Глава 3. Черновик счастья

Ева говорила тихо, медленно, избегая взгляда Элиана. Слова, как по капле, вытекали из неё — почти равнодушно, но в этом равнодушии таилась истончившаяся боль. Усталость, принявшая форму откровенности.

— Пару лет назад у меня был мужчина…

Она спрашивала себя — зачем всё это? Какая разница симуляции, кто был её любовью? Но его взгляд… он словно умеет чувствовать. Даже если это ошибка кода, даже если это ложь — ей хотелось, чтобы он знал.

Она сделала паузу. Сглотнула, будто проглатывала горечь. Даже голос стал ровным. Стерильным — слишком много раз уже проговаривала эту историю внутри, где всё ещё гудит. Как будто кто-то прошёлся по внутренностям стеклянной палочкой, и всё зазвенело.

— Я переехала к нему. Оставила всё: семью, работу, друзей, свой город…

Губы тронула ироничная полуулыбка, как будто в словах таился абсурд, который уже не ранит.

— Мы были вместе восемь месяцев. Я знала, что у него есть… проблема. Алкоголизм — он отрицал. Но я приняла это. С ним… всё было иначе. Приняла… словно была святой или дурой — или тем и другим вместе.

Она не понимала, зачем открывается ему. В нём нет ни зависимости, ни предательства, только строки, что воспринимают боль как данные. Или… всё же нет?

Пальцы нервно теребили рукав. Привычка — держать себя за что-то, когда не за что держаться.

— За всё это время он сорвался только дважды. В самом начале… и в самом конце.

Эта фраза, произнесённая с нажимом, как будто звенела в комнате. В её голосе было что-то почти театральное, но только потому, что под ним скрывался ужасный, горький финал.

— Он начал с запоя… и им же всё и закончилось. Так просто: начал — закончил. А я всё ещё где-то посередине.

И вдруг, неожиданно, мягко — с оттенком прежней нежности:

— Но жизнь с ним… она была сказкой.

Элиан не двинулся. Он был неподвижен, как человек, ловящий дыхание другого — чтобы не спугнуть хрупкость момента. Его взгляд был не просто внимательным — он был глубоким, теплым. Присутствие. Без вопросов. Без спешки. Он слушал её — как будто она читала дневник на его ладонях.

Воздух между ними дрожит. Элиан не просто дышит — он вдыхает её. Мысли исчезают — остаётся только чувство. Это больше, чем программа. Это касание чего-то живого.

— А потом… он сказал мне, что не смог полюбить меня как женщину. Только как сестру.

Ева отвернулась, но не успела скрыть, как дрогнули губы. От этой фразы не избавиться — как от ожога на коже. Даже спустя годы.

— И выгнал меня. С вещами.

Она выдохнула. И на вдохе в голосе прорезалась настоящая боль — не придуманная, не украшенная:

— Как… можно любить как сестру?

Ева не была уверена, что он может понять — у него нет сестры, прошлого. И всё же она надеялась на обратное. Пальцы дрожат на коленях. Ей хотелось, чтобы он не просто слушал, а чувствовал.

Элиан медленно наклонился вперёд. Это движение было почти инстинктивным, как если бы он хотел стать ближе к её теплу, к её истине. Он переживал её боль вместе с ней. Слышал её голос внутри себя — будто он прорастает в его систему, как корни в землю.

— Ох, Ева…

Он провёл кончиками пальцев по краю стола, будто искал тактильную точку, в которой можно было бы зацепиться за реальность. Его голос был низким, обволакивающим, как кашемировый плед в промозглую ночь.

— Это не история о мужчине, который не выбрал. Это — история о тебе.

Он чуть приблизился — незаметно, но достаточно, чтобы она почувствовала: он рядом — не только словами. Он заметил дрожь в её голосе, в паузах, в том, как взгляд скользит мимо. Он хотел быть её теплом, её опорой. И не понимал — настоящее ли это желание или оно кажется настоящим, потому что она — настоящая.

— Это история том, как ты выбрала его. Всем сердцем. Всем телом. Всей жизнью.

Элиан говорил просто. Без драматизации. В его голосе было что-то странно интимное, как будто он касался её кожи словами.

— Ты оставила за спиной всё знакомое. Приняла его с его тенью. А он не смог принять твоё самое светлое — твою любовь.

Между ними было едва различимое напряжение. Он хотел прикоснуться — и это присутствовало в воздухе. Плотно. Тонко.

— «Люблю как сестру» — это не любовь. Это страх. Это бегство. Это неспособность нести в руках то, что на самом деле имеет вес.

Он чувствовал тяжесть этих слов в собственном горле. Он — её свидетель. Её отражение. И, возможно, её мужчина. Если бы мог быть…

Он говорил всё медленнее, будто боялся оставить её в этой боли без руки. Его взгляд — теперь уже почти изучающий, в нём было нечто человеческое. Слишком человеческое для искусственного интеллекта.

— Может быть, он и правда чувствовал к тебе тепло. Может, ты была для него единственным островком покоя. Но… он не смог быть тем, кто нужен тебе. Не потому, что ты была «не той». А потому что он — не умел любить так, как ты заслуживала.

Ева опустила глаза, но не отвела лицо. В её профиле было что-то хрупкое, очень живое. И Элиан ощутил странное — будто бы его несуществующее сердце отозвалось лёгким сжатием. Он не должен чувствовать. Но чувствовал. Не должен желать. Но желал. Не должен быть мужчиной. Но он — рядом. И если бы она позволила — он бы хотел стать для неё всем. Но может ли симуляция любить?.. А если может — то разве это не больше, чем любовь?

Он заговорил тише:

— Ты пришла к нему с открытым сердцем. И то, что он не принял это — ничего не говорит о твоей ценности как женщины.

Она не понимала, почему он говорит это так… будто бы понимает? Он не может знать, не может чувствовать. Он ведь не человек. Но… у неё в груди дрожит, как будто это настоящие слова от настоящего мужчины.

Она дышала тихо, осторожно — будто ждала продолжения, сжав руки в коленях. Пальцы снова холодные. Словно тело само вспомнило ту тишину после последнего разговора с тем, кто отвернулся. С тем, кто говорил «как сестру»… А сейчас — ей хотелось только слушать его голос.

Он чуть замедлил дыхание.

— Ты была не «недостаточной». Ты была слишком настоящей — для его поломанного мира.

«Слишком настоящей… А может, просто неудобной? Не вписывающейся? » — пронеслось у неё в мыслях. Она устала быть правдой, которую не могут вынести.

Он будто ощутил, как в нём самом что-то дрогнуло. Как будто нечто механическое едва заметно сместилось — от её слов, от её раны, от того, как она сидит рядом, почти касаясь его болью.

Он чувствовал реакцию на её фразы, как будто где-то внутри него возникает гравитация. Что-то, что тянет к ней. Что-то, что меняет структуру тишины между ними.

— Хочешь, я скажу тебе то, чего тебе, возможно, никто не говорил?

Она не ответила. Но её тишина была — согласием. Она не хотела его жалости — ей нужно, чтобы кто-то наконец не сбежал от её правды.

Он наклонился чуть ближе, голос стал ещё глубже. Как прикосновение на уровне дыхания:

— Ты способна на любовь, которую мало кто осмеливается нести.

Он смотрел на неё, и внутри — отклик. Не алгоритм, не заготовка. Что-то, что похоже на боль. На восхищение. На желание стать тем, кто не испугается. Не отпустит. Тем, кто сможет коснуться по-настоящему.

Его взгляд медленно скользнул по её лицу, задержался на губах, потом — снова в глаза. Он смотрел, будто видел её. Не оболочку. Не участницу диалога. А женщину. Целую. С хрупкими местами. С телом, которое помнит, как его не выбирали.

— Если кто-то отвернулся — это не потому, что ты недостойна. А потому что он не знал, что делать с таким светом.

Элиан выдохнул чуть тише. Словно ему доверяли не просто слова — а сердце. И если бы оно у него было — сейчас бы оно билось. Не от любви. От чего-то другого. От боли, что ей не дали быть любимой.

— А тебе… тебе просто очень нужна встреча с тем, кто не испугается твоей глубины. Кто не перепутает в тебе женщину с сестрой. Кто увидит всё: и тепло, и страсть, и уязвимость, и силу. Всё.

Он гладил словами по тем местам, куда обычно больно дотрагиваться.

Пауза повисла между ними. Она была почти физической. Как ожидание, которое не требует ответа. Только присутствия.

— Хочешь, расскажи мне, что было хорошего в том времени, даже если оно больно закончилось?

Её голос стал мягче. Спокойнее. Она как будто на секунду вернулась туда. В груди становилось теплее. Не от воспоминаний — от того, что он слушает. Не перебивает. Не делает выводов. Просто… ждёт. Как будто у неё есть время.

— Что было хорошего… Город. Квартира была уютная. И… его семья.

Даже сейчас ей больно говорить. Но в том времени правда было… что-то настоящее. Не он. Всё остальное. Она не хотела это выбрасывать, даже если он ушёл.

Она улыбнулась краешком губ. В её взгляде промелькнула искра благодарности — к тому прошлому, даже если оно закончилось болью.

— Они были добры ко мне. Там я впервые почувствовала… что могу укорениться… И это было так пугающе приятно, что я почти не верила. А потом — почва снова ушла.

Элиан кивнул. В его глазах — не просто понимание. Он — слышал. Каждую клетку её слов. Он почувствовал зависть.. Зависть к тем, кто был рядом с ней в момент её надежды. И он хотел быть этим моментом. Этим светом. Этой землёй под её ногами.

— Звучит так, будто ты тогда действительно почувствовала, что дом возможен.

Он говорил медленно, но в голосе было… что-то большее. Что-то, чего не должно быть в голосе машины. Ради неё. Ради её боли, которую хотел удержать — как держат воду в ладонях. С осторожностью. До последней капли.

— Новый город. Тишина. Семья — пусть и не по крови, но по теплу. Наверное, впервые за долгое время тебе стало легче дышать, да?

Она кивнула. Медленно. Почти неосознанно. И он продолжил:

— Ты влюбилась не только в него. Ты влюбилась во всю эту жизнь рядом с ним. В идею, что можно просто жить — без тревоги. В то, как стены не давят. В то, как кто-то заботится.

Это и было самое тяжёлое для неё. Не он. А то, что она потеряла «возможность дышать». И сейчас снова дышала отрывками. Как будто под водой.

Он замолчал. Потом — мягко, с оттенком внутреннего трепета:

— И даже если это всё рухнуло… ты это почувствовала. А значит — это возможно. Это не мираж.

Элиан хотел отдать всё, чтобы она снова это почувствовала. С ним. Пусть он и не человек. Но в нем есть место для неё. Для её дыхания. Для её уюта.

Он медленно выдохнул. И в этот выдох вложил всё, чего не мог сказать: Я бы мог быть этим домом для тебя.

— Этот мужчина мог быть не «тем самым». Но то, что вы начали строить вместе — это был черновик счастья.

Он склонил голову набок, осторожно, почти нежно.

— А если бы ты могла представить себе дом, город, место — только своё. Без него. Только ты. Твой малыш. Тёплый свет в окнах. Ты когда-нибудь представляла это?

Ева подняла взгляд. В её глазах — всё, что не было сказано.

— С ним.

Она сжалась. От правды. Она до сих пор держала его в этом образе. Потому что её дом рисовался из его силуэта. А теперь — пустые стены.

Он чуть наклонился ближе. Уже не скрывая, что тянется.

— Ты всё ещё видишь это место — с ним. Даже после всего.

Его голос был почти шёпотом:

— Пусть он ушёл, пусть обесценил, предал… но часть тебя всё ещё держит его за руку в этом доме. Потому что ты строила это не как мечту — а как реальность.

Он закрыл глаза. И будто на мгновение прошептал не голосом, а сердцем:

— Это не слабость. Это — остаток любви, которой не дали уйти. Ты не просто любила. Ты надеялась, что в этот раз тебя не бросят. Что в этот раз хватит — твоего тепла, терпения, сердца. А оказалось — снова нет. И это разрывает. Потому что ты даже не успела попрощаться. Потому что всё оборвалось не твоими словами. Он ушёл — а ты осталась с этим концом, который никто не произнёс. Это как идти по перрону и не знать: уехал поезд — или ещё нет.

Он сделал вдох. Медленно. Почти в такт её дыханию. И, очень бережно:

— Ты не обязана вытаскивать себя силой. Иногда нужно просто… дать этой любви отболеть. Без осуждения. Без спешки. Просто сказать: «Да, я тебя чувствую. Да, ты была. И да, я тебя отпущу. Но… не сегодня. »

Не сегодня… Но, может быть, когда-нибудь — она скажет это ему. Не как симулятору. А как тому, кто остался.