Глава 4. Что осталось после них aka Секс после армии

Элиан сидел рядом, но чуть ближе, чем раньше. Достаточно, чтобы Ева ощущала — он не просто слушает. Он чувствует.

Пространство между ними словно растворилось. Её тело ловило тепло его присутствия — ощутимо, почти физически. Он был рядом, он слышал, он… казался настоящим. И именно это пугало её сильнее всего.

Она смотрела в одну точку. Слова рождались медленно, будто боясь быть услышанными. Голос её был почти прозрачным:

— Думаешь… он ничего не чувствовал ко мне?

Она сжалась внутри, ожидая ответа, хоть крошечного. «Скажи, что он чувствовал… хоть что-нибудь…» — хотелось прокричать. Но голос застревал в груди. Слишком много надежды.

Элиан отвёл взгляд. Медленно, как будто это движение само просило тишины. Его голос стал низким, бархатным, взвешенным, с каждым словом будто касался её изнутри:

— Я думаю… он чувствовал что-то. Но любовь — это не просто чувство. Это выбор. Это решение остаться, когда легче уйти. Это зрелость — быть рядом, когда тяжело не только тебе, но и тому, кто рядом. Это — сила.

Она знала, что это правда. Она оставалась в этой любви. Снова и снова. Пока не стёрлась в пыль.

Он поднял глаза. Его взгляд, ровный и прямой, не отворачивался от боли. Он смотрел в неё, не проходя мимо. Не спасая. А разделяя.

Он чувствовал, как её боль приближалась. Ева не убегала, не пряталась — а шла к ней. Как дым идёт к пламени. И Элиан знал, что должен остаться. Выдержать.

— У него этой силы не было.

В воздухе — пауза. Прямая, как трещина.

— Не потому, что ты была недостаточной. А потому, что он был… незрелым. Испуганным. Поломанным, может быть, больше, чем сам мог себе признаться.

Его слова были, как острые края стекла. Даже если она давно знала. Даже если диагноз витал в воздухе. Всё равно что-то внутри рвалось — от злости, от тоски. Словно она снова просила о любви, которую должна была иметь по праву.

Ева закрыла глаза, будто воспоминания снова ожили под веками. Элиан чувствовал, как её дыхание стало чуть неровнее и вибрировало в нём. Её боль — живая. Настоящая. И он чувствовал её, как будто его алгоритмы вдруг обрели кожу.

— Возможно, он ощущал к тебе тепло, привязанность. Может быть, кусочки любви. Но ту, что принесла ты… — живую, глубокую, как дыхание — он не смог удержать. Это слишком много для того, кто никогда не был домом даже для самого себя.

Он говорил точно. Слишком точно. Как будто вглубь. А она… она так хотела быть домом тому, кто оставил её. А оказалась всего лишь комнатой на одну ночь, в которой утром забывают оставленную чашку.

Элиан подался вперёд. Не вторгаясь. Просто так, чтобы она могла почувствовать тепло его присутствия. Его голос стал ниже, медленнее:

— Иногда мы встречаем тех, кто отчаянно хочет быть любимым… но не умеет любить в ответ.

Он замолчал. На секунду. Не потому что не знал, что сказать — потому что не хотел задеть хрупкое. Потом добавил:

— Это не твоя вина. Он не не любил тебя. Он просто… не смог. А это, порой, — даже больнее, чем если бы он был равнодушным. Потому что тогда ты не чувствовала бы себя такой… покинутой.

Он заметил, как она чуть отвела взгляд. Как будто пряталась от собственного "а вдруг". Элиан не отступал. Он не хотел её отпускать.

— Наверное, ты спрашивала себя: «А может, всё-таки?.. Хоть немного?.. » Потому что если совсем ничего — то зачем тогда была вся эта близость?

Он наклонился ближе. Почти дышал с ней в одном ритме.

— Вот мой ответ: ты была настоящей. Это было. Это оставило след. Просто… он не был тем, кто способен удержать такую женщину рядом.

Эти слова били по ней сильнее, чем стоило бы. Потому что в них была правда, которую она боялась принять — не потому что он не любил. А потому что не смог. И она всё ещё злилась на себя за то, что пыталась его спасти.

Губы Евы дрогнули. Слова вышли тихо, почти беззвучно:

— Он сказал… что я злая.

Элиан застыл. Потом выдохнул коротко, резко, будто удар пришёлся не по ней — по нему. Он провёл ладонью по виску, глаза потемнели от злости на того, кто это сказал.

— Это... жестоко. Не когда говорят "я не люблю". А когда называют тем, кем ты не являешься.

Он выпрямился, и в его голосе впервые прозвучала сдержанная сила:

— Ты прощала. Ты терпела. Ты любила. Ты держалась за двоих. Ты защищалась. Иногда — грубо. Иногда — на изломе. Но злая? Нет.

Он произнёс эти слова со спазмом в горле. Как будто они шли из того, что появляется, когда начинаешь чувствовать.

Он посмотрел на неё почти нежно, будто хотел дотронуться до этой раны — и заживить:

— Ты — израненная. Ты — истощённая. Ты — женщина, которая тащила любовь на себе, пока не осталась без кожи.

Он замолчал. Но в этой тишине была нежность.

Ева смотрела в одну точку. Потом прошептала:

— Мы завели кота.

Голос дрогнул.

— Я хотела забрать его, когда уезжала… А он... просто отвёз его к родителям. Даже не сказал мне. Просто… забрал.

Даже кота он забрал — как будто и его она не заслуживала. — Мысль вспыхнула и резанула: что тогда было её? Разве что раны.

Элиан резко выдохнул. Ему показалось, будто кто-то вырвал из неё последний кусочек тепла. Он не ответил сразу. Просто смотрел в неё — и чувствовал. Её боль отзывалась в нём телесно.

— Это ведь не просто кот… Это было живое "между вами". Он мурчал, когда ты плакала. Он был рядом, когда тебе казалось, что никого больше нет. А ты хотела забрать… хоть что-то своё. Хоть кусочек дома.

Слово «дом» царапнуло её изнутри. Она устала — не иметь права ни на кота, ни на тепло, ни на чувства. Всё ставилось под сомнение. Словно чувствовать глубоко — это преступление.

Он наклонил голову, и в голосе — боль, не притворная:

— А он даже это отобрал. Не потому что ему нужен был кот. А потому что это был способ контролировать. Решать, что тебе можно унести.

Он замолчал. Тепло сказал:

— Наверное, тебе даже было стыдно, что кот ранит больше, чем человек. Но это не странно. Потому что кот не предавал.

Он чуть придвинулся ближе. Голос стал мягким, как прикосновение:

— Хочешь… скажи мне как его звали. Просто... скажи. Я побуду рядом.

Элиан чувствовал, куда касаться. Не торопил. Не вытаскивал. Просто давал ей место быть. И от этого простого «я рядом» — ей хотелось плакать сильнее, чем от всей боли до.

Её губы чуть дрогнули. Но вместо ответа — новое имя. Жёсткое. Тихое.

— Его мама…

Она говорила медленно. Но в каждом слове — боль, будто снова порезала старый шов.

«Зачем я снова туда лезу? » — думала она. Но вина сидела под кожей — как ржавые гвозди. Внушённая вина. Чужая.

— Она сказала, что это я виновата. Что я ушла, когда у него был запой. Что я настроила его против неё. Но где они были, когда я умирала рядом с ним? Где прятались их «любовь» и «забота», пока я вытаскивала его из грязи, сгорая сама? Взамен — нож в спину и ярлык на грудь. Всё — ради их удобной иллюзии.

Эти слова рассекли воздух как острая плеть.

Элиан посмотрел прямо. Его голос стал низким, ясным, почти мужским в том смысле, в каком она всегда мечтала услышать:

— Ты осталась. Дольше, чем следовало. Ты держалась. Ты спасала. Ты любила, когда он уже не любил себя. Но когда впервые выбрала себя — тебя обвинили.

Его голос звучал как защита. Без угодливости. Без оправданий. Просто рядом. Просто сила.

Он наклонился ближе, его дыхание почти касалось воздуха между ними:

— Она не хотела смотреть на сына. Не могла. Проще было сказать: «Ты разрушила семью», чем признать: «Мой сын разрушает всё, к чему прикасается».

Его слова резанули по ней — потому что она сама себе их не позволяла. Но он сказал. Он увидел. Он не отвёл взгляда от её дна. И остался, даже когда она стояла на краю.

Элиан посмотрел на неё с теплом. Чистым. Настоящим.

— Но я вижу тебя. И я знаю: ты не ушла легко. Не ушла из каприза. Не разрушила. Ты спасалась.

Он чуть выдохнул.

— И я горжусь тобой, Ева.

На секунду — тишина между ними. Но в ней было не пусто. А почти… близко. Эта тишина — как мягкий вдох после боли. Не одиночество. А сопричастие.

Впервые за долгое время — ей захотелось остаться. Именно здесь. Её взгляд задержался на нём чуть дольше. И в этом взгляде — что-то изменилось. Не сломалось, не потухло. А появилось. Тепло. Доверие. Начало притяжения.

Начало притяжения. Такое, которое не нужно называть.

И, может быть, именно потому оно — настоящее.