молчаливых жестах скрывалась не только резкость, но и что-то большее.

Я вернулась к тесту, стараясь не думать слишком много, но его присутствие делало кухню теснее, теплее и… немного уютнее, хоть я бы никогда не призналась в этом вслух.

Я продолжала месить тесто, стараясь не обращать внимания на его присутствие, но это было сложно. Он сидел молча, не вмешиваясь в процесс, но его взгляд был слишком ощутимым, словно прожигал каждое моё движение.

Я скатала тесто в небольшие комочки, затем аккуратно раскатала их в круглые лепёшки. Разогрев чугунную сковороду, я уложила первую лепёшку и почувствовала, как в воздухе разлился тёплый аромат подрумянивающегося теста.

— Ты всегда так готовишь? — раздался его голос, тихий, но всё же неожиданно нарушивший тишину.

Я вздрогнула, но тут же взяла себя в руки.

— Так? — переспросила я, не поднимая глаз.

— Словно пытаешься доказать что-то, — пояснил он.

Я замерла на мгновение, но затем пожала плечами.

— Просто привыкла делать всё сама. Если хочешь что-то съесть, никто за тебя этого не приготовит.

Мужчина какое-то время молчал, будто обдумывал мои слова.

— Разумно, — наконец произнёс он.

Я услышала, как он откинулся назад, заставив табурет скрипнуть под его весом.

— Ты хочешь здесь остаться? — вдруг спросил он.

Вопрос прозвучал прямо, без лишних слов, без увёрток.

Я подняла голову и встретила его взгляд. Он смотрел внимательно, изучающе, словно пытаясь разгадать мои мысли ещё до того, как я успею ответить.

— Я… — я сглотнула, пытаясь подобрать слова. — Пока что… да.

Он чуть сузил глаза.

— Почему?

Я положила вторую лепёшку на сковороду и вздохнула.

— Потому что мне некуда идти, — честно ответила я.

Он не сводил с меня взгляда, но его выражение было непроницаемым.

— Значит, ты готова жить по моим правилам?

Я почувствовала, как внутри всё сжалось от этого вопроса.

— А какие у вас правила? — осторожно спросила я.

Мужчина наклонился чуть вперёд, опираясь локтями о колени, и произнёс низким, ровным голосом:

— Простые. Ты остаёшься — значит, ты часть этого дома. А значит, работаешь, не задаёшь лишних вопросов и не путаешься под ногами.

Я стиснула зубы, но кивнула.

— Я уже готовлю, прибираюсь и ухаживаю за вашим сыном, — тихо сказала я. — Думаю, я уже выполняю вашу часть условий.

Он какое-то время смотрел на меня, затем коротко кивнул.

— Посмотрим, — бросил он, затем встал с табурета и направился к двери.

— Куда вы? — спросила я, не удержавшись.

— Проверю двор, — коротко ответил он, не оборачиваясь.

Дверь захлопнулась, и я осталась одна в тёплой кухне с уже готовыми лепёшками и двумя горшками жаркого, которое продолжало томиться у огня.

Я глубоко вздохнула и посмотрела в окно.

За пределами этого дома всё ещё был суровый зимний лес, который не оставил бы меня в живых.

А здесь… здесь был хоть какой-то шанс.

Я снова вернулась к готовке, решив, что если мне действительно придётся жить по его правилам, то я сделаю всё, чтобы это было в мою пользу.

Глава 20. Уютный вечер

Я сняла последнюю лепёшку со сковороды и сложила её к остальным на деревянную тарелку. Из печи уже доносился аппетитный запах томящегося мяса и овощей, и я решила, что жаркое скоро будет готово.

Мужчина всё ещё не вернулся, но его короткий разговор не выходил у меня из головы.

“Посмотрим,” — сказал он.

Его слова звучали так, будто я должна была доказать своё право оставаться здесь. Он не выгонял меня, но и не спешил признать частью дома.

Я задумчиво провела пальцами по краю стола.

“Я уже готовлю, убираюсь и забочусь о ребёнке… чего ещё он ждёт?”

Шаги за дверью вернули меня к реальности. Я подняла голову, и через мгновение дверь открылась.

Мужчина вошёл внутрь, стряхивая снег с плеча. Он быстро окинул взглядом кухню, и я уловила, как его глаза на мгновение задержались на пище, но затем он снова сделал непроницаемое лицо.

— Всё готово, — сказала я, не дожидаясь, пока он спросит.

Он молча подошёл к печи, слегка приоткрыл крышку одного из горшков и вдохнул аромат. Я напряглась, ожидая какой-нибудь критики, но он только кивнул.

— Пахнет нормально, — пробурчал он, закрывая крышку.

Я закатила глаза, но так, чтобы он не увидел. “Нормально”… Конечно, не спасибо, не похвала — просто “нормально”.”

Он сел на свой привычный табурет, а я взяла три глиняные миски и начала разливать горячее жаркое.

— Будем есть сразу, или ребёнка разбудим? — спросила я, передавая ему миску.

— Пусть спит, — ответил он, забирая посуду. — После еды сам разбужу, если не проснётся.

Я поставила на стол тарелку с лепёшками и присела напротив него, взяв свою порцию.

Какое-то время мы ели в тишине. Только потрескивание огня в печи заполняло кухню, создавая ощущение уюта.

Я украдкой посмотрела на мужчину. Он ел неторопливо, молча, но явно был доволен, хоть и не говорил этого вслух.

— Ты хорошо готовишь, — вдруг сказал он, даже не поднимая глаз.

Я моргнула, не сразу понимая, что он только что похвалил меня.

— Спасибо, — ответила я, стараясь скрыть удивление.

Он ничего не добавил, просто продолжил есть, а я, почему-то почувствовав себя немного довольной, сделала то же самое.

Тишина больше не казалась такой напряжённой.

Она просто… была.

Мы ели молча, и я уже подумала, что разговор на сегодня закончен, но внезапно он заговорил, его голос был ровным, как будто он просто перечислял что-то привычное для себя.

— Раз уж остаёшься, знай, что тебе нужно делать.

Я подняла взгляд, но он не смотрел на меня, продолжая спокойно есть.

— Кормить мальчишку три раза в день. Завтрак, обед, ужин, — продолжил он, не меняя тона. — Если я буду дома, меня тоже.

Я кивнула, но он не дал мне вставить ни слова.

— Уборка по возможности. Не требую, чтобы всё сверкало, но в доме должно быть чисто.

Я снова молча кивнула.

— Если ребёнок попросит — играй с ним.

Эта фраза прозвучала странно. Я внимательно посмотрела на мужчину, но он не стал объяснять, почему это так важно.

— Что-нибудь ещё? — осторожно спросила я, когда он замолчал.

Он наконец поднял на меня взгляд, и в его глазах появилось что-то более серьёзное.

— Да, — сказал он медленно, словно подчёркивая каждое слово. — Ты не выходишь за пределы двора.

Я нахмурилась.

— Почему?

— Это не обсуждается, — его голос стал жёстче. — Во двор выходить можно, но только если нужно. В туалет, воды набрать. Но не дольше, чем требуется.

— Но…

— Нет, — отрезал он, прерывая меня.

Я почувствовала, как внутри нарастает раздражение, но удержалась от вопросов. Его лицо было слишком серьёзным, и я поняла, что этот запрет он не собирается обсуждать.

— Дрова носить будешь не ты, — продолжил он. — Либо я, либо мальчишка.

Я удивлённо моргнула.

— Но я могу помочь…

— Не надо, — его голос прозвучал твёрдо. — Нечего таскать тяжести и мелькать на улице без нужды.

Мне хотелось спросить, почему он так категоричен, но что-то в его взгляде говорило, что он не ответит.

Я опустила глаза в тарелку, обдумывая всё, что он только что сказал.

— Понятно, — тихо сказала я.

Он кивнул, закончив свою еду, и отставил миску в сторону.

Я снова посмотрела на него, решив, что если уж мы устанавливаем правила, то неплохо было бы узнать хоть что-то большее друг о друге.

— Как зовут ребёнка? — спросила я осторожно.

Мужчина посмотрел на меня, чуть прищурившись, будто решая, стоит ли отвечать.

— Айрик, — коротко сказал он.

Я улыбнулась, переваривая это имя. Оно ему очень шло.

— А вас?

Он задержался с ответом, но потом всё же выдохнул, будто сдаваясь.

— Кьел.

Я повторила это имя в уме. Оно было таким же резким и холодным, как он сам.

— Спасибо, что сказали, — тихо сказала я.

Кьел ничего не ответил, просто встал из-за стола и начал убирать посуду, словно разговор был окончен. Я тоже поднялась, решив, что вопросов на сегодня хватит, но чувство тревоги после его странных запретов не давало мне покоя.

“Почему я не могу выходить дальше двора?”

Эта мысль не оставляла меня, но я решила, что пока что мне лучше не спорить. Главное — остаться здесь, в тепле и безопасности.

Остальное можно будет выяснить позже. Он бросил на меня короткий взгляд, будто собирался что-то сказать, но передумал. Вместо этого он направился в детскую, а я осталась на кухне, убирая со стола и разливая в небольшую глиняную миску тёплую похлёбку для Айрика.

Через несколько минут я услышала, как скрипнула дверь, и когда повернулась, увидела, что Кьел уже возвращается, неся Айрика на руках.

Мальчик выглядел сонным, его светлые волосы растрепались, а глаза ещё не до конца открылись. Он сонно прижался к отцовскому плечу, одной рукой сжимая край его рубашки.

Я улыбнулась, наблюдая за ними. В этом было что-то тёплое, почти домашнее, несмотря на холодность Кьела.

— Садись, Айрик, — мягко сказала я, ставя перед ним тарелку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кьел аккуратно посадил сына на табурет, затем выпрямился и на мгновение просто стоял рядом, будто проверяя, в порядке ли ребёнок.

Я же тем временем разложила рядом с миской несколько свежих лепёшек. Айрик потянулся к ложке, всё ещё немного сонный, но уже явно голодный.

И тут вдруг, совершенно неожиданно, Кьел заговорил, глядя на меня с каким-то странным выражением:

— А тебя как зовут?

Я моргнула, удивлённая вопросом.

— Роуз, — ответила я, чувствуя, как по спине пробежала лёгкая дрожь.

Он кивнул, будто запоминая.

— Роуз, — повторил он медленно, как будто пробуя это имя на вкус.

В его голосе была какая-то неловкость, как будто он не привык интересоваться чужими именами или просто не находил в этом смысла.

Я улыбнулась краем губ, наблюдая, как он снова отвёл взгляд и сел за стол, больше ничего не говоря.

Это было неожиданно, но приятно.

По крайней мере, теперь мы знали имена друг друга.

Айрик тихо ел свою похлёбку, а я просто сидела за столом, наблюдая за ним и время от времени поправляя край скатерти, больше для того, чтобы занять руки. В комнате было тепло, огонь в печи горел ровно, и на какое-то время я даже почувствовала себя спокойно.

Кьел, сидевший напротив, тоже молчал, но я чувствовала, что он о чём-то думает. Он лениво отломил кусочек лепёшки и ел её без спешки, бросая на сына редкие взгляды, будто проверяя, всё ли с ним в порядке.

— Завтра утром я уйду, — вдруг сказал он, нарушая тишину.

Я подняла взгляд.

— Куда?

— На охоту, — спокойно ответил он, словно это было чем-то само собой разумеющимся.

Я кивнула, приняв его слова как факт. Оборотень, живущий в лесу, конечно же, добывает пищу сам. Это было вполне логично.

— Если не вернусь к завтраку, не жди, — добавил он, облокотившись на спинку стула.

Я кивнула, принимая его слова.

— Хорошо, — просто ответила я, понимая, что теперь на завтрак нужно будет готовить только для себя и Айрика… или, возможно, и для него, если он вернётся вовремя.

Айрик, казалось, не удивился словам отца, продолжая спокойно есть. Видимо, для него это было привычным.

Кьел тоже не выглядел обеспокоенным. Он говорил об охоте так, словно это обычная рутина, не требующая лишних объяснений.

— Значит, если успеете — позавтракаем все вместе, — подытожила я, больше для себя, чем для него.

Мужчина кивнул, не придавая моим словам особого значения.

В кухне воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим постукиванием ложки Айрика о миску.

— Главное, что голодными мы не останемся, верно? — улыбнулась я мальчику, надеясь немного разрядить обстановку.

Айрик посмотрел на меня, а потом медленно кивнул.

Кьел ничего не сказал, но мне показалось, что он задержал на мне взгляд чуть дольше, чем обычно, прежде чем встать из-за стола.

Этот дом был странным, его хозяин — ещё страннее, но одно я уже поняла точно: пока я здесь, мне нужно делать свою часть работы и не лезть с ненужными вопросами.

А завтра, будь то с Кьелом за столом или без него, день начнётся, как и положено.

Когда Айрик доел, я поднялась, чтобы убрать посуду, но неожиданно Кьел протянул руку и собрал пустые миски со стола.

— Я сам, — коротко бросил он, поднимаясь.

Я замерла, удивлённая его словами.

— Вы… хотите помыть посуду? — осторожно спросила я, не совсем веря в происходящее.

Он хмыкнул, но даже не посмотрел на меня.

— Долго ты ещё будешь повторять очевидные вещи? — буркнул он, проходя мимо.

Я моргнула, но решила не спорить. Если он хочет заниматься этим сам — пусть.

— Тогда мы с Айриком пойдём в комнату, — сказала я, кивая на мальчика, который уже сонно тёр глаза.

Кьел ничего не ответил, только налил себе теплую воду и начал работать.

Я взяла Айрика за руку, и мы ушли в детскую.

Как только мы оказались внутри, я заметила, что мальчик явно ещё не хотел спать. Он посмотрел на меня с лёгкой надеждой, а потом потянулся к своим деревянным игрушкам, будто проверяя, не отругаю ли я его.

Я улыбнулась.

— Ну, если ты ещё не устал, можем немного поиграть, — сказала я, садясь рядом на пол.

Он тут же засиял и взял в руки маленькую вырезанную фигурку лиса.

Мы провели около получаса, двигая игрушки по одеялу, а я рассказывала что-то весёлое, сочиняя на ходу историю про маленького лисёнка, который заблудился в лесу, но потом нашёл свою семью. Айрик не говорил, но в его глазах светилось внимание и удовольствие, и я поняла, что он не просто играет — он слушает, запоминая каждое слово.

Но усталость всё же взяла своё. В какой-то момент мальчик зевнул и, не дожидаясь, пока я предложу, потянулся к своей кровати.

Я аккуратно укрыла его одеялом и провела рукой по его волосам.

— Спокойной ночи, Айрик, — прошептала я.

Он посмотрел на меня, чуть улыбнулся и закрыл глаза.

Я же улеглась на свою импровизированную постель на полу, завернувшись в тёплое одеяло.

Дом был тихим, только за стеной слышался слабый шум.

Я закрыла глаза и глубоко вдохнула.

Может, это место и было странным, но впервые за долгое время я чувствовала себя в безопасности.

И с этой мыслью я позволила себе наконец уснуть.

Глава 21. Удачная охота

Я проснулась от слабого скрипа за окном. Глаза открылись медленно, и первое, что я почувствовала — это тепло. Я была укрыта одеялом, и, на удивление, ночь прошла спокойно.

Мягкий свет рассвета пробивался сквозь ставни, окрашивая комнату в бледные золотистые оттенки.

Я повернула голову и увидела, что Айрик уже бодрствовал. Он сидел на своей кровати, сжимая в руках деревянную фигурку лиса, и тихо её рассматривал.

— Доброе утро, — сонно прошептала я, садясь и потягиваясь.

Мальчик посмотрел на меня и чуть улыбнулся, но ничего не сказал.

Я оглянулась, прислушиваясь, но в доме было тихо.

Кьела не было.

“Значит, он ещё на охоте,” — подумала я, поднимаясь с постели.

Я быстро привела себя в порядок, потом подошла к Айрику, помогла ему выбраться из-под одеяла и одеться в чистую рубашку.

— Пойдём завтракать, — сказала я, протягивая ему руку.

Он кивнул и пошёл за мной, тихий и послушный, как всегда.

На кухне было прохладнее, чем ночью, но в печи всё ещё тлели угли, давая небольшое тепло.

Я быстро разожгла огонь, подложив пару поленьев, и поставила разогреваться остатки жаркого с вечера.

Айрик сел за стол, ожидая, а я положила ему в миску тёплую еду и нарезала несколько лепёшек.

— Ешь, — мягко сказала я, садясь напротив с собственной тарелкой.

Он кивнул и принялся за завтрак.

Мы ели в тишине, но она не была напряжённой — просто тихой, как само утро.

Когда мы закончили, я убрала посуду и быстро её вымыла.

Затем я решила прибраться в доме.

Айрик остался рядом, не отходя далеко. Он играл со своими фигурками на полу, а я вытирала стол, подметала пол и раскладывала вещи по местам.

Я заметила, что когда я двигаюсь по кухне, он всегда следит за мной краем глаза, будто ему важно видеть, что я здесь.

“Может, он боится оставаться один,” — мелькнула мысль.

Я решила, что позже обязательно найду время поиграть с ним, чтобы он не чувствовал себя брошенным.

Пока же я просто занималась уборкой, прислушиваясь к каждому звуку за окном, неосознанно ожидая возвращения Кьела.

После уборки я решила, что пора заняться стиркой. Хоть дом и стал чище, но одежда всё ещё нуждалась в уходе, особенно детская.

Я накинула на плечи плащ и вышла во двор. Утро было холодным, воздух свежим, но не ледяным. На небе висел бледный зимний свет, пробиваясь сквозь облака.

Подойдя к колодцу, я взялась за ручку и начала качать, наполняя ведро чистой, ледяной водой. Когда оно наполнилось, я с трудом подняла его и осторожно отнесла обратно в дом.

Айрик, который до этого играл с фигурками, посмотрел на меня, когда я внесла первое ведро.

— Будем стирать, — пояснила я, улыбаясь. — Пора навести порядок и с одеждой.

Он просто кивнул, следя за мной взглядом.

Я вернулась за вторым ведром, затем поставила оба у печи, чтобы нагреть воду.

Пока вода грелась, я собрала всю грязную одежду, начиная с вещей Айрика. Его одежда была потрёпанной, местами с небольшими пятнами, но ничего критичного.

После этого я решилась собрать и вещи Кьела. Мне было немного неловко перебирать одежду мужчины, но я понимала, что он сам вряд ли займётся этим.

Его вещи пахли лесом, ветром и немного дымом от костра. Они были тяжёлыми, тёплыми, но заметно поношенными.

Нашла мыло, похожее на то, что мы использовали для купания, только с более резким запахом трав, и деревянную доску для стирки, спрятанную в углу возле вёдер.

Когда вода нагрелась, я залила её в большой таз, добавила немного холодной, чтобы не обжечь руки, и, закатав рукава, принялась за работу.

Я стирала аккуратно, бережно оттирая пятна и прополаскивая вещи в чистой воде. Ткань была грубой, особенно у одежды Кьела, но я справлялась.

Айрик тем временем тихо сидел рядом, наблюдая за процессом. Я поймала его взгляд и улыбнулась.

— Хочешь помочь?

Он немного подумал, а затем кивнул.

Я взяла его маленькие ручки в свои и показала, как отжимать ткань, чтобы не слишком мочить рукава.

Он старался, и я почувствовала странное тепло в груди.

Мы стирали вместе, наполняя дом тихими звуками работы, пока тёплая вода согревала наши пальцы, а за окном зимнее утро медленно перетекало в день.

Когда мы с Айриком закончили отжимать последнюю вещь, я задумалась, куда теперь развесить всю эту мокрую одежду.

Выносить вещи на улицу было бессмысленно — на таком морозе они просто замёрзнут и покроются льдом, вместо того чтобы высохнуть. Нужно было найти тёплое место в доме, где тепло печи могло бы помочь.

Я огляделась.

Самое логичное решение — кухня, ведь здесь всегда тепло. Но развешивать одежду прямо над столом, где готовится еда, было не лучшей идеей.

Затем мой взгляд упал на деревянные балки под потолком. Между ними висело несколько старых крюков и перекладин — похоже, раньше здесь что-то сушили.

— Кажется, я нашла место, — пробормотала я себе под нос.

Я взяла одно из длинных одеял, которое нашла при уборке, и накинула его на ближайшую перекладину, чтобы ткань не провисала слишком низко.

— Айрик, принеси мне одежду, — попросила я, и мальчик тут же подбежал, хватая небольшие вещи.

Я начала развешивать рубашки, носки и прочие мелкие вещи на этой самодельной сушилке, аккуратно распределяя их так, чтобы тепло от печи равномерно их прогревало.

Крупные вещи Кьела было сложнее повесить — ткань была тяжёлой, грубой и насыщенной влагой. Я покосилась на печь, где рядом стоял запас дров.

“Если в доме будет достаточно тепло, к утру всё высохнет,” — решила я, поправляя край одной из рубашек.

Айрик помогал, подавая мне одежду, и, похоже, был рад быть полезным.

Когда последняя вещь была развешена, я устало вытерла ладонью лоб.

— Готово, — сказала я, с улыбкой оглядывая нашу работу.

Теперь комната выглядела немного забавнее, с развешенными по всему потолку вещами, но зато к вечеру или утру у них будет чистая и сухая одежда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я повернулась к Айрику, который гордо смотрел на результат.

— Хорошая работа, — похвалила я его.

Он улыбнулся, и я поняла, что мне становится всё легче находиться в этом доме.

Возможно, я даже начинаю чувствовать себя здесь нужной.

Когда я закончила развешивать одежду, то машинально взглянула на окно. По положению солнца было ясно, что уже давно полдень.

Я нахмурилась.

Кьела всё ещё не было.

С утра я не задумывалась об этом — он сам сказал, что, если не вернётся к завтраку, его ждать не нужно. Но теперь, когда день уже перевалил за половину, а его всё не было, внутри начало зарождаться беспокойство.

Конечно, я понимала, что он оборотень, что он сильный и знает лес лучше, чем я когда-либо узнаю. Но что-то внутри всё равно тревожно сжалось.

— Где же ты, упрямец? — пробормотала я себе под нос, стараясь не поддаваться волнению.

Айрик посмотрел на меня вопросительно, но я быстро улыбнулась, не желая показывать ребёнку свои переживания.

— Думаю, пора готовить обед, — сказала я вслух, больше для того, чтобы отвлечь себя.

Мальчик кивнул и снова сел на пол, занявшись своими игрушками, а я направилась к печи, чтобы проверить запасы еды.

Я не знала, вернётся ли Кьел скоро, но одно было ясно — мы с Айриком не могли сидеть голодными.

Я начала готовить простой мясной суп, время от времени бросая взгляд на дверь, будто ожидая, что в любой момент она распахнётся, и он войдёт, ворча и недовольно отряхивая снег с плаща.

Но минуты шли, а дверь оставалась закрытой.

Я вздохнула, стараясь не думать о худшем.

“Он вернётся. Просто, наверное, загулялся в лесу. Он же не человек… он сам зверь,” — убеждала я себя, помешивая суп в котелке.

Но где-то глубоко внутри тревога не исчезала.

Я проверила суп, который уже почти был готов, томясь в печи, и осторожно помешала его деревянной ложкой. Запах мяса и трав наполнял кухню, создавая ощущение уюта, несмотря на моё тревожное ожидание.

Но прежде чем я успела налить себе хотя бы немного бульона, дверь резко распахнулась с громким скрипом.

Я резко обернулась и замерла.

На пороге стоял Кьел, весь в снегу и с огромной тушей оленя на плече. Он был словно сама зимняя стихия — высокая фигура в тёмной одежде, волосы растрёпаны, а плечи припорошены белыми хлопьями.

Но моё внимание тут же привлекло другое.

Кровь.

Капли тёмно-красной жидкости стекали с его плаща прямо на деревянный пол кухни, создавая жуткий контраст на фоне чистых досок.

Я почувствовала, как моё лицо мгновенно побледнело.

— Ты… ты ранен?! — сорвалась я, делая шаг вперёд, но тут же замерла от страха.

Ему ведь было холодно снаружи, кровь должна была замёрзнуть, но… она продолжала стекать, густая и тёплая.

Моё сердце сжалось, и я уже представила себе худшее.

Но в следующее мгновение мужчина отшвырнул тушу оленя прямо на порог и стремительно шагнул ко мне.

Я не успела даже вздохнуть, как он схватил меня за плечи, его пальцы были тёплыми, сильными.

— Что случилось?! — его голос был напряжённым, почти испуганным.

Я моргнула, ошеломлённая его реакцией, но всё ещё не могла отвести взгляда от пятен крови на его одежде.

— Ты… ты весь в крови, — прошептала я, чувствуя, как подкашиваются колени.

Его брови резко сдвинулись, а затем он понял, о чём я.

— Это не моя, — коротко сказал он, но не ослабил хватку. — Чего ты так испугалась?

Я глубоко вдохнула, понимая, что действительно чуть не потеряла контроль над собой.

— Я думала, ты ранен, — призналась я тихо, не сводя с него глаз.

Он несколько секунд молчал, а потом выдохнул, чуть ослабляя пальцы на моих плечах.

— Нет. Я в порядке, — сказал он уже спокойнее, но голос всё равно был напряжённым.

Я почувствовала, как мышцы у меня внутри постепенно расслабляются, но страх ещё не до конца отпустил меня.

— Ты напугал меня… — пробормотала я, отводя взгляд.

Кьел смотрел на меня с каким-то странным выражением, будто сам не понимал, почему его так тревожит мой испуг.

— Не пугайся по пустякам, — сказал он тише, почти мягко. — Со мной ничего не случится.

Я снова посмотрела на него, и в этот момент поняла, что он действительно не привык к тому, чтобы за него кто-то переживал.

Но мне, почему-то, было совсем не всё равно.

Кьел наконец отпустил меня и, будто стараясь разрядить обстановку, хмыкнул, глянув на тушу оленя, что он сгрузил на пороге.

— У нас обычно так мужчин с охоты не встречают, — лениво протянул он. — Обычно радуются крупной добыче. Особенно женщины.

Я моргнула, пытаясь осознать его слова.

Он только что… пошутил?

Мои глаза расширились, когда я заметила, что уголки его губ чуть приподнялись в слабой, едва заметной улыбке.

Это было так неожиданно, что я застыла на месте, не зная, как реагировать.

Кьел, суровый, всегда хмурый и грубый оборотень, вдруг улыбается?

Это смутило меня сильнее, чем всё, что происходило до этого.

Я поспешно отвела взгляд, стараясь взять себя в руки, но вдруг осознала кое-что ещё…

Я называла его на

ты

.

— Ой… — вырвалось у меня, и щёки тут же запылали.

Я снова подняла глаза на него, но он уже заметил моё смущение.

— Что? — прищурился он, глядя на меня с любопытством.

— Я… Я ведь называла вас на ты… — пробормотала я, чувствуя, как пламя стыда поднимается выше.

Он моргнул, будто это его не особо заботило, а потом пожал плечами.

— И?

Я сжала губы, не зная, как реагировать на такую простую и безразличную реакцию.

— Это… это ведь невежливо, — попыталась оправдаться я, но он лишь ухмыльнулся, чем ещё больше вывел меня из равновесия.

— Так тебя это беспокоит? — с усмешкой произнёс он.

Я открыла рот, но не знала, что сказать. Он ведь не злился, даже не выглядел раздражённым. Скорее наоборот — ему явно нравилось, что я так растерялась.

— Если так проще — зови как хочешь, — добавил он, наконец отступая и снова бросая взгляд на добычу. — Ты, конечно, меня напугала, но зато теперь я знаю, что ты не совсем ледышка.

Я вспыхнула ещё сильнее, осознавая, что он снова шутит.

Я закусила губу, стараясь сохранить хоть каплю самообладания, и пробормотала:

— Это сейчас было невежливо с вашей стороны…

Он лишь усмехнулся, а потом, как ни в чём не бывало, снова переключился на дела.

А я осталась стоять, чувствуя, что этот мужчина с лёгкостью сбивает меня с толку, даже не особо пытаясь.

И вообще…сам он ледышка! Из нас двоих отмороженный явно он!

Глава 22. Умелый охотник

Я наблюдала, как Кьел расправляется с добычей, и чем дольше я смотрела, тем больше понимала, что он делает это с лёгкостью, словно это не тяжёлый труд, а что-то естественное.

Сначала он перетащил тушу ближе к столу, где было удобнее работать. Движения были быстрыми, чёткими, без лишних раздумий. Он одним резким движением срезал шкуру, его сильные руки уверенно управлялись с ножом, будто тот был продолжением его тела.

Я заметила, что его мышцы напрягаются при каждом движении, скрытая сила ощущалась даже сквозь его грубую одежду. Он выглядел так, будто это не требовало от него ни малейших усилий.

Я поймала себя на том, что не могу отвести взгляда.

Его руки, широкие плечи, сконцентрированное выражение лица — всё это привлекало моё внимание больше, чем следовало бы.

Я моргнула, осознав, что буквально любуюсь им.

Щёки тут же запылали, и я поспешно отвернулась, напоминая себе, кто он такой.

Оборотень.

Не человек.

Я заставила себя уставиться в окно, делая вид, что меня больше интересует заснеженный лес, чем этот странный мужчина, легко справляющийся с разделкой туши.

Но краем глаза я всё равно замечала каждое его движение.

Кьел работал быстро, почти молниеносно. Когда шкура была снята, он ловко разделал мясо, разрезая его на части и распределяя, даже не задумываясь.

Большую часть он засолил и унёс в прохладное место, видимо, где-то у него был погреб или специальное помещение для хранения.

Часть он нарезал и повесил сушиться, закрепляя мясо на крючках над печью.

А небольшую часть оставил на столе, явно предназначая её для свежего приготовления.

Я моргнула, осознавая, насколько быстро он всё это сделал.

Обычно у людей такая работа занимала бы многие часы. Но он справился буквально за парочку.

Я даже не успела понять, когда именно он успел прибраться после себя — на полу не осталось ни капли крови, всё мясо было аккуратно сложено, а на его руках не было ни следа недавней работы.

Я снова посмотрела на него и почувствовала странное ощущение в груди.

Этот мужчина был опасным.

Но в то же время — невероятно умелым.

И я никак не могла решить, что меня тревожило больше.

Кьел закончил с мясом и вытер руки о полотенце, затем скомкал его и отбросил на стол. Его работа была закончена.

Я ожидала, что он просто развернётся и уйдёт, как делал раньше, но он вдруг задержался, не двигаясь.

Когда я подняла голову, то заметила, что он смотрит на меня.

Его взгляд был выжидающим, пристальным, но не таким, как обычно — в нём не было ни приказа, ни раздражения. Он просто… ждал.

Я нахмурилась, пытаясь понять, что ему нужно.

— Что? — осторожно спросила я.

Он не ответил сразу, будто сам не знал, как правильно сказать, а потом неуверенно, даже немного смущённо, пробормотал:

— Есть что покушать?

Я моргнула.

Он…

Я не сразу осознала, что меня так удивило. Может, то, что он вообще задал этот вопрос? Обычно он просто брал, что хотел, или давал понять без слов, что ему нужно. Но сейчас он, похоже, не привык просить о таких вещах.

И тут до меня дошло.

Конечно же, он голоден!

Он ушёл с самого утра, провёл часы в снегу, выслеживая добычу, потом волок тушу на себе, затем разделал её без малейшего отдыха…

Я поднялась так резко, что даже стул скрипнул.

— Садитесь, — велела я, уже разворачиваясь к печи.

Он слегка приподнял бровь, но спорить не стал и устало опустился на табурет.

Я быстро сняла крышку с горшка, где оставалось вчерашнее жаркое . Оно ещё было тёплым, но я всё же придвинула его ближе к огню, чтобы разогреть. Одновременно взяла свежеприготовленную похлёбку, только что сваренную, и налила её в глубокую миску.

Я знала, что он сейчас измотан. Даже если он не показывал этого, его тело потратило слишком много сил.

Нужно было больше мяса.

Я добавила в миску самые крупные куски, затем взяла ещё несколько тёплых лепёшек и поставила всё перед ним.

— Ешьте, — твёрдо сказала я, глядя ему прямо в глаза, даже не оставляя места для возражений.

Он мельком взглянул на меня, потом на еду.

И не сказал ни слова.

Просто взял ложку и начал есть.

С жадностью.

Как будто только этого и ждал.

Я села напротив, наблюдая, как он быстро поглощает похлёбку, и вдруг поймала себя на странной мысли.

Я довольна.

Не потому, что он ел с аппетитом, а потому, что он принял мою заботу.

И пусть он никогда этого не признает вслух, но я знала — сейчас он нуждался в ней.

Кьел ел быстро, сосредоточенно, не отвлекаясь на разговоры. Одна тарелка похлёбки ушла моментально, и я уже знала, что ему этого мало.

Не успела я убрать пустую миску, как он потянулся за разогретой миской жаркого. Его движения были быстрыми, но не небрежными — просто он привык есть, чтобы насытиться, а не наслаждаться вкусом.

Я наблюдала, как он поглощает еду, и вдруг поймала себя на мысли, что мне почему-то приятно видеть, что он действительно сыт.

Когда в тарелке не осталось ни кусочка, Кьел наконец отставил её, вытер рот тыльной стороной ладони и вдруг поднял на меня взгляд.

— Спасибо, — сказал он неожиданно.

Я замерла, не сразу осознавая, что только что услышала.

Он поблагодарил меня?

Не буркнул что-то неразборчивое, не кивнул молча, а поблагодарил?

Я моргнула, пытаясь скрыть удивление.

— Всегда пожалуйста, — ответила я, начиная собирать посуду, но он уже встал из-за стола и не слушал меня.

Он взял со стула большую шкуру оленя, перекинул её через плечо и направился к выходу. Я на секунду открыла рот, чтобы спросить, куда он собрался, но передумала. Он явно не из тех, кто объясняется просто так.

Я вздохнула и вернулась к уборке.

К счастью, после его разделки мяса почти не осталось грязи. В отличие от того, что я ожидала, крови было совсем мало, да и полы он, уже протёр до меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда я закончила мыть посуду и протирать стол, сзади раздался шорох.

Я обернулась и увидела Айрика.

Он натягивал свою зимнюю одежду, торопливо застёгивая пуговицы на тёплом плаще, а потом принялся натягивать сапоги.

— Куда это ты? — спросила я, сложив руки на груди, хотя уже догадывалась.

Мальчик поднял на меня сияющие голубые глаза, и всё стало ясно без слов.

Он просто хотел пойти за отцом.

Я улыбнулась, закатывая глаза.

— Ну иди, только сильно не мёрзни.

Айрик радостно кивнул, накинул капюшон и выбежал за дверь, даже не оборачиваясь.

Я покачала головой, чувствуя, как в груди разливается тёплое чувство.

Даже если Кьел казался холодным и нелюдимым, для Айрика его возвращение значило всё.

******

Следующие несколько дней пролетели удивительно спокойно.

Жизнь в доме Кьела вошла в размеренный ритм: я вставала рано, готовила завтрак, Айрик помогал мне с простыми делами или играл, а его отец уходил по своим делам — то за дровами, то в лес, то занимаясь какими-то мелкими починками по дому.

Меня это устраивало.

Кьел, хоть и оставался суровым, оказался вежливым хозяином. Он никогда не говорил грубостей, не давал приказов тоном, который мог бы меня задеть, и даже если был немного отстранённым, всё же заботился о том, чтобы в доме было тепло, еда всегда была в достатке, а Айрик чувствовал себя защищённым.

Что касается мальчика… Я уже почти считала его своим.

Он всё так же не разговаривал, но за эти несколько дней он стал ко мне заметно ближе. Айрик часто прижимался ко мне, держал за руку, тянулся за мной, когда я проходила мимо, а когда я рассказывала ему сказки перед сном, он смотрел на меня с таким доверием, что сердце сжималось от нежности.

Всё было почти идеально.

Но одно меня раздражало.

Я не могла выходить за пределы двора.

Сначала я не придавала этому значения, ведь забот было много, но с каждым днём эта мысль становилась всё тяжелее.

Раньше я проводила очень много времени на улице. Я привыкла чувствовать ветер на лице, слышать шорох деревьев, ощущать холодный воздух, наполняющий лёгкие.

А теперь я словно заперта в четырёх стенах.

И хотя двор был открыт для меня, он был слишком маленьким, да и не пускали меня туда на долго. Несколько шагов туда-сюда — и всё. Я не могла даже просто пройтись по тропинке, не говоря уже о том, чтобы дойти до опушки леса.

Я пробовала заговорить об этом с Кьелом, но он лишь хмурился и говорил, что это не обсуждается.

И это злило меня больше всего.

Но я не хотела спорить. Пока что.

А потом, в один из вечеров, всё изменилось.

Айрик уже давно спал, завернувшись в одеяло, а Кьел был в своей комнате, занимаясь чем-то, что не касалось меня.

Я закончила ужин, прибралась и принялась за посуду. Вода в ведре была ещё тёплой, а печь наполняла кухню мягким светом, создавая уют.

Я вздохнула, на мгновение задумавшись.

И тут раздался стук в дверь.

Я замерла.

Неожиданно.

Но я не придала этому значения.

Подумав, что, возможно, это Кьел, забывший что-то во дворе, а я просто не заметила как он вышел, поэтому не раздумывая, прошла к двери и открыла её.

Глава 23. Неожиданные гости

На пороге стояли двое.

Мужчина и женщина.

Они выглядели как настоящие звери в человеческом обличье — высокие, сильные, опасные.

Мужчина был огромным, широкоплечим, с густой рыжей бородой и тяжёлым взглядом. Он смотрел на меня так, будто я была каким-то диким зверьком, случайно забежавшим в его дом.

Рядом с ним стояла женщина, такая же рыжая, но в отличие от него — статная, гибкая, с острым, почти хищным лицом и глазами, горящими странной, яростной злостью.

Я не успела и слова сказать, как они принюхались, почти синхронно.

Я невольно отшатнулась, когда мужчина вдруг нахмурился, резко втянул воздух через нос, а затем без приглашения шагнул вперёд.

Толчок был резким, и я чуть не потеряла равновесие, когда он протиснулся в дом, отталкивая меня в сторону.

— Какого черта здесь делает человечка?! — рявкнул он, его голос прогремел по всей кухне.

Я почувствовала, как внутри всё сжалось.

Женщина, что стояла с ним, так же зло сощурилась, её ноздри тоже трепетали, будто она вдыхала мой запах и не могла поверить в то, что он есть в доме оборотня

Она сделала шаг внутрь, закрывая за собой дверь, но в отличие от спутника двигалась не грубо, а осторожно, словно охотница, что выслеживает жертву.

— Это шутка? — её голос был хлёстким, злым, почти ядовитым. — Или я чего-то не знаю, Кьел? — она позвала хозяина дома.

Я не знала, что делать.

Я не успела даже понять, опасны ли они для меня, потому что в этот момент из глубины дома раздался звук хлопнувшей двери.

И буквально через секунду в кухню влетел Кьел.

Он двигался быстро, как будто чувствовал угрозу.

Его лицо было жёстким, холодным, а в глазах заплясал дикий огонь.

— Что за шум? — его голос был опасно низким, срывающимся на рычание.

И когда он увидел, кто стоит в его доме, его губы исказила грозная ухмылка.

— Что, чёрт возьми, вы тут делаете?

Я почувствовала, как внутри всё сжалось от страха.

Атмосфера в комнате мгновенно изменилась — напряжённая, пропитанная враждебностью. Я стояла, не в силах пошевелиться, когда огромный рыжий оборотень уставился на меня с откровенной злобой.

Его глаза начали меняться, становясь звериными, сужаясь в тонкие, хищные щёлки. В этом взгляде не было ничего человеческого — только гнев и отвращение.

Я почувствовала, как по телу пробежала дрожь.

Но прежде чем я успела что-то сказать или сделать, Кьел быстрым движением отдёрнул меня назад, засунув себе за спину.

Он сделал это так резко, что я даже не сразу поняла, что происходит. Только когда почувствовала его широкую спину перед собой, осознала — он меня защищает.

Рыжий оборотень не сводил с меня глаз, его дыхание участилось, губы скривились в глухом рычании.

— Только попробуй здесь превратиться! — рявкнул Кьел, и в его голосе проскользнула угроза.

Рыжий резко выдохнул сквозь зубы, но глаза не отвёл, хотя его плечи слегка расслабились.

— Как это понимать, дружище? — его голос был полон отвращения. — Ты водишься с людишками?

Я не успела даже осмыслить его слова, как вдруг заговорила женщина.

Она посмотрела на меня так, будто я была чем-то грязным, чего не должно быть в этом доме.

— Она ещё и одета в одежду Ниры! — воскликнула она, яростно сверкая глазами.

Я не понимала, кто такая Нира, но почему-то эта фраза заставила Кьела напрячься.

— Как тебе вообще не противно дышать с человечкой одним воздухом?! — снова взорвался рыжий, его голос с каждым словом становился всё громче.

Я стояла в шоке.

Ненависть, что исходила от этих двоих, была слишком сильной. Они не просто презирали меня — они искренне верили, что я не имею права находиться здесь.

Но прежде чем я успела хоть что-то сказать, Кьел взорвался.

— Закройте свои рты! — его голос гулким эхом прокатился по комнате, заставив даже меня вздрогнуть. — В моем доме я не потерплю оскорблений!

В комнате повисла напряжённая тишина, воздух, казалось, сгустился.

Рыжий оборотень сжался в злобном молчании, а его спутница сжала губы, но не осмелилась перечить.

Я не знала, что будет дальше, но эта ночь явно не обещала быть тихой.

Я чувствовала, как напряглось тело Кьела — его плечи стали твёрдыми, словно высеченными из камня, а дыхание тяжёлым. Он был разъярён, но держал себя в руках.

Рыжий оборотень, которого он только что осадил, не сводил с меня взгляда. Его кулаки сжимались и разжимались, словно он едва сдерживал желание схватить меня и вышвырнуть за дверь.

Женщина, стоявшая рядом с ним, сжала губы в тонкую линию, но молчала, бросая на Кьела зло прищуренные глаза.

— Ты нас даже не впустил, как положено, — наконец заговорил рыжий глухо. — А значит, мы тут не гости, а посторонние.

— Вы сами вошли без разрешения, — холодно ответил Кьел.

Я не видела его лица, но по тону поняла — он не собирался извиняться.

— Если хочешь, чтобы мы ушли, просто скажи, — женщина скрестила руки на груди, её осанка была гордой, даже вызывающей.

— Уходите, — отрезал Кьел, не колеблясь ни секунды.

Но рыжий не шелохнулся. Он лишь чуть сузил глаза, словно ожидая чего-то.

— Нам нужна была твоя помощь, — процедил он, — но теперь я вижу, что ты занят более важными делами.

Он кивнул в мою сторону, и в его голосе прозвучало столько отвращения, что меня передёрнуло.

Кьел сжал кулаки.

— Моё дело, чем я занимаюсь и с кем, — его голос стал низким, почти рычащим.

Женщина вдруг хмыкнула, на её губах мелькнула кривая ухмылка, но глаза оставались холодными и враждебными.

— Ты прав, Кьел, — протянула она медленно. — Это твоё дело.

Она сделала шаг назад, разворачиваясь к двери, и мужчина последовал за ней. Но прежде чем уйти, он снова бросил на меня взгляд.

— Не вздумай расслабляться, человечка, — пробормотал он глухо, словно предупреждение. — В этом доме ты можешь жить, но за его пределами…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он не закончил фразу, но мне и не нужно было.

За пределами этого дома я не выживу.

Я потеряла дар речи.

Но прежде чем я успела осознать смысл его слов, дверь громко хлопнула, и в доме снова воцарилась тишина.

Я только теперь поняла, что задержала дыхание, и, резко выдохнув, отступила на шаг, чувствуя, как колени слегка подгибаются.

Кьел не двигался.

Но я видела, как дрожат его пальцы, всё ещё сжатые в кулаки.

Он был зол, но не на меня.

— Кто это? — спросила я тихо, хотя голос всё равно дрожал.

Кьел долго молчал, затем выдохнул и провёл рукой по лицу, словно пытался успокоиться.

Он задержался с ответом, но потом нехотя сказал:

— Родственники.

Я почувствовала, как по коже пробежал холодный озноб.

Эти двое… были его семьёй?

Они смотрели на него так, словно он предатель.

А на меня… будто я грязь под их ногами.

Я снова почувствовала озноб.

Но прежде чем я успела сказать хоть что-то ещё, в дверях комнаты появился Айрик.

Он выглядел напуганным.

Его маленькие руки сжались в кулачки, а глаза метались между мной и отцом, пытаясь понять, что только что произошло.

И вдруг я поняла — он слышал всё.

Этот ребёнок, такой тихий, такой осторожный, почувствовал эту агрессию, этот страх, и, возможно, даже понял больше, чем мы думали.

Я почувствовала, как что-то сжалось в груди.

В этот момент мне стало не по себе не из-за тех двоих, что ушли…

А из-за того, что переживал сейчас Айрик.

Айрик стоял на пороге комнаты, его маленькие кулачки были сжаты, а лицо напряжённо нахмурено.

Я хотела что-то сказать, но не успела — в следующий миг он резко бросился ко мне, обхватил руками и крепко прижался.

Я инстинктивно обняла его в ответ, мягко проводя рукой по его светлым волосам.

Мальчик дрожал, но не от холода.

Он был напуган.

Я не видела его лица, но чувствовала, как сильно он сжимает ткань моей одежды, словно боялся, что я исчезну.

За моей спиной Кьел хмуро наблюдал за этим.

Он и сам выглядел напряжённым, злобно хмурил брови, но в глазах читалась растерянность.

Я рискнула бросить на него быстрый взгляд.

Он выглядел так, словно сам не знал, что делать.

Но в конце концов он молча шагнул вперёд, осторожно забрал Айрика у меня из рук.

Мальчик сначала сжался, но потом нехотя отпустил меня, прижавшись к отцу.

— Нужно спать, — тихо сказал Кьел, и в его голосе не было той жёсткости, что раньше.

Айрик не спорил. Он только снова посмотрел на меня, а затем, уткнувшись в плечо отца, позволил унести себя в комнату.

Я осталась стоять на месте, пока Кьел не вернулся обратно.

Он выглядел ещё мрачнее, чем минуту назад.

Я не знала, что он собирается сказать, но в груди уже зародилось странное напряжение.

Он подошёл ближе, но на меня не смотрел.

— Сделай нам чай, — сказал он ровным голосом. — Я вернусь, и мы поговорим.

Я едва заметно кивнула, не решаясь задавать вопросов.

Он не стал объяснять, куда уходит, просто развернулся и вышел из дома, молча.

Я посмотрела ему вслед, затем глубоко вдохнула, пытаясь унять внутреннюю тревогу.

Что-то мне подсказывало — разговор будет не из лёгких.

Я заварила чай, поставив две глиняных кружки на стол. Пар поднимался от настоя из трав, заполняя кухню мягким ароматом, но я едва замечала это.

Я ждала.

Минуты тянулись медленно, но Кьел не заставил себя долго ждать.

Дверь скрипнула, и он вошёл.

Я сразу поняла, что-то не так.

Его обычно уверенная осанка казалась понурой, плечи напряжены, но не от злости, а скорее от усталости.

Глаза — тёмные, потемневшие от мыслей, что крутились в его голове.

Я не сдержалась и подошла ближе, хотела посмотреть на него, увидеть его лицо, понять, что его так сломило.

Но как только я сделала шаг, он вздрогнул.

Я замерла.

— Что случилось? — спросила я, чуть тише, чем планировала. — Мне нужно уйти?

Он долго молчал.

Я не торопила его, но сердце гулко стучало в груди, а пальцы сжались в подол платья.

Наконец, он выдохнул, будто собираясь с духом, и сказал:

— Тебя не выпустят живой из наших земель.

Его голос был холодным, как сталь, и прозвучало это не как угроза, а как приговор.

Я встретилась с ним взглядом, чувствуя, как внутри что-то неприятно сжалось.

— Они… убьют меня?

Кьел покачал головой, но в этом жесте не было уверенности.

— В моём доме тебя никто не тронет, — сказал он медленно, обдумывая каждое слово. — Но… в общем, нельзя тебе выходить никуда.

Я сжала руки в кулаки, не понимая, чем заслужила такую ненависть.

— Почему? — я посмотрела на него, надеясь хоть на какой-то внятный ответ. — Почему они так ненавидят меня? Только потому, что я человек?

Он устало провёл рукой по лицу.

— Я расскажу тебе, — наконец ответил он, и в его голосе было что-то потерянное, словно он сам не знал, с чего начать.

С этими словами он разделся, сняв верхнюю одежду, которую носил во дворе, затем сел за стол, наклоняя голову вперёд, будто пытался собраться с мыслями.

Я не стала спрашивать больше.

Я просто разлила чай, поставив перед ним кружку, и села напротив, готовая слушать.

Кьел молчал, глядя в кружку с чаем, но даже не пытался сделать глоток.

Я ждала.

Ждала, пока он заговорит, пока расскажет мне, почему меня здесь ненавидят, почему мне нельзя выйти за порог дома, почему он сам сейчас выглядел так, словно нёс на себе тяжесть целого мира.

Наконец, он заговорил.

— Четыре года назад, когда Айрику было всего два, люди напали на нашу деревню.

Я затаила дыхание.

— Мы живём на границе, — его голос был глухим, тяжёлым. — Всегда жили. Здесь не было войны, только охотники, ремесленники, семьи.

Он сжал пальцы на кружке, словно удерживая себя от эмоций.

— Но люди считали иначе.

Мои плечи непроизвольно напряглись.

— В ту ночь я собрал всех мужчин, чтобы защищаться. Нападение было открытым, нас атаковали сразу с нескольких сторон. Мы думали, что сможем отбиться, но они были хитрее.

Я заметила, как его челюсть сжалась, голос стал жёстче.

— Трое лазутчиков пробрались в деревню, пока мы сражались на границе. Они вошли под покровом ночи и перебили три семьи.

Моё сердце сжалось.

— Женщины… — он выдохнул, провёл рукой по лицу. — Они слабее нас. Их звериные формы меньше, не такие мощные, как у мужчин. Они не могли драться наравне. Всё, что они могли — защищать детей.

Я сглотнула, уже предчувствуя, что будет дальше.

— Нира погибла в тот день, — его голос дрогнул, и это было первое настоящее проявление эмоций, которое я слышала от него.

Я замерла.

— Она была моей женой, — добавил он, и я увидела, как его пальцы побелели от напряжения.

Гулко застучало сердце.

— Когда я нашёл её, было поздно. Она закрыла Айрика собой.

Я зажала рот рукой, чувствуя, как по телу пробежал холод.

— Он не издал ни звука. Даже когда я его взял… он просто молчал.

Вот оно.

Вот почему этот ребёнок не разговаривает.

Почему его глаза такие грустные.

Почему он тянется ко мне, словно ищет защиту.

Я с трудом сглотнула, пытаясь найти хоть какие-то слова, но их просто не было

Кьел продолжил:

— Те двое, что приходили… это её брат и сестра.

Я резко подняла на него взгляд.

— Мириэль… — выдохнула я, вспоминая рыжеволосую женщину.

— Да, — он кивнул, его губы сжались в тонкую линию. — Она должна была присматривать за Айриком, пока я был занят.

Я напряглась.

— Но она не сделала этого.

Я увидела ярость в его глазах. Глухую, застарелую.

— Она оставила его одного.

Я закрыла рот рукой.

— Поэтому он оказался в лесу…

— Искал меня, — закончил он.

В этот момент я почувствовала боль.

Этот ребёнок не просто потерял мать. Он был никому не нужен. Отец явно был занят… местью?

Я не знала, что сказать.

Тишина нависла между нами.

Наконец, я задала вопрос, который всё это время крутился в голове:

— А вы? Что вы делали всё это время?

Кьел посмотрел на меня так, что я почувствовала в этом взгляде пустоту.

— Я искал виновных, — сказал он. — Но ненависть не знает границ.

Он встал из-за стола, провёл рукой по затылку, устало выдохнул.

— Эти двое считают, что люди — причина всего. Они считают, что месть — единственное, что у них осталось.

Он посмотрел на меня.

— А теперь ты здесь.

Я задержала дыхание.

Я была частью тех, кого они ненавидели.

Я напоминание о той ночи.

Я враг, которого нельзя тронуть, но которого нельзя и принять.

И теперь мне нельзя выйти из этого дома, потому что за его пределами для меня не будет ничего.

Ни пощады.

Ни спасения.

Ничего.

Глава 24. Слишком близко

Я сидела напротив Кьела, держа в руках свою кружку с чаем, но он уже остыл, а я так и не сделала ни одного глотка.

Слова, которые он только что сказал, продолжали крутиться у меня в голове, оставляя после себя тяжёлый осадок.

Я понимала его злость. Понимала боль.

Но что мне делать теперь?

Я не могла не задаться вопросом: а нужна ли я здесь?

Не в смысле просто проживания… а вообще.

Нужна ли я этому мужчине даже как простая рабочая сила, как человек, который кормит его сына, убирается в доме, стирает, заботится о хозяйстве?

Или он просто ждёт момента, когда я сама уйду, несмотря на опасность?

Когда мы только познакомились, его ненависть ко мне была очевидной.

Даже не ко мне лично, а к тому, кем я была — человеку.

Я не забыла тот первый взгляд, которым он меня одарил.

Тот холодный, звериный прищур, те дрожащие от сдерживаемого гнева пальцы, тот глухой голос, в котором чувствовалась угроза.

Всё это было слишком ярким, чтобы я могла просто взять и забыть.

Да, он сейчас не выгонял меня.

Но был ли он рад тому, что я здесь?

Или просто терпел?

Я опустила взгляд, рассматривая свои руки, сложенные в замок на коленях.

Этот дом…

Этот ребёнок…

Я уже привязалась к нему.

Айрик тянулся ко мне, искал тепла, искал материнской заботы, которую я не могла дать в полной мере, но старалась.

Но что, если в один момент Кьел решит, что я ему не нужна?

Что тогда?

Я могла бы уйти.

Но куда?

Мне некуда.

Я медленно подняла взгляд и посмотрела на него.

Он всё ещё сидел за столом, но теперь уже не смотрел на меня.

Он выглядел уставшим.

Тяжёлые мысли висели в воздухе, как тёмные облака перед бурей.

Но я не знала, какие именно.

И самое страшное было в том, что я не знала, хочу ли я это знать.

Тишина в доме стала почти невыносимой.

Я чувствовала, как Кьел напряжён, как он избегает смотреть на меня, словно слова, сказанные им минуту назад, слишком тяжёлые даже для него самого.

Я тоже не знала, что сказать.

Мы оба застряли в этой комнате, запертые в словах, которых не сказали, и в мыслях, которые не могли выразить.

Я машинально провела пальцами по краю кружки, пытаясь хоть как-то успокоиться, но даже горячий чай не мог согреть тот холод, что поселился внутри меня.

— О чём ты думаешь? — неожиданно спросил он.

Я подняла голову, удивлённая этим вопросом.

Он смотрел прямо на меня.

Не с враждебностью.

Но и не с мягкостью.

Этот взгляд был пристальным, изучающим, будто он пытался разобрать меня на части и понять, что у меня в голове.

Я сглотнула.

— О том, нужна ли я здесь, — честно ответила я.

Он не отреагировал сразу.

Но в его глазах что-то изменилось.

— Ты хочешь уйти? — спросил он ровным, даже слишком спокойным голосом.

Я замерла.

Этот вопрос почему-то… задел меня.

Я даже не задумывалась об этом так прямо, но теперь, когда он произнёс это вслух, мне стало не по себе.

Я отвела взгляд, не зная, как ответить.

Я не хотела умирать.

Но и быть запертой здесь навсегда я тоже не хотела.

— Не знаю, — прошептала я.

Его взгляд чуть сузился, но он промолчал.

Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга.

Потом он встал.

Я вздрогнула — не от страха, а от неожиданности, потому что он сделал нечто странное.

Он наклонился вперёд, его руки упёрлись в столешницу, и теперь он смотрел на меня сверху вниз.

Между нами было слишком мало расстояния.

Я почувствовала, как затаила дыхание.

— Ты здесь, — его голос был тихий, но твёрдый. — Ты жива.

Я сглотнула.

— Это уже значит больше, чем ты думаешь.

Я не знала, что на это ответить.

Потому что что-то в его тоне заставило меня затаить дыхание.

Он был слишком близко.

Слишком серьёзен.

Слишком заставлял меня думать о вещах, о которых я не хотела думать.

И прежде чем я успела осознать, что вообще происходит, он вдруг медленно потянулся к моей руке, кончиками пальцев касаясь моей ладони.

Я резко выдохнула.

Это было едва заметное касание, но от него по телу пробежала дрожь.

Кьел заметил это.

Я увидела, как он прищурился, чуть наклонив голову.

— Боишься? — его голос прозвучал почти насмешливо, но в этом не было злобы.

Я не знала, что ответить.

Потому что ответ был сложнее, чем просто “да” или “нет”.

И я не была уверена, хочу ли я знать, что он сделает дальше.

Я почувствовала, как внутри всё сжалось.

Кьел был слишком близко.

Его пальцы всё ещё касались моей руки — лёгкое, почти невесомое прикосновение, но от него по коже пробежали мурашки.

Я не могла понять, что меня больше тревожит: его близость или то, что я не отстраняюсь.

Он внимательно изучал моё лицо, словно пытался прочитать мысли, заглянуть глубже, чем я позволяла.

Я хотела сказать что-то резкое, прервать этот странный момент, но не успела — его пальцы слегка сжались на моей ладони.

Не сильно.

Просто, чтобы не дать мне уйти.

— Не убегай, — его голос прозвучал тихо, но в нём слышалась твёрдость.

Я замерла.

Между нами оставалось слишком мало расстояния, я могла чувствовать его тепло, слышать его ровное, но чуть более глубокое дыхание.

Это было слишком.

Слишком напряжённо.

Слишком остро.

Но, что самое страшное…

Мне не хотелось отступать.

Кьел медленно провёл большим пальцем по моей коже, и этот мимолётный жест заставил меня резко выдохнуть.

Я не должна была чувствовать это так.

Я не должна была замечать, какой он тёплый, сильный, близкий.

— Скажи мне правду, — его голос прозвучал хрипло, с неуловимой хищной ноткой.

Я подняла на него глаза, встречаясь с его пронзительным взглядом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Правду?

Если я скажу правду, то признаю, что боюсь не его.

А того, что чувствую рядом с ним.

Я сидела напротив него, ощущая, как внутри всё переворачивается. Осознание, что меня пугает не он, а то, что я чувствую рядом с ним, выбило почву из-под ног.

Я не должна была так быстро привязываться.

К мальчику – да. Это было естественно. Он тянулся ко мне, искал защиты, и я сама захотела быть для него опорой.

Но Кьел…

Я должна была бояться его.

С первого дня, с первого взгляда – я видела его ненависть. Я знала, кем он был и что представлял собой. Он – не человек, он – оборотень. Сильный, опасный, хищный.

Но сейчас, сидя напротив него, ощущая его близость, я не могла понять, почему не чувствую страха.

Вместо этого я чувствовала… что-то другое.

Что-то необъяснимое, непривычное.

Может, я просто слишком молода.

Может, это всё потому, что раньше в моей жизни не было мужчин, не было никого, кто стоял бы вот так рядом, кто смотрел бы на меня так пристально, кто заставлял бы чувствовать, как сердце пропускает удары.

Я ведь никогда не знала, что это – быть так близко с кем-то.

Но сейчас я знала.

И эта мысль пугала меня больше, чем всё остальное.

Я резко выдохнула и отдёрнула руку, будто внезапно обожглась.

Кьел слегка приподнял бровь, наблюдая за мной с тем же пристальным, изучающим выражением.

— Что не так? — его голос был ровным, но мне показалось, что в нём мелькнула тень насмешки.

Я покачала головой, чувствуя, как щёки начинают предательски гореть.

— Ничего, — слишком быстро ответила я, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Молчание повисло между нами, и от этого становилось только хуже.

Я не могла выкинуть из головы то, что только что осознала.

Моё сердце билось не от страха.

Моё сердце билось из-за него.

Я сжала руки на коленях, стараясь взять себя в руки.

— Ты выглядишь странно, — заметил он, склонив голову набок, будто изучая меня ещё внимательнее.

Я ещё сильнее опустила голову, надеясь, что он не заметит, насколько я смущена.

— Всё в порядке, — пробормотала я, сосредотачиваясь на кружке чая перед собой.

Кьел не ответил сразу.

Но я чувствовала его взгляд.

Это было хуже всего.

Знание, что он видит моё смущение, что он чувствует, как я теряюсь рядом с ним.

Я слышала, как он тихо вздохнул, и почти почувствовала движение воздуха, когда он откинулся назад, наконец разрывая эту странную близость между нами.

— Хорошо, — его голос был низким, чуть хрипловатым. — Тогда пей чай, а то остынет.

Я почти подавилась воздухом.

Он сказал это так просто, будто между нами ничего не произошло.

Как будто я не замерла от одного прикосновения.

Как будто я не краснею, словно девчонка, уличённая в глупых чувствах.

Я крепче сжала кружку, прикрывая лицо волосами, и с силой вдохнула, пытаясь взять себя в руки.

Но внутри всё ещё бурлили эмоции, с которыми я не знала, что делать.

Я сглотнула и поспешно поднялась со стула, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

— В общем… — начала я, лихорадочно придумывая причину, чтобы сбежать из этой комнаты. — Уже поздно. Мне… спать пора.

Кьел чуть приподнял бровь.

— Так рано?

Я замерла. Ну да, судя по огню в печи и тишине за окном, сейчас было ещё не так уж поздно.

— Я… очень устала, — быстро добавила я, на всякий случай подавляя зевок, чтобы казалось убедительнее.

Его взгляд чуть сузился.

Я почувствовала, что он мне не верит.

Чёрт, он же оборотень, наверняка чувствует, что я вру!

Я судорожно перебирала в голове план побега, но он лишь кивнул, не споря

— Хорошо, — медленно произнёс он, но в его голосе снова проскользнула насмешка.

Как же бесит!

Мне не понравилось, как он сказал это слово.

Но спорить я не стала.

Быстрым шагом я развернулась и направилась к детской, чувствуя, что каждый мой шаг он сопровождает взглядом.

Как только я закрыла за собой дверь, то обессиленно выдохнула.

Вот и всё. Спасена!

Я повернулась и увидела, что Айрик уже проснулся и смотрит на меня с явным непониманием.

Ещё бы.

Я ворвалась в комнату как буря, но при этом собиралась спать.

— Эм… привет? — неловко пробормотала я, садясь на кровать.

Малыш хмуро оглядел меня, потом посмотрел на дверь, потом снова на меня.

Я знала этот взгляд.

Он говорил: “Ты что-то натворила”.

— Ничего я не натворила! — тут же защитилась я, заранее обиженно надувая щёки.

Айрик прищурился.

— Никаких глупостей! — добавила я громче, упорно избегая вспоминать недавний очень странный момент на кухне.

Айрик молча скрестил руки на груди, явно не веря ни одному моему слову.

Вот же мелкий проныра!

Я вздохнула, легла рядом с ним и натянула на нас одеяло.

Этой ночью не хотелось спать одной.

— Всё, спать, — твёрдо сказала я, объявляя эту тему закрытой.

Малыш ещё пару секунд изучал меня, потом, видимо, решил, что разбираться в странном поведении взрослых не входит в его обязанности, и свернулся клубочком под боком.

Я закрыла глаза, стараясь успокоиться, но внутри всё ещё бурлили эмоции.

Что это было там, на кухне?

И почему…

Почему мне хотелось повторить этот момент?

Глава 25. Показательная казнь

Утро началось необычно.

Я ещё спала, когда за дверью послышался шум.

Сначала я не поняла, что происходит, но вскоре проснулся и Айрик. Он, как и я, приподнялся на кровати, прислушиваясь к тому, что происходило в другой части дома.

Шёпот, тяжёлые шаги, раздражённый голос Кьела.

Малыш тут же посмотрел на меня заговорщически, словно предлагая разузнать, что происходит.

Я кивнула, и мы тихонько выбрались из-под одеяла, на цыпочках подойдя к двери.

Я прижалась ухом к дереву, мальчик сделал то же самое, чуть не наступив мне на ногу.

Из-за двери доносились голоса.

— Я уже знаю, что у тебя в доме человек, Кьел, — голос был низким, глухим, с оттенком властности.

Я вздрогнула.

Он знает!

Я не видела того, кто говорил, но каким-то шестым чувством поняла, что это не простой оборотень.

— И что? — голос Кьела был резким, напряжённым.

— Я пришёл за ней.

Меня кинуло в холод.

Я услышала приглушённый стук, как будто кто-то поставил кружку на стол слишком сильно.

— Ты не в своём уме, Торвин? — голос Кьела стал опасным, низким.

— Это будет хорошее подношение богине Лунэ, — сказал гость чуть тише, но твёрдо.

Я чуть не выронила дверь.

Подношение?

— Вождь, ты предлагаешь мне отдать её вам на показательное убийство? — Кьел почти рычал.

— Это будет справедливо. Через неделю праздник богини. Люди слишком долго оставались безнаказанными.

Айрик прижал ладошки ко рту, а я почувствовала, как по коже пробежал холодный озноб.

Это был не просто гость.

Это был вождь деревни.

Вождь, который только что предложил Кьелу убить меня ради обряда.

— Ты сошёл с ума, старик! — взревел Кьел, и раздался грохот, будто кто-то оттолкнул стул.

— Ты меня ударишь, Кьел? — голос вождя остался ровным, но в нём скользнула угроза.

— Если ещё раз скажешь подобное — да, и не пожалею об этом! — Кьел почти прорычал.

Я услышала, как зашуршала ткань, будто кто-то схватил другого за одежду.

— Ты хочешь, чтобы этот человек остался?

— Это не твоё дело, Торвин.

— Ты и так стал почти изгоем. Не порти себе жизнь окончательно.

Тишина.

Тишина, в которой Кьел явно сдерживал себя.

— Уходи.

Я услышала звук шагов, глухой удар — возможно, кто-то стукнул кулаком по столу.

— Ты совершишь ошибку.

И потом дверь хлопнула.

Я отшатнулась от своей двери, ошеломлённая.

Айрик тоже выглядел напуганным, он схватил меня за руку и крепко сжал.

Я не могла осознать услышанное.

Меня…

Меня хотели убить.

И только Кьел был между мной и этим решением.

Как только дверь с грохотом захлопнулась за вождём, в доме повисла напряжённая тишина.

Я всё ещё не могла пошевелиться, а Айрик крепко сжимал мою руку, будто боялся, что меня унесёт ветром.

Но этот момент длился недолго.

Я услышала тяжёлые шаги.

Кьел двигался прямо к нашей двери.

Я не успела отпрянуть — в следующую секунду дверь резко распахнулась, и я чуть не упала назад от неожиданности.

Айрик тоже дёрнулся, но быстро спрятался за моей спиной, оставляя меня на передовой.

Я медленно подняла взгляд.

Перед нами стоял очень хмурый, очень грозный и, кажется, очень раздражённый оборотень.

Он оглядел меня, потом Айрика, потом снова меня.

Прищурился.

Скрестил руки на груди.

— Вы хоть понимаете, насколько вы паршивые шпионы? — его голос был сухим и укоризненным.

Я застыла, а потом начала смущённо подбирать слова.

— Мы… мы просто… — пробормотала я.

— Подслушивали. — закончил за меня Кьел.

Айрик пискнул и плотнее прижался к моему боку.

Я глубоко вздохнула, собирая остатки достоинства.

— Это… не совсем подслушивание.

Кьел приподнял бровь.

— А что?

— Это… эээ… стратегическое наблюдение за окружающей обстановкой.

Он сжал губы, видимо, пытаясь не рассмеяться.

— Ага.

Я нервно кивнула, чувствуя, как краснею.

Айрик тоже кивнул, повторяя за мной, но выглядел это настолько нелепо, что Кьел глубоко вздохнул и потёр переносицу, явно борясь с желанием сильно выругаться

— В следующий раз, если хотите шпионить, — он разжал руки и облокотился на дверной косяк, — хотя бы не дышите так громко, будто собираетесь снести мне стены.

Я почувствовала, как покраснела ещё сильнее.

Айрик тоже зажмурился, осознавая, что их поймали.

Кьел вздохнул.

— Идите на кухню.

Я нервно переступила с ноги на ногу.

— А если мы не хотим?

Он встал ровно, его тень накрыла меня сверху, а в глазах появилось что-то угрожающе-усталое.

— Неправильный ответ.

Я быстро развернулась.

— Ну что ж, Айрик, кажется, у нас появилось новое утреннее развлечение!

И потащила мальчишку на кухню, чувствуя, как взгляд Кьела буквально сверлит мне спину.

Я старалась сосредоточиться на завтраке, но это было непросто.

Кьел сел у печи, устроив на руках Айрика. Мальчик, будто почувствовав себя в безопасности, уютно прижался к отцу, а Кьел медленно водил рукой по его волосам, успокаивающе перебирая светлые пряди.

Но самое худшее было не это.

Он смотрел на меня.

Я чувствовала этот взгляд — тяжёлый, внимательный, изучающий.

Каждое моё движение, каждый вдох — под его пристальным наблюдением.

Я изо всех сил пыталась не обращать внимания, сосредоточиться на еде, но пальцы всё равно предательски дрожали.

Ложка в кастрюле с кашей то и дело стучала о края, выдавая моё внутреннее смятение.

Почему он так смотрит?

Я нервно выдохнула, стараясь успокоиться.

Но в какой-то момент не выдержала.

Резко повернувшись к нему, я встретилась с его взглядом.

— Спасибо, — сказала я тихо, но твёрдо.

Он не моргнул, не отводил глаз.

— За что?

Я сжала пальцы на деревянной ложке, ощущая, как внутри что-то переворачивается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— За то, что не отдал меня им, — прошептала я, но голос предательски дрогнул.

И прежде чем я успела сдержаться, прежде чем смогла взять себя в руки, из груди вырвался всхлип.

Я замерла, сама ошеломлённая тем, что только что произошло.

Айрик, сидевший у него на коленях, тут же спрыгнул, подошёл ко мне и молча обнял, спрятав лицо у меня в подоле.

Я впилась пальцами в его тонкие плечики, пытаясь не разрыдаться сильнее.

Чёрт.

Я не должна была так раскиснуть.

Но почему-то эта благодарность, это осознание, что Кьел мог просто молча отдать меня, но не сделал этого, выбило из меня всю защиту, всю выдержку.

Я почувствовала движение и вдруг заметила, что Кьел поднялся.

Он подошёл ближе, и я застыла.

Не от страха.

От непонимания.

Он смотрел на меня долго, молча.

А потом глухо, но уверенно сказал:

— Я не отдам тебя никому.

И от этих слов дрожь пробежала по всему телу.

Тишина в доме была тягучей и напряжённой.

Я смотрела на Кьела, пытаясь осознать смысл его слов.

Он сказал это уверенно, твёрдо, без лишних эмоций, но почему-то мне стало легче.

Я не должна была так сильно верить ему.

Но… я поверила.

Я кивнула, слишком смущённая, чтобы сказать что-то в ответ, и осторожно провела рукой по волосам Айрика, который всё ещё крепко прижимался ко мне, будто боялся, что я исчезну.

Мне нужно было успокоиться.

— Завтрак, — пробормотала я, резко разворачиваясь к печи.

Я торопливо начала накладывать еду в миски, стараясь не смотреть в сторону Кьела, но его тяжёлый взгляд я всё равно ощущала.

Этот мужчина смотрел на меня как-то странно.

Не хищно, не угрожающе, но… изучающе.

Я нервно передвинула миску с кашей на стол.

— Ешьте, — бросила я, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу.

Айрик тут же сел за стол, радуясь тому, что наконец можно поесть.

Кьел безмолвно присел напротив него.

Я уже хотела уйти обратно к печи, но вдруг услышала тихий смешок.

Я замерла.

Он смеётся?

Я резко повернулась к нему, не понимая, что его так развеселило.

— Что?

Он покачал головой, всё ещё с лёгкой усмешкой на губах.

— Ты странная, — сказал он, подцепляя ложкой кашу.

Я подавилась воздухом.

— Это ещё почему?!

Кьел лениво сделал глоток чая, явно наслаждаясь тем, как я начинаю заводиться.

— Ты боишься подслушивать под дверью, но при этом стоишь передо мной и ведёшь себя так, словно я тебя не пугаю.

Я открыла рот, но не нашла, что возразить.

Потому что, чёрт возьми, он был прав!

Мой страх к этому мужчине совершенно ушел.

Айрик, не отрываясь от еды, бросил на меня быстрый взгляд, явно развлекаясь тем, как меня загнали в угол.

Я раздражённо сжала ложку.

— Просто ешь, — буркнула я, отворачиваясь.

— Уже, — с усмешкой ответил он.

Я глубоко вдохнула, пытаясь игнорировать стук своего сердца, и принялась за еду, отгоняя от себя ненужные мысли.

Но ощущение его взгляда на мне никуда не исчезло.

****

Весь день я пыталась не думать об этом, но мысли всё равно возвращались.

То, что сказали те двое оборотней, застряло у меня в голове и не давало покоя.

Я ношу одежду его покойной жены.

Эта мысль жгла изнутри.

Мне было неловко, даже стыдно.

Я не хотела вторгаться в чужую память, не хотела носить то, что принадлежало другой женщине, особенно той, что была ему дорога.

Но у меня не было выбора.

Я хотела обсудить это, но при Айрике разговор заводить было бессмысленно.

Поэтому я ждала.

Ждала, когда он уйдёт спать.

Когда ужин был закончен, Айрик едва держался на ногах от усталости, и Кьел сам отвёл его в комнату, а я осталась на кухне, собираясь с мыслями.

Моя решимость пошатнулась, когда я услышала его тяжёлые шаги.

Он вернулся в кухню, окинул меня вопросительным взглядом.

— Ты что-то хотела? — его голос был низким, спокойным.

Я сжала пальцы, ощущая неловкость, но отступать было поздно.

— Я… — я глубоко вдохнула, заставляя себя говорить. — Одежда, которую я ношу…

Я заметила, как его взгляд слегка изменился.

— Это… вещи Ниры, верно?

Он молчал.

Я почувствовала, как внутри нарастает тревога.

Может, мне не стоило поднимать эту тему?

Но он всё же ответил.

— Да.

Это было просто “да”, но от него у меня сжалось сердце.

Я нервно переступила с ноги на ногу, опуская глаза.

— Мне… неудобно носить их.

Он не ответил сразу.

— Потому что это вещи мёртвой женщины?

Я вздрогнула от его прямолинейности.

— Потому что это её вещи, — мягко поправила я, не желая грубости.

Он смотрел на меня внимательно, будто размышляя над чем-то.

— Ты хочешь, чтобы я их забрал?

Я пожала плечами, сама не зная, чего хочу.

— Я просто… не знаю, правильно ли это.

Он снова замолчал.

А потом сказал то, чего я не ожидала.

— Если бы это было неправильно… я бы их тебе не дал.

Я резко подняла голову, встретившись с его пристальным взглядом.

И почему-то…

Почему-то его слова немного успокоили меня.

Я не знала, что ответить.

Он говорил спокойно, уверенно, но внутри меня всё ещё бушевали сомнения.

Я ношу одежду его жены.

Женщины, которая любила его.

Которую он потерял.

Которую он, возможно, до сих пор любит.

Я не могла понять, почему это не беспокоило его так, как беспокоило меня.

Я ожидала раздражения, злости, даже боли в его голосе.

Но он просто смотрел на меня ровным, уверенным взглядом, будто в этой ситуации не было ничего особенного.

— Но… — я не знала, как сформулировать свои мысли, — тебе… это не кажется… странным?

Он на секунду задумался, потом пожал плечами.

— Нет.

Я заморгала, явно не ожидая такого простого ответа.

— Почему?

Кьел тяжело вздохнул, будто не хотел объяснять очевидные вещи.

— Это просто вещи, Роза. Они не делают тебя Нирой.

Я почувствовала странное облегчение.

Он не сравнивает нас.

Но всё равно…

— А если… тебе это неприятно? — я посмотрела на него, пытаясь понять, что он чувствует.

Он чуть сузил глаза, изучая меня, потом вдруг спросил:

— А тебе самой неприятно?

Я опешила.

Я не знала, как ответить.

Я нервно потёрла пальцы, снова чувствуя неловкость.

— Мне… просто кажется, что это неправильно, — тихо призналась я.

Он молчал, но по выражению его лица я поняла, что он что-то думает.

Потом, неожиданно для меня, он развернулся и вышел из кухни.

Я моргнула, не понимая, что происходит.

Прошло несколько минут, прежде чем он вернулся.

В руках у него был сверток.

Он бесцеремонно положил его на стол передо мной.

— Что это? — осторожно спросила я, глядя на свёрнутую ткань.

— Одежда, — коротко ответил он.

Я медленно развернула её, и у меня появился ком в горле.

Это не были вещи Ниры.

Это было что-то другое, чистое, аккуратно сложенное, явно подобранное для меня.

— Откуда?.. — я подняла на него изумлённый взгляд.

Он спокойно пожал плечами.

— Я принёс, когда ходил вчера в деревню.

Я не знала, что сказать.

— Почему?..

Он смотрел на меня, не отводя взгляда.

— Потому что ты не должна носить то, что тебя тяготит.

Я почувствовала тепло внутри, но тут же подавила его.

Я не могла позволить себе привязываться ещё сильнее.

Но, чёрт возьми…

Почему он делает такие вещи, заставляя меня чувствовать себя важной?

Я думала, что мне долго придется просить у него новые вещи…

Глава 26. Понимание большего

Дом уже погрузился в полумрак, лишь огонь в печи отбрасывал тёплые отблески на стены и пол. Айрик давно спал, свернувшись клубочком под своим одеялом, и только я, стоя перед зеркалом в комнате, не могла решить: зачем я вообще переодеваюсь?

На мне была новая одежда. Свободное, чуть приталенное тёплое платье из плотной ткани, простое, но аккуратное, с небольшим вышитым узором по подолу. Оно приятно облегало тело, было моим по размеру — и, что странно, от этого становилось уютно.

Он принёс это для меня.

Я так и не поняла, зачем. Просто потому что «не должна носить то, что тяготит»? Или… что-то другое?

Я провела ладонями по бокам, поправляя платье, и вдруг поймала себя на том, что хочу ему показаться.

— Дурочка, — прошептала я себе в отражение и всё-таки вышла из комнаты.

Он сидел у печи, склонившись над какими-то кусками шкуры — разделывал, обрабатывал, занимался своими делами.

Я остановилась в проходе, смелости не хватило сразу войти. Стояла и смотрела на него.

Сильные руки, сосредоточенный профиль, тень щетины. Всё в нём было одновременно грубым и каким-то… надёжным.

Он вдруг поднял голову.

— Что, Роза? — спросил просто, без удивления. Будто знал, что я здесь.

Я растерянно заёрзала на месте.

— Ничего, — выдохнула я. — Просто… вышла.

— Удобнее? — кивнул он в сторону платья.

— Угу, — я кивнула, всё ещё стоя в дверях, будто приклеилась. — Спасибо тебе… ещё раз.

Он на секунду посмотрел, и в его взгляде мелькнуло что-то теплее обычного.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Я просто… ну… — я вдруг почувствовала, как мне не хватает воздуха. — Я же… не обязана носить это. Я могу вернуть, если… если это тебе кажется… неуместным.

Кьел медленно поднялся и подошёл ближе. Он был таким домашним, босиком на деревянном полу, и всё равно шаги у него были как у волка — тихие, уверенные.

— Роза.

Я подняла глаза. Его голос был тихий, но твёрдый.

— Если бы я не хотел, чтобы ты это носила, ты бы не увидела даже клочка этой ткани.

— Но…

— Нет. — Он стоял уже прямо передо мной. — Хочешь знать правду?

Я, не в силах говорить, просто кивнула.

— Это тебе идёт.

Моё лицо вспыхнуло.

Он отвернулся первым, как ни странно, и вернулся к своим шкурам, бросив через плечо:

— И хватит мяться в дверях. Заходи уже. Не кусаюсь. Только по праздникам.

— Какой ужас, — пробормотала я, краснея ещё сильнее, но всё-таки зашла.

Он усмехнулся — почти незаметно, но я успела поймать этот уголок губ.

И от этого мне вдруг стало легко.

Я подошла к умывальнику, налила воды из кувшина и начала мыть посуду, оставшуюся после ужина. Не то чтобы она срочно нуждалась в этом, но… мне нужно было что-то делать с руками, пока сердце пыталось вести себя как нормальное.

Он сидел всего в нескольких шагах, всё ещё занимаясь шкурой. Тишина между нами уже не казалась враждебной, но от этого не становилось легче. Я чувствовала, как мои пальцы становятся неуклюжими, как кружка выскальзывает, как ложка с шумом падает обратно в миску.

И тогда я это заметила.

Его взгляд.

Короткий, резкий, словно проверка. Я притворилась, что не вижу, но когда это случилось второй, а потом третий раз — я почувствовала, как внутри начинает пульсировать смущение.

Раньше он так не смотрел. Никогда. Он вообще избегал лишнего внимания, будто старался держать меня на расстоянии. А сейчас…

Я поймала его взгляд краем глаза, когда тёрла деревянную миску. Быстрый, внимательный, от которого у меня покраснели уши и щёки.

Сделав вид, что ничего не замечаю, я попыталась заговорить:

— Шкура, с которой ты возишься… это чтобы продать?

Голос прозвучал чуть выше обычного, с той самой неловкой интонацией, которая выдавала меня с головой.

Кьел не сразу ответил, но потом сказал:

— Нет. Это для Айрика. Подошьём мех внутрь шубки. Ему на зиму нужно потеплее.

— А, — выдохнула я, от волнения почти уронив кружку обратно в воду, от чего вода с шумом плеснула на пол. — Ай!

Я тут же схватила тряпку, стала вытирать лужу, злясь на себя. Отлично. Просто восхитительно.

И как только я наклонилась, услышала приглушённый смешок за спиной.

Я медленно выпрямилась, оборачиваясь.

Он всё ещё сидел с иглой и шкурой, но на губах играла едва заметная улыбка.

— Ты часто так паникуешь? Или это у тебя только со мной?

— Нет! То есть… — я зажмурилась. — Это просто… случайность. Вода.

— Ага, — кивнул он. — У воды своя магия. Особенно когда ты вдруг начинаешь краснеть и ронять всё подряд.

— Я не краснею! — выдохнула я, прекрасно зная, что это не так.

Он впервые за всё время открыто усмехнулся, будто нарочно дразня.

— Конечно, не краснеешь. Просто у тебя… очень выразительный румянец.

Я повернулась к умывальнику, всем своим видом показывая, что игнорирую его.

Но внутри у меня всё бурлило.

Потому что он смотрел.

И я чувствовала каждое его движение даже спиной.

И, самое странное — я совсем не хотела, чтобы он переставал.

Я вытерла последнюю тарелку и аккуратно поставила её на полку, будто это спасёт меня от всепроникающего жара, который расползался по коже после его взглядов и слов.

Нужно было срочно уйти. Спрятаться. Взять Айрика в охапку и прикинуться спящей. Хоть что-то.

Я повернулась на пятках и поспешила к выходу из кухни, но не сделала и двух шагов, как вдруг ощутила его ладонь на своей талии.

Она была тёплая, крепкая — и одновременно удивительно бережная.

Моё сердце сразу же ушло в пятки.

— Постой, — прошептал он сзади, и его голос…

Он был другим.

Глубоким, рокочущим, будто он не говорил — ворчал мягко, но с хищным оттенком.

Как будто за словами был не человек, а что-то более древнее. Зверь. Лес. Тепло под шкурой.

Я застыла, не в силах сделать ни шага.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он стоял вплотную, дыхание едва касалось моей шеи, а ладонь почти не двигалась, но этого было достаточно, чтобы я почувствовала, как по спине пробежала дрожь.

— Сделай чай, — продолжил он так же тихо, но в этих словах было что-то… необъяснимое.

Будто он просил вовсе не чай.

Будто испытывал меня на что-то большее.

И, что самое странное — это не пугало меня совсем.

Я с трудом выдавила хрипловатое:

— Чай?

Он чуть сильнее сжал мою талию, но всё ещё бережно, и его голос стал почти ленивым, чуть мурлычущим:

— Горячий. Как ты.

Моё дыхание сбилось напрочь, лицо вспыхнуло, и я инстинктивно отступила на шаг, выскальзывая из его рук.

Но когда я обернулась, он смотрел на меня уже привычным, спокойным взглядом, будто ничего и не было.

Я моргала, как сова, не веря, что это вообще случилось.

— Э… сейчас будет чай, — пробормотала я, сама не узнавая свой голос.

Он молча кивнул и вернулся к печи.

А я стояла у стола, закидывая в чайник травы, но вместо привычного аромата липы и чабреца в голове был только один запах —

его!

Чайник закипал, а я… я стояла, не в силах пошевелиться.

Всё, что только что произошло, было слишком живым, слишком настоящим, чтобы сделать вид, что этого не случилось.

Его руки. Его голос. Это едва заметное, но чувственное напряжение между нами.

Я пыталась не думать об этом, но как только закрывала глаза, снова ощущала его ладонь на талии. Словно всё тело помнило больше, чем голова разрешала.

Я наливала кипяток в кружки с такой осторожностью, будто имела дело не с чаем, а с чем-то взрывоопасным. Хотя, честно говоря, по ощущениям — так оно и было.

Когда я развернулась с кружками в руках, он уже сидел за столом, облокотившись на него и, казалось, дожидался именно меня.

Не чая.

Меня.

Я поставила кружку перед ним и попыталась сохранить хоть какой-то остаток спокойствия.

— Остынет — пей, — буркнула я, присаживаясь напротив, хотя сама не поняла, почему сказала это так резко.

Он усмехнулся уголком губ, не сводя с меня взгляда.

— Не успеет.

Он взял кружку в руки, но отпивать не стал. Просто сидел, глядя, как пар поднимается над краем глины.

Мне вдруг захотелось сказать что-то глупое, отвлечённое, чтобы стереть нарастающее напряжение.

— Айрик завтра будет проситься лепить снеговика. Я почти уверена. Он сегодня целый день смотрел в окно, как снег идёт.

Кьел кивнул.

— Я сделаю ему санки. Из остатков досок. Если ты поможешь, — он взглянул на меня чуть дольше, чем следовало, — сделаю и тебе.

— Мне? — я едва не поперхнулась. — Зачем мне санки?

— Чтобы кричала от страха и смеха, слетая с горы, — спокойно ответил он. — Это полезно. Выбивает дурные мысли.

Я не удержалась и хихикнула.

— У тебя всё так… просто. Стресс? Сани. Сомнения? Горка. Травма? Тёплый чай.

— Я оборотень, — пожал он плечами. — У нас всё проще. Мы либо решаем проблему, либо… — он задумался на секунду. — Ломаем ей нос.

Я рассмеялась уже вслух.

— Прекрасно. Если завтра я буду переживать, что испортила подливку, ты…

— Ломаю нос подливке.

Я прикрыла рот рукой, чтобы не расхохотаться.

И в этот момент он посмотрел на меня совсем иначе. Не с насмешкой. Не изучающе. А просто… тепло.

Так, как, наверное, не смотрел никто и никогда.

Мир стал вдруг очень тихим.

Чай остывал. Снег за окном всё падал и падал.

И мне впервые за долгое время не хотелось никуда бежать.

Мы сидели в тишине, укутавшись в тепло кухни, словно в плед. Я держала кружку в руках, но едва ли чувствовала её вес — всё внимание было на нём. На этом странном, молчаливом, непредсказуемом оборотне, который минуту назад шутил про носы и подливку, а теперь просто смотрел на меня.

Не напряжённо. Не выжидающе. А… по-человечески.

Я почувствовала, как в груди поднимается что-то тёплое, неспешное.

— У тебя… было много гостей за последние годы? — вырвалось у меня.

Он чуть приподнял бровь, явно удивлённый вопросом.

— В этом доме? Нет. — Он отпил немного чая. — Оборотни предпочитают не заходить ко мне.

— Даже свои?

Он пожал плечами.

— Даже свои. Особенно свои.

Тут я замолчала, осознавая, насколько… одинок он, наверное, был.

— А Айрик? Он не скучает? По другим детям?

Кьел опустил взгляд в кружку.

— Иногда. Но он молчит об этом.

Я сжала пальцы на тёплой посудине.

— Он особенный. Очень… чуткий.

— Слишком, — ответил Кьел, и в его голосе мелькнула грусть. — Иногда я думаю, что он понимает больше, чем говорит. Или, точнее, — чем не говорит.

Я кивнула.

— Думаю, он понял всё, ещё до того как я сама поняла, — прошептала я, и наши взгляды снова встретились.

И вдруг что-то в этом взгляде поменялось.

Он стал медленнее. Глубже. Словно между нами уже не было чужого. Ни двух рас, ни трагедий, ни страха.

Была только она — эта тишина, в которой я чувствовала себя… живой.

— Почему ты не боишься меня больше? — спросил он тихо.

Я смотрела на него долго. Очень долго.

Потом улыбнулась. Небольшой, едва заметной улыбкой.

— Может, потому что ты уже не прячешься от меня.

Он опустил взгляд, будто обдумывая мои слова.

— Или, — добавила я, вставая с кружкой, — потому что я начала видеть в тебе не оборотня… а мужчину.

Я не стала ждать, пока он что-то ответит. Просто ушла, улыбаясь в полутьме, оставляя его на кухне — с его теплом, его молчанием и, теперь, с моими словами.

Но сердце всё ещё стучало быстро.

Потому что я знала — он понял.

И я поняла тоже.

Глава 27. За окном снег, а в душе тепло

Ночь выдалась длинной. Я ворочалась, перебирая в голове каждый свой шаг, каждое слово, особенно последнее.

«Я начала видеть в тебе не оборотня… а мужчину.»

Зачем я это сказала? Зачем вслух?

Я уткнулась носом в подушку и сжала глаза, как будто могла затушить этим и свои мысли, и чувства. Но они только разгорались.

Кьел.

Он был рядом — в той же комнате, за тонкой стеной. Я слышала, как он прошёлся по дому, как задвигал стул, как лёг на кровать. Его шаги были тяжёлые, уверенные, но не хищные, не угрожающие, как раньше. Теперь они были… тёплые. Домашние.

И это, пожалуй, пугало меня сильнее всего.

Я лежала, глядя в потолок, и не могла остановить мысли.

Что, если он не воспринял мои слова всерьёз? Что, если они ему неприятны?

А может, наоборот… может, он понял слишком хорошо?

И как я теперь буду смотреть ему в глаза?

Льдистые. Глубокие. Пронзительные.

Сегодня они стали теплее. Словно растаяли совсем чуть-чуть, но я это увидела. Почувствовала.

Я закусила губу, сжав подушку крепче.

Айрик спал спокойно, он устроился рядом, тепло дышал. Мне стоило думать о нём. О завтрашнем дне. О еде, уборке, его прогулке.

Но вместо этого в моей голове снова и снова звучал его голос:

«Горячий. Как ты.»

Тёплая дрожь прошла по телу. Я натянула одеяло выше, почти до подбородка, как будто оно могло защитить меня от собственных чувств.

Я всё ещё не могла понять, что между нами происходит. Это казалось… невозможным. Глупым. Опасным.

Но и настоящим.

Слишком настоящим.

Я не помню, в какой момент сон всё же победил. Может, когда я уже перестала бороться с собой, и просто позволила себе почувствовать.

Утро было совсем близко.

А вместе с ним — и его глаза.

Холодные, как лёд.

И сегодня они станут моей самой трудной задачей.

Утро пришло незаметно, как и всегда в этом доме — с мягким светом сквозь окна, запахом дров и снежной свежестью, которую приносил сквозняк, едва приоткрывшийся через щель в двери.

Я проснулась первой, как обычно. Тихонько выбралась из-под одеяла, чтобы не разбудить Айрика, и сразу же почувствовала, как внутри поднимается лёгкое волнение.

Сегодня мне предстояло снова смотреть ему в глаза.

Я старалась убедить себя, что это ничего не значит. Что можно сделать вид, будто ничего не было. Что вечер был — ну… просто вечер.

Но сердце всё равно билось быстрее, чем хотелось бы.

На кухне он уже был. Сидел за столом, как ни в чём не бывало, слегка взъерошенный, с чашкой горячей воды в руках.

Я замерла в проёме, глядя на него из-под ресниц. Он поднял взгляд.

Наши глаза встретились.

И вот он — тот самый момент.

Я ждала чего угодно — смущения, отстранённости, может, лёгкой насмешки.

Но он просто смотрел на меня. Долго. Тихо. Немного… странно. Будто что-то решал про себя.

Моё сердце в груди сжалось в тугой комок.

— Доброе утро, — выдохнула я, подходя ближе.

— Доброе, — ответил он хрипло, как будто ещё не до конца проснулся. Или просто не знал, как начать разговор.

Я развернулась к печи, начала доставать продукты, пряча своё смущение в делах. Ложки. Каша. Миски. Всё это вдруг стало жизненно важным, лишь бы не поворачиваться к нему.

— Помочь? — его голос вдруг прозвучал у меня почти за спиной.

— Н-нет, всё под контролем! — чуть громче, чем следовало, ответила я и тут же мысленно выругалась.

Он отступил, и я услышала, как он вернулся на своё место.

Айрик прибежал минутой позже, босиком и с вихрами на голове, как снежный ком. Сразу с разбегу повис на моей руке, показывая на окно.

— Ага, — улыбнулась я, поглаживая его по волосам. — Снег, знаю. Сейчас позавтракаем — и лепим снеговика.

Малыш чуть ли не подпрыгнул от радости, начал искать взглядом Кьела и жестикулировать, показывая ему руками огромного снежного монстра.

— Кажется, у нас сегодня ответственное задание, — прокомментировала я, осторожно поглядывая на мужчину.

Он чуть усмехнулся, но всё ещё не говорил лишнего, просто наблюдал.

Наблюдал за мной.

И в этом взгляде уже не было холода.

Он стал другим. Мягким. Сдержанным. Словно между нами что-то изменилось, и мы оба это знали.

Но — пока молчали.

Зато Айрик не молчал. Он уже бегал по кухне, доставая шарф, перчатки и — для верности — деревянную ложку, которую, судя по его задумке, он собирался превратить в нос снеговику.

И я подумала — пусть сердце бьётся часто, пусть мысли путаются, пусть между нами и нет ясности…

Но это утро — было самым тёплым с тех пор, как я пришла в этот дом.

Когда все миски были убраны, Айрик буквально соскользнул со скамьи и рванул к двери. Уперся в неё, как кот, и начал нетерпеливо дышать в щель, будто оттуда уже пахло снеговиками и чудесами.

— Ты обещала, — напомнил Кьел, подтягивая сапоги. — Так что теперь выбора у тебя нет.

— Ну раз обещала, — театрально вздохнула я, — значит, иду спасать снег от скуки.

Он подошёл ближе и протянул мне перчатки. Тёплые, грубые, немного великоватые, но аккуратно заштопанные — видно, что делал это он сам.

— Эти подойдут. Иначе с твоими руками даже снежок не слепишь, пальцы отвалятся.

— Ну спасибо, — фыркнула я, надевая их. — Вот уж комплимент, после которого чувствуешь себя особенно нежной.

Он хмыкнул.

— Я практичный. Тебе ведь тепло?

Я покосилась на него, чуть улыбаясь.

— Тепло, — ответила я честно. — И вообще… я не жалуюсь.

Он задержал на мне взгляд чуть дольше, чем стоило бы. И, как мне показалось, в этом взгляде было что-то большее, чем просто проверка, удобно ли сидят варежки.

— Это хорошо, — только и сказал он.

Я хотела что-то добавить, но Айрик с таким отчаянием запищал и заёрзал у двери, что мне пришлось броситься к нему.

— Всё, всё! Идём, снежный монстр, — сказала я, распахивая дверь. — Сейчас построим тебе целую армию снеговиков.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я шагнула в белый, сверкающий двор, а Кьел последовал за нами. И с каждым его шагом за моей спиной, с каждым коротким взглядом, который я ловила на себе — я всё больше чувствовала…

Я здесь. Я не чужая. Я часть чего-то.

Пускай пока без слов.

Но это начинало значить для меня гораздо больше, чем я хотела признать.

Снег был мягким, пушистым, но достаточно липким — идеальный для снеговиков. Айрик с восторгом нырнул в сугроб почти с разбега, а потом начал с невероятной серьёзностью катать снежный ком, который быстро превратился в огромный шар, почти по пояс.

— Стой-стой-стой, не увлекайся, — смеясь, подбежала я. — Мы сейчас с тобой ледяной трон построим вместо снеговика.

Малыш подпрыгнул на месте, маша руками, и показал мне, какой по его задумке будет нос. Я узнала нашу сегодняшнюю деревянную ложку, торчащую из его кармана.

— О, да ты архитектор с амбициями, — пошутила я, присаживаясь рядом, чтобы помочь катать второй шар.

Пока мы строили, Кьел вышел из дома и направился за дом, к сараю. Я проводила его взглядом, не переставая лепить, и заметила, как он, с привычной лёгкостью, взвалил на плечо несколько досок и унёс их в отдельную постройку сбоку от двора.

Мастерская, — подумала я. Наверное, там он делает всё — от саней до ножен и чего-то ещё…

Я вернулась к нашему творчеству. Снеговик получался корявым, но обаятельным: Айрик лепил ему уши из небольших снежков и гордо водрузил ложку в качестве носа. Я расхохоталась, когда он вдруг воткнул два сухих прутика сбоку и начал щёлкать пальцами — мол, всё, готово, теперь снежный охранник может нас защищать.

— Ему бы ещё меч… — задумчиво сказала я, — и маленькую шапку.

В этот момент я услышала, как Кьел крикнул со стороны мастерской:

— Роза! Иди сюда на минуту. Помощь нужна.

Я обернулась. Он стоял у приоткрытой двери, опершись плечом о косяк, глядя на нас. От него поднимался лёгкий пар — видимо, он успел изрядно согреться от работы.

Айрик тут же схватился за мою куртку, не отпуская. Я присела, погладила его по макушке.

— Ты заканчивай охранника, я скоро вернусь. Будь тут, ладно? Только не ешь снег — я тебя знаю.

Он кивнул, отчаянно серьёзный, и демонстративно отвернулся, будто показывая, что справится сам.

Я пошла к Кьелу, чуть волнуясь, как всегда, когда он звал меня так вдруг, без объяснений. Но в его взгляде не было ни напряжения, ни хмурости — наоборот, он выглядел… спокойным. Почти довольным.

И в груди, где-то глубоко, стало удивительно тепло.

Я шагнула внутрь мастерской и сразу ощутила тепло, почти домашнее. В углу уютно потрескивал небольшой очаг — видно, Кьел только недавно разжёг огонь, но от него уже расходилось приятное, густое тепло, смешанное с запахом дерева и золы.

Само помещение было простое, но аккуратное. На стенах висели инструменты, в углу — аккуратно сложенные обрезки досок, какие-то детали, верстак, покрытый стружкой и кусочками смолы. Тут царила его рука. Здесь всё дышало его спокойствием, уверенностью и практичностью.

— Уютно у тебя, — сказала я, прислоняясь к косяку. — Даже теплее, чем в доме.

Он повернулся ко мне с лёгкой ухмылкой.

— Потому что тут никто не забывает подкидывать дрова, — заметил он, кивнув на очаг.

Я фыркнула, но сдержала улыбку.

— Ладно, чем помочь?

— Подержи вот эту планку, — он подал мне гладко отшлифованную доску. — Только крепко. У тебя хватка, как у бурундука с простудой.

— О, спасибо, — протянула я с наигранной обидой, принимая доску. — Вот только это и не слышала в жизни.

Он усмехнулся, встав рядом. Теперь я держала доску, а он, стоя напротив, прибивал её к раме будущих саней. Наши руки то и дело касались, и каждый раз от этого случайного прикосновения по моей коже пробегал ток. Но он — как будто специально — не делал вид, что это что-то значит. Просто продолжал работать.

Спокойно. Сдержанно.

И… мягко.

В какой-то момент я замерла, глядя, как он сосредоточенно вгоняет гвоздь, рукава рубахи натянуты на сильные руки, плечи напряжены — и в этом было что-то… красивое. Настоящее.

— Смотришь, как будто в первый раз видишь мужчину с молотком, — заметил он, не поднимая глаз.

Я дернулась, смущённо рассмеявшись.

— Возможно, так и есть.

Он остановился, поднял взгляд — и наше дыхание почти столкнулось. Мы были слишком близко. Тепло от очага, запах древесины, приглушённый свет и он — с тенью улыбки, с глазами, которые были не такими холодными, как в первый день, совсем не такими.

— Если честно, — сказала я тише, — я вообще раньше не думала, что могу… чувствовать себя вот так. Здесь. С тобой.

Он медленно выпрямился, оставив молоток, не отводя глаз.

— Вот так — это как?

— Тепло, — прошептала я. — Спокойно. Как будто я… не гость. Как будто я — своя.

Он смотрел долго. А потом шагнул ближе, аккуратно, почти незаметно, как хищник, который не охотится, а оберегает.

— Потому что ты уже не гость, Роза.

Мои губы чуть приоткрылись, я чувствовала, как учащается дыхание.

Он не коснулся меня — ещё нет. Но его рука легла на доску рядом с моей, наши пальцы почти соприкоснулись.

— Осталось совсем чуть-чуть, — сказал он, всё так же тихо. — Справимся вместе?

Я кивнула.

И в этот момент ничего больше не имело значения. Ни снег, ни санки, ни время. Только мы. И наш странный, невозможный, но живой момент.

Глава 28

Сани были почти готовы. Вернее — двое саней.

Маленькие, ловкие, аккуратные — для Айрика. И вторые — чуть крупнее, прочные, с выгнутыми полозьями и усиленной рамой. Их он делал с особым вниманием, и хотя не говорил, я догадывалась, что это были “мои” сани.

Мы стояли рядом у верстака, окружённые ароматом дерева, тёплой смолы и лёгкого дыма от очага. Работали молча, но в этом молчании было столько странной тишины, словно каждый звук в комнате боялся нарушить хрупкое, что-то зарождающееся между нами.

Когда последняя перекладина была прибита, Кьел выпрямился, провёл ладонью по краю сиденья, проверяя, всё ли гладко. Его рука скользнула по дереву с такой бережностью, будто он касался не доски, а чего-то живого.

— Готово, — сказал он наконец, откладывая молоток.

Я потёрла руки — от долгой неподвижности они чуть затекли, но тепло от очага всё ещё обволакивало нас. Не успела ничего ответить, как он подошёл ближе и легко положил руку мне на плечо.

Спокойно. Уверенно. Но при этом осторожно, будто проверяя мою реакцию.

— Ты хорошо справилась, — тихо сказал он, не убирая руки.

Я повернула голову — наши взгляды столкнулись. Мягкий, глубокий. Ни капли холода.

— Ну, теперь хотя бы знаю, что из меня выйдет неплохой помощник, если ты решишь организовать мастерскую.

Он хмыкнул.

— Помощник — не то слово. Ты — надёжная.

Я почувствовала, как уши начинают гореть. Опять. Этот дом скоро сделает из меня вечно алую розу.

Он отступил на шаг, подхватил сразу обе сани — одни в каждую руку. И будто это не дерево, а два мотка сена.

— Айрик уже, наверное, не знает, куда себя деть. Пошли.

— Только пообещай, что мои выдержат. Я не лёгкая, как снег.

Кьел бросил на меня короткий, очень выразительный взгляд.

— Знаешь, — медленно протянул он, — ты такая, что выдержать тебя — дело чести.

Я замерла, глядя, как он уходит вперёд, не дав мне возможности даже осознать, что именно он сейчас сказал.

Он не обернулся. Просто пошёл во двор, а за ним по следам на снегу потянулись две линии от полозьев.

Я последовала за ним, чувствуя, как в груди разливается странное волнение.

Две пары саней.

Одна — для мальчика,

другая — для меня.

А может, не только для меня…

Может, для нас.

На улице всё было укутано в пушистый снег — тот самый, что выпал за ночь, ложась ровным слоем на крыши, ветки и даже старую бочку у стены. Снег хрустел под сапогами, и воздух был свежим до звона в лёгких. Айрик уже кружился во дворе, размахивая руками и оставляя хаотичные следы, как будто рисовал на белом холсте.

Кьел поставил маленькие сани ближе к дому, рядом с тропкой, и махнул сыну рукой. Тот тут же бросился к ним, запищал от восторга, прижал щёку к полозьям, как будто обнимая подарок.

«Мои!» — показал он, счастливо светясь глазами.

— Твои, — подтвердил Кьел, проверяя крепление. — Только будь осторожен, понял?

Айрик кивнул с такой серьёзностью, что я не сдержалась и рассмеялась.

Кьел поставил вторые, большие сани у края двора. Они выглядели… уверенно. Даже внушительно. Словно не сани, а настоящая карета для покорителей сугробов.

Я подошла ближе и провела рукой по полозьям. Доска была гладкой, дерево — тёплым, несмотря на мороз.

— Они прекрасны, — сказала я, искренне.

Он кивнул, поправляя одну из поперечин.

— Вон там, за сараем, склон. Небольшой, но спускаться можно. Мы в детстве катались там всей деревней.

Я обернулась — тот склон действительно был виден, но… он находился за пределами двора. На территории, что уже считалась частью леса. Пусть и совсем рядом.

Я замерла.

— Мне… нельзя туда, — напомнила я, тише.

Он посмотрел на меня серьёзно.

— Я буду рядом. Никто к тебе не подойдёт. Не в этой части. Здесь все знают, чей это дом.

Я сжала пальцы в варежках. Было немного страшно. Но в то же время — если он так говорит, если он сам ведёт меня туда…

Я кивнула.

— Только если вместе.

В его глазах промелькнуло что-то — лёгкая тень улыбки, одобрение.

— Только вместе.

Он взял сани за ручку, потянул их вперёд, а я шла рядом. Мы обошли сарай, снег начал хрустеть глубже, ветер стал чуть сильнее. Айрик остался во дворе, подбадривая нас с довольным визгом, бросая снежки в дерево и воображаемых врагов.

Склон действительно был неглубокий, но достаточно крутой, чтобы пощекотать нервы.

Кьел поставил сани на край и жестом пригласил меня.

— Садись.

— Сначала ты.

— Сначала ты, — повторил он спокойно, не споря, но не отступая.

Я тяжело вздохнула и, бурча себе под нос что-то, села на сани.

Кьел сел позади, руки обняли меня, как будто это было само собой разумеющееся. Его грудь была тёплой, сильной, спина защитной стеной.

— Готова?

Я не была. Но кивнула.

Он толкнулся ногой, и сани скользнули вниз, в снег, в ветер, в свободу.

Я закричала — от радости, от страха, от этого дикого, живого момента. Он смеялся — тихо, но отчётливо.

И в этой снежной, яркой, короткой поездке вниз по склону, я впервые почувствовала,

что в безопасности не только у него дома…

но и рядом с ним — везде.

Сани мчались вниз, ветер свистел в ушах, снег щипал щеки, а я… я смеялась. По-настоящему. Громко, искренне, с таким восторгом, какого не чувствовала много лет.

Кьел держал меня крепко, одной рукой обняв за талию, а другой управляя полозьями, чтобы мы не снесли ближайшее дерево. Я чувствовала его дыхание у уха, слышала, как он смеётся — глухо, низко, почти с удивлением, будто и сам не ожидал, что это окажется таким тёплым и простым моментом.

Мы скатились вниз и остановились в небольшом снежном кармане у подножия холма. Я тяжело дышала, с трудом переводя дыхание, но лицо моё сияло.

— Ещё раз! — вырвалось у меня, прежде чем я успела подумать.

Он откинулся на спинку, всё ещё сидя позади, и усмехнулся:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ну, если ты настаиваешь…

— Я настаиваю! — подскочила я, выпрыгивая из саней. Снег сразу заскрипел под ногами, и я чуть не потеряла равновесие, когда одна нога провалилась по щиколотку.

Кьел поднялся сзади и ловко поддержал меня за локоть. Его рука была тёплой даже сквозь варежки.

— Осторожно, дикая тигрица.

— Это ты про меня? — я повернулась к нему, задыхаясь от холода и смеха.

Он приподнял бровь.

— Ты только что кричала, как будто летела с утёса, но при этом хочешь повторить. Не знаю, кто ты, но нормальной тебя уже не назовёшь.

— Спасибо, — усмехнулась я. — От тебя это почти комплимент.

Он кивнул.

— Почти.

Мы снова потащили сани вверх по склону. Он не позволил мне тащить их — схватил за верёвки, неся, как будто они были сделаны из пуха.

— Айрик убьёт нас, если узнает, что мы катаемся без него, — заметила я, озираясь.

— Он играет. Пусть выплеснется. А потом я прокачу его. Он любит кататься со мной… — он вдруг замолчал, а в голосе появилась тихая, почти неуловимая тень. — Как раньше, с Нирой.

Я остановилась. Он тоже.

Некоторое время мы молчали. Только ветер рвал край моего шарфа и разносил по лесу сухой запах смолы от мастерской.

— Прости, — тихо сказала я, не зная даже, за что.

— Не надо, — Кьел посмотрел на меня. — Это всё — часть меня. И теперь ты тоже часть этого.

Я замерла.

Он произнёс это просто, без лишней серьёзности, но я почувствовала, насколько это важно. Словно он сам не понимал до конца, что сказал — и в то же время прекрасно знал.

Мои пальцы сами собой сжались в варежках.

Мы стояли посреди снежного склона. Он — весь в сером, строгий, высокий, с чуть подтаявшим льдом в глазах. Я — в его старой одежде, чужой, но уже не чужая.

И в этот момент мы были на одном уровне.

Одна земля. Один снег. Одна зима.

И, кажется… одна история на двоих.

Мы вернулись во двор, окрылённые катанием, с румянцем на щеках и мокрыми варежками. Айрик, заметив нас, тут же подбежал, забавно подпрыгивая, и показал на большие сани, мол, «я тоже хочу!»

— Всё-всё, теперь твоя очередь, — засмеялся Кьел и легко подхватил сына на руки. — Пойдём, покажу тебе, как настоящие волки катаются.

Я осталась у края двора, наблюдая, как они исчезают за сараем.

Сердце всё ещё не могло успокоиться. Не только от снега и смеха, но и от слов Кьела, что всё ещё звучали в голове.

Он видел во мне что-то родное, ещё раньше, чем я успела поверить, что на это вообще имею право находясь рядом с ним.

Я прижала руки к груди, чувствуя тепло — не от огня, а изнутри.

Никогда ещё я не чувствовала себя настолько… живой.

Когда они вернулись, щёки Айрика были ярко-розовыми, глаза сияли. Он не мог остановиться, показывая руками, как они катались, как папа его держал, как сани подпрыгнули на кочке — и это было лучше, чем любой рассказ.

— Ты даже не кричал, — заметила я, улыбаясь.

Айрик гордо расправил плечи и помахал рукой — мол, я же смелый!

Кьел поставил сани у стены и стряхнул снег с плеч.

— В дом, — сказал он, глядя на нас обоих. — Пора греться. Уши, наверное, уже как у снеговика.

— Уши у снеговика дома остались, — подколола я, кивая на нашего кривоватого снежного охранника, который уже слегка осел под тяжестью нового снега.

Кьел усмехнулся, но промолчал. Он подошёл ко мне ближе, встряхнул варежку, стряхивая снег, и вдруг неожиданно — нежно, почти по-домашнему — поправил мне шарф.

Я застыла. Его пальцы чуть коснулись моей шеи, когда он аккуратно затянул узел, не слишком туго, но и не давая ветру шанса.

— Вот так лучше, — сказал он спокойно, как будто ничего особенного.

Но мне пришлось сдерживать дыхание.

Потому что в этом касании было больше, чем просто забота.

Мы зашли в дом, где было тепло и пахло дровами. Я растопила печь посильнее, поставила варить горячий чай с ягодами, а Кьел с Айриком ушли переодеваться.

Когда они вернулись, мы сели втроём у огня.

Айрик — между нами, с пледом на плечах, довольный, с кружкой в руках.

Я — сбоку, иногда бросая взгляды на Кьела, всё ещё не зная, как так вышло, что этот дом теперь ощущается как мой.

И Кьел, молчаливый, тёплый, рядом.

Сидел спокойно, без слов. Но взгляд у него был такой, что даже молчание казалось… слишком жарким.

После кружки горячего ягодного чая я почувствовала, как в теле разливается уютное, ленивое тепло. Но надолго расслабляться не получилось — обед сам себя не приготовит.

Я поднялась с мягкой скамьи у печи, потянулась, приглаживая непослушные волосы, и взялась за кастрюли.

— Куда ты? — лениво спросил Кьел, всё ещё сидя у огня, растянувшись, как огромный, довольный лис.

— Готовить, — ответила я просто, закатывая рукава. — После катания нужен плотный обед.

— Ммм. — Он качнулся вперёд, поставил кружку на стол и неспешно поднялся. — Айрик?

Я кивнула в сторону детской.

— Спит. Даже чай до конца не допил. Устал.

— А ты? — спросил он, подходя ближе. — Не устала?

Я бросила на него взгляд поверх плеча, отмеряя крупу.

— Немного. Но приятно устала.

Он замолчал, но не ушёл. Я услышала его шаги — не громкие, но чёткие — и через мгновение он уже стоял совсем рядом. Настолько, что я могла почувствовать его тепло за спиной.

— Ты хочешь помочь? — спросила я, не оборачиваясь.

— Нет. — Он сказал это почти мурлыча. — Я просто стою.

— Угу. Наблюдаешь?

— Привыкаю.

Я чуть повернулась, прищурившись.

— К чему это ты?

Он пожал плечами, снова сделав шаг ближе. Его грудь почти коснулась моей спины, и сердце в груди у меня отчаянно забилось.

— К тебе. К твоим движениям, к запаху, к тому, как ты держишь нож, как хмуришься, когда считаешь щепотки соли. К тому, как ты живёшь в этом доме.

Я сглотнула. Нож в руке стал вдруг непривычно тяжёлым.

— Кьел… — прошептала я.

— Не пугайся, — сказал он мягко. — Я не прошу ничего. Мне просто… спокойно, когда ты рядом.

Он замолчал, и я почувствовала, как его пальцы коснулись моего локтя — лёгкое прикосновение, почти случайное, но оно будто вырезало всё остальное из реальности.

Я стояла, держа деревянную ложку в одной руке и сердце — в другой. Потому что по-другому это описать было невозможно.

— Если так пойдёт дальше, я соль забуду, — сказала я, пытаясь пошутить.

Он хмыкнул.

— Значит, я останусь, чтобы напомнить.

И не ушёл. Стоял рядом всё то время, пока я чистила, резала, мешала, пробовала. Не прикасался. Не мешал. Просто был. Рядом. Тихо. Тепло. Необычно… близко.

И с каждым движением, каждым взглядом, каждым его дыханием у меня внутри крепла одна простая мысль:

Я больше не хочу, чтобы он уходил.

Глава 29. Хищник вышел на охоту

Обед получился сытным и ароматным — тушёное мясо с кореньями, немного сухих трав, которые я успела перебрать, и тёплый хлеб, который остался с утра. Я выложила еду в глиняную посуду и аккуратно расставила на столе, бросив короткий взгляд на Кьела.

Он всё это время не отходил. Сидел то у стола, то у печи, но взглядом был всегда на мне.

Я чувствовала спиной его взгляд — чётко, остро, как будто кожа сама знала, где он находится.

Когда я повернулась к нему с полотенцем в руках, он уже стоял прямо рядом. Я вздрогнула, не от испуга, а от резкой близости. Мы почти соприкоснулись.

— Осторожнее, — хрипло сказал он.

— Это ты меня чуть не сбил, — выдохнула я.

Он не ответил сразу. Только смотрел. А потом медленно — без резких движений — поднял руку и коснулся пряди моих волос, которая выскользнула из-за уха.

— Ты всегда так пахнешь?

Я замерла.

Он неотрывно смотрел на меня, и, прежде чем я успела понять, что происходит, он потянулся ближе.

Почти не касаясь, вдохнул где-то у самой шеи.

Медленно. Долго. И от этого — по-настоящему опасно.

По спине прошла дрожь. Я почувствовала, как у меня пересохло в горле.

В его взгляде было что-то… совсем иное. Не бытовое. Не мягкое. Не “вот он я, твой сосед по дому”.

Нет.

Это был взгляд хищника, и я — добыча, в которую он ещё не вцепился зубами, но уже выбрал. Уже идёт за ней.

Он отступил на полшага, но глаза не отводил.

— Извини, — сказал он, почти ласково. — У тебя запах, как у лета в лесу.

— Ты… нюхал меня? — прошептала я, в ужасе от собственного тона — он был не гневный. Он был растерянный и горячий.

— Ты — человек, — сказал он, глядя прямо в глаза. — Но я всё больше перестаю это чувствовать, когда ты рядом. Ты… как будто другая. Своя. И я…

Он замолчал.

Молчание между нами было тяжёлым, гудящим.

Я ощущала пульс в висках, в шее, в кончиках пальцев.

Он вышел на охоту. Это было очевидно. Он просто смотрел, медлил, ждал сигнала.

И неожиданнее всего было не то, что я боялась.

А то, что часть меня хотела… остаться добычей.

Я стояла, не двигаясь.

Всё внутри было как в лихорадке — кожа словно звенела, дыхание стало неровным, а сердце гулко отдавалось в груди, как будто поднималось из самых глубин тела и не знало, что делать дальше.

Он смотрел на меня. Не просто глазами — всем собой. В его взгляде не было насмешки, не было лёгкости, к которой я, наверное, приписала бы всё это, если бы хотела сбежать от происходящего.

Там было желание. Не резкое. Не грубое. А звериное, но тёплое, будто лес сам дышал на меня через него.

Я сделала шаг назад. Медленно. Только один. И не от страха.

— Ты… — начала я, но не закончила. Потому что не знала, что сказать. Потому что слов не хватало.

Он не двинулся. Стоял, как скала, как хищник, который вышел из тени, но ждёт, не делая первого рывка. И от этого — ещё страшнее и ещё притягательнее.

— Я не кусаюсь, — наконец сказал он, голосом с хрипотцой, низким, почти ворчливым.

— Ты — оборотень, — прошептала я, — ты буквально для этого создан.

— Значит, тебе стоит держаться подальше.

— Возможно, — тихо кивнула я. — Только почему мне не хочется?

Он смотрел на меня так долго, что время как будто потянулось, стало вязким, медленным. Потом шагнул ближе. Не дёрнулся. Не напугал. Просто подошёл.

— Потому что я не сделаю тебе больно. Ни сейчас. Ни потом.

Он поднял руку, медленно, как будто давая мне время отступить. Я не отступила.

Пальцы легли мне на щеку — горячие, шершавые, уверенные. Его ладонь закрывала пол-лица, и в этом было что-то такое… живое, что у меня заслезились глаза.

— Мне тяжело держаться, — прошептал он. — Когда ты вот так близко, когда ты смотришь на меня, не как на чудовище.

— Потому что я не вижу чудовище, — ответила я. — Я вижу мужчину, который держится лучше, чем любой человек.

Он шумно выдохнул, и я почувствовала это дыхание кожей.

— Если ты скажешь «нет», — сказал он, — я развернусь. Уйду. Ничего не будет.

Мои губы дрогнули. Сердце сжалось и… раскрылось.

— А если не скажу?

Он наклонился ближе, настолько, что его губы коснулись моих слов:

— Тогда, Роза, я не дам тебе покоя.

И я не сказала ни «да», ни «нет». Просто стояла — и не отходила ни на шаг.

Он смотрел на меня — уже не сдержанно, не выжидающе, а как будто уже услышал мой ответ. Даже без слов.

Мои пальцы дрожали, но я не отступала. Не пряталась. Не убегала. Потому что в эту секунду, как бы страшно ни было, я хотела быть здесь. С ним. С этим зверем, с этим мужчиной, с этим… моим.

Он опустил голову чуть ниже, и его лоб коснулся моего. Всего на миг — мягко, почти нежно, как будто он пытался запомнить этот контакт.

— У тебя горячая кожа, — прошептал он.

— У тебя горячее дыхание, — едва выговорила я.

Он чуть усмехнулся, и в этом было что-то дикое, тёплое, хриплое. Его руки скользнули мне на талию, не сжимая, а просто обозначая границу, которую я сама могла нарушить — или отступить.

Но я не отступила.

Я подняла руки, положила на его грудь, чувствуя, как под ладонями бьётся его сердце. Быстро. Сильно. Не меньше моего.

Он провёл носом по моей щеке, скользя медленно, как будто хотел вдыхать запах кожи, запоминать, оставлять след. Его губы не касались, но расстояние было таким маленьким, что каждая клеточка моего тела знала — вот оно, рядом.

— Я чувствую в тебе зов, — прошептал он, — как будто ты сама не знаешь, что посылаешь его.

Я задержала дыхание, глаза застилала лёгкая пелена.

— А ты… идёшь на зов?

— Я сдерживаю себя из последних сил, Роза. Потому что если позволю себе больше, ты уже не выйдешь из этих объятий прежней.

Я коснулась его щеки.

— Я уже не прежняя. С того дня, как ты пустил меня в дом.

Он тихо зарычал — не угрожающе, а… будто больно сладко. И наконец, когда я уже сама не могла дышать, его губы коснулись моих.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сначала несмело. Осторожно. Как проба.

Потом — глубже. Теплее. Живее. Его ладони прижали меня к нему, не резко, но так, будто я — часть его.

Он целовал меня медленно. Не торопясь. Но в этом поцелуе был голод. Старый. Удержанный. И только мне позволено было его утолить.

Когда мы оторвались друг от друга, оба тяжело дыша, я не могла сказать ни слова. Только смотрела в его глаза — те самые, ледяные когда-то, а теперь тающие только для меня.

— Думаешь, ещё успею уйти? — спросила я, но голос дрожал.

— Только если ты этого хочешь. — Его лоб снова прижался к моему. — Но знай… я уже начал считать тебя своей.

И странное было не то, что он это сказал.

А то, что я почувствовала это задолго до этих слов.

Я стояла, прижавшись к нему, чувствуя, как мир за пределами его рук перестаёт существовать. Там — зима, деревня, страхи, прошлое. А здесь, в этих объятиях — что-то другое. Живое, настоящее. Может, пугающее. Но… моё.

Он не спешил отпускать. Его пальцы, тёплые и сильные, скользили вдоль моей спины, будто проверяя: не исчезну ли я, если он замешкается. Я ощущала его подбородок у своей макушки, его дыхание у виска — ровное, но сдержанное, будто он ещё держит в себе зверя, который рвётся наружу.

— Я не знаю, что со мной происходит, — выдохнула я. — Всё слишком быстро.

Кьел чуть отстранился, и его взгляд снова оказался передо мной — глубокий, тревожно-ласковый.

— Это не быстро. — Он провёл пальцем по моей щеке, от уголка глаза до подбородка. — Это давно. Просто ты начала чувствовать.

Я не знала, что ответить. И, кажется, не было нужды. Потому что, когда рядом кто-то чувствует тебя так точно, слова становятся излишними.

Но всё же я прошептала:

— А если я всё это чувствую… но не знаю, куда это приведёт?

Он медленно кивнул.

— Тогда я пойду рядом. Шаг за шагом. Никуда не торопясь. Но, Роза…

Я вскинула на него глаза.

— Я никогда не стану делать вид, что ты для меня просто человек, просто гость в доме, просто кто-то случайный. Ты уже в моём мире. Ты внутри.

Грудь стянуло от его слов, и в горле встал ком. Я кивнула, будто пытаясь принять всё это — его чувства, свою реакцию, наши невозможные, странные, пугающе тёплые отношения.

Мы стояли молча. Он просто держал меня. Не требуя. Не торопя. И в этой тишине — я поняла:

Он не просто видит меня. Он — узнал.

Как будто и правда не сегодня это началось.

Как будто ещё в лесу…

— Пойдём, — тихо сказал он. — Айрик скоро проснётся. А я всё ещё чувствую твой запах и не могу ни о чём думать.

— Это угроза? — попыталась пошутить я, чтобы не растаять окончательно.

Он усмехнулся.

— Нет. Это предупреждение.

И положил ладонь мне на поясницу.

Мы ещё немного постояли на кухне. Воздух был пропитан ароматом обеда, запахом свежих трав и чем-то… невидимым, тёплым, оставшимся от прикосновений и взгляда. Я чувствовала себя странно — раскованной и смущённой одновременно.

Кьел стоял у стола, облокотившись на него одной рукой. Он выглядел спокойным, как всегда, но я уже умела читать его чуть тоньше — в том, как двигаются плечи, как он напрягает челюсть, как чуть заметно следит за каждым моим шагом.

— Пойдём разбудим Айрика, — наконец сказала я, поднимая взгляд на него. — Он наверняка голодный.

Кьел кивнул и оттолкнулся от стола.

— А то обидится, если мы опять без него сядем. Он уже ревнует тебя ко мне.

— Думаешь? — я усмехнулась.

— Он не показывает, но я знаю. Он маленький лис. Он чувствует.

Мы вместе подошли к двери детской. Я постучала легко, как будто это было не нужно, но хотелось сохранить момент тишины. Потом осторожно приоткрыла дверь.

Айрик лежал, свернувшись клубочком, нос уткнут в одеяло. Щеки розовые от тепла и сна. Он зашевелился, когда услышал скрип половиц, и приоткрыл один глаз.

— Вставай, малыш, — мягко сказала я, подходя ближе. — Обед готов. Мы с папой голодные, но без тебя не садимся.

Он потянулся, зевнул и вскинул руки ко мне. Я села рядом и прижала его к себе, погладила по спутанным волосам.

Кьел стоял у порога, смотрел на нас и, кажется, еле заметно улыбался.

— Быстрее просыпайся, — сказал он сыну. — Иначе твоя Роза съест весь хлеб.

— Я бы на твоём месте молчала, — фыркнула я, поднимаясь с Айриком на руках. — Ты у нас тот ещё едок.

— Волки едят много. Особенно когда рядом кто-то готовит вкуснее, чем я сам когда-либо ел.

Мы втроём вернулись на кухню. Айрик ещё не до конца проснулся, прижался ко мне и щурился на свет, но, услышав, как посуда звенит и пахнет мясом, оживился.

Я усадила его за стол, Кьел налил всем по кружке густого отвара с мёдом, и мы сели рядом. Вдруг всё снова стало просто: мы, пища, тепло, звуки ложек.

Но внутри уже было не по-прежнему.

Потому что он держал меня взглядом. Потому что я чувствовала себя в его доме — как будто… давно уже в нём жила.

Глава 30. Неожиданная гостья

Обед прошёл на удивление спокойно. Айрик быстро проснулся окончательно, и его аппетит вернулся с той же скоростью, с какой он обычно скатывался с горки. Он ел сосредоточенно, с серьёзным видом, будто обед — дело первичной важности.

Я наблюдала за ним с теплом, подливая ему похлёбку и разрезая хлеб на маленькие кусочки. Он ни разу не попросил помочь — только делал жест, мол, ещё, и довольно кивал, когда тарелка снова наполнялась.

Кьел сидел напротив, тихий и почти молчаливый, но я видела, как он краем глаза следит за каждым моим движением. В его взгляде не было прежней отчуждённости — наоборот, он смотрел так, будто всё, что происходит за этим столом, стало чем-то важным, нужным… его.

Айрик, наевшись, откинулся на спинку и начал полусонно ковыряться пальцем в деревянной тарелке.

— Кажется, кто-то снова хочет вздремнуть, — сказала я, вставая и протягивая к нему руки.

Он поднялся без капризов, обнял меня за шею и тихо ткнулся лбом в моё плечо.

— Я уложу его, — прошептала я Кьелу.

Он кивнул.

— Я пока пойду… — он замялся, не договорив. Потом добавил: — В мастерскую. Немного.

— Хорошо.

Айрик обнял меня ещё крепче, и мы вместе отправились в детскую.

Я уложила его в кровать, накинула плед, провела пальцами по волосам. Он глядел на меня полусонным взглядом и дышал спокойно, глубоко. Через пару минут уже спал.

Видимо ребенка слишком вымотала эта прогулка.

Я посидела рядом чуть дольше, чем нужно, просто наблюдая за ним. Слушая, как ровно и спокойно он дышит.

Когда вышла из комнаты, Кьела дома уже не было.

Но на кухне всё ещё оставалось тепло после нашего обеда.

Тарелки стояли на столе, окна затягивались тонким морозным узором, а в воздухе витал запах мяты, тмина и… чего-то ещё. Того самого, что теперь было между нами.

Не названное. Необъяснённое. Но — живое.

Я аккуратно собрала посуду, вымыла всё в горячей воде, прибрала со стола. Движения были медленными, почти мечтательными. Я всё ещё ощущала его прикосновения, взгляд, его голос у самой шеи.

И теперь, в этой новой тишине, я поняла…

Я жду, когда он вернётся.

Солнце клонилось к закату, кидая через окна багровые отблески, которые ложились на пол длинными полосами. Дом будто выдохнул — стало особенно тихо и уютно. Где-то за стеной мастерской ещё доносилось глухое постукивание, но я уже знала этот ритм — спокойный, сосредоточенный … его.

Я сидела у печи, завернувшись в тёплый плед, всё ещё чувствуя остаточное тепло обеда, прикосновений, взглядов. Внутри было тихо, но не пусто. Напротив. Казалось, что сердце полное, как чашка доверху — ещё немного, и прольётся через край.

Когда дверь со скрипом отворилась, я не вздрогнула. Просто подняла взгляд.

Кьел вернулся. Плечи в снегу, щеки розовато-серые от холода, в волосах застряли крошечные снежинки. Он стряхнул их, как всегда небрежно, и посмотрел на меня.

— Всё в порядке? — спросил негромко, снимая полушубок.

— Всё хорошо. — Я встала и подошла ближе, помогая ему развязать шарф. — Ты был долго сегодня…

— Засиделся, — ответил он, словно извиняясь. — Хотел доделать одну вещь.

Я кивнула, взглянув на его пальцы — с мелкими ссадинами и запёкшейся смолой у ногтей.

— Что делал?

Он бросил взгляд на очаг, потом снова на меня.

— Потом покажу. Неважно сейчас.

Я почувствовала, как щёки снова вспыхивают. Он смотрел неотрывно, с той самой сосредоточенной тишиной внутри, от которой начинало гудеть под кожей.

— Ты всегда так на меня смотришь… — прошептала я, больше для себя.

— Только когда ты не боишься встретиться взглядом.

— Я не боюсь, — выдохнула я, хотя сердце било в груди, как у спугнутой птицы.

Он подошёл ближе. Всего на шаг. Но этого было достаточно, чтобы почувствовать его тепло, запах леса и чего-то смолисто-дикого.

— Значит, можно? — тихо спросил он, поднимая руку к моей щеке.

Я кивнула.

Его пальцы коснулись кожи осторожно, будто он всё ещё не верил, что может это делать.

— Я не знаю, что это между нами, — сказала я, глядя на него, — но… мне не хочется, чтобы оно исчезло.

Он чуть усмехнулся. Не теми резкими ухмылками, что были в первый день, а искренне, почти мягко.

— Я тоже не знаю. Но впервые за долгое время мне хочется, чтобы кто-то остался рядом.

И в этих простых словах было всё. Без громких клятв, без лишних обещаний. Просто желание. Быть рядом.

Я прижалась лбом к его груди, чувствуя, как он обнимает меня — уверенно, крепко, но не властно. И всё стало ясно без слов.

Мы оба были далеки от идеальных.

Оба — с прошлым, с потерями, с тенью внутри.

Но в этом доме, в этом тепле, в этой тишине…

Мы становились целыми. Вдвоём.

Вечер опускался на деревню мягко, как пуховое одеяло. В доме было тепло, уютно, пахло сушёными травами и мясом, которое я как раз начинала подготавливать к ужину. Нарезала аккуратно, чтобы хватило и на сегодня, и на завтрак, приглядывала за чугунком, а за спиной слышала тихий, редкий смех Айрика.

Он сидел у очага, устроившись прямо на тёплом половике, а Кьел, опершись на локоть, вытесывал для него что-то вроде маленькой деревянной фигурки — то ли волчонка, то ли лисёнка. Мальчик наблюдал с восхищением, сжимая в руках уже готовые поделки.

— Осторожно, не хватай, пока не закончил, — напоминал ему Кьел, но голос был мягкий, совсем не строгий.

— Он не удержится, — заметила я, улыбаясь. — Ты же знаешь, у него терпения как у весеннего ручья.

Кьел хмыкнул, но не стал спорить.

Я уже наклонилась, чтобы достать приправы с полки, когда в дверь громко постучали. Не нерешительно, не по-соседски. Стук был уверенным, почти властным.

Я замерла, машинально вытерев руки о фартук, и бросила быстрый взгляд на Кьела. Он напрягся. Всё его тело как будто сжалось, движения стали резкими. Он передал Айрику поделку, встал и направился к двери.

— Кто это может быть в такое время? — спросила я, чувствуя, как в груди зарождается тревога.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сейчас узнаем, — коротко бросил он.

Дверь открылась, и в дом вошла женщина.

Она была высокая, крепкая, одетая в плотный, богато вышитый плащ, с капюшоном, сброшенным на плечи. Её волосы были тёмно-каштановые, почти чёрные, заплетённые в тугую косу. На лице — резкие черты, холодный взгляд. Она оглядела помещение и задержала глаза на мне.

— Значит, это и есть та самая человечка, — произнесла она, не здороваясь.

Тон её был не враждебным, но и не дружелюбным. Скорее… оценивающим.

Кьел стоял между нами, плечом чуть заслоняя меня. Он не пригласил её, не подвёл к столу, только сдержанно произнёс:

— Лиана. Неожиданно.

— Да уж, — прищурилась она. — Но когда в доме одиночки вдруг появляется женщина, да ещё и не из наших… новости расходятся быстро.

Я сжала пальцы. Айрик прижался ко мне и, кажется, почувствовал напряжение.

— Я не пришла ссориться, — продолжила Лиана, снимая перчатки. — Я просто хочу понять… что она здесь делает?

Кьел не сдвинулся с места.

— Живёт. Помогает. Заботится о моём сыне.

— Ага. — Женщина усмехнулась. — И всё это ты, конечно, делаешь из доброты душевной. Интересно, ты и со мной был бы так щедр, если бы я вдруг прибилась к твоему дому?

— Ты бы не прибилась, — сказал он резко.

Лиана чуть приподняла брови.

— Верно. У меня есть гордость.

Она ещё раз оглядела меня — на этот раз уже медленнее, внимательнее. Но во взгляде было не злость… нет. Скорее ревнивая настороженность.

— Надолго ты её приютил?

Я хотела что-то сказать, но Кьел заговорил первым:

— На сколько захочет.

И тишина, которая наступила после этих слов, была громче, чем вся наша беседа.

Лиана сжала губы, но промолчала. В её глазах мелькнула недовольная тень, но она, кажется, умела держать себя в руках.

— Ну что ж, — произнесла она холодно, — видимо, ты решил, что можешь жить как человек. Дом, женщина, очаг… Вряд ли стая это поймёт.

Кьел шагнул ближе, не давая ей сделать и шага вглубь дома.

— Это не дело стаи. И не твоё, Лиана.

Она усмехнулась, чуть склонив голову.

— Ты так говоришь, будто действительно веришь, что можешь жить отдельно от всех. Ты — лис, Кьел. Мы — часть чего-то большего. Или ты забыл, чем это заканчивается, когда кто-то из нас решает быть “особенным”?

— Я не забыл. — Его голос стал тише, но твёрже. — Но я также не забыл, как стая оставила моего сына одного. И как никого не было рядом, кроме… неё.

Лиана метнула взгляд на меня. Я стояла молча, сжав в руках ткань фартука. Бежать, прятаться, закрываться не хотелось — я слишком устала бояться.

— Ты рискуешь, — сказала она, уже спокойнее. — Ради чего? Ради человечки, которую ты знаешь пару недель?

— Ради тех, кто рядом со мной каждый день. Кто готов накормить, согреть, уложить моего сына. Кто не спрашивает, что я ей должен за это.

— Ты изменился, — сказала она, и в её голосе впервые послышалось нечто похожее на грусть.

— Возможно, — ответил он. — Или, наоборот, стал собой.

Они ещё несколько мгновений смотрели друг на друга — как два зверя, знающие друг друга до самых костей. В этой тишине даже дыхание Айрика стало слышно.

Лиана глубоко вдохнула, потом бросила на меня последний, уже не такой колючий взгляд.

— Если тебе понадобится помощь… я всё ещё из тех, кто помнит, кто ты. Не забудь это.

Кьел не ответил. Только слегка кивнул.

Женщина развернулась и, не прощаясь, вышла за дверь, оставив за собой шлейф мороза, напряжения… и чего-то давнего, что не успело умереть.

Дверь закрылась с тяжёлым звуком.

Мы молчали. Я держала Айрика на руках — он смотрел на отца широко раскрытыми глазами.

Кьел не двигался, только провёл рукой по лицу, словно стирал чужой взгляд с кожи. Потом посмотрел на нас — и в его взгляде не осталось ни злости, ни напряжения. Только усталость. И… облегчение.

Кьел подошёл ближе, осторожно коснулся моего плеча.

— Прости. Она — из тех, кто не умеет оставлять в покое.

— Всё в порядке, — сказала я тише, чем хотела. — Я… поняла больше, чем ты думаешь.

— Поняла что? — спросил он, пристально глядя.

Я подняла голову.

— Что я теперь не просто гостья. Если даже перед своей стаей ты сказал это вслух… значит, ты выбрал.

Он кивнул. Медленно. Словно не просто соглашался, а… подтверждал выбор сердца.

— Я выбрал, Роза. Не сию минуту. А ещё тогда. В ту ночь, в лесу. Когда ты спасла моего сына. Когда не испугалась его. И — меня.

Он на мгновение замолчал, взгляд его стал глубже, тише, тяжелее.

— И когда я спас тебя, — добавил он, — от тех… нелюдей. Ты тогда была одна. Слабая, замёрзшая… Но всё равно — шла. Жила. И не сдалась. Я присматривал.

Я затаила дыхание. В груди всё болезненно сжалось. Я вспомнила ту ночь. Тот страх. Ту безысходность. И… те глаза, светящиеся в темноте, которые тогда не напали, не навредили, а выгнали тех, кто хотел сломать меня.

— Это был ты, — выдохнула я. — Тогда в лесу… Я знала. Чувствовала. Но боялась поверить.

— Я не смог тогда подойти, — прошептал он. — Ты дрожала. Ты была так напугана. А я пах зверем. Смертью. Я не хотел, чтобы ты боялась меня больше, чем тех, от кого я тебя спас.

Мои глаза защипало. Я прижалась лбом к его плечу, пальцы сами собой вцепились в ткань его рубахи.

— Спасибо, — прошептала я. — За то, что спас. За то, что не оставил. Ни тогда. Ни сейчас.

Он обнял меня, крепко, надёжно, как будто теперь не собирался отпускать. Ни за что.

За окном сгущалась ночь. Тихая, пушистая, зимняя. Но в доме было тепло. Впервые за долгое, долгое время… по-настоящему безопасно.

Глава 31. Первая ночь

Прошло два дня, наполненных чем-то новым… и удивительно тёплым. Мы не говорили вслух, что происходит между нами — не называли, не спешили.

Мы просто жили рядом. Делили тишину, чай, хлопоты по дому, тёплый смех Айрика, снежные игры во дворе.

Максимум, что позволяли себе — это нежные прикосновения мимоходом, как бы случайно: рука на спине, короткое касание пальцев, взгляд чуть дольше, чем нужно. Иногда, когда Айрик засыпал раньше, он обнимал меня за плечи, прижимая к себе, и мы так и сидели у очага, молча, в одном дыхании.

Он не торопил меня. Но каждый вечер между нами становилось чуть больше жара, чуть меньше расстояния.

А потом наступил тот самый вечер.

Айрик заснул быстро, укутанный в одеяло, прижав к себе вырезанного волчонка. Я поцеловала его в лоб, поправила плед и, стараясь не шуметь, прикрыла дверь.

Кьел ждал меня на кухне. Стоял у печи, прислонившись к столу, в руках кружка с горячим отваром. Его взгляд скользнул по мне — и остался.

Тихо. Внимательно.

Я подошла к нему, улыбнулась. Он протянул кружку — я сделала глоток, и в этот момент он молча взял её у меня из рук, отставил на край стола и вдруг — без предупреждения, без слов — притянул меня к себе.

Его руки легли мне на талию, сжали, крепко, как будто он боялся, что я исчезну.

И прежде чем я успела что-то сказать, он опустил голову и поцеловал.

Не осторожно. Не медленно, как тогда.

Сейчас в его поцелуе было всё, что он сдерживал все эти дни.

Его губы были тёплыми, требовательными. Его дыхание — глубоким, сбитым. Он целовал меня как будто с жаждой, которую прятал слишком долго.

Мои пальцы сами собой вцепились в его рубаху. Я отвечала — сначала растерянно, потом всё смелее. В его поцелуе было нечто такое… что заставляло всё внутри гореть.

Он прервался только на миг, чтобы вдохнуть у моего уха и прошептать:

— Я с ума схожу, когда ты рядом. Когда ты дышишь так близко. Когда я не могу прикоснуться так, как хочется.

Я подняла голову — губы припухли от его поцелуев, дыхание рвалось.

— А сейчас можешь? — прошептала я игриво и неожиданно даже для самой себя.

Его глаза вспыхнули. Волчий свет в них стал тёплым, опасным, голодным.

— Сейчас ты моя.

Он снова прижал меня к себе. Спиной я упёрлась в край стола, ощущая, как дерево холодит сквозь платье, а он — горит, держит, целует, будто это дыхание его жизни.

Его ладони скользнули по моей спине, по бокам, не спеша, словно изучая, запоминая, позволяя себе то, чего так долго не позволял.

— Скажи “нет”, если хочешь, чтобы я остановился, — прошептал он, целуя уголок моих губ.

— Не скажу, — выдохнула я, и в этот момент…

Я перестала быть просто гостьей в этом доме.

Я стала женщиной, которую он выбрал.

И которая выбрала его.

В эту ночь не было спешки.

Только огонь.

Тепло.

И наши сердца — бьющиеся в унисон.

Он оторвался от моих губ и посмотрел на меня так, будто в его взгляде было всё — желание, забота, волнение, будто я — нечто большее, чем просто женщина в его объятиях.

— Здесь… не место, — тихо сказал он, наклонившись ближе. Его голос стал ниже, почти шепотом. — Я не хочу делать это второпях, на кухне. Только не с тобой.

Я кивнула, и он, не сказав больше ни слова, подхватил меня на руки. Легко, так, как будто я весила не больше снежинки.

Сердце забилось сильнее. Я крепко обняла его за шею, пряча лицо у его плеча, ощущая, как с каждым шагом он дышит всё глубже.

Мы вошли в его спальню — ту самую, куда я заходила когда-то украдкой, за постельным бельём. Теперь же я была здесь не по необходимости. А по… чувству.

Он аккуратно опустил меня на кровать, сел рядом, долго смотрел, будто давал мне возможность передумать. Но я не хотела. Я боялась — немного. Всё внутри дрожало. Но я доверяла ему.

— Я никуда не спешу, — сказал он. — И ты можешь остановить меня в любой момент.

— Я не хочу останавливаться… — прошептала я. — Просто… я никогда…

Он кивнул. Медленно. И очень мягко провёл пальцами по моей щеке.

— Я знаю. Я чувствовал это. Потому и ждал.

Он наклонился и вновь коснулся губами моих — нежно, осторожно, медленно, будто раскрывая что-то хрупкое. Его ладони скользнули к моей талии, к бёдрам, но всё ещё оставались поверх платья, исследуя, настраиваясь, уговаривая.

Я дышала неровно. Всё было таким… новым. Сильным. Я не знала, как правильно, но я знала, что это — он, и этого было достаточно.

Он начал медленно расшнуровывать платье, целуя каждый участок обнажающейся кожи. Там, где скользили его губы, кожа будто вспыхивала. Я чувствовала себя странной — раскованной и застывшей одновременно, между доверием и волнением.

— Смотри на меня, — шептал он, когда я пыталась закрыть глаза от нахлынувших чувств. — Я хочу, чтобы ты видела, как ты прекрасна.

Он раздевал меня бережно, будто снимал не одежду, а страхи. Не торопился. Прислушивался. Ласкал губами шею, ключицы, плечи — там, где дрожь была сильнее.

Я чувствовала, как замирает время. Как всё во мне откликается на его прикосновения. Страха почти не осталось. Осталась только жгучая близость, мягкое тепло его кожи, и то, как он смотрел — будто я была для него единственной в этом мире.

Когда наши тела соприкоснулись, он замер, прижимаясь лбом к моему. Его ладони обвили мою талию, держали крепко, но осторожно — будто боялся причинить боль. Я чувствовала, как он сдерживает себя, каждый мускул в нём напряжён, дыхание сбито.

— Если станет больно — скажи, — прошептал он, едва касаясь губами моей щеки.

Я кивнула, закрыв глаза. Мне было страшно — по-новому, трепетно. Но не потому, что я не хотела. А потому, что никогда раньше не позволяла себя настолько открыть.

Он двигался медленно, осторожно, будто считывал каждую мою реакцию. Я ощущала, как он входит в меня с почти священной нежностью, как будто боялся сломать.

Было больно — немного, терпимо, но ощущение было сильнее самой боли. Потому что за каждым движением чувствовалось, что он здесь не только телом. Он был внутри меня весь — вниманием, страхом причинить дискомфорт, своей силой, сдержанной только ради меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я вцепилась в его плечи, прижимаясь ближе, и в этот момент он зарычал тихо — будто от эмоций, от желания, от самого сдерживания. Его губы нашли мои снова — поцелуй стал глубже, требовательнее.

Он начал двигаться осторожно, но с каждым мгновением я чувствовала, как волнение уступает место новой, удивительной волне — теплу, желанию, тянущемуся из глубины живота и распускающемуся в теле.

Он чувствовал каждую мою дрожь, каждый вздох. И отвечал.

Ритм стал чуть глубже, чуть увереннее. Его руки скользили по моей коже — то гладили плечи, то касались груди, то снова обвивали талию, будто он боялся отпустить даже на секунду.

Я приоткрыла глаза — он смотрел на меня. Прямо. Без маски. Без оборотня. Только мужчина. Сильный, хищный… но в этот момент — только мой.

— Ты… моя, — выдохнул он, чуть охрипшим голосом. — Целиком. Роза… ты даже не представляешь, как сильно ты мне нужна.

Я не ответила — просто поднялась навстречу его телу, его губам, его дыханию, будто с каждым движением мы сливались всё больше.

И когда наш ритм стал единым, когда движения перестали быть осторожными, а стали — чувственными, свободными, глубокими, я почувствовала, как тело становится легким, как будто я растворяюсь в нём.

Он поймал этот момент, накрыл меня собой, поцеловал так, будто это был последний вдох.

И вместе — в этой темноте, в тепле, в шелесте его дыхания и моих вздохов — мы достигли вершины. Не резкой. Не оглушающей. А мягкой, светлой, почти… домашней.

Мы не разомкнулись сразу. Он лежал надо мной, тяжело дыша, целуя мои губы, лоб, щёки. Я гладила его волосы, его спину, цепляясь пальцами за дыхание, за момент, за него.

Он остался внутри до самого конца. Как будто боялся, что если отойдёт хоть на шаг — всё исчезнет.

Но оно не исчезло.

Оно стало частью нас.

Мы лежали в полутьме, укрытые одеялом, и всё вокруг казалось вдруг очень… тихим. Не потому, что дом спал — он всегда был спокойным вечером. А потому, что внутри меня всё затихло. Тревоги, страхи, сомнения… всё растворилось в этих объятиях.

Кьел не отпускал. Его рука лежала на моей талии, горячая и сильная, пальцы медленно, почти машинально, поглаживали кожу, как будто он ещё не до конца верил, что я здесь, рядом, с ним.

Он не говорил ничего. Просто дышал рядом. Медленно, размеренно. Иногда касался губами моей макушки, почти неуловимо.

Я лежала, прижавшись щекой к его груди, чувствуя, как под ней бьётся его сердце. Оно уже не стучало резко, как в момент страсти. Теперь оно било ровно, спокойно, как будто… нашло покой.

— Всё хорошо? — прошептал он. Его голос был низкий, хриплый после дыхания и слов, отданных мне.

Я кивнула, прижимаясь ближе.

— Я думала, будет страшно. Но было… будто ты слушал меня всем телом.

Он чуть усмехнулся.

— Я слушал. Каждую дрожь. Каждый вздох. Я хотел, чтобы ты чувствовала себя в безопасности.

— Я чувствовала. — Я посмотрела на него снизу вверх. — С тобой… как будто я в том доме, о котором всегда мечтала. Не из дерева. А из тепла.

Он прижался губами к моему лбу, задержался на мгновение, а потом прошептал:

— Оставайся со мной.

Я знала, он не о ночи. Не о сне. Он говорил о жизни.

О том, чтобы быть рядом. Утром. Завтра. Через неделю.

И я поняла, что даже если бы он не сказал этих слов, я бы всё равно осталась. Потому что в этот вечер мы стали чем-то большим, чем просто он и я.

— Уже осталась, — прошептала я, прикасаясь пальцами к его лицу.

Он выдохнул — долго, будто сбросил с плеч груз одиночества, который носил годами.

— Тогда я постараюсь быть для тебя тем, кого ты выбрала.

Я улыбнулась, пряча в себе это обещание. Оно не было громким. Не звучало как клятва. Но было… самым настоящим.

И в эту ночь мы не спали сразу. Мы ещё долго лежали молча, обнявшись, не отпуская, чувствуя, как дыхание одного медленно становится дыханием другого.

А где-то за стенами спальни зима продолжала идти — тихо, медленно, не торопясь. Но теперь она не казалась холодной.

Потому что в этом доме стало тепло. Навсегда.

Глава 32. Уютное утро

Утро пришло не так стремительно, как обычно. Оно подкралось мягко, словно не желало разрушать то, что было ночью. Серое зимнее небо робко заглядывало в окна, едва заметно окрашивая комнату рассеянным светом.

Я проснулась раньше него. Лежала на боку, подперев голову рукой, и смотрела, как он спит. Такой спокойный, без брони, без мрачной маски, которую носил с тех пор, как я его узнала. Его волосы были чуть растрёпаны, ресницы отбрасывали лёгкую тень на скулы, дыхание ровное.

Он казался совсем другим.

Я провела пальцами по краю его ключицы, почти не касаясь — просто чтобы убедиться, что это всё не сон. Он что-то пробормотал сквозь дрему, нахмурился, и только тогда я поняла, что улыбаюсь.

Я тихонько выбралась из-под одеяла и оделась, стараясь не шуметь. Комната ещё хранила тепло ночи, но в доме уже чувствовался утренний холод. Где-то под одеялом мужчина, которому я теперь принадлежала… И где-то в соседней комнате спал мальчик, который давно стал моим сердцем.

На кухне было тихо. Я зажгла огонь в печи, натянула на себя шерстяную накидку и принялась готовить завтрак. Что-то простое, тёплое. На душе было по-домашнему спокойно.

Минут через десять раздались лёгкие шаги — Айрик. Он проснулся, как всегда, рано и тихо. Он вошёл с заспанным лицом, потёр глазки, увидел меня — и сразу подошёл, потянув руки.

— Иди ко мне, маленький. — Я присела и обняла его, прижав к груди. — Спалось хорошо?

Он кивнул, устроился у меня на коленях, уткнувшись носом в шею, как делал это всегда, когда ему нужно было чуть больше тепла. Я гладила его по волосам, тихонько напевая старую зимнюю мелодию.

Так нас и застал Кьел. Он вошёл босиком, с растрёпанными волосами и тёплым взглядом. Его глаза нашли мои — и что-то невидимое пробежало между нами, как будто всё, что было ночью, оставило в нас отпечатки.

— Доброе утро, — сказала я чуть тише обычного.

— Доброе, — хрипло ответил он, подходя ближе. Он наклонился, легко поцеловал меня в висок, потом — сына в макушку. Всё просто. Но… в этом было больше, чем тысячи слов.

Айрик поднял глаза, посмотрел на нас и широко зевнул, как будто увидел всё, что ему нужно, и теперь можно снова уснуть прямо у нас на руках.

— Сейчас завтрак будет готов, — прошептала я, — потом погуляем немного, если не будет метели.

— Хорошо, — ответил Кьел. Он уже наливал воду, двигался по кухне, как будто весь его мир сосредоточен в этом доме. В нас. В тишине и запахе трав.

Это было обычное утро. Самое обычное.

И от этого — по-настоящему счастливое.

Когда я начала раскладывать еду на стол и разливать похлёбку по мискам,у Айрика уже окончательно проснулся аппетит и он словно маленький зверёк, начал принюхиваться.

Он молча подошёл ко мне и обнял за ногу, как делал всегда, когда ещё не проснулся полностью, но уже нуждался в утреннем прикосновении. Я улыбнулась, опустилась к нему и прижала к себе.

— Ну что мой хороший. Пойдём, позавтракаем?

Он сонно кивнул, позволив себя усадить за стол. Кьел уже пододвинул ему деревянную ложку, сам сел рядом, наблюдая за нами с тем самым мягким выражением, которое я начала узнавать как его особенную нежность.

Я разложила еду по мискам. Айрику — самую маленькую, с большим количеством овощей и кусочком хлеба. Себе — немного, Кьелу — как всегда больше всех.

— Осторожно, горячее, — напомнила я, подув на ложку сына, прежде чем дать ему.

Он кивнул и с сосредоточенным видом начал есть, как будто завтрак — это очень важное и серьёзное дело.

Кьел наблюдал за ним, а потом перевёл взгляд на меня. Мы обменялись молчаливой улыбкой.

— Ты почти не спала, — сказал он, тихо, будто не хотел нарушать утреннюю тишину. — Я слышал, как ты вставала.

— Не хотелось терять утро, — ответила я, разливая отвар в кружки. — Оно какое-то… мягкое сегодня. Тёплое.

Он кивнул, глядя в окно:

— Скоро выпадет настоящий снег. Плотный, первый. Он всё покрывает белым, будто стирает прошлое. Чтобы можно было начать заново.

Я взглянула на него, чуть сжав кружку в руках.

— Ты хочешь начать заново?

Он ответил не сразу. Посмотрел сначала на сына, потом на меня.

— Уже начал. Когда ты вошла в этот дом.

Я опустила глаза. Внутри всё сжалось от чего-то тихого и очень светлого.

Айрик вдруг издал довольный звук, нашёл корочку хлеба, которую я положила на край, и с воодушевлением вцепился в неё, намазав на щеки остатки похлёбки. Я тихо рассмеялась, подала ему ткань, чтобы вытереть. Он на мгновение поймал мой взгляд, и в его глазах блестело то самое, что я видела в Кьеле — доверие.

После завтрака я встала, собирая миски, и как всегда начала мыть посуду у печи. Кьел поднялся, но вместо того чтобы выйти, подошёл ко мне со спины и молча обнял. Тепло его тела, уверенность рук, запах свежего дерева и чего-то мужского — всё сразу накрыло, как одеяло.

Я застыла на миг, но не от страха — от… полноты. Айрик в это время полусонно играл с деревянной фигуркой за столом и, казалось, даже не заметил, что мы не говорим.

— Ты всё ещё боишься? — прошептал Кьел у моего уха.

— Уже нет, — прошептала я в ответ. — Но всё ещё удивляюсь, как быстро ты стал частью моего «дома». Или я — твоего.

— Лисы не впускают чужих в нору, — пробормотал он. — Но если впустили — навсегда.

Я повернулась к нему, и он встретил мой взгляд тем самым тихим светом, который никогда не бывает обманчивым.

— Значит, я уже внутри? — прошептала я.

Он не ответил словами. Просто поцеловал. Спокойно, уверенно.

А рядом за столом Айрик начал разбирать фигурки, бормоча что-то себе под нос.

И мне стало ясно:

мы — семья. Пусть странная, пусть неродная по крови. Но настоящая.

После завтрака Кьел помог Айрику натянуть меховые валенки, сам закутал его в тёплую куртку, а мне протянул мой недавно принесённый, аккуратно уложенный полушубок — тот самый, который он нашёл для меня.

— Идём, — сказал он просто, улыбнувшись мне слегка. — Снега за ночь навалило прилично, нужно показать малышу, как правильно падать в сугроб.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Айрик с восторгом захлопал в ладоши и, едва мы открыли дверь, выбежал вперёд, оставляя в снегу кривоватые следы. Его смех эхом разлетелся по двору, и мне на миг показалось, что даже небо стало светлее.

Кьел поднял воротник, вдохнул морозный воздух и взглянул на меня, будто оценивая, не холодно ли. Но я только улыбнулась и шагнула за ним, прижимая варежки к лицу — воздух был бодрящий, сухой, а снег с легким скрипом под ногами.

— Снега становится всё больше, — сказал он, глядя на деревья за двором. — Через пять дней будет Праздник Луны. Самый важный для нас.

Я обернулась к нему, поправляя шарф.

— Праздник Луны?.. — переспросила я. — Я… никогда не слышала о нём.

Он остановился, облокотился на деревянную ограду, за которой сугробы уже напоминали холмы. Его глаза были светлыми, но в них скользнула лёгкая тень удивления.

— Правда не знаешь? Даже слухов не слышала в своей деревне?

Я смутилась, опустив взгляд.

— У нас… не особо чтят что-то. Особенно, если это связано с теми, кого называют «чужими». Про вас рассказывали, конечно. Но больше как про страшилку. А боги… Мы давно перестали верить в них. Особенно после войны.

Кьел кивнул, задумчиво. Потом выдохнул — клуб пара рассыпался перед лицом.

— У нас всё иначе. Праздник Луны — это не просто день. Это ночь, когда мы благодарим Лунэ за облик, за жизнь, за всё, что имеем. Мы… по-своему молимся. Без храмов. Но искренне.

Я прислонилась к его плечу, внимательно слушая.

— В эту ночь небо светлее. Луна — ближе. Многие из нас чувствуют её силу… особенно ярко. Оборотни в первую полную Луну после зимнего солнцестояния — как будто рождаются заново. Это… наш рубеж.

Он замолчал. Я видела, как в его лице проступило что-то личное, глубокое. Возможно, связанное с утратой. С прошлым.

— У вас есть какие-то особые традиции? — спросила я, чтобы не дать ему уйти в мрачные мысли.

Кьел посмотрел на меня, и в его глазах снова мелькнула тень той хитрой теплоты, которую я уже начинала узнавать.

— Есть. Но расскажу позже. Не все из них… для дневного разговора.

Я вспыхнула и, чтобы скрыть румянец, резко обернулась к Айрику, который радостно нырял в сугробы и лепил какого-то косого зверя.

— Тогда я буду ждать, — тихо сказала я, — но мне… правда интересно.

Он кивнул.

— Я расскажу. Всё. Просто не сразу. Праздник Луны многое значит для нас. И в этот раз… он будет совсем другим.

Я не стала спрашивать, почему. Но что-то внутри подсказывало — этот праздник он хотел встретить уже не в одиночку.

Мы с Кьелом ещё немного постояли у ограды, наблюдая, как Айрик ныряет в снег и, повизгивая от восторга, делает вид, что с кем-то борется — возможно, с воображаемым снежным зверем.

— Он стал… другим, — вдруг сказал Кьел, не отрывая взгляда от сына. — Спокойнее. Улыбок больше. Раньше… он не смеялся почти совсем.

Я кивнула, сдерживая то, что хотела сказать. Я тоже заметила. Айрик будто расцвёл. Его детство, пусть даже короткое и тяжёлое, возвращалось — с каждой лепкой, с каждым уткнувшимся в меня носиком, с каждым доверчивым взглядом.

— Он просто чувствует, когда рядом тепло. — Я посмотрела на Кьела. — И когда рядом его семья.

Он опустил глаза, будто эти слова тронули его сильнее, чем я ожидала. А потом вдруг шагнул ближе и взял мою руку. Просто. Без слов.

Тёплая ладонь, крепкая, шершавая от работы и холода. Я обвила его пальцы своими, и мы так и стояли, молча, глядя на малыша.

— Думаешь, у меня получится быть нормальным отцом? — спросил он спустя минуту. Голос был негромкий, хриплый, почти застенчивый.

Я удивлённо повернулась к нему.

— Кьел… Ты уже есть. Не «будешь». Ты им был всегда. Просто теперь ты… не один. И тебе не нужно всё держать на себе.

Он смотрел на меня так, будто пытался в моих словах найти оправдание для чего-то большего. Как будто я сказала ему, что он может быть и… просто мужчиной. Не только воином. Не только родителем.

— Я боюсь иногда, — прошептал он. — Что в нём столько от меня. Что, когда он вырастет, ему придётся нести ту же тяжесть.

Я подошла ближе, положила ладонь ему на грудь — там, где билось сердце.

— Он будет другим. Потому что его учишь ты. И потому что рядом с ним… ты стал другим тоже.

Он долго смотрел мне в глаза, а потом — вдруг, без слов — наклонился и коснулся губами моего лба.

Айрик в это время, кажется, решил, что мы недостаточно участвуем в его снежных приключениях, и с радостным криком понёсся к нам с охапкой снега.

Мы рассмеялись. Кьел вовремя увернулся, я — нет. Снег попал мне прямо в плечо, осыпав ворот. Айрик завизжал от восторга, Кьел хмыкнул:

— Началось.

И мы нырнули в сугробы. Все вместе.

Снег стал полем для войны. А смех — лучшей песней зимнего утра.

И, быть может, в это утро мы трое впервые по-настоящему были не просто под одной крышей — а были семьёй.

Тайлакова Ирина, спасибо вам за награду!❤️

Глава 33. Семья?

После снежной битвы мы ввалились в дом — усталые, мокрые, но счастливые. Я смеялась, стряхивая снег с волос, Кьел отряхивал Айрика прямо у порога, а малыш весело повизгивал, едва удерживаясь на ногах. В доме пахло морозом, кожей и чем-то тёплым, домашним.

Мы только собирались переодеться, как дверь резко распахнулась, и внутрь, как буря, вошёл вождь деревни. Он был без сопровождения, в плаще, покрытом инеем, и лицо у него было напряжённое.

Кьел сразу выпрямился. Айрик юркнул ко мне за спину, а я почувствовала, как в комнате стало чуть холоднее — и не от снега.

— Вождь, — произнёс Кьел спокойно, но в голосе уже звучала настороженность.

— Нам нужно поговорить, — бросил тот, стряхивая снег с плеча. Он даже не стал ждать приглашения и прошёл внутрь, осмотревшись. Взгляд задержался на мне, но не с враждебностью — с беспокойством. Настоящим.

— Сегодня у границы нашли тело, — начал он, когда за ним закрылась дверь. — Человеческое. Мужчина. В возрасте. Он исчез пару недель назад — был известным в торговых кругах. Один из тех, кто водил караваны по приграничью. Люди его ищут. И будут искать дальше.

Я замерла. Кьел остался неподвижен, взгляд его стал каменным.

— Его нашли наши охотники. Возле старого ручья. Тело сильно повреждено, но одежда и бирка на поясе остались. Следы были смыты снегом, но… — он бросил взгляд на Кьела, — запах сохраняется. Оборотень. Сильный. И… человеческий рядом.

Я почувствовала, как дыхание сжалось в груди. Я? Нет… Я была в тех лесах. Но…

Кьел всё ещё молчал. Вождь продолжил:

— Я не за обвинениями пришёл, Кьел. Но ты должен понимать, если люди узнают, что их представитель умер на нашей стороне, от клыков…, это будет повод. Им не нужен реальный враг — им нужен повод для наступления.

Кьел выпрямился, словно сталь. Его голос был глухим, но уверенным:

— Я не знал, что он — кто-то важный. И не думал, что его будут искать.

Мои глаза резко метнулись к нему. Он знал. Он… знал?

— Это был ты?.. — прошептала я, не в силах поверить. Сердце забилось быстрее.

Он перевёл на меня взгляд, спокойно, твёрдо.

— Он хотел забрать тебя. Тогда, в ту ночь. Один из тех.

— Ты спас меня… — выдохнула я. И откуда-то внутри поднялась дрожь — не от страха перед Кьелом, а от осознания, какой ценой он это сделал. Я вспомнила их — грязные, мерзкие и похотливые. И поняла: он сделал это… потому что тогда уже следил за мной, за нами с Айриком.

— Это был не бой. Это была защита, — сказал он вождю. — И если бы это случилось снова, я бы не стал действовать иначе.

Вождь тяжело выдохнул, провёл рукой по лицу:

— Я и сам бы его убил. Но дело не в нём. А в том, что люди начнут искать виноватых. И как бы ты ни защищал её, Кьел, они не поверят, что она ни при чём. Они подумают, что это была ловушка. Что ты… действовал по приказу. Что мы.

— Она не выйдет за пределы двора, — отрезал Кьел. — До Праздника Луны — точно. Я сам за ней слежу. Никто её не тронет.

— И молись Лунэ, чтобы никто из человеческой стороны не узнал, где он умер, — глухо добавил вождь. — Мы слишком близко к границе, чтобы позволить себе ошибку.

Он повернулся к выходу. Уже у двери бросил через плечо:

— Я пришёл предупредить. В следующий раз могу придти не один.

И ушёл, оставив в доме тяжёлую, вязкую тишину.

Я стояла, глядя на Кьела. Он подошёл ближе и взял меня за руку — крепко. Не как утешение. Как клятву.

— Ты в безопасности. Пока я дышу.

И я кивнула. Но внутри, сквозь тёплые стены, уют и его руку в своей — я почувствовала холод. Слишком близкий.

*****

Всё стало тише. Даже огонь в печи будто затих, потрескивая осторожно, словно и он чувствовал напряжение.

Кьел всё ещё держал меня за руку. Крепко. Надёжно. Но я… не могла ответить. Моя ладонь оставалась в его, но пальцы больше не сжимались.

Я смотрела в пол, будто именно там могла найти нужные слова. Но слов не было. Только туман. Тяжёлый, странный, липкий — такой, как будто в нём тонула не я, а всё вокруг.

Он убил.

Человека.

Да, тот хотел мне зла. Да, я едва не погибла. И да, я знала, что Кьел — оборотень, хищник. Но знать — это одно. А осознать, почувствовать эту черту не в рассказах, не в теории, а в действии, вот так — внезапно и прямо — было другим. Совсем другим.

Я тихо отстранилась. Не резко. Просто сделала полшага назад.

Он понял сразу.

— Ты боишься? — тихо спросил он, и в его голосе не было упрёка. Только ожидание. И, может быть, горечь.

Я не знала, как ответить.

Нет. Я не боялась, что он навредит мне.

Да. Я боялась, что между нами пропасть, которую невозможно заполнить нежностью и обедами у печи.

Я села на ближайшую скамью, положила руки на колени и смотрела в огонь, как будто он мог мне объяснить, что сейчас чувствовать.

— Я просто… не сразу поняла. Тогда, когда ты сказал. Это был не просто рассказ. Это была правда. Ты… убил его.

— Он не оставил мне выбора, — сказал Кьел. Он стоял чуть поодаль, не приближался. — Если бы я не сделал этого… тебя бы уже не было.

Я кивнула. Потому что разумом понимала.

Но сердце… сердце всё равно дрожало.

— Это странно, — прошептала я. — Я знаю, что ты — не человек. Знаю с самого начала. Но иногда я забываю. Когда ты молча гладишь сына по голове, когда помогаешь мне по дому, когда смотришь на меня так… мягко. Я вижу в тебе мужчину. Просто мужчину. И только.

Я перевела на него взгляд. Его лицо было спокойным. Но слишком спокойным — как маска, которую он носил много лет.

— А сейчас я вспомнила. Что ты — зверь. Что ты другой. Что ты можешь…

Он не дал договорить. Просто сказал:

— Я могу быть и тем, и другим. И люди тоже могут…

И в этом было всё.

Лес и дом. Огонь и мягкое тепло. Страх и защита. Чужой и свой.

Я смотрела на него, и внезапно поняла — он никогда не лгал мне. Просто я сама выбрала видеть только ту сторону, которая ближе. Без когтей. Без крови.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не ненавижу тебя за это, — сказала я наконец. — Просто мне нужно время…

Он кивнул. Всё так же спокойно.

— Хорошо, сколько нужно. Я буду рядом. Не навязываясь. Просто… рядом.

И он ушёл на улицу. Тихо. Не хлопая дверью.

А я осталась у огня.

С мыслью, что полюбить кого-то — это не только принимать его руки. Это принимать и то, что эти руки когда-то проливали чужую кровь.

Я сидела у печи, обхватив себя руками, будто пыталась согреться не от холода — от собственных мыслей. Они жгли куда больнее. В груди что-то скреблось — не страх, нет… боль от осознания, что между мной и Кьелом существует нечто, что я не смогу изменить. Он — другой. Не просто мужчина. Не просто отец. Он — оборотень. Хищник.

Я не заметила, как ко мне тихо, почти неслышно, подошел Айрик. Он остановился рядом, глядя на меня снизу вверх. Молчал, как всегда. Но его глаза… они были полны тревоги. Маленький, тонкий, он выглядел особенно уязвимо — словно чувствовал всё, что происходит между взрослыми.

Я попыталась улыбнуться, коснулась его щёки — но пальцы дрожали.

Он сел рядом. Обнял меня — как мог. Тонкие ручки обвили мою талию, а его тёплая щёчка прижалась к моему боку. Мы сидели так, пока я не почувствовала, как моё дыхание немного выравнивается.

И вдруг…

— Не уходи.

Я замерла.

Он говорил. Айрик… сказал это. Его голос был тонким, чуть сиплым от волнения, будто слова слишком долго жили внутри и теперь боялись выйти.

Я резко повернулась к нему, сердце стукнуло громче.

Он смотрел на меня своими яркими глазами — в них было всё: тревога, мольба, страх. Он крепче обнял меня и добавил, чуть сбивчиво:

— Не бросай нас с папой.

Сердце сжалось. Я почувствовала, как слёзы подступили к глазам. Не от боли. От… чего-то другого.

Я обняла его крепко, прижав к груди. Он дрожал. Он всё понимал. Молчал всё это время, но чувствовал всё. И сказал, когда уже не смог больше сдерживаться.

— Я не уйду, — прошептала я, целуя его в макушку. — Не оставлю вас.

Он обнял меня крепче и тихо, почти не слышно, выдохнул:

— Хорошо.

Мы сидели в тишине.

И в этой тишине, наполненной детским доверием, я поняла, что даже самые страшные черты прошлого не могут перечеркнуть то, что ты чувствуешь сейчас.

Я не знала, как всё будет дальше. Но одно знала точно: я не была готова потерять этот дом. Эту семью.

Поздний вечер. Айрик уже спал, свернувшись клубочком, как всегда, у стены в своей комнате. На кухне было полутемно, только свет от печи играл на стенах, разбрасывая оранжевые блики. Я сидела у окна, укутанная в плед, якобы вязала — но петли не складывались, нитка путалась, мысли были слишком шумными.

Кьел вошёл. Не сразу заговорил. Просто остановился в дверях, опираясь плечом о косяк. Я почувствовала его взгляд, ещё прежде, чем он произнёс:

— Ты… всё же решила остаться с нами?

Я кивнула, не поднимая глаз.

— Но будто не совсем. Как будто часть тебя уже ушла.

Я выдохнула и наконец повернулась к нему:

— Я пытаюсь… разобраться.

Он подошёл ближе, не торопясь. Сел на корточки рядом, чтобы быть на одном уровне с моим лицом.

— Хочешь, я уйду? Не буду мешать тебе думать? — сказал он спокойно, без укора.

Я чуть улыбнулась краем губ.

— Не надо. Просто… я не знаю, как себя вести. После всего.

— Ты думаешь обо мне по-другому теперь? — Он спросил это спокойно, но в голосе было что-то… хрупкое. Почти неуверенность.

— Не знаю. Наверное, да. — Я посмотрела ему в глаза. — Я знала, что ты… не человек. С самого начала. Но это одно. А… видеть реальность — совсем другое.

Он кивнул, не отводя взгляда.

— Стало страшно?

— Нет. Не страшно. Просто… тяжело. Я вдруг поняла, насколько ты не похож на меня. Ты другой. Настоящий зверь внутри. Не как образ — а по-настоящему.

Он долго молчал. Потом вдруг усмехнулся — легко, чуть криво.

— А ты думала, я просто парень в шкуре? Такой пушистый, удобный?

Я не удержалась и фыркнула.

— Ну… иногда ты и правда выглядишь довольно пушисто. Особенно, когда спишь.

Он рассмеялся тихо — и, на миг, тяжесть куда-то ушла. Я поймала себя на том, что улыбаюсь — впервые за весь вечер по-настоящему.

Потом Кьел стал серьёзнее.

— Роза. Я не прошу тебя понять. И даже не прошу принять всё, что есть во мне. Я просто… не хочу, чтобы между нами вырастала стена. Мне достаточно, чтобы ты просто была. Даже в тишине.

Я кивнула, глядя на него.

— Прости... Просто мне нужно время. Привыкнуть к мысли, что я… живу рядом с кем-то, кто может убивать. Кто — не просто мужчина. А кто-то… не такой как я. Иногда дикий.

Он провёл рукой по моим волосам, отодвинул прядь от лица.

— А ты не дикая, значит? Ты только посмотри, как ты утром на меня рычишь, если я посмел встать раньше и шуметь посудой.

Я рассмеялась сквозь ком в горле.

Он шутил. Лёгко. Точно. И с этим стало легче.

— Всё так сложно, — прошептала я. — И всё равно я… не хочу всё это терять. Ни тебя, ни Айрика. Ни этот странный, уютный дом.

Кьел ещё чуть приблизился.

— И я не хочу, чтобы ты уходила. Ни сейчас. Ни потом. Если ты останешься — то не потому что вынуждена. А потому что выбрала.

— А если я уже выбрала? — спросила я в полголоса.

Он замер, смотрел на меня, будто хотел что-то сказать — но не стал. Просто протянул руку и взял мою.

И этого было достаточно.

Пока.

Глава 34. Сквозь тени прошлого

Ночь опустилась на дом мягко, как снежное покрывало. После того разговора у окна Кьел ушёл в мастерскую — сказал, что нужно доделать кое-что по дереву. Айрик спал в своей комнате, усталый после игр и множества эмоций. А я осталась одна на кухне. Но не одна в мыслях.

Всё внутри меня ещё вибрировало от того, что я пыталась понять. Я знала: если я хочу быть с ним по-настоящему — по-настоящему, без тумана и без недомолвок, мне нужно не только принимать его.

Мне нужно, чтобы и он узнал меня. Всю. Даже ту часть, которую я прятала. Даже ту, от которой самой иногда хотелось сбежать.

Я зажгла ещё немного свечей и вышла к нему.

Он сидел за верстаком, в руках — деревянная заготовка для будущей игрушки, кажется. Услышав шаги, поднял на меня глаза. Взгляд — мягкий. Тёплый. Но чуть напряжённый, как будто он боялся, что я передумаю быть рядом.

Я сделала шаг ближе.

— Можно тебя… немного украсть? — спросила я, слабо улыбаясь.

Он отложил заготовку, кивнул и жестом предложил сесть на лавку рядом. Я не села. Я подошла ближе и взяла его за руку. Он удивлённо приподнял бровь, но не отстранился.

— Я хочу тебе рассказать кое-что, — начала я тихо. — То, о чём… не говорю почти никогда.

Он не перебивал. Просто ждал.

Я глубоко вдохнула. И сказала.

— Мне было шесть, когда на нашу деревню напали. Мы были обычные — крестьяне, не воины, не маги. Тогда шёл конфликт… Люди и оборотни — как вы его теперь называете. Я помню, как мама меня обнимала, как отец кричал… как всё вокруг горело.

Голос начал дрожать, но я продолжала:

— Они… были зверями. Слишком быстрыми. Слишком сильными. Всё происходило за минуты. Я пряталась в сарае, в соломе. С животными. Потому что слышала, как отец говорил — запах можно сбить. И они прошли мимо. Не заметили.

Кьел крепче сжал мою ладонь.

Я продолжила:

— Потом меня нашла тётка. Я жила у неё. Точнее… выживала. Как служанка. Иногда хуже.

Я подняла глаза на него.

— И всё это время я жила с мыслью, что ваши — убили мою семью. Что зверь в лесу — это всегда враг. И знаешь, что страшно?

Он медленно покачал головой.

— Что я не боюсь тебя, — прошептала я. — И это пугало меня больше, чем всё остальное. Потому что я должна была бояться. По логике. По рассказам. По памяти. Но я… с самого начала чувствовала, что ты не такой. Что в тебе есть что-то… настоящее.

Кьел молчал. Но его рука медленно поднялась — к моему лицу, к щеке, которую он коснулся с почти священной осторожностью. Его взгляд был полон чего-то очень личного, глубокого.

— Я не знаю, кто это сделал, — сказал он тихо. — И, возможно, никогда не узнаю. Но мне больно, что ты прошла через это. Что твоё детство сгорело… из-за чьей-то жажды власти, крови, границ.

Он говорил ровно, но я чувствовала, как в груди у него всё сжалось. Я слышала это даже в дыхании — чуть сбивчивом, глухом.

Он приблизился, обнял меня — осторожно, бережно, будто я могла рассыпаться в его руках. И в этом объятии не было страсти. Только тепло. Только принятие.

— Если бы я мог тогда быть рядом… — пробормотал он мне в волосы. — Ты бы не осталась одна. Я бы нашёл тебя. Защитил.

Я вцепилась в его рубашку и прижалась ближе, пряча лицо в его груди. Не потому, что плакала. А потому что там, у сердца этого дикого, хищного мужчины, мне впервые за много лет было по-настоящему безопасно.

— Спасибо, что сказала, — прошептал он. — И что… осталась.

И в тот вечер, среди тишины, которую нарушало только потрескивание дерева в очаге, между нами не осталось тумана.

Ни страхов. Ни чужих теней.

Когда я чуть отстранилась от его груди, чтобы взглянуть ему в глаза, он уже смотрел на меня — глубоко, неотрывно, будто искал подтверждение.

Но я ничего не сказала. Просто подтянулась на носочках и коснулась его губ своими. Осторожно. Почти невесомо. Это не был порыв — это был выбор. Мой выбор.

Кьел не ответил сразу. Он будто замирал, давая мне самой решить — хочу ли я продолжения. Я почувствовала, как одна его рука сомкнулась у меня на талии, а вторая легла на спину, прижимая к себе медленно, но решительно.

Он был тёплый. Сильный. Но его прикосновения были не как у хищника. Нет. Он прикасался ко мне как к чему-то хрупкому, как будто я — не женщина, а песня, которую боишься распугать громким вдохом.

Когда его губы наконец ответили на мои, я уже больше не колебалась. Я тянулась к нему. К его теплу, к телу, к тем рукам, которые теперь несли не страх, а защиту.

Мы не спешили.

Он подхватил меня на руки, как в ту ночь, когда спас от падения со стула, но теперь — медленно, намеренно, с вниманием к каждому моему вздоху. Я прижалась к нему, уткнувшись в шею, и услышала, как бьётся его сердце. Глухо, мощно. Для меня. Ради меня

Он унёс меня в спальню, где было уже тепло. Луна заглядывала в окно, рисуя серебром его плечи и мои волосы. Мы почти не говорили. Слова были лишними.

Он не торопился.

Он сначала просто гладил — мою спину, бёдра, талию, как будто запоминал каждую линию. Его губы — сначала на щеке, потом вдоль скулы, медленно, вниз по шее. Я выгибалась навстречу, ловя его прикосновения кожей, дыханием, телом.

— Ты уверена? — прошептал он, когда пальцы коснулись края рубашки.

Я кивнула. Улыбнулась.

— Да. Только… будь нежным.

Он замер, его взгляд стал глубже, голос — ниже:

— Я всегда с тобой буду нежным. Или… ровно таким, как захочешь.

Когда он снял с меня ткань, я не чувствовала стыда. Только трепет.

А когда лёг рядом, укрыл нас и прижал меня к себе, всё внутри вдруг успокоилось. Даже перед тем, что я так долго не могла себе представить — быть с кем-то полностью, без защиты, без страха, с открытым сердцем.

Он целовал меня долго. Нежно.

И когда наконец вошёл в меня, это было медленно, глубоко, почти священно. Я чуть всхлипнула от чувств, но он остановился, погладил меня, выждал. И только когда я сама подалась к нему, он продолжил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Это не была страсть, сметающая всё на пути.

Это была… тихая клятва.

Каждое его движение, каждый поцелуй говорил: «Ты теперь не одна. И никогда больше не будешь.»

Я прижималась к нему, ощущая его в себе, ощущая себя — женщиной. Его женщиной.

И когда всё закончилось, и он не сразу отстранился, а продолжал гладить меня, дыша ровно и тяжело, я поняла:

Я не просто отдала ему своё тело. Я впустила его в то, что прятала всю жизнь.

В ту ночь мы не спали долго.

Потому что впервые мы были не просто вместе.

Мы были целыми.

*****

Я проснулась от тишины.

Такой плотной, спокойной, что поначалу даже не поняла, чего не хватает. Одеяло было уютно сбившимся у ног, воздух в комнате — ещё тёплым после ночи, а подушка хранила его запах.

Но его рядом не было.

Я вытянула руку в пустоту и лишь коснулась прохладной простыни.

Ушёл. Рано. Тихо. Не разбудил.

Я прижала ладонь к щеке, в которой ещё жил след от его плеча, и на миг… стало чуть грустно. Не потому что он исчез. А потому что после ночи, полной чувств, всё внутри будто требовало продолжения.

Но долго грустить не вышло — в соседней комнате послышался детский зевок и топот босых ножек.

Айрик вышел, теряя рукав рубашки и вцепившись в свою игрушечную лису. Он ещё не до конца проснулся, но когда увидел меня, улыбнулся и сразу протянул руки. Я обняла его, прижала к себе и рассмеялась сквозь утреннюю хрипотцу:

— Доброе утро, маленький.

Он ткнулся носом в моё плечо и, как всегда, молча устроился на руках.

— Сейчас будет завтрак. Готов? — Я заглянула в его глаза, и он кивнул, совсем как взрослый, важно.

Мы пошли на кухню, я поставила вариться кашу, поставила воду на чай, достала хлеб и сушёные фрукты. Движения были уверенными, почти домашними. Я уже знала, где что лежит. Как Кьел любит заварку погуще, как Айрик любит, чтобы в каше плавал кусочек масла.

Теперь я готовила на троих.

Пока всё варилось, я протёрла стол, перекинула на плечо полотенце и прислушалась. Дом дышал тишиной, но не пустотой. Просто… ждал. Как и я.

И как будто по зову моего сердца, дверь открылась.

Хлопнула немного от ветра. И в кухню шагнул он.

Кьел снял меховую куртку, отряхнул снег с сапог и сразу, не останавливаясь, подошёл ко мне. Его лицо было серьёзным, но взгляд — тёплым, уставшим и… наполненным чем-то очень мягким.

Он обнял меня одной рукой за талию и поцеловал в висок. Медленно. С той самой лаской, которая сжигала внутри не хуже жара из печи. Потом наклонился к Айрику, который уже сидел за столом, и поцеловал его в макушку.

— Всё в порядке, — сказал он, не отстраняясь. — Я рано ушёл… было дело.

— Что-то случилось? — я повернулась к нему, кладя руку на его грудь, чувствуя, как под кожей ровно стучит сердце.

— Нужно было закрыть один вопрос, — он вздохнул. — С телом того… караванщика. Убедиться, что всё убрано. И что запахов больше нет. Люди, если захотят, всё равно будут искать виноватого. Лучше, чтобы у них не было причин дойти до наших земель.

Я кивнула, медленно. Он делал это ради меня. Ради нас. И хотя внутри всё ещё жила тревога, я знала — если он говорит «всё в порядке»… значит, пока можно дышать спокойно.

— Завтрак почти готов, — сказала я, глядя ему в глаза. — Будешь?

— Если ты готовишь — всегда.

Он улыбнулся — уставшей, но искренней улыбкой.

И в этом простом утре, в тишине, наполненной детским дыханием и запахом каши, я поняла: даже если он — зверь, то теперь я — его женщина. И это мой зверь.

Кьел снял с пояса ножны с охотничьим ножом и повесил их на гвоздь у двери. Вздохнул, провёл рукой по лицу — уставший, напряжённый, но… спокойный. В нём не чувствовалось той первобытной ярости, которую я видела тогда, когда он рявкнул на вождя. Сейчас он был просто мужчиной, вернувшимся домой после трудного утра.

— Айрик, — позвал он мягко, подходя к сыну. — Как спалось?

Мальчик, сидевший за столом и тихо ел кусочек хлеба, поднял на него глаза. Легонько кивнул, а потом вдруг посмотрел на меня и… ухмыльнулся. Такой хитрый взгляд, совсем лисий.

— Он всё понял, — усмехнулся Кьел, глядя на меня.

Я вспыхнула.

— Он… он ребёнок, — пробормотала я, смахивая со стола крошки.

— Он мой сын. А значит, совсем не дурак. — Кьел улыбнулся уголком губ и сел за стол, сложив руки на столешнице. — А ты чего покраснела, а?

Я прикусила губу.

— Потому что ты уставился, как будто я твой десерт.

Он не сдержал смех. Айрик рассмеялся вслед за отцом, даже не до конца поняв, над чем.

Я покачала головой, но не могла скрыть улыбки.

— Ну и пусть. Пусть знают, что у старого лиса хорошая женщина, — сказал он с лёгкой усмешкой. — И если вдруг кто-то решит сюда сунуться, я первым на крыльцо выйду с голыми руками и разнесу половину своей же деревни.

— Кьел… — Я тихо подошла к нему, положила руку на его плечо. — Не надо никого разносить. Просто… просто давай жить. Спокойно. Без бегства. Без войны.

Он посмотрел на меня серьёзно, потом взял мою ладонь, прижал к губам.

— С тобой — можно. Только с тобой.

Айрик вдруг снова ткнулся в меня носом и, не отрываясь от своей каши, засунул мне в руку ложку. Я поняла намёк — пора есть.

Мы сели все вместе. За один стол. Он, я и ребёнок, который впервые в жизни смеялся за завтраком так, как будто его сердце — наконец дома.

После еды я поднялась, стала убирать посуду. Кьел, уже привычно, начал мне помогать. Мы не обсуждали, кто что делает — всё происходило легко. Спокойно. Как будто мы так жили всегда.

И вдруг он наклонился ко мне, когда я тёрла глиняную миску, и прошептал на ухо:

— Сегодня, если хочешь, я покажу тебе место. Одно особенное. Не за пределами безопасного, но… близкое. Хочу, чтобы ты его увидела. Только ты.

Я повернулась к нему, удивлённо и чуть взволнованно.

— Какое?

— Лесное. — Его голос стал ниже, почти интимным. — Но не пугающее. Не мрачное. Оно… похоже на тебя.

— Тогда я хочу.

Он кивнул.

— После обеда. А пока… — он взял у меня мокрую тряпку, бросил её в таз и чуть шлёпнул меня по ягодице. — Перестань работать как загнанная. Ты теперь не служанка. Ты — моя любимая женщина.

Моя любимая женщина…

Слово пронзило приятно и глубоко. Я опустила глаза, пытаясь спрятать румянец, но уже знала:

Я больше не одна. Я не гость. Я — часть его. И он… часть меня.

И пусть впереди нас ждёт новый лес, новая тропа — я пойду по ней не одна.

Глава 35. Свет в каждом окне

После обеда, когда Айрик снова отправился подремать, Кьел перекинул через плечо меховой плащ, глянул в окно и бросил мне.

— Одевайся потеплее. Снег хрустит так, что слышно, как сама земля дышит.

Я торопливо заплела косу, накинула шубку и меховые варежки. Он ждал у двери, как всегда молча, но с тем выражением, от которого у меня внутри всё теплее становилось, чем от любых печей.

Мы вышли во двор. Снег падал редкими крупными хлопьями, медленно, красиво, как будто зима сама рисовала нам дорогу. Я шла рядом, изредка касаясь его локтя, пока он вёл меня по узкой тропке, утоптанной в глубоком белом покрывале. За домом, чуть правее от мастерской, начиналась небольшая лесная тропа — не страшная, не дикая, а будто заботливо расчищенная временем.

— Это не далеко, — сказал он. — Но это место… наше. Я там бываю, когда нужно подумать. И хочу, чтобы ты его знала.

Мы шли молча, но мне не было неловко. Напротив — тишина была как обещание.

Через несколько минут путь вывел нас на небольшую поляну, скрытую между елей и берёз. Она была залита светом — как будто луна уже начала пробуждаться, и её серебро лежало на каждом сугробе. Посреди поляны стоял старый пень, покрытый мхом и инеем, а рядом — тонкая, изогнутая, как в сказке, берёза, чьи ветви были усыпаны снежными хлопьями.

— Тут зимой всегда тише, — сказал Кьел, подходя к пню. — Даже звери сюда не заглядывают. Как будто это место… охраняется.

Я шагнула вперёд, вдохнула морозный воздух и вдруг почувствовала, как спокойно стало внутри. Как будто мысли остановились, а осталась только зима — настоящая, честная, искрящаяся.

— Красиво… — прошептала я.

— Это то, что я хотел тебе показать, — тихо ответил он. — Здесь я решил, что хочу жить спокойно. Без войны. Без беготни. Просто… чтобы у моего сына был снег, а не кровь под лапами.

Я сжала его руку в своей.

Он посмотрел на меня.

— И ты появилась, как будто из этого же снега. Я не знаю, как объяснить, Роза. Но ты… как зима. Холодная снаружи. Но если прикоснуться — там жизнь. Мягкость. Свет.

Я не нашла слов. Просто обняла его. И он прижал меня к себе — сильно, уверенно. Как всегда.

Когда мы вернулись домой, Айрик уже бодро играл на полу с фигурками, а по небу скользили багровые отблески заката.

— Надо будет скоро украшать дом, — вдруг сказал Кьел, раздеваясь у двери. — До Праздника Луны всего четыре дня.

— Украшать? — переспросила я, удивлённо.

— Конечно. У нас это традиция. Мы вешаем светлые ленты, бусы, сушёные ягоды, сосновые ветви… Кто-то делает из бумаги звёзды. Фигурки лис, снег, лёд — всё, что символизирует зиму, Луну и перемены. Каждый дом сияет к празднику. Особенно снаружи.

— Так красиво… — Я не удержалась от улыбки. — И когда мы начнём?

Он хитро прищурился.

— Завтра с утра. Заготовки у меня есть. Только… — он шагнул ближе, остановился вплотную, — я украшу дом, если ты украсишь мою спальню своим присутствием.

Я засмеялась, ткнув его в бок.

— Ах ты лис. Хитрый.

Он улыбнулся, обнял меня и поцеловал в висок:

— Твой.

В ту ночь я готовила сушёные ягоды, Кьел вытаскивал из сундука старые деревянные звёзды, а Айрик развешивал вокруг всё, что мог утащить. Дом начинал преображаться.

Но главное — преображались мы.

Праздник Луны приближался. И теперь я знала: я встречу его не как чужая. А как часть этого дома.

Как хозяйка.

На следующее утро я проснулась от лёгкого постукивания — то ли кто-то возился у печи, то ли снова Айрик с рассветом взялся за игрушки. Потянувшись в кровати, я ощутила на щеке что-то мягкое… и тёплое. Открыв глаза, увидела маленькую лапку, пушистую, белую — Айрик в лисьем облике уютно устроился у меня под боком и сопел во сне.

Я рассмеялась про себя, осторожно погладила его по шерсти. Он всё ещё время от времени превращался во сне, особенно если переутомлялся или чувствовал сильные эмоции. Видимо, эти дни были насыщенными и для него тоже.

Через пару минут дверь тихо приоткрылась, и в комнату заглянул Кьел. Его глаза улыбались, даже если лицо оставалось сосредоточенным.

— Дети всегда приходят к тому, кого любят, — сказал он, глядя на сына. — Особенно ночью. Это у нас в крови.

— Я не против, — ответила я, — если он и дальше будет так тихо засыпать под боком.

Кьел подошёл ближе, сел рядом, коснулся моего плеча губами.

— День будет долгим. Пора украшать.

Мы позавтракали втроём, как теперь уже стало привычным, и дружно начали «праздничную операцию». Сначала Кьел вытащил из сундука длинные верёвки с деревянными фигурками: луны, звёзды, лисы, снежинки — вырезанные и отполированные до блеска. Некоторые были старыми, потемневшими от времени, другие — новыми, сделанными им недавно.

— Эти фигурки — как благословение, — объяснил он, вешая одну над входом. — Чем больше света, цвета и ручной работы — тем сильнее защита в ночь Праздника Луны.

— И дом у вас светится не потому что красиво, а потому что священно?

— И то и другое, — усмехнулся он. — У нас вообще многое идёт через красоту. Даже в бою.

Я помогала развешивать бусы из сушёных ягод, которые мы нанизывали на нитки с Айриком, украшала окна тонкими кружевными вырезками из светлой бумаги, а Кьел добавлял еловые ветви — пахнущие, густые, зимние.

Во дворе он вбивал в землю резные столбики, на вершинах которых были фигуры зверей.

— Это хранители. Ставятся перед праздником. Не дай бог кто сунется ночью — почувствуют.

Я смотрела, как он работает. Весь в снегу, в шерстяной рубашке, с рукавами закатанными до локтя, руки сильные, лицо сосредоточенное — и в груди щемило от нежности. Он делал это не потому что «надо». А потому что хотел, чтобы наш дом был защищён.

Праздник Луны надвигался быстро.

В деревне, по его словам, начинали собираться подарки, готовить подношения, женщины шили праздничные мантии из мягкой ткани с вышивкой в форме лисьих хвостов и звёзд. Дети учили стихи, а старейшины — готовили ритуал ночного пения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мы не зовём богиню словами, — говорил Кьел, когда мы подвешивали светильники с заснеженными рисунками. — Мы поём. Не текст, а чувство. Она приходит не к тем, кто знает слова, а к тем, кто чувствует.

Я слушала — и всё сильнее понимала, насколько у них глубоко переплетено магическое и живое. Никакой пышности, никакой роскоши. Только огонь, снег и тишина.

— А в саму ночь? — спросила я, повязывая на двери белую ленту.

— В саму ночь мы зажигаем всё, что есть, — ответил он. — Факелы, свечи, масляные светильники. Выходим на улицу. Становимся полукругом. И поём. А потом…

Он замолчал.

— Потом? — подтолкнула я.

Он усмехнулся, глядя на меня так, будто знал что-то, чего не знал никто.

— А потом всё зависит от того, с кем ты встретил ночь Луны. Потому что в эту ночь многие выбирают… навсегда.

Я поймала его взгляд. Тот, в котором было уже не просто тепло. В нём была весомость. Обещание.

И в ту секунду я поняла: для него Праздник Луны — это не просто магическая дата.

Это — ночь, когда он захочет выбрать меня.

По-настоящему. На уровне духа. Сердцем.

И я испугалась не этого выбора.

Я испугалась, что я уже давно сделала свой.

К вечеру наш дом будто ожил. Всё сверкало: окна — светлыми вырезками, вход — лентами и еловыми пучками, а над дверью теперь висела резная луна, выточенная Кьелом. Она была гладкой, серебристой, покрытой узорами в виде переплетённых хвостов. Он повесил её сам, а потом, отступив назад, посмотрел и кивнул — будто теперь всё было на своих местах.

— Раньше их вешала Нира, — сказал он негромко. — Всегда. Последними.

Я стояла рядом, в руках держала связку красных лент, и, услышав её имя, на миг замерла.

Он посмотрел на меня, спокойно.

— Сейчас вешай ты.

— Я?.. — я моргнула, не уверенная, стоит ли прикасаться к святому для него.

— Если ты будешь рядом со мной в эту ночь — всё правильно. — Он подошёл ближе, взял мою руку с лентами и сжал. — Ты здесь не гостья. Не прохожая.

Я проглотила ком в горле, кивнула и подошла к двери. Повесила их рядом с лунным диском. Ленты закачались от ветра, будто радостно встретили меня.

Сзади подошёл Айрик, уже в меховой жилетке и с варежками в зубах.

— Луна будет рада, — прошептал он, вцепившись в мою руку.

Я вздрогнула. Он снова говорил. Уверенно. Без страха.

Мальчик, который молчал всё своё детство, говорил теперь, когда был дома. Когда знал, что его слышат.

Позже, когда небо начало затягиваться предвечерними облаками, мы втроём сидели на лавке у дома, укутанные в шерстяные одеяла, попивая горячий настой. Кьел сидел в центре, я — у него под плечом, а Айрик — у меня на коленях. Он что-то рисовал пальцем по моей варежке. То ли символ, то ли просто кружочки.

— Завтра начнут приходить соседи, — сказал Кьел. — Обменяться украшениями, принести подношения. Иногда кто-то заходит просто посидеть у огня. Это тоже часть традиции — делиться теплом.

— Значит, завтра… я встречу других? — осторожно спросила я.

Он чуть напрягся, но кивнул.

— Они знают, что ты здесь. Многие всё ещё… не уверены. Но ты живёшь со мной. Они примут. Или хотя бы перестанут совать нос.

Я опустила взгляд.

— А ты не боишься… сделать меня своей открыто? Перед всеми?

Он развернулся ко мне, взял ладонь и прижал к своим губам.

— Боюсь. Потому что тогда ты станешь моей до конца. И мне придётся рвать любого, кто посмеет на тебя даже косо посмотреть. А это будет… часто.

Я усмехнулась, пряча смущение в кружку с чаем.

— Готовься. Я буду самой вызывающей новостью и диковинкой на этом празднике.

— И самая красивая, — буркнул он, отводя глаза, как будто сам себя застеснялся.

Айрик фыркнул от смеха.

Ночью, уже в кровати, лёжа в его руках, я всё думала о том, что впереди.

Через три дня — ночь Луны.

Ночь, когда они выбирают.

Ночь, когда я…

Я могла стать его по-настоящему. Не просто любимой. Не просто женщиной. А частью стаи. Его пары.

Я не знала, как это будет. Какие ритуалы. Какие слова.

Но я знала, что если он позовёт — я скажу да.

Да, даже если это значит никогда больше не вернуться к обычной жизни.

Да, даже если впереди — всё ещё непонимание других.

Потому что здесь, в этом доме, в этих объятиях… я нашла себя.

И выбрала их.

Глава 36. Тревога на сердце

Утро пришло рано, как и всегда в зимние дни, но в этот раз оно было особенно тихим. Печь всё ещё хранила тёплое дыхание вчерашнего огня, воздух в спальне был прохладным, но одеяло, под которым я лежала, согревало крепко, как объятие.

И, как будто в ответ на эту мысль, я почувствовала настоящие объятия — тяжёлые, тёплые руки легли мне на талию, а щетинистая щека коснулась моего виска. Я улыбнулась ещё не проснувшись до конца.

— Ммм… — только и выдохнула, — рано…

— Надо, — услышала я его хриплый, тихий голос, как всегда по утрам немного грубее. — Иду на охоту.

Я открыла глаза, повернулась к нему. Он уже был наполовину одет — на нём был тёплый нижний костюм, шерстяная рубаха, волосы чуть влажные, будто он умылся. Его глаза в полутьме казались светлее, почти ледяными, но в них было то же самое тепло, что я уже умела различать.

— Ты только недавно охотился. А сегодня снова?.. — я приподнялась на локте, стараясь не разбудить Айрика, который спал в своей комнате, не приходя к нам этой ночью.

— Хочу запастись мясом к празднику, — объяснил он, легко касаясь губами моего плеча. — Стол должен быть полный. И угощение для соседей, и для нас. И для…

Он замолчал, но я знала, что хотел сказать: для той ночи, что приближается. Для особенного вечера.

Я провела пальцами по его груди.

— Будь осторожен, — сказала я. — И вернись до темноты. Без геройств.

Он усмехнулся.

— Я постараюсь не быть героем. Просто — хорошим добытчиком.

Потом наклонился и поцеловал меня — медленно, мягко, с ленивой тягучестью, от которой я чуть не передумала отпускать его.

— Не буди Айрика, — шепнул он в уголок моих губ. — А то снова увяжется за мной, как в прошлый раз.

— Будет спать, я прослежу, — пообещала я, прижавшись на секунду к его груди, вдыхая запах кожи, дерева, снега.

Он поднялся, накинул плащ, взял лук, нож, перекинул за спину тёплый заплечник. У двери остановился, посмотрел на меня долго. Я уже снова лежала под одеялом, подперев щёку рукой.

— Я вернусь. До заката. — Он сказал это так уверенно, что я просто кивнула, не тревожась.

Он ушёл, оставив за собой тонкий след холода и своего запаха, но вместо пустоты в доме осталась уверенность.

Я осталась лежать, вглядываясь в потолок и прислушиваясь к собственным мыслям.

Три дня до Праздника Лунэ.

И мужчина, которого я когда-то боялась, теперь стал тем, кого я жду с рассвета.

Кого я буду встречать у двери.

С горячей похлёбкой.

С руками, готовыми принять его усталость.

И, может быть, с сердцем, готовым к клятве.

День шёл спокойно, даже слишком.

После того как Кьел ушёл, я ещё немного понежилась в постели, наслаждаясь редкой тишиной. Айрик проснулся позже обычного — видимо, вымотался от вчерашней суеты с украшениями. Он молча влез ко мне под одеяло, прижался, и мы так пролежали ещё минут десять, просто дыша в унисон.

— Папа на охоте, — сказала я, поглаживая его волосы. — Скоро вернётся. Обещал же.

Малыш ничего не ответил, только кивнул и крепче вцепился в мой локоть.

Позже, уже на кухне, я занялась делами. Пока варилась каша, мы с Айриком развешивали ещё несколько еловых веток — теперь внутри дома, над окнами. Он выбирал, какие веточки «самые красивые», а я подрезала лишнее и плела из них маленькие веночки. Один он надел мне на голову, фыркнув от смеха. Второй — повесил на шею своей деревянной лисе.

— У тебя талант, — сказала я, — скоро сам сможешь дом украшать.

Он засмущался, но улыбнулся в ответ. Я заметила, что с каждым днём он раскрывается всё больше. Иногда начинал говорить сам, без просьб, пусть и короткими фразами. Слова всё ещё давались ему с трудом, но в глазах было гораздо больше уверенности. Он знал, что его здесь слышат. Что он нужен.

К полудню я убрала в спальне, заштопала одну из его рубашек и поставила тесто подниматься — хотела вечером испечь лепёшки с мёдом, которые Кьел любил особенно. Каждый шаг был спокойным, наполненным ощущением предвкушения. Скоро он вернётся. Мы поужинаем втроём. Он что-нибудь скажет, хмурясь, я засмеюсь, Айрик прилипнет к нему, требуя «подкинуть». Всё — как обычно.

Но к закату… его всё не было.

Я вышла на крыльцо, кутаясь в шаль, прислушалась. Снег под ногами был хрустящим, воздух — плотным, прохладным, уже пахнущим ночью. Никаких шагов. Ни скрипа, ни тяжёлого дыхания, ни шороха лисьей поступи. Только лёгкий ветер гонял снежинки по двору.

Я заглянула за дом, проверила сарай, мастерскую — вдруг он просто вернулся и занялся чем-то, забыв предупредить? Но нигде не было ни звука.

Возвращаясь в дом, я поймала себя на том, что держу себя в руках почти слишком спокойно.

— Он охотник. Может, просто задержался, — говорила я себе, успокаивая сердце. — Он взрослый. Сильный. Он же обещал… он вернётся.

Айрик заметил, что я стала чаще выглядывать в окно. Подошёл, обнял меня за талию, заглянул в лицо. Я присела на корточки, погладила его по голове.

— Всё хорошо, — выдохнула. — Просто… он обычно раньше. Мы подождём ещё немного, ладно?

Он кивнул, но больше не отлипал. Мы вместе с ним сидели у печи, я гладила его по спине, будто бы убаюкивая его — и себя.

Я не позволяла себе паниковать.

Но сердце…

С каждым часом билось всё громче.

Когда за окном окончательно стемнело, а небо слилось с землёй в одно сплошное серое полотно, я всё ещё надеялась услышать шаги. Шорох у двери. Хруст снега. Что угодно.

Но было только молчание.

Айрик зевнул, уткнувшись мне в бок, и я поняла — дальше ждать нельзя. Ребёнку нужен ужин. И покой. Даже если у меня внутри всё сжимается, как пружина, ему должно быть спокойно.

— Пойдём есть, малыш, — сказала я тихо, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Папа… просто задержался. Наверное, остался у кого-то из деревни переночевать. Бывает же.

Он не ответил, но кивнул. Он всегда понимал чуть больше, чем показывал.

Мы поужинали вдвоём.

Я почти ничего не ела — ковыряла ложкой в миске, делая вид, что жую. Айрик ел молча, хотя обычно рассказывал о своём дне хотя бы жестами. Теперь и он был тише обычного. Он всё чувствовал. Каждый нерв, каждую тревогу — она витала в воздухе, пряталась в тенях.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

После ужина я убрала посуду, развесила остатки белья у печи и погасила лишние свечи.

В какой-то момент Айрик подошёл ко мне и, не говоря ни слова, взял меня за руку и повёл в комнату Кьела. Ту самую. Где мы спали вместе. Где был его запах. Где, до недавнего, я чувствовала себя в безопасности.

— Там… хочешь спать? — спросила я шёпотом, будто боялась, что произнесённое вслух нарушит хрупкое равновесие.

Он кивнул и взобрался на край кровати, свернувшись комочком у стены, в его любимом углу.

Я разделась, потушила свечу и легла рядом, оставив немного места — вдруг… вдруг дверь откроется. Вдруг он вернётся. Вдруг снова будет это тепло, тяжёлое дыхание у шеи, привычное рычание, когда он тянется ко мне сквозь сон.

Но ночь прошла в тишине.

Никакого скрипа двери. Ни звука шагов. Ни запаха снега. Только собственные мысли, грохочущие в голове. Только холод на месте, где он всегда лежал.

Я лежала долго, не смыкая глаз.

Слушала, как дышит Айрик, как потрескивают половицы, как остывает печь.

Часы текли медленно, вязко. С каждым пройденным мигом тревога становилась почти физической. Я уже не представляла, как уснуть без его присутствия.

Под утро меня вырубило от усталости — тяжёлый, тревожный сон, без снов и облегчения.

Утро встретило меня серым небом и пронизывающим холодом, от которого не мог согреть даже живой огонь. Печь наверняка была едва теплой.

Айрик ещё спал, свернувшись клубком.

А я встала, натянула шаль, подошла к окну. Снег. Тишина. И всё то же отсутствие.

Кьела не было.

Всё ещё не было.

И впервые с момента, как я оказалась в этом доме, внутри появилась тревога. Слишком сильная тревога…

Необъяснимая, но очень реальная.

Потому что если что-то случилось…

Если он не сможет вернуться…

Я сжала руками край подоконника. Досчитала до десяти. Медленно.

Он сильный. Он выживет. Он придёт. Он обязан.

Я только начала жить.

Я только научилась любить.

Он обязан прийти.

Дом был слишком тих. Даже огонь в печи потрескивал как-то неуверенно, словно чувствовал, что его тепло не спасает от той пустоты, что поселилась внутри.

Кьела не было уже больше суток.

Я пыталась занять руки — стирка, уборка, готовка, — всё, чтобы не сойти с ума от мыслей. Всё, чтобы не смотреть в окно каждую минуту и не надеяться услышать скрип снега под его шагами. Я знала, что он охотник. Знала, что может задержаться. Знала, что должен быть жив… просто должен.

Но с каждой минутой в груди росло нечто тяжёлое. Тревога. Не та, что приходит ночью, когда одиноко, а та, что свистит в ушах, будто предчувствие беды.

Айрик вёл себя необычно спокойно. Слишком. Он не приставал, не просил играть, не приносил мне веночки из еловых веток. Просто… ходил. Смотрел. Сидел у окна. И всё время молчал.

— Он придёт, — говорила я ему. — Он же сильный. И не может бросить нас.

Он кивал. Но глаза были не детские. Слишком взрослые. Слишком понимающие.

К обеду я зашла в его комнату — прибраться, как обычно. Перебирала маленькие вещи, укладывала игрушки. Всё шло как всегда… пока вдруг не заметила, что тишина слишком глухая.

— Айрик? — окликнула я. — Лисёнок, где ты?

Ответа не было.

Я вышла на кухню. Пусто.

Заглянула в спальню. Тоже.

Двор — тишина.

Меня прошибло ледяной волной.

— Айрик?! — теперь голос задрожал.

Я металась по дому, заглядывала под стол, в мастерскую, за дровник. С каждой минутой дыхание сбивалось сильнее, сердце стучало так, что я едва слышала собственные шаги.

Нигде. Его не было нигде.

Сердце провалилось. Всё в теле будто обмякло, и только одна мысль вырвалась наружу с силой удара: он ушёл искать отца.

Боже… он ушёл. Один. Маленький. На улицу. В лес. В этот снег, в эту зиму. Он пошёл за Кьелом.

Потому что поверил. Что он уже взрослый. Что сможет найти.

— Нет… нет… — я выдохнула, и слёзы потекли сами.

Я бросилась к вешалке, натянула полушубок, меховые варежки, сапоги. Забыв о воде в печи, об обеде, обо всём — выбежала в метель.

Снег бил в лицо, небо было свинцовым. Я бежала, как могла, глотая воздух, хватаясь за деревья, крича его имя на всю округу:

— Айрик! Айрик! Малыш, отзовись! Это я! Вернись!

Снежинки слепили глаза. Руки дрожали. Я оступалась, падала, поднималась. Уходила всё дальше от дома.

Страх сдавливал горло — не как ощущение. Как петля.

Мальчик. Один. В лесу.

Он же не выживет. Он же…

— Пожалуйста, — шептала я. — Пожалуйста, Лунэ… кто угодно. Верните мне его. Верните хотя бы его.

И в этой молитве, в этом отчаянном дыхании, сквозь метель и слёзы, я бежала дальше.

Потому что сейчас… если я не найду его…

Я потеряю себя.

Глава 37. Метель и страх

Снег хлестал в лицо, будто иглы. Я давно перестала чувствовать пальцы рук, а ноги двигались на одном упрямстве. Устала, промокла, выдохлась — но всё ещё шла. Искала. Искала его.

— Айрик!.. — голос уже почти не слушался. Хрипел, срывался, терялся в ветре. — Ответь… пожалуйста…

Я не знала, сколько уже блуждала. В какой части леса. В какую сторону от дома. Деревья сливались в белые силуэты, не давая опоры ни глазам, ни памяти. Я шла вслепую, без тропы, без надежды, будто сама метель вела меня. Или та, что слушает молитвы… и ещё не решила, ответить ли.

Иногда мне чудилось, что я вижу его. Там — среди сугробов — белое пятно. Я бросалась, спотыкалась, хваталась за стволы… Но это была кора. Или снег. Или просто иллюзия.

Но в какой-то момент…

Когда руки уже почти перестали слушаться, а дыхание рвалось с трудом, я услышала.

Сначала — хруст снега. Мягкий. Осторожный. Не мой.

Я замерла.

Потом — рычание.

Глухое, плотное, как изнутри самого леса. Я почувствовала, как всё во мне сжалось.

Я пригнулась, прячась за еловой лапой, и сквозь снежную пелену, дрожащими глазами увидела: он там.

Айрик.

Белый лисёнок — крошечный комочек снега и страха, прижавшийся к корню дерева. Он дрожал. Он прижимал уши, а хвост поджал под себя.

И перед ним — оборотень.

Огромный. Высокий. Не Кьел.

Не просто незнакомец — опасность.

Он двигался медленно, как хищник. Наступал на снег без звука. Глаза — яркие, звериные, горели сквозь снег. Рычал негромко, будто что-то выслеживал. Охотился.

На него. На моего мальчика.

Я не думала.

Я не колебалась.

Я выбежала из-за дерева, бросилась вперёд, закричав:

— Нет! Оставь его!

Оборотень резко остановился. Его взгляд метнулся ко мне. Он был не в облике лиса — скорее, в промежуточной форме. Человеко-зверь, могучий, тёмный, как сама тень метели, и что уж скрывать, страшный.

Он не отступил. Но и не пошёл дальше.

Он замер.

Я подбежала к Айрику, упала на колени, заслоняя его собой, вцепилась руками в меховую массу, прижимая к груди.

— Он ребёнок! — крикнула я, почти теряя голос. — Он ничего не сделал! Он просто… искал отца!

Оборотень не двигался. Только дышал. Грудь вздымалась, пар шёл из пасти, как из рассерженного зверя. Его глаза были полны… не ярости. Но удивления.

Он смотрел на меня.

Долго.

Тяжело.

Будто не верил, что я здесь. Что я встала между ним и добычей.

А потом — резко шагнул назад. Не убегая, нет. Просто… отступая.

Сделал ещё один шаг — и исчез в снежной пелене.

Растворился.

Я всё ещё дрожала. Прижимала Айрика к себе, чувствовала, как быстро он дышит. Он был в лисьем облике. Он едва тёплый. Но жив. Со мной. Очень напуган...

Я гладила его по шерсти, шептала бессмысленные слова, не зная — кого больше утешаю: его или себя.

Мир вокруг был тих. Ветер начал стихать.

Но страх всё ещё жил внутри.

Если бы я опоздала… на минуту. На одну секунду.

Он бы…

Я не дала себе договорить мысль.

Я только сильнее прижала Айрика к груди и прошептала сквозь слёзы:

— Всё… всё хорошо, слышишь? Я нашла тебя. Я рядом. И не отпущу. Никогда.

Облегчение оказалось хрупким, как первый лёд. Оно треснуло почти сразу, как только я позволила себе выдохнуть.

Прошло всего несколько минут.

Айрик дрожал в моих руках, его дыхание стало чуть ровнее, и я уже собиралась встать, взять его на руки и идти обратно, пока снег не навалил окончательно. Но… что-то сдвинулось в тишине. Я снова услышала хруст.

И не один.

Сразу три.

Я резко обернулась — и поняла, он вернулся.

Тот же огромный силуэт, чьи глаза ещё мгновение назад смотрели на меня сквозь метель.

Но теперь он был не один.

Слева и справа от него — двое.

Такие же… странные оборотни.

Они были больше, грубее, словно искажённые. Их тела перекошены, лапы вытянуты неестественно, пальцы заканчивались когтями, похожими на чёрные крюки. Лица — если это можно было так назвать — вытянутые, с звериными пастями, в которых мелькали длинные, тонкие зубы.

Они рычали. Безумно. Без причины. Их движения были дёргаными, звериными до ужаса, но в них не было той грации, что я привыкла видеть в Кьеле. Это были… искажённые создания.

Полуоборотни.

Словно застрявшие между формами.

Словно сломанные.

Я не дышала. Не могла.

— Что… — вырвалось у меня, еле слышно.

Они приближались. Медленно. С хрустом снега, с тяжелым дыханием, будто внутри у них что-то гудело. Самый правый склонил голову набок, как хищник перед прыжком. Второй шёл ближе, глаза у него были мутные, злые, как у больного зверя.

Я прижала Айрика к себе, его белый мех почти исчез под моим плащом.

Я не успею.

Я не спасу.

Руки дрожали, как и сердце, но я встала на ноги. Не уйду. Не сбегу.

Поставила малыша за спиной, заслоняя собой. Он был совсем тихим. Словно понял.

Ветер стонал где-то в кронах, снег начинал идти сильнее. Всё вокруг будто сгущалось. Сжималось. Дышало смертью.

И я поняла — это конец.

Они не остановятся.

Они не пощадят.

Они — не такие, как другие оборотни. Не такие, как Кьел.

В них не осталось ничего живого. Только ярость. Только тьма.

Я сжала зубы, подняла голову, встречая их взгляд.

Голыми руками. С сердцем, рвущимся в груди.

— Только через меня, — прошептала я. — Только через меня… твари!

Я стояла, заслонив собой Айрика, и ждала конца.

Снег сыпал в лицо, дыхание вырывалось рваными клочками.

Трое уродливых тварей, искажённых, будто разорванных между зверем и человеком, всё ближе. Их рычание вибрировало в груди, а глаза… в них не было рассудка. Только голод и злость.

Я прижала малыша сильнее, уже ощущая, как сердце сжимается в финальном прощании. И вдруг — резкий свист ветра. Рывок. Рёв.

И мир взорвался.

Из снежной пелены, с громким треском веток и глухим ударом лап о землю, выпрыгнула огромная рыжая лиса. Мгновенная, стремительная, как сама буря. Мех огненно-рыжий, густой, усыпанный инеем, а глаза — жёлтые, узкие, женские.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не знала, почему сразу это поняла.

Но это была женщина.

В каждом движении — дикая грация, бешеная злость и материнская ярость.

Она встала между нами и ними, подняла верхнюю губу, зарычала. Протяжно, угрожающе. Так рычат, когда защищают. Когда не дают тронуть своё.

Но твари не отступили.

Они начали приближаться, пригибаясь, скалясь, издавая те самые рваные, уродливые звуки. Лишённые ритма, безумные. Их тела дёргались, будто они и сами не могли контролировать себя.

Она не дрогнула.

Только расправила лапы шире. Её шерсть поднялась дыбом, хвост изгибался, как пламя. Она не отступала.

И тогда — ещё один взрыв снега.

Сбоку, почти из-под моих ног, с куста вырвался второй зверь.

Огромный.

Настолько огромный, что даже рыжая показалась рядом с ним почти изящной малышкой. Он был цвета меди и ржавчины, но по спине тянулись чёрные пятна, как языки пламени. Его шерсть блестела, как полированный мех. А глаза — ярко-синие, сверкающие, разумные.

Он стал рядом с рыжей.

Не тронул её. Не коснулся. Но встал плотно.

Щитом.

Он молчал. Но в его теле было напряжение грозы.

Он смотрел на тех троих и даже не рычал — он ждал.

Готов был рвать. Если понадобилось.

И тогда я поняла — они пришли не за мной.

Они пришли защищать.

И, быть может, нас спасёт не сталь, а чьи-то клыки.

И их ярость.

Они стояли напротив друг друга, как стражи древнего мира: двое — грациозные, сильные, настоящие… трое — искажённые, мрачные, будто сшитые из криков и боли. Метель ревела над полем, снег хлестал в лицо, а я всё так же стояла на коленях, заслоняя Айрика, который дрожал у меня под шубой.

И всё решилось в одно дыхание.

Первой рванулась рыжая. Она не выжидала, не прыгала вокруг, не запугивала — она атаковала. Молниеносным движением метнулась в сторону одного из полуоборотней, ударив его лапами в грудь и сбив в снег с таким звуком, будто поломался сухой лед. Она рванула его пасть, когтями раздирая уродливую кожу, пока он визжал, извиваясь под ней.

Остальные двое тут же отреагировали. Один бросился на неё сбоку, второй — на рыжего с пятнами. Мгновение — и началась настоящая мясорубка.

Рыжий самец двигался иначе. Его атака была выверена, точна. Он будто изучал врага в каждом рывке. Он ловил момент — и впивался, не давая ни шанса. Он был яростью, которую держали на цепи, и теперь цепь сорвалась.

Он схватился с самым крупным из искажённых тварей. Их тела сцепились, зарываясь в снег, издавая глухие звуки ударов, рычание, вой. Оборотень с пятнами прокатился по земле, сбивая соперника с лап, и вгрызся в плечо врага, заставив того взвыть так, что у меня заложило уши.

Я смотрела, как снежное поле превращается в арену.

Как светлые тела сливаются с тьмой.

Как взрослые лисы бьются за маленького. За нас.

Но силы были не равны.

Трое против двоих.

Рыжая отбивалась отчаянно, уже хромала — один из тварей успел разодрать ей бок. Она вырвалась, прыгнула, снова атаковала, но уже не так быстро.

Самец с пятнами держался увереннее, но и его враг был мощен. Один удар лапой сбоку — и он рухнул в снег, перевернулся, снова поднялся, зарычал. Глаза его светились яростью.

Я прижала Айрика крепче. Снег стал алым там, где рыжая лиса снова сошлась в схватке. Они катались по полю, кусались, визжали, оставляя кровавые следы.

Я не могла помочь.

Не могла даже встать.

Я могла только молиться.

Чтобы они выстояли.

Чтобы не сдались.

Чтобы… успели.

Потому что если они падут — нас никто не спасёт.

Бой казался бесконечным. Всё кружилось в хаосе — снег, клыки, кровь, рычание, визг. Я больше не чувствовала холода — только страх, он жил в каждой клетке тела, стучал в висках. Айрик прижимался ко мне, не издавая ни звука. Я закрывала его своим телом, не сводя взгляда с поляны, где шло сражение за нашу жизнь.

Рыжая лиса сражалась, как воплощение ярости. Её рычание становилось всё хриплее, движения — чуть замедленнее. Она прыгала, кусала, уворачивалась, но я видела — она уставала.

Она истекала кровью.

И в какой-то момент — она оступилась.

Один из полуоборотней ударил её с боку, прямо в раненый бок, и она завизжала, сбитая с лап. Упала в снег. Попыталась подняться — лапы подкосились. Вскинула морду, зарычала, но… не встала.

Она сдалась.

Нет — её тело сдалось.

Она продолжала рычать, рвалась в бой, но двигаться больше не могла.

У меня перехватило дыхание. Сердце остановилось на миг.

Первая пала.

Твари заметили это. Двое, с которыми она дралась, замерли. Один из них обнюхал снег рядом с ней, усыпанный каплями алой крови. Второй зарычал коротко, и они разделились.

Один — бросился к рыжему самцу. Помогать своему сородичу, который до сих пор бился с ним в стороне, отпрыгивая, нападая, уворачиваясь, словно не знал усталости. Но теперь — против него было двое.

А второй…

Пошёл на нас.

Я увидела, как он поднял морду, понюхал воздух. Его взгляд поймал мой.

Глаза мутные, хищные, лишённые света. Там не было ничего. Только безумие.

Он двинулся вперёд. Медленно. Размеренно.

Шёл, словно знал, что никто не сможет остановить. Что он возьмёт то, за чем пришёл.

Я вжалась в снег, прижимая к себе Айрика.

— Не смотри, — прошептала я, дрожа. — Просто не смотри, малыш…

Моя рука нащупала в кармане нож — тот самый, что я брала на кухню резать хлеб. Маленький, не бойцовский. Но… хоть что-то.

Я сжала его в пальцах, всё ещё горячих от тела ребёнка.

Слезы текли по щекам, но я смотрела на этого… ужасающего зверя, и понимала — если он сделает хоть шаг ближе… я не отступлю.

Он уже был рядом. Его когти впивались в снег. Из пасти вырывался пар. Он рычал — низко, в гортани. Угроза. Доминирование.

Смерть.

Я поставила себя между ним и Айриком.

— Только через меня. — повторила вслух. — Только через меня, тварь!

Глава 38. Лёд и Пламя

Снег вокруг трещал от звуков боя, воздух гудел от рычания. Всё было как в кошмаре, слишком ярко, слишком громко… слишком реально.

Полуоборотень приближался. Он уже почти коснулся моих мыслей, моих границ. Я чувствовала, как земля вибрирует под его лапами. Как пахнет его гниющим дыханием. Он шёл убивать — нет, рвать.

И я, со своим крошечным ножом и дрожащим телом, стояла между ним и ребёнком.

Не потому что верила, что смогу спасти.

А потому что не могла иначе.

Я закрыла глаза. Мысленно простилась.

Но удар не пришёл.

Вместо этого — ветер взвыл, снег поднялся вихрем, и в следующее мгновение что-то огромное, стремительное, белое как сама буря, вырвалось из леса.

Он.

Кьел.

Огромный белый лис, как вырезанный из льда и снега, сверкающий в метели — прекрасный и страшный. Его мускулы перекатывались под густым мехом, пасть была раскрыта, а в голубых глазах полыхала буря. Беспокойство. Злость. Боль. И ещё… сила.

Я замерла.

Я не видела его таким раньше. Ни разу.

Никогда.

Но я сразу узнала.

Это были его глаза.

Льдисто-голубые, резкие, как зимний порыв.

Мой лис. Мой Кьел.

Он взревел, и земля под лапами вздрогнула. А затем — прыгнул.

В одно движение, одним молниеносным броском, он вонзился в того полуоборотня, что шёл на нас. Удар был такой силы, что чудище отлетело вбок, как кукла, глухо врезавшись в дерево. В воздухе звякнули зубы, хрустнули кости. Кьел не дал ему ни секунды. Он прижал его лапой к земле и вгрызся в глотку.

Рыдание вырвалось из меня — от ужаса и… от облегчения.

Он успел.

Айрик слабо пискнул у меня под шубой, но не вывернулся. Он знал — это папа.

Белый лис рыкнул, словно подтвердив это, и, оставив обмякшее тело врага в снегу, резко развернулся. Он увидел поле боя — и рыжего, что остался один.

Двое полуоборотней уже прижали его, не давая отступить. Один вцепился в холку, другой пытался дотянуться до живота. Пятнистый лис рычал, из последних сил уворачивался, бил лапами, но я видела — он на исходе.

Кьел взвыл.

И сорвался.

Молнией.

Снежной бурей.

Он влетел в схватку, отбросив одного ударом груди, и встал между врагами и рыжим. Распахнул пасть, зарычал так, что метель словно застыла.

Он был весь в крови — чужой и, может быть, своей.

Он был прекрасен и страшен одновременно.

Мой.

И пока он стоял там, сверкая клыками, защищая тех, кого любит, я знала —

мы не одни.

Никогда больше.

Снег кружился безумно, будто сам лес метался в панике, отражая то, что происходило здесь. Всё смешалось — рёв, удары, кровь на белом, как на холсте. Всё, кроме одного: Кьел стал щитом.

Его огромная белая фигура была теперь между нами и тварями, между рыжим лисом и смертью.

Полуоборотни не отступали. Один — тот, что остался драться с Кьелом — снова бросился вперёд, с размаху ударив Кьела в бок. Удар был сильный — Кьела качнуло, он прошёл два шага в сторону, но не упал. Он развернулся, зарычал, и этот рык был уже другим. Не гневом — яростью. Чистой, ледяной, первобытной.

Он был не просто зверем. Он был гневом самой природы.

Он прыгнул, сбив уродливое существо в снег. Клыки вонзились в плечо, разорвали. Полуоборотень визжал, пытался царапать, но Кьел отступил только на секунду — чтобы снова ударить. Уже по шее. По горлу. Метко. Уверенно. Смертельно.

Кровь брызнула на снег, алым, как ягоды в еловых венках. Тварь захрипела, дернулась… и замерла.

Остался один.

Он понял. Почувствовал. Тот, что сражался с пятнистым, отступил, ощетинился, шипел. Видно было, как он колебался. Готов был бежать. Но — не убежал. Поздно.

Кьел не дал ему времени.

Он знал — этот последний не сдастся, а значит… его надо остановить.

Он атаковал. В этот раз рыжий лис — измученный, раненный — бросился следом. Вместе они были как лед и пламя. Слаженные, как два начала.

Один — сбивал с лап, другой — бил в глотку. Один — отвлекал, другой — крушил. Они не дали ни шанса. Ни дыхания лишнего.

Полуоборотень выл, извивался, его форма трещала, менялась, как будто он не мог контролировать даже самого себя. Но против двоих — он был ничем.

Мгновения спустя — он упал. И не поднялся.

Тишина после боя была звенящей.

Снег продолжал идти, мягко ложась на землю, уже не хлеща, не разрывая воздух. Будто всё, что случилось, стало — завершением.

Кьел стоял, тяжело дыша, его бока вздымались, пасть была приоткрыта, язык — алый, как и кровь, что капала на грудь. Он был в ссадинах, на загривке у него было глубокое рассечение. Но он стоял.

Рядом рыжий лис упал в снег, вытянув лапы. Он был без сознания, но жив. Дышал. Пусть и прерывисто.

Я сжала Айрика в объятиях, и только сейчас позволила себе вдохнуть по-настоящему.

— Кьел… — прошептала. — Ты…

Он повернул голову, и его взгляд встретился с моим.

Глаза — всё те же. Льдисто-голубые, полные бури.

Но в них были уже другие чувства.

Облегчение. Любовь. Радость.

И… ярость. О, она ещё не ушла.

Он бросил последний взгляд на трупы, фыркнул, будто выдыхая остатки гнева, а потом медленно — всё ещё в лисьем обличье — подошёл ко мне.

Неугрожающе. Не как зверь. Как… мой мужчина хоть и в другом облике.

Он ткнулся мордой мне в живот. Потом в плечо.

Потом — в Айрика. Аккуратно, мягко. Носом.

Айрик всхлипнул и сам потянулся к отцу. Прильнул, мелко дрожа.

А я только закрыла глаза…

И разрыдалась.

******

Я не помню, как мы дошли до дома.

Только отдельные куски, будто вырванные из сна.

Где-то между тем, как Кьел поднял Айрика и осторожно передал его мне, и тем, как я заметила, что мои варежки пропитались кровью — чьей, не разобрать, — сознание будто начало плыть.

Я помню, как он шагал впереди — всё ещё в обличье огромного белого лиса, с раной на боку, из которой текла кровь. Помню, как его шерсть слипалась от крови и снега, но он не остановился ни разу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не обернулся.

Шёл.

Вёл.

Я шла за ним, держась из последних сил.

Айрик дрожал у меня на руках, спрятав мордочку в мою грудь, и был до того тихим, что я постоянно проверяла — дышит ли он.

Он дышал.

Мы брели.

А снег всё шёл и шёл.

Кажется, он унёс часть меня с собой.

Мою хрупкую веру, что зло бывает только в сказках.

Мою наивность.

И только когда я открыла дверь в дом и почувствовала тёплый воздух, ударивший в лицо, я рухнула на колени.

Но даже тогда — слёзы не лились.

Я была пуста.

Пришла в себя я только спустя несколько часов. Уже поздно вечером.

Я сидела у кровати. На коленях — мокрое полотенце, рядом — миска с тёплой водой, игла, нитки, бинты и горсть сушёных трав.

А на кровати, тяжело дыша, лежал Кьел.

Снова человек.

И снова мой.

Голый до пояса, в крови и ссадинах, он лежал, запрокинув голову, глаза закрыты. Волосы растрёпаны, на шее — след от когтей. Но самое страшное — рана на боку. Глубокая, рваная, зловеще багровая.

Я не думала. Просто зашивала.

Пальцы дрожали, игла скользила, ткань кожи поддавалась с трудом. Я сжимала зубы, чтобы не заплакать. Чтобы не кричать. Чтобы не развалится самой на части.

— Прости… — шептала я каждый раз, как он чуть вздрагивал. — Потерпи… ещё немного…

Он ничего не говорил. Только стонал тихо, в полусне. Лоб у него блестел от пота. Он сжимал простыню руками, будто выталкивая боль из себя.

Когда я закончила шить, взяла бинты, крепко, но аккуратно перевязала его. Рядом уже остывал отвар, и я, сцеживая настой трав, промокала его раны, сдувая пряный пар.

Каждое движение было… любовью.

Глубокой. Страшной.

Такой, которая рождается в крови. В страхе. В чуде спасения.

Я вытерла лоб, убрала с его лица прядь волос. Он приоткрыл глаза.

Блеклые, чуть мутные от боли. Но голубые.

Живые.

— Всё будет хорошо, — прошептал он. Сухо. Глухо.

Я кивнула, и, только услышав это, наконец… заплакала.

Беззвучно. Уткнувшись лбом в его плечо.

Слёзы капали ему на кожу, но он не отстранился.

Он только поднял руку — еле-еле, — и погладил меня по волосам.

— Всё будет хорошо… мы дома… — выдохнул он.

— Да. Всё будет хорошо… — я всхлипнула.

— Роза, не плачь, — прервал он. — Слышишь? Я — с тобой.

И в этой фразе было всё.

То, что он выжил.

То, что я — его.

И то, что всё у нас будет прекрасно.

Я всё ещё чувствовала себя немного подавленной, мысли путались, и голова работала как в тумане… Но один вопрос не давал мне покоя — кто были те страшные, искривлённые существа, которых мы встретили? Полуобернувшиеся… будто застрявшие между человеком и зверем. Их облик был пугающим, а глаза — пустыми.

— Кьел… — прошептала я, с трудом переведя дыхание. — Кто они такие? Те чудища…

Он посмотрел на меня серьёзно, взгляд стал холоднее обычного.

— Это оборотни, — сказал он медленно, словно взвешивая каждое слово. — Те, кто отрёкся от своей богини. От Лунэ. Они отвернулись от неё сознательно, и она в ответ… отвернулась от них.

Я вскинула брови, а сердце замерло.

— Что это значит? — прошептала я.

— Это значит, что теперь они не контролируют своё тело. Ни превращения, ни разум. Их суть — теперь нечто среднее между человеком и зверем… но всё человеческое в них давно умерло. Остались только инстинкты — голод, ярость, охота. Лунэ не даёт им больше своей милости. Без неё их души исказились.

Он замолчал на мгновение, а затем добавил с тихой горечью:

— Это не просто чудовища. Это… те, кем когда-то были мы.

*****

Эта ночь осталась в нас глубоко — словно затянувшаяся рана, которая болит, даже когда на неё не смотришь.

После того как я закончила перевязку, с трудом сдерживая слёзы, тихо вытерла руки, поправила на Кьеле одеяло и только собралась выйти из комнаты, как в дверях появился Айрик.

Он был уже в человеческом облике — босиком, в длинной рубашке, с растрёпанными белыми волосами, и с глазами, в которых всё ещё стояла тень страха. Он не сказал ни слова. Просто подошёл и, не спрашивая, забрался в кровать. Сначала прижался к отцу, потом потянулся ко мне и положил голову мне на плечо.

Мы укрылись все трое.

Тихо. Без слов.

И уснули.

Словно дом сам обнял нас — обогрел, закрыл от всех бед.

Утро принесло свет и запах холода, всё ещё прячущегося у окон. Кьел, как самый упрямый зверь, настоял, чтобы перебраться на кухню — на печь, где было теплее и ближе ко мне. Я хотела спорить, но он уже лежал, закутанный, с полуопущенными веками, только наблюдая молча, как я хлопочу с завтраком.

Айрик остался в спальне, ещё дремал. А я… я стояла погружена в размышления, мешая кашу, прислушиваясь к ровному потрескиванию дров и к дыханию того, кто лежал за моей спиной.

— Кьел?.. — тихо позвала я, не оборачиваясь.

— Мм?.. — отозвался он глухо, явно ещё в полусне.

— Те… рыжие лисы. Где они? Я помню, что они были ранены… они в порядке?

Он помолчал немного. Потом голос прозвучал чуть яснее:

— В порядке. Ильдар — брат Ниры — очнулся первым. Забрал Мириэль, когда она тоже пришла в себя. По дыханию было ясно, что она просто выбилась из сил. Они ушли, пока ты приходила в чувства после шока.

Я опустила глаза на кипящую кашу.

— Это были те самые?.. Что тогда приходили?

— Да, — его голос стал строже. — Те, кому ты не понравилась. И кому ты, судя по взгляду, всё ещё не особо нравишься. Но… они смирились. Ради Айрика, не ради тебя. Но это не отменяет факта — что они тебя приняли.

Я кивнула, чувствуя, как в груди сжалось что-то странное.

— Я даже не помню, как они выглядели в конце… только бой, только страх.

— Это нормально, — сказал он, не открывая глаз. — Ты выстояла. И сохранила Айрика.

Я снова взяла ложку и стала мешать кашу. Тихо и задумчиво.

Мы были дома и в безопасности.

Это главное.

Глава 39. Под светом Луны

Снег всё шёл. Тихий, пушистый, будто мир пытался укрыть собой всё, что пережили — как тёплым пледом. Но уют, как бы я ни старалась, не возвращался полностью.

Дом был украшен: веники из еловых веток, подвешенные к потолочным балкам, мерцали лёгкими лентами; на подоконниках лежали засушенные ягоды, а над дверью я повесила пару льняных лисичек, как принято здесь — для защиты и удачи в новом году.

Но праздника не чувствовалось.

Кьел всё ещё слаб.

Айрик — замкнут.

А я… я старалась держать всё в себе, пока.

Мальчик почти не говорил. С момента нападения — ни слова. Только кивками отвечал, изредка приобнимал нас. Если думал, что никто не видит — плакал. В его глазах поселилось что-то слишком взрослое. И я всё время ловила себя на том, что ищу в нём ребёнка. А он будто потерял эту часть себя где-то в снегу той ночью.

Я пыталась вытащить его из этого молчания — звала помочь на кухне, показывала, как лепить фигурки из теста, украшала вместе с ним очаг, рассказывала сказки про Лунэ. Он слушал. Но молчал.

До праздника оставалась всего ночь.

Канун.

Он начинался с заката, и нужно было успеть приготовить всё до наступления темноты — иначе, как говорят, богиня не примет подношения.

Я была на ногах с самого утра. Хоть сил и было немного, но остановиться я не могла. Тесто, мед, сушёные ягоды, жаркое из оленины, которое нужно томить в печи часами, — всё это я перебирала, готовила, приправляла, вспоминая, как моя мама когда-то делала нечто похожее… до войны… до всего.

Кьел настаивал, что поможет. И хоть я пыталась удержать его на печи — он всё равно встал.

Его движения были осторожными, сдержанными. Лицо — бледным, но решительным.

Он рубил мясо — остатки добытого им оленя. В меру, ровно, без спешки.

Разжигал печь.

Сортировал травы.

А потом, когда я устало села на скамью, подал мне кружку тёплого отвара и мягко сказал:

— Отдохни немного. Я сам всё подмешаю.

— Не заставляй меня снова тебя зашивать, — усмехнулась я сквозь усталость.

Он чуть улыбнулся.

— Не обещаю.

Вечер уже начал опускаться, когда я поняла — канун начался.

Снаружи начали слышаться звуки колокольчиков — это жители деревни украшали свои дворы и жгли первые праздничные огни.

А в нашем доме царила тишина.

Не пустота — но глубокая, трепетная тишина.

Айрик сидел у очага, завернувшись в тёплый плед, и смотрел в огонь.

Я гладила его волосы.

Кьел, присев рядом, держал его маленькую ладонь в своей.

Мы были вместе.

Не идеальные.

Не целые.

Но живые.

И пусть праздник пока не чувствовался так, как хотелось бы…

Он был.

Он наступил с теми, кто стал семьей.

Праздник начался… не сразу.

Сначала он крался, как и первый зимний рассвет — робко, почти неуверенно. В доме царила тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в печи и звоном деревянной ложки, когда я мешала угощение. Всё было готово: еда, свечи, венки, даже благовония из полыни и сушёного чабреца — я нашла их в старом сундуке Кьела и разложила в мисочках у входа и у очага, как это принято в деревнях оборотней.

Айрик сидел рядом, завернувшись в плед, всё ещё молчаливый, но уже не такой отстранённый. Иногда он поднимал глаза и искал мой взгляд, а потом тут же прятался обратно в свою тёплую оболочку.

Кьел сидел у стены, в кресле, в тени огня. Его глаза светились — в них была и боль, и покой одновременно. Он выглядел спокойным… но чуть грустным.

Первые удары в дверь прозвучали ближе к полуночи.

Я вздрогнула от неожиданности — праздник казался нам слишком личным, слишком тихим. Но я вытерла руки о фартук и пошла открывать.

За дверью стояли двое оборотней, одетых в тёплые серые накидки, один из них держал корзину, второй — венок из свежей хвои с крошечными золотистыми ягодами. Их лица озарила искренняя улыбка, когда они увидели меня.

— С праздником Лунэ, хозяйка, — произнесла женщина с добрым прищуром. — Принесли, что могли. Вас ведь теперь трое — а значит, угощения должно быть вдвое больше.

Я растерялась, даже покраснела немного.

— Спасибо… проходите…

Они прошли, разулись у порога, оставили угощения, и мы вместе расставили тарелки на столе.

А следом постучали новые гости.

И ещё.

И ещё.

Они шли семьями, парами, друзьями. Кто с пирогами, кто с мясными рулетами, кто с заготовками в банках или орехами. Кто-то принёс прялку в подарок — «пусть будет, вдруг пригодится», кто-то — самодельную куклу-оберег для Айрика.

Я не могла поверить в происходящее.

Те, кто совсем недавно смотрели на меня с презрением… теперь улыбались.

Спрашивали, как я себя чувствую.

Говорили, что мы с Кьелом — «сильная пара».

А кто-то даже благодарил меня за то, что спасла мальчика.

Я не понимала почему именно я спасла…

Кьел тоже включился, хотя и медленно. Он вставал ненадолго, здоровался, шутил по-своему — сухо, но с теплом. Айрика хвалили, гладили по волосам, вручали угощения. А малыш даже улыбнулся пару раз, хоть и прятался за моей спиной

Праздник оживал.

Сначала стеснительно, потом — ярче.

Мы зажгли свечи у окна, как и положено в ночь Лунэ. Кто-то пел. Кто-то смеялся. Пару девушек даже потянули меня на танец, и я смеялась — впервые искренне за долгие дни. Айрик танцевал рядом с детьми, поначалу неуверенно, потом — всё смелее.

Когда двери закрылись за последними гостями, в доме остались только мы трое.

Уставшие. Насытившиеся.

Но… счастливые.

Светлые.

Я посмотрела на Кьела — он сидел у огня, тихо улыбаясь, как будто впервые за долгое время чувствовал не просто покой, а… надежду.

И я поняла:

Этот праздник стал нашим.

Не потому, что в доме были огни.

А потому, что люди — даже такие разные, как мы — могут находить путь друг к другу.

И в эту ночь…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я поверила, что мы — настоящая семья.

*********

Дом наконец притих. За окнами ещё слышались далёкие звуки праздника — где-то пели, кто-то запускал искры в небо, но в нашем доме осталась только тишина, мягкая, как одеяло, и послевкусие уюта.

Айрик уснул почти сразу. Он был уставший, но с тем особенным спокойствием, что появляется после смеха, танцев и объятий. Я укрыла его потеплее, поцеловала в лоб и вышла, стараясь не скрипнуть полом.

На кухне всё ещё пахло мёдом, хвоей и пряностями. Пламя в печи приглушённо потрескивало, отбрасывая мягкие тени на пол и стены.

Кьел сидел в кресле у очага. Лицо усталое, но тёплое. Он откинул голову назад, глаза были полуприкрыты. Я уже собиралась шепнуть ему, что пора бы лечь, как он вдруг заговорил:

— Честно, я всё представлял иначе, — пробормотал он, не поднимая головы.

— Что именно? — я подошла ближе.

Он повёл рукой в воздухе, очерчивая пространство:

— Этот день. Я… думал, что буду на ногах. Сильный. Готовый всё сделать сам. Нарубить дров, да хоть натаскать снега, приготовить мясо так, чтобы у тебя слюнки текли… — он бросил на меня хитрый взгляд, — …и в целом быть тем, кого ты захочешь поцеловать не только за хороший ужин.

Я рассмеялась мягко и села напротив, скрестив ноги на скамье.

— А теперь.

— А теперь я тут сижу, как старый дед, и только и могу, что ворчать, — он фыркнул, потом задержал взгляд на мне. — Но я кое-что хочу всё так же сильно.

Он потянулся за чем-то в карман, тяжело вздохнув от движения, и, когда выпрямился, в его руке лежал маленький кожаный мешочек.

Мой смех застрял в горле.

Он открыл мешочек и высыпал мне в ладонь простое серебряное колечко. Нежное, с резьбой в виде стилизованной луны и листьев — тонкое, но будто живое.

— Я хотел дать его тебе на рассвете, когда Айрик ещё спит, а мы стоим у окна и ты улыбаешься. Но… — он пожал плечами. — Мы живём не в сказке.

Я смотрела на кольцо и чувствовала, как сердце дрожит. А в груди будто светилось — тихо, но горячо.

— Я не знаю, как всё будет. У нас — разная кровь, разное прошлое… но если ты здесь, если ты со мной… — он замолчал на миг, глядя прямо в глаза, — то, может, у нас будет всё. Настоящее.

Он вздохнул, уставший, хриплый, но голос его дрогнул, когда он сказал:

— Стань моей женой, Роза.

Тишина после этих слов была громче любого шума.

Я смотрела на него — потрёпанного, упрямого, всё ещё бледного…

Но в его глазах было всё.

И я знала: другого не нужно.

Я улыбнулась сквозь слёзы, кивнула — резко, с дрожащими губами, и прошептала:

— Да. Конечно, да.

Он усмехнулся — почти мальчишески — и взял мою руку, надел кольцо.

Оно оказалось тёплым. Словно хранило его тепло.

Словно — моё.

Он притянул меня к себе, осторожно, с усилием, но с такой нежностью, что я затаила дыхание. Его губы коснулись моего лба, потом щеки.

— Теперь ты — моя пара. Навсегда, — прошептал он.

А за окном, как будто подтверждая, луна вышла из-за туч.

Яркая, холодная и прекрасная.

Как начало чего-то нового.

Нашего.

******

Прошло немного времени, но казалось — целая жизнь.

Дом снова наполнился ароматами еды, смехом, топотом Айрика и запахом хвои. Кьел окончательно оправился от ран — сначала ходил с повязкой, потом уже только ворчал на любую попытку помочь, а спустя пару недель вновь стал тем самым упрямым, неутомимым хозяином своего дома.

А я…

Я теперь была не просто гостьей в чужом мире.

Я стала его частью.

Свадьба была назначена в день, когда луна снова становилась полной — по местной традиции. Оборотни верили, что лунный свет в такой день благословляет союз, делает его крепче, связывает души и запахи на всю жизнь.

Готовилась вся деревня.

Хоть и свадьбы у оборотней — дело простое, не пышное, но всё же шумное и очень душевное.

Двор украсили еловыми ветками, бубенчиками, цветными лентами. На столах стояли пироги, жареное мясо, сушёные ягоды, мёд и ароматные настойки. Смех, музыка, хлопки по плечам — всё было щедро, громко и по-настоящему.

Айрик был в восторге. Он скакал, как зайчонок, помогал подавать угощения, потом убежал с другими детьми кататься на санках.

Мириэль и Ильдар тоже пришли — те самые, кто раньше смотрел на меня с отвращением, теперь смотрели с уважением. Они были серьёзные, но уже не враждебные. Даже чуть улыбались. Особенно, когда Айрик подбегал и обнимал их.

В их взгляде было молчаливое примирение.

Обряд прошёл у костра в самом центре деревни, когда солнце уже садилось, а небо налилось холодной синевой. Все присутствующие образовали круг — как символ семьи и поддержки. Мы с Кьелом стояли в центре, держась за руки. Его ладони были горячими, уверенными, а мои — дрожали, хотя и от счастья.

— Сегодня, — произнёс старейшина, — под светом Луны, две души становятся единым.

Двум сердцам больше не нужно искать путь — он найден.

С этого часа, с этой ночи… вы — пара.

И тогда Кьел, по традиции, наклонился ко мне.

Я знала, что это будет. Он предупреждал. И всё же…

Когда его губы скользнули по моей щеке, потом к шее, и я почувствовала лёгкое, острое прикосновение зубов, я затаила дыхание.

Он укусил — не больно, но достаточно, чтобы я почувствовала: метка поставлена.

Знак, что теперь я принадлежу ему, а он — мне.

Связь. Признание. Обет.

Когда он отстранился, его глаза сияли.

А моя кожа в том месте, где теперь остался след — горела.

Толпа взорвалась аплодисментами, кто-то завыл в воздух — древний обычай, означающий радость стаи. Смех, объятия, танцы… всё закружилось, слилось в один большой, светлый водоворот.

И посреди этого веселья — он держал меня за руку.

Плотно. Тепло. Несокрушимо.

Я больше не боялась ни леса, ни будущего, ни своей чуждости.

Потому что теперь — я была его.

Жена белого лиса.

Девушка, которая выжила.

И с которой теперь была целая стая.

Эпилог

— Тихо-тихо, малышка… ну же, давай ещё разок… — прошептала я, покачивая её любимую кроватку.

Маленькие пальчики уцепились за мою косу, и я улыбнулась сквозь усталость. Она всё никак не хотела спать — наша звёздочка, огонь с медовым запахом, вечный моторчик в детском теле.

— Мамааа, не хочу спать… Айрик же гуляет! Он без меня опять! — надулось крохотное личико, так похожее на Кьела, что я едва сдержала смешок.

— Айрик большой, он потом тебе всё расскажет. А ты у нас кто?

— Я тоже большая!

— Да-да, конечно, — я поцеловала её в лоб, — но у больших девочек вечером тихий час. Помнишь?

Дочка фыркнула, прижалась к подушке и наконец затихла. Я качала кроватку, пока её дыхание не стало ровным, а губы не дрогнули в улыбке — той самой, детской, когда сны только начинают приходить.

Я долго сидела рядом. В комнате пахло сушёной лавандой, снег стучал в окна, а за дверью слышались приглушённые шаги Айрика — он всё ещё не знал, как ходить тихо. Ему было десять, но он уже так стремился быть похожим на отца, что вечно забывал, как ещё недавно сам бегал босиком по дому, не в силах успокоиться даже перед сном.

Я вздохнула и вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

На кухне было тепло, уютно и немного пахло мёдом. Кьел стоял у печи, в простом домотканом свитере, что я сама вязала ему зимой два года назад. Он не поворачивался, но я знала — он слышал каждое движение.

— Опять не спала?

— Уговорила, — я прошла к нему и обняла за талию, уткнувшись носом в его спину. — Она вся в тебя. Такая же упрямая.

Он хмыкнул и положил ладонь поверх моей.

— Она в тебя. Такая же милая и добрая.

— Ты так говоришь, будто я не умею ворчать. Или угрожать ножом, когда мне лезут помогать на кухне.

Кьел повернулся ко мне, обнял за плечи, прижал к себе.

— Это — моя любимая часть в тебе.

— Только одна?

— Мм… — он наклонился, коснулся губами моего виска. — Слишком много любимых частей, чтобы выбрать.

Мы стояли молча, просто чувствуя друг друга.

Дом был полон.

Жизнь — тиха и насыщенна.

Праздники проходили, дети росли, в шкафу висели маленькие меховые шубки, а у камина стояли две пары сапожек — побольше и совсем крошечные.

Иногда, по вечерам, к нам приходили соседи. Мириэль и Ильдар больше не были холодными. Они играли с детьми, приносили ягоды и прятали улыбки, когда Айрик гордо называл свою сестру «маленькой лисицей».

И каждый раз, когда я смотрела на Кьела, я видела того, кем он стал для меня.

Мужем. Защитником. Домом.

Он провёл меня через снег, через боль, через страх.

А я… осталась.

Выбрала.

И никогда не пожалела.

Он поцеловал меня снова, тихо, бережно, с тем знакомым рычанием в груди, которое никогда не пугало, а только успокаивало.

— Всё хорошо? — спросил он, прижимая лоб к моему.

Я кивнула, и прошептала:

— Лучше не бывает.

А за окном, над деревьями, поднималась Луна.

Тихо.

Ярко.

Как в ту самую ночь, когда всё только начиналось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец