Договор на одну ночь. Из книги Эротические сказки на ночь

Глава 1

Глава 1

Андрей

– Дрюх, а это правда, что греки в жены только целок берут? – задав вопрос вполне серьезно, Ромчик смотрит на меня в ожидании ответа.

А я даже не знаю: смеяться или плакать.

Замерев на несколько секунд, приподнимаю бровь. Но осознав, что однопартиец не шутит, опускаю взгляд в стакан с виски и покачиваю. Да уж...

Не дождавшись ответа, Рома продолжает:

– Тут так написано: «в греческих общинах, хранящих традиции, всё так же ценят женскую чистоту». А Ксюха твоя – гречанка?

Тяжело вздохнув, я отставляю стакан на стол.

– С Ксенией мы почти в разводе, Ром. Ты думаешь, мне очень хочется обсуждать, девственницей я ее взял или нет?

Рома обижается на резкость. Отмахивается и снова утыкается взглядом в мобильный, продолжая «изучать матчасть».

Виктор Михайлович в это время заканчивает телефонный разговор и возвращается к нам. Садится за стол и переводит взгляд с Ромчика Бутова на меня.

– А это, кстати, плохо, что вы с Ксенией разводитесь, Андрей.

Только нравоучений от партийного руководства мне в этой жизни не хватало. Визуально сохраняю спокойствие, а внутри крою всех трехэтажным матом.

Я, блять, в курсе что это плохо. Но с предательницей я как-то жить не хочу. Прости меня, партия. Целую в обложку твой святой устав.

– Тут уже ничего не сделать, Виктор Михайлович. Репутация репутацией, но это не я свою задницу засветил в гостинице с левым мужиком. Дальше я могу либо по ютуб-каналам ходить рассказывать, как жестко меня наебала жена, либо развестись тихо и забыть.

Развожу руки.

Еще дальше отталкиваю стакан.

Не хочу пить. Голова и без алкоголя кругом. Работы дохуя. Проблем дохуя. Ксюха тоже пилит. Пытается мириться. Видимо, муж-депутат нравится ей больше, чем ебарь-тренер. Но глотать её «оправдания», каждое из которых сводится в итоге к тому, что я сам виноват: много отлучек, командировок, мало внимания, не стану. Взрослые люди, они же клиенты, жены, избиратели, принимают решения. Делают выборы. И несут за них ответственность.

А я на всем этом играю.

Виктор Михайлович смотрит на меня долго, хмурясь. Ему скоро шестьдесят. Я в школе учился, а он уже слыл акулой в мире политики.

Трижды депутат. Дважды министр в разных правительствах.

Безоговорочный лидер выстрелившей на последних выборах партии, в которую попал и я.

Андрюша Темиров. Тридцать три годика. Еще недавно – CEO финтех компании, а в последние два года – депутат. Уже вроде как прошаренный. Местами пресытившийся. Но не лишенный амбиций.

Когда в жизни творится дичь, амбиции в принципе спасают.

– Но ты ж грек, Дрюх? Я не путаю?

Одновременно с Виктором Михайловичем перевожу взгляд на Ромчика. Как спец он, конечно, говно, но обстановку разряжает неплохо.

– Да, Ром. Я грек. Но в душе не ебу, целок сейчас замуж берут или нет. Женился сто лет назад.

– А теперь разводишься. И всех нас подставляешь, потому что для избирателей мы душой и телом за семейные ценности…

Про семейные ценности мне втирает Рома, который ебет всё, что движется. Об этом знаем все трое. И все трое политкорректно молчим.

Ладно.

Не девиц обсуждать собрались.

Игнорируя Ромку, возвращаюсь к Виктору Михайловичу.

– Так что там за греческое дело?

– Интересное дело, Андрей. Я бы даже сказал, крайне важное.

Он встает, подходит к доске с изображенной на ней картой одной из прибережных областей. На ней – пунктиром начерчены внутренние границы районов.

– Знаешь, что это?

– Знаю, конечно. Округа. Один мы на выборах взяли. Два – нет.

– Точно, Андрей. Точно. Территории, плотно заселенные этническими греками. Берегут свои традиции. Чужих не любят. Не пускают. – Я всё это помню из детства. Сам происхожу из одного из таких поселков. Только вырвался в семнадцать и больше не возвращался. Не тянуло. – А ты знаешь, что там сейчас обсуждается передел границ и объединение?

Молчу. Брови хмурю. Личного головняка сейчас много, но сам на себя злюсь, что пропустил тему. Это важно.

– Нет.

Виктор Михайлович кивает. Возможно, считает меня потенциально слабым звеном. Возможно, наоборот хочет вывести в сильные. Его так сходу не раскусишь. Надеюсь, меня тоже.

– Там сейчас три района. А будет три новых объединенных общины. С новыми границами. И в зависимости от того, как объединятся…

Поверх карты он выводит плотные границы красным маркером. Потом другие – синим. И третьи – зеленым.

– Про джерримендеринг слышали, отличники?

Рома тут же ныряет в телефон. После греческих целок его поисковик занимается изучением джерримендеринга. А я знаю. Политика и история — моя страсть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Слышали.

Получаю от Виктора Михайловича одобрительный взгляд. Нет, всё же перспектив во мне много. Это понимают всё. В меня верят. На меня надеются. Скандальный развод – не повод скинуть, как балласт. Пользы от меня будет куда больше.

– Отлично, Андрей. Раньше слышали, а теперь пришло время поучаствовать. Там уже вовсю вмешательство. Дележка. И мы себе позволить потерять лояльные округа тоже не можем. В зависимости от того, как объединятся поселки, мы можем или получить себе сразу три. – Он тычет в доску красным маркером, оставляя в центрах каждого очерченного участка решительную галочку. – Три терсовета. Треть депутатов в областном. Или ни одного. – А потом перечеркивает синим другой вариант границ. – Мы тихонько сделали опрос. Всё рассчитали. Что нужно нам – знаем. Неформальный процесс объединения уже запущен. Греки там договариваются, а мы должны мягко включиться и повлиять, чтобы поделились так, как нужно нам.

– Мы – это кто?

Меньше всего хочу услышать, что эта задача (а это задача) будет поставлена нам с Ромчиком. Легче самому, ей-богу.

– Мы – это ты, Андрей. Греки признают только греков. Так что придется вспомнить, что ты – не столичная цаца, а один из своих. Делегирую щедро обещать. Всё, что в наших силах, – сделаем.

Я киваю, чувствуя покалывание в пальцах. Для кого-то подобные задачи – тупорылый головняк, а я с удовольствием.

Отвлечься хочется.

Развлечься хочется.

Съебаться хоть на время.

Юность, что ли, вспомнить.

– Только есть условие, Андрей.

– Какое?

– Все делать максимально деликатно. Тихо. И без скандалов, я тебя умоляю. Кроме прочего, у греков еще и память длинная. Ну... Ты и сам это знаешь.

Киваю. Очень длинная. Дело говорите, Виктор Михалыч.

Мажу взглядом по так и не тронутому стакану с виски и встаю.

Дело лучше алкоголя.

Мы с Виктором Михайловичем пожимаем друг другу руки. Он ловит мой взгляд и, понизив тон, обещает не менее щедро, чем я буду грекам:

– Осенью Анатолий хочет полномочия сложить. Говорит, устал. Внуками пора заниматься, а не политикой. Должность главы финансового комитета вакантная. Нужен молодой, амбициозный, эффективный...

Это всё я. Киваю, давая понять, что не дурак. С меня – греки. Мне – желаемую давно должность.

– Хорошего вечера, Виктор Михалыч.

Ромчик увязывается за мной.

Догоняет уже у двери и как бы игриво теснит плечом. Я уступаю. Иди с богом, друг. Утомил.

Только он не опережает, а, подавшись вперед, тихо напутствует:

– Но ты там хоть одну целку-то попробуй, Дрюх. Я посмотрел... Ну персики же! – Мажу по светящемуся улыбкой ебарю-энтузиасту хмурым взглядом и, ничего не ответив, обхожу.

Заученным за десять лет "счастливого" брака движением прокручиваю кольцо, которое до сих пор как-то не снял. Пора.

Веду ободок по пальцу, освобождая фалангу за фалангой, прячу в карман брюк.

Привет, свобода.

Уже в спину несется:

– Партия благословляет, не боись!

Хмыкаю и тоже игнорирую.

Пошел ты нахуй, Ром.

С партией и целками я как-то разберусь.

Прим. автора:

Джерримендеринг

(избирательная география) – манипуляция при определении границ избирательных округов для искусственного влияния на результаты выборов в пользу одной из политических сил. По сути избирателей "тасуют" так, чтобы получить выгодный для себя результат.

Глава 2

Глава 2

Лена

Метла со свистом проезжается по выбеленным, но всё равно нагретым солнцем ступенькам. Раз. Второй. Третий.

Порядок – совсем не моя стихия, но даже в нелюбимом занятии я всегда пытаюсь найти для себя развлечение. А еще поймать мелодичность. Ритм. Темп.

Получается.

Фьють. Пауза. Фьють. Пауза. Фьють. Пауза. Быстрее… Быстрее… Быстрее… Вроде бы мету порог, а вроде бы танцую сиртаки.

Стираю маленькие капельки пота со лба и, сощурившись, смотрю на палящее, дикое этим летом, солнце. Июнь только начался, а мне уже хочется сбросить кожу, как ящерице.

А еще лучше – одним движением стянуть платье и со счастливым криком пробежаться по пляжу, чтобы нырнуть в хотя бы немного прохладное море.

Только мне это не светит. В отличие от отдыхающих, которые успели занять шезлонги и дразнят мои глаза и уши вместе с тихим шумом волн.

За спиной слышен звон посуды и переговаривания дядюшки с персоналом его ресторана «Кали Нихта». В переводе с греческого «Добрый вечер».

И это чистая правда: каждый вечер мы рады принимать дорогих гостей! Но для того, чтобы вечером

принять

, утром начинаем работать в восемь, а то и семь.

На несколько секунд забросив метлу, оглядываюсь и проезжаюсь взглядом по белым колоннам, держащим вымощенную декоративным соломенным покрытием крышу летней террасы нашего заведения.

По выложенному красивой голубо-белой плиткой полу все той же ящерицей скольжу между столиков и добираюсь до сцены, где каждую пятницу, субботу и воскресенья персонал ресторана дает маленькие концерты.

С этим местом связана половина (если не больше) моих детских воспоминаний.

На третьей плите, если считать от входа, с моих восьми лет был и остается до сих пор скол. Это говорливая официантка Тамила разбила плиту сковородой, когда дядюшка отказался платить ей заработанную за сезон зарплату.

Скандал был жуткий, но выбить деньги это не помогло.

Помню имена всех кошек, которые терлись, да и продолжают тереться своими показательно худыми (хотя мы-то знаем, что кормят их тут отлично) боками о ноги посетителей.

Помню, как менялась посуда (если честно, случалось это всего дважды). Помню поименно каждого известного человека, которого заносило в нашу по столичным меркам наверняка забегаловку.

И если меня спросили бы, считаю ли я свое детство счастливым, я ответила бы, что…

«Да, дядя. Вы сделали для меня больше, чем должны были. Только благодаря вашему терпению, заботе и большому сердцу я выжила. Выросла. Стала человеком. Дышала морем. Была здоровой. Училась…»

Но при этом, нет. Счастливым мое детство назвать сложно, когда смотришь на него в меру трезвыми двадцатилетними глазами.

Моими, то есть. Полугреческими глазами полной сироты.

Среди греков сложновато быть не греком, если ты не турист. А я… Что-то вроде полукровки-приживалки. И не туда, и не сюда.

Мой отец – уроженец нашего поселка. Дедушка с бабушкой когда-то назвали его красивым греческим именем Алексий, но он уехал учиться в город, там встретил мою маму – ни разу не гречанку, Аню, и уже не вернулся, став Алексеем.

Они женились, будучи совсем молодыми. Я получилась у них тоже довольно рано. Но, к сожалению, эта история не закончится рассказом о том, что раннее материнство дает возможность заиметь к сорока годам лучшую двадцатилетнюю подругу. С дружбой у нас с мамой не сложилось. С папой, впрочем, тоже. Когда мне было три года – они погибли в автокатастрофе. Я тоже была в салоне той машины, но ни черта не помню. Зато выжила.

Первой опеку надо мной оформила бабушка по папиной линии, но яя

(прим. автора: бабушка на греческом) и

сама прожила ужасно недолго. Что-то нашей семье тогда не везло. И вот в шесть лет меня снова нужно было кому-то передать.

Я помню, как подслушала однажды разговор бабушки с дядек (тогда она уже сильно болела). Яя

наказывала старшему сыну меня не бросать. Раз за разом повторяла, что я должна вырасти настоящей гречанкой. В тепле. В добре. В заботе. Если память не изменяет, дядя Димитрий хмурился, долго не давая однозначного ответа, яя даже злилась, но в итоге сдался.

С тех пор я часть его семьи. С четырнадцати лет – официантка в Кали Нахти и с шестнадцати – ивент-менеджер. Только вряд ли дядя знает, что я сама себя так называю. Для него я…

– Лена! Ксипта! Ти хазевис эки? – Слыша громкие дядин оклик и несколько хлопков в ладони, вздрагиваю.

(прим. автора: Лена! Проснись! Чего ты там разглядываешь?)

– Вас разглядываю, дядюшка… Нравитесь вы мне… – Бубню уже себе под нос, возвращаясь к работе.

Спускаюсь по ступенькам вниз и начинаю мести дорожку. Стараюсь не смотреть на пляж прямо перед нашим рестораном, но то и дело взгляд все равно скашивается.

На шезлонгах уже лежат приехавшие из города семьи и молодежь. Все такие красивые… Счастливые… Расслабленные… У людей отпуск, а для меня лето – это одна только работа. Эх…

Вечером многие из отдыхающих придут к нам ужинать. Но прежде мне надо будет закончить с уборкой территории, проверить, все ли продукты привезли, выпросить у дяди денег, чтобы заказать перезаливку свечей на столики. И, если звезды встанут в нужный ряд, обсудить вопрос обновления костюмов для выступлений.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

О том, чтобы еще раз поднять вопрос моего поступления в конце лета, сегодня даже не мечтаю. По паре фраз поняла, что настроение у дяди Димитрия не лучшее. Под руку лезть не стоит.

Но это не значит, что мне нельзя еще немного помечтать.

Метла снова начинает свистеть вполне музыкально. Я – пританцовывать. Мугыкаю себе под нос, губы немного растягиваются. От груди по телу расходятся вибрации предвкушения.

Пусть гречанка я только наполовину (от мамы мне достался неприлично мелкий по греческим меркам курносый нос, покрытый выраженными веснушками), но творческая личность я на все сто.

Кроме большой спонтанной любви маму с папой связывала еще и любовь к музыке. Уже будучи школьницей, я разбирала бабушкины вещи и нашла в одной из коробок диск с подписью «от Леши и Ани». Думаю, бабушка могла и не слушать эту запись ни разу. Я даже представила тогда, как ее злило это ассимилированное «Леша». Но я послушала. И голоса родителей, которые я вряд ли способна была узнать, перевернули мой мир с ног на голову. Дали цель. Вложили в голову смысл.

Я всегда любила петь, но не знала, что это у меня – от них. Теперь же я четко осознаю, что хочу не просто исполнять греческие песни в угоду заезжей публике вечерами в дядюшкином ресторане. Я способна на большее. И чтобы достичь большего – в августе буду поступать на вокальный факультет.

Под моей кроватью стоит коробка со скопленными на поездку и первое время жизни деньгами. Тот самый родительский диск. А еще надежно спрятана карта визуализации, которую я вряд ли кому-то покажу.

Там я. Сцена. Микрофон. И вместо шума моря, а еще звона приборов и гула не слишком заинтересованных в моем творчестве голосов, восторженные овации.

Я очень всего этого хочу!

Но пока что углубленность в мечты стоит мне дорого. Я резко дергаюсь и даже вскрикиваю, когда по ягодице прилетает звонкий шлепок.

Глава 2.2

К щекам приливает жар. В груди жгучим-колючим цветком распускается стыд, вперемешку со злостью и отвращением.

Мне даже голову не нужно поворачивать, чтобы узнать, кто продолжает вжиматься наглыми пальцами в мое мягкое место, пока я не бью по руке.

– Не смей меня трогать!

Разворачиваюсь и мечтаю с размаху огреть наглеца метлой, но делать этого нельзя.

Мне в глаза смотрит знающий о своей неприкосновенности Жора, сын нашего старосты.

Он привлекательный внешне парень чуть выше меня ростом и старше на два года. С влиянием и связями его отца вполне мог бы выучиться в хорошем университете и стать приличным человеком. Найти себе хорошую девушку и создать с ней крепкую семью.

Но всему этому Жора предпочитает оставаться на родине, бездельничать, корчить из себя непойми что перед местными и даже туристами, а еще донимать своими похабными приставаниями меня.

Вот и сейчас он не боится ни черта: ни метлы, ни молний из моих глаз, ни осуждения со стороны. Даже отойти не пытается. Перекатывается с носков на пятки и обратно, спрятав руки в карманы, и неприкрыто издевательски улыбается.

На кончике языка крутится множество "лестных" слов, но заедаться с сыном старосты я не рискну. За это не похвалит ни дядя, ни даже, думаю, родители с неба. Бабушка так вообще еще раз умерла бы…

– А чего ты тут задницей-то своей крутишь? Где юбка, Еленика? Тебя кто учил так одеваться?

Я знаю, что моя одежда – не его забота. И имя мое каверкать на свой лад я ему не разрешала. И журить меня за слишком короткое платье он не имеет никакого права, но привыкшая получать подобные замечания с детства, я с детства же разучилась в открытую противостоять тем, кто их делает. Опыт подсказывает, что это не дает ничего, кроме усиленного желания меня додавить.

Только вот вместо того, чтобы выразить полноценное отвращение к моей одежде, хотя бы отвернувшись, Жора продолжает пялиться на мои ноги.

Я знаю, что они красивые. Мне они самой нравятся, но его взгляд липнет к коже и хочется помыться.

– Жор, – я обращаюсь к парню так, как привыкла еще со школьных времен. Невпопад вспоминаю, что пока мы были детьми и учились в одной школе, его можно было как-то терпеть, но в последние годы поведение превратилось в кромешный ад!

Только моя попытка завести примирительный разговор обрывается в ту же секунду вместе с выстрелившим в глаза недовольным взглядом. Всегда забываю, что Жорой называть его нельзя. Он Георгиос. Это донесли до каждой, блин, собаки.

Отец готовит сына в будущие старосты, не знаю, учит ли чему-то действительно важному, но гордыню взращивает очень эффективно. И страдаю от этого почему-то я.

В детстве Жора просто был наблюдательным и подлым. А теперь… Что-то от меня хочет. Еще одна причина, по которой я так остро хочу уехать отсюда уже летом – он.

Жорику подыскивают жену. И пусть я не гречанка в полной мере, пусть родословная у меня такая себе (ну что для старосты – племянница владельца какой-то забегаловки?), пусть дядюшка и считается районным депутатом, но более достойных невест в округе, я уверена, пруд пруди. Правда и игнорировать его явный интерес я тоже не могу. Пора валить. Ей-богу.

– Дай, пожалуйста, дорогу. Я работаю. – Произношу ровным голосом и жду реакции.

А осознав, что сам с дороги Жора не уйдет, эмоционально толкаю в плечо. Но он не отступает с дорожки в палисадник, а перехватывает мою руку и больно дергает, заставляя поднять взгляд.

Сердце выстукивает громко-громко. Я не успеваю скрыть от него вспышку страха. Совершаю, пожалуй, одну из ужаснейших ошибок, потому что он всё замечает. Улыбается.

– Моей сделаю – о тряпках таких даже не мечтай. Будешь ночью разве что так одеваться. Петь мне… И танцевать… Как скажу.

Его наглость нагревает мои и без того перегретые солнцем щеки. Дергаю руку и тру кисть.

Из-за таких, как он, мне бывает противно выступать вечерами. Я чувствую эти взгляды. Невозможно отмахнуться от всех этих слов. И дело не в одежде. Что бы я ни надела, они найдут, в чем обвинить.

К девушке под защитой отца даже Жора вот так подойти не рискнул бы. А я... Ни туда, и не сюда.

От продолжения перепалки с Жорой меня спасает оклик дяди, успевшего выйти на порог.

– Лена!!! Ану сюда бегом!

Показываю Жоре кончик языка, шиплю: «не дождешься», и, схватив метлу, быстрым шагом направляюсь назад.

Дыхание и сердцебиение сложно успокоить. Я вроде бы и понимаю, что все слова Жоры – это исключительно его желание меня разволновать, но липкий взгляд продолжает выжигать мой позвоночник на каждом шагу.

Найди себе уже кого-то… Другого!

– Да, дядя, – подойдя обратно к идеально выметенному порогу, на котором теперь стоит, возвышаясь надо мной, дядя Димитрий, еле сдерживаюсь, чтобы не присесть перед ним в реверансе.

Всегда чувствую себя очень ему обязанной. И очень подчиненной. Не забываю благодарить за то, что не бросил, пристроил, заботится… И дальше по списку.

Димитрий хмурит свои густые черные брови, прожигая в моем полугреческом лице вполне себе греческие дыры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне кажется, считает мои веснушки, а еще полощет истрепанные «счастливым детством» нервы.

– Ты заметать закончила уже?

– Да, дядя…

– А Георгиос что хотел?

Еле сдерживаюсь, чтобы не брякнуть: чести меня лишить ваш Георгиос очень, блин, хотел.

Но молчу, конечно же.

– Я так и не поняла, вы позвали – к вам сразу побежала. Может быть позавтракать пришел?

Дядя несколько секунд смотрит в сторону туда, где должен был остаться Жора. Медленно склоняет голову в приветствии. В правое ухо врезается вполне дружелюбное:

– Сегодня вечером у вас же собрание, Димитрий?

– Да, агори му

(прим. автора: сынок)

. Сегодня вечером у нас. Все старосты будут. И ты приходи, если отец…

– Конечно приду, Димитрий! Отец без меня разве дела свои решает?

Я из-под полуопущенных ресниц слежу за лицом дяди и яркой вспышкой веселья реагирую на то, как он натужно улыбается в ответ на самоуверенные слова старостёныша.

Все понимают, что Жора больше корчит из себя, чем представляет, но... Все же обязаны это терпеть.

Меня, если честно, совершенно не интересуют собрания старост, но новый повод для волнения всё равно находится. Одно дело выступать перед заезжими туристами, а другое…

– Сегодня вечером мы концерт даем, как всегда, дядя? – Возвращаю внимание дяди себе. Димитрий снова хмурится. Смотрит на меня внимательно, и, поджав губы, изрекает:

– Нет, Лена. Сегодня никаких концертов. Важные люди будут. Закрываемся на спецобслуживание. Никому не нужны ваши танцульки, а вот на кухне дополнительные руки пригодятся. Так что сейчас отправляйся туда, а вечером выйдешь вместе с официантками. – Я не хочу, но послушно киваю. Разве меня спрашивали?

Сзади мимо проходит Жора.

– Та лэмэ, Димитрий, (

прим автора: увидимся

) – прощается с дядей, а сам незаметно тянется ко мне и больно щипает за ягодицу. Настолько, что слезы выступают на глазах. Хочется взорваться, но я прикусываю губы и терплю.

– Та лэмэ, Георгиос. Отцу приветствия мои передавай.

– Обязательно передам.

Дядя провожает взглядом удаляющегося вредителя, а я думаю прошмыгнуть тихонько мимо, но когда поднимаюсь по ступенькам и ровняюсь с родственником, на локте сжимаются мужские пальцы. Лицо снова жжет строгий взгляд:

– И оденься прилично, Лена, а не задницей перед мужиками крути. Только попробуй меня опозорить, я тебе...

Глава 3

Глава 3

Лена

На морском побережье расположено тринадцать крупных греческих поселков. Ни один из них не назовешь умирающим. У нас есть школы, секции, салоны красоты, рестораны, гостиницы. Большие супермаркеты работают наряду с аутентичными лавками. Только в моей родной Меланфии

(прим. автора: названия всех населенных пунктов, как и сама ситуация, вымышлены)

проживает свыше пяти тысяч жителей. Преимущественно, конечно, греков.

И сейчас, как говорят местные сплетники, мы то ли делимся, то ли объединяемся.

Машины старост начинают съезжаться в Кали Нихта ближе к восьми. Дядя Димитрий предложил провести важную встречу именно у нас. Это большая гордость, честь, ответственность.

Я из окна на кухне ресторана наблюдаю, как на белой гальке паркуется очередной автомобиль.

Здесь уже стоит квадратный джип старосты Калифеи. Рядом с ним — старенький, но ухоженный седан старосты Гелиополя. Теперь же с легким скрипом тормозов, мигнув приветливо фарами, замедляется массивный внедорожник, украшенный эмблемой Талассии.

На идеально выметенной утром террасе каждого из мужчин встречает радушный хозяин Кали Нихта — Димитрий Шамли.

У меня спина ноет, ноги гудят. День был очень насыщенным, но любопытство всё равно не победить. Поэтому я успеваю и готовить, и следить за тем, как съезжаются гости.

Высматриваю машину, водителя которой, наверное, единственного хочу сегодня видеть.

А когда на белую гальку заворачивает низкий автомобиль глубокого синего цвета, принадлежащий старосте Понтеи, улыбаюсь.

Из машины выходит самый молодой из наших старост — Пётр. До него в Понтеи «правил» заядлый самодур старый грек Яннис. Он собирал зверские поборы и мнил себя судом. После маленькой локальной «революции» на смену Яннису пришел Пётр. Улыбчивый. Приятный. Не такой, как у нас заведено. Слишком современный. Ещё и юрист. Остальные старосты его опасаются. Я боялась, по этой причине не пригласят. Но нет. Он тут. Я рада.

Пётр идет навстречу моему дяде, улыбаясь и говоря что-то. Под подошвами его легких летних ботинок хрустит галька, а у меня по коже бегут мурашки.

Дергаюсь, успев заметить вспышку еще одних фар, когда слышу резкое тетушкино:

– Лена! За спанакопитой кто следит?

Подбегаю к духовке и заглядываю. Жар бьет в лицо, но со спанакопитой (нашим фирменным пирогом с фетой и шпинатом) всё хорошо. А вот с моими нервами (как и нервами тетушек), явно не очень.

Все на взводе. Все включены в работу. Сегодня на смену вышли и нанятые официанты, и работающие в заведении члены большой семьи Шамли.

До смерти жены дяди Димитрия Марты на кухне правила она. После – ее сестра. Тиа София

(прим. автора: тетя София)

.

Все трое родных детей Димитрия и Марты давно уехали из Меланфии.

Братья учатся на выпускных курсах металлургического университета. Сестра живет своей семьей с мужем-греком в столице. К сожалению, близкими наши отношения назвать я не могу. Как не могу и просто погостить у них или попросить о совете.

Они уехали, а я осталась. Почему-то со мной всё сложнее. Дядя все еще держит даное бабушке слово невзирая на то, что его опека местами мне в тягость.

Никто не работает в ресторане задурно. Димитрий Шамли сложный человек, но не лишенный совести, как мне кажется. У каждого есть зарплата. Часть моей идет на оплату обучения на заочке.

Какой бы дурочкой кто меня ни считал, вступительные после школы я сдала хорошо. С моими баллами люди проходили на бюджет. И я тоже хотела поступить на дневное отделение, но дядя выступил резко против.

Сейчас я учусь на экономиста, закончила третий курс. Езжу в город на сессии, не получая от учебы ни большого толку, ни удовольствия. Если поступлю на вокальный – экономический брошу. Конечно, будет скандал, но я каждый день настраиваюсь вынести все скандалы и настоять на своем.

Проверив пирог, отчитываюсь перед тетушкой Софией:

– Еще три минуты и ставлю следующий.

– Хорошо. Следи.

Слежу, блин.

Слежу.

Возвращаюсь к окну и снова считаю машины. Их стало на одну больше. И последнюю я не узнаю. Прищурившись, пытаюсь разобрать номера, но не выходит. Да и разве же я умею их "читать"?

Но это что-то дорогое. Элегантное. Черный чистый-чистый… Мерседес. Как будто только из салона. Интересно, кто из старост раскошелился на такой?

Я на подобных никогда не ездила, да и вряд ли придется.

Привстав на носочки, пытаюсь заглянуть на крыльцо. Не получается. Падаю на пятки со вздохом. Возвращаясь к своим делам.

Я не могу назвать себя влюбчивой. За двадцать лет это случалось со мной всего раз еще в школе. Но, снимая с протвиней курабье, фантазии то и дело уносит к молодому старосте Петру.

Правда молодой он отсительно: ему за тридцать. Для меня это много. Но если представить... Губы сами собой улыбаются, а я им не мешаю.

Мне кажется, такой, как он, был бы не против моей учебы. Поддерживал бы в творчестве. А еще он добрый и заботливый. Храбрый. Любил бы... Когда пытаюсь представить, а как с ним целоваться, в жар бросает...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Всё началось, когда однажды Пётр приехал к нам в пятницу. Ужинал с кем-то, а я пела... Я всегда отдаюсь на все сто, но тогда старалась особенно. Получив его внимание, разволновалась. Сбилась несколько раз, но закончила. Он сначала неприкрыто смотрел, а потом хлопал.

С тех пор много воды утекло. Он больше просто так не приезжал и знаков внимания мне не оказывал, но я думаю, что тогда между нами проскочила искра. Не исключено, конечно, что у него такая искра скачет часто. Он ведь видный. Молодой. Влиятельный. Неженатый. А я... Эх...

– Разложила печенье, Лена?

– Да, тиа. Разложила. – Показываю широкое блюдо с красиво выложенным на нем печеньем. Но в ответ получаю не заслуженный (как кажется) восторг, а слегка сморщенный нос. Мол, криво, но сойдет.

Ну и ладно. О похвалах в этом доме испокон веков не слышали. Я привыкла.

– Они уже заходят. Сейчас сядут в малом зале. Ты пойдешь заказы принимать. И только попробуй перепутать что-то, Лена!

Зато в нашем доме испокон веков все разговаривают на языке угроз. К ним я привыкла уже настолько, что даже бояться устала.

Только попробуй, Лена, и... (1) «По заднице получишь, ремень вон висит!», (2) «Из комнаты не выйдешь неделю!», (3) «Без ужина останешься!», (4) «Телефон отдашь на месяц!», и самое страшное: (5) «О концертах своих можешь напрочь забыть!!!».

И пусть я знаю, что мои концерты приносят дядюшке нехилый доход (потому что из череды прибережных заведений только у нас прижилась эта традиция, а туристы любят такие развлечения), но от угроз меня это не спасает.

Неудачно развернувшись, бьюсь ягодицей об угол стола. Шиплю и тянусь, чтобы потереть. После утреннего «разговора» с Георгиосом на правой ягодице у меня налился отвратительный болезненный синяк. Я бы очень хотела подойти к его отцу и попросить усмирить сына, но после этого скорее усмирят меня. А то и усыпят.

Поэтому тру кожу, хватаю блокнот для заказов и выглядываю из кухни.

Отсюда хорошо просматривается основной зал. Дядя стоит у входа в малый зал и, улыбаясь несвойственно ему широко, приглашает всех внутрь. Если не знать нюансов нашего не всегда такого уж мирного сожительства (а бывало между поселками всякое. Соревнования похлеще, чем у Вилларибо и Виллабаджо), может показаться, что сегодня у нас кто-то просто отмечает юбилей, но все намного серьезней.

Я исподтишка разглядываю мужчин. Они кажутся мне одновременно интересными и немного пугающими. Не в костюмах (в костюмах у нас летом не ходят), место них – светлые льняные рубашки и такие же брюки. А еще смуглые лица. Седые и черные волосы. Разной степени хар

а

ктерности профили и белозубые улыбки.

Смешанная речь и громкие сплошь низкие голоса.

Я мысленно ругаюсь, увидев среди гостей Жору, но расстроиться не успеваю, потому что мой взгляд вдруг прикипает к черному пятну посреди бесконечной белой массы.

С опозданием осознав, что мое внимание привлек мужской строгий костюм, поднимаю взгляд выше.

Глаза ползут по пуговицам до белой рубашки и вверх по тонкому галстуку, а потом врезаются в абсолютно незнакомое мне смуглое лицо.

Не знаю, почему, но сглатываю возникшую во рту сухость.

Вы... Кто?

Глава 3.2

Молодой темноволосый мужчина совершенно точно мне не знаком. Я бы его запомнила.

Он высокий, атлетичный. С идеально ровной спиной и яркими чертами гармоничного лица.

Привлекает не только мое, но всеобщее внимание.

К нему обращается один из старост. Короткий ответ, легкая улыбка... И большой зал заполняется громким-громким смехом. Даже Петр широко улыбается.

Глаза магнитом снова притягивает незнакомец. Я слежу за шевелением мужских губ, но слов не разбираю.

Вздрагиваю, когда на спину ложится рука.

– Тшш, дочка. Это я.

Киваю тёте Соне, а потом снова, вместе с ней, уставляюсь на мужчину. Это его машину я пропустила? Красивая... И такая же черно-элегантная, как весь облик. Взгляд соскакивает на блестящие идеальной чистотой ботинки. Он весь как будто пылеотталкивающий. Такое бывает? У нас тут степь, пляжи, песок...

А откуда он?

– Ты знаешь, кто это, тиа?

– Депутат к нам приехал, дочка.

– Районный новый? Областной?

Тетя София фыркает, но беззлобно. Ей тоже любопытно.

– Выше бери. Большой депутат. Настоящий!

Я оглядываюсь и почти тут же возвращаюсь взглядом к волнующему незнакомцу. По рукам снова бегут мурашки, только вряд ли из-за озвученной тетей должности.

Тру их, всматриваясь в мужчину внимательней.

Разве в депутаты берут таких молодых? Хотя господи, Лена, как будто ты знаешь, каких берут в депутаты?

Силой увожу глаза от нового для меня лица, но долго держаться не могу. Возвращаюсь. Разглядывать его по какой-то непонятной мне причине дико тянет.

Вроде бы обычный себе человек, а вроде бы и нет... У нас у всех мужчин густые волосы и пронзительные взгляды, но смотреть мне хочется именно на его. Страшно, что заметит, но и оторваться – никак. Карие радужки поблескивают. Щетина на щеках не выглядит беспорядочной и неухоженной. Не прячет выраженные скулы с пропорционально массивным подбородком.

– Ох уж этот Гошик. Глаз от тебя отвести не может, – замечание тетушки вырывает из внезапно затянувшей патоки в реальность. Я дергаюсь и стреляю взглядом в сторону.

Негодяй меня заметил. Смотрит со своей кривоватой улыбкой. Но я слишком зла на него, чтобы смущаться.

Расправив плечи, выхожу к мужчинам. Они один за другим перемещаются в банкетный зал.

Напрямую на заезжего гостя больше не смотрю, но когда проходит мимо – непроизвольно глубоко вдыхаю. Он пахнет вкусно и необычно. У нас мужчины используют один и тот же одеколон десятилетиями. Причем

все

один и тот же. А он пахнет чем-то новым для меня, но определенно морским. Это кедры, соль и мандарины? Я всё это люблю...

Терпеливо пропускаю всех вперед, но за локоть всё равно придерживает дядя. Склонившись к уху, напоминает:

– Заказы возьми и на кухню. Только попробуй меня опозорить, Лена.

– Я помню, дядя. Я все помню. – Тараторю тихо, потупив взгляд.

Почему щекам становится жарко, как будто их опять нагрело солнце?

***

Собирать заказы сегодня элементарно. Стол мы постепенно накрывает заранее приготовленным меню. А для того, чтобы не запутаться в напитках, большого ума не нужно.

Единственная заминка случается у меня с привередливым Жорой. Он наверняка специально, "наказывая" за отсутствие к себе особенного внимания, допрашивает меня, заставляя раз за разом повторять перечень вкусовых сочетаний в наших фирменных лимонадах.

Это длилось бы и дольше, но старостёныша осекает сидящий неподалеку Петр весомым: "парень, если мы часами с напитками будем определяться, то как определимся с объединением?". Обидное для Жоры замечание прекращает мои муки. Я по сжавшимся губам вижу, что он хотел бы огрызнуться, но спорить со старостой не может.

А я благодарю Петра ненужным, но очень-очень теплым взглядом.

Столичный депутат бросает мне безразличное: "кофе черный", и мотает головой в ответ на заученное предложение: "а может быть попробуете наш фирменный в ибрике?".

Не хотите? Ну ладно. А он вкусный... Правда вкусный...

Дверь в малый зал долго остается открытой. Мы, в меру своих сил и возможностей, подглядываем, подслушиваем, потому что любопытно же! Шушукаемся. Посмеиваемся.

Атмосфера в заведении одновременно очень торжественная, суетная и волнительная.

Когда я заходила в зал в последний раз, разговоры были еще веселые, но уже довольно деловые. По комнате витал дым и запах сигарет. Когда выходила – меня попросили закрыть за собой дверь.

От "закусок" переходят к основному блюду.

Глянув на себя в зеркало, убеждаюсь, что по-прежнему выгляжу прилично, как и требовал дядя. Вместо утреннего короткого платья на мне национальный греческий костюм. В нем парит немного, но я привыкла. Темные русые, выгоревшие прядями, волосы собраны в тугой хвост на затылке. Глаза подкрашены, но без стрелок. На губах нейтральный блеск. В ушах – самые нарядные сережки. Золотые с бриллиантовой крошкой. Подарок дяди на совершеннолетие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В моих руках довольно тяжелый поднос. В голове – повторяющийся раз за разом перечень заказов, которые я должна правильно расставить.

Войдя в зал, вдыхаю раздражающий горло дымок. Не люблю курящих, но держу мнение при себе. У нас в принципе курят почти все мужчины. Женщин никто особенно не спрашивает.

Не вижу сигареты буквально у нескольких мужчин, среди которых и... Андрей.

Я узнала его имя. Фамилию тоже. Всё запомнила. Потом посмотрю, что пишет о нем интернет, а пока принесла ему второй за вечер кофе.

Зачем-то смотрю на его тарелку и бокал. Они слишком чисты. Скорее всего, не тронуты.

Вам не нравится наша еда? В столице готовят вкуснее?

А вы мне понравились. Почему-то...

Кто-то благодарит меня за напиток. Кто-то продолжает беседу, не обратив внимания. Однажды меня чуть не уносит, потому что староста Богдан взмахнул невовремя рукой.

Ставя чашку рядом с Петром, я тихонько шепчу:

– Спасибо вам, – но не уверена, что он меня слышит.

Последним подхожу к новому гостю.

Он, как назло, сидит рядом с Жорой. Назойливый маслянистый взгляд "вел" меня по всему залу и сейчас тоже как будто "победно" проезжается по фигуре.

К чему теперь придерешься? Чем я опять тебя провоцирую?

Стараясь игнорировать внимание старостеныша, обхожу его.

Останавливаюсь рядом с депутатом и он, как назло, берет слово. Нельзя, но я смотрю на его профиль. Считаю близкие сейчас к моим глазами длинные ресницы. По ровной переносице съезжаю снова к губам.

– Я очень благодарен за приглашение принять участие в настолько для всех нас важном и ответственном процессе. Если позволите, я поделюсь парой своих соображений...

Не знаю, против ли старосты, но я – точно нет. Мне нравится его голос. Я ни черта не смыслю в содержании "соображений", но готова голосовать за.

Держа чашку за блюдце, несу над плечом мужчины.

Сейчас поставлю, сделаю еще один вдох понравившейся туалетной воды, гляну мельком и уйду.

Мой план прост и кажется беспроигрышным.

Я ничего не перепутала. Не разлила и не рассыпала. Не вела себя ни вызывающе, ни громко. Никого не разозлила. Всем угодила.

Сама себе поставила бы за этот день твердую пятерку. Надеюсь, дядя так же.

Но засмотревшись на идеальную гладь черного кофе и заслушавшись резонирующим с работой сердца в моей грудной клетке тембром гостя, я неожиданно чувствую сильную вспышку боли в том же месте, где Жора ущипнул меня утром.

И пусть умом я понимаю, что это точно такой же новый постыдный щепок, но тело реагирует, как ему приказывает природа, а не ум.

Я дергаюсь. Вскрикиваю. Пальцы разжимаются. Сердце уносится галопом. И я бы с радостью унеслась вслед за ним, но вместо этого расширенными из-за испуга глазами слежу, как на дорогущие мужские пиджак и брюки выливается горячий кофе.

Плавная мужская речь замедляется. Незнакомец-Андрей опускает взгляд на себя.

А мне, кажется, конец.

Глава 4

Глава 4

Лена

Тишина и неопределенность убивают.

Я стою в углу мужской уборной, сильно-сильно сцепив в замке пальцы.

Произошедшее – просто ужасно. Я и сама это понимаю. Мне стыдно. Обидно до слез.

Трясет от злости на Георгиоса, но сделать с этим я ничего не могу.

К двадцати годами я приняла важную истину: не жалуйся и не оправдывайся, сопротивление только усугубит, а виноватой всё равно будешь ты.

Лучше сразу свое получить.

Я попыталась спасти ситуацию. Извиниться, убрать часть беды салфетками. Но то, что кофе оказался у депутата на одежде, – так просто, как со скатертью, не исправишь.

Мне кажется, я готова была, что мужчина разорется. Назовет меня безмозглой дурой и выльет остатки кофе на голову. Но ничего подобного не произошло. И из-за этого мне еще хуже.

К нам угрожающе быстро подошел дядя. Где-то сбоку Жора лениво заметил: «вот безрукая»…

Испепелив меня взглядом, дядя Димитрий прижал ладонь к груди и совсем другим взглядом, как и голосом, начал извиняться перед депутатом:

– Прошу прощения за свою официантку. Считайте, она здесь не работает. И мы оплатим вам химчистку…

Меня даже не поразило такое легкое обещание дяди от меня избавиться. Как-то сходу было понятно, что разбираться и выслушивать никто не станет. Я во все глаза смотрела на мужчину, чью одежду испортила.

Он на меня – нет.

Проведя несколько раз по рубашке, повернул голову к дяде и словно даже с улыбкой, вставая, сказал:

– Прежде, чем кого-то уволнять, можно попросить дать мне салфеток?

– Конечно! Конечно! Лена! – Дядя рявкнул так, что земля содрогнулась. Я тут же, еще раз подскочив, понеслась за салфетками.

И какое же благословение, что нести их пришлось уже не в зал, наполненный моим позором, а в пустующую мужскую уборную.

Андрей Темиров был уже здесь.

Не глянув в такое интересное, как мне еще недавно казалось, лицо, я подошла и положила на пьедестал раковины большую упаковку влажных салфеток.

– Извините меня еще раз, пожалуйста. Если хотите, я могу сама попытаться…

Всё так же, не глядя в мужское лицо, а только на шею и ниже – прямиком на пятно, я протянула руку за пиджаком, который депутат успел снять. Но вместо согласия принять мою помощь получила короткую паузу, адресованный мне взгляд. И отказ.

– Спасибо, не нужно. Ты свободна. Я справлюсь.

Кивнула, конечно же. Послушно отошла. Только дверь уборной с обратной стороны не закрыла. Дядя меня убил бы, увидев сейчас не здесь.

Я лучше побуду. Постараюсь не мешать.

Так и стою вот уже десять минут, истязая зубами губы и наблюдая за тем, как напрочь забывший обо мне мужчина без суеты, спешки или нервов приводит в относительный порядок свою одежду, предварительно подкатив рукава.

Сначала – пиджак. Повесив его и сняв галстук – уже рубашку.

Мне периодически хочется еще раз вклиниться со своим бесценным опытом борьбы со свежими пятнами. А еще мне неожиданно намного спокойней здесь – с ним наедине, чем там – в окружении знакомых с детства людей, ни перед одним из которых я точно не виновата, но каждый из которых меня разопнет.

В отличие от него.

Набравшись смелости, медленно поднимаю взгляд от широкой спины в отражение лица в зеркале.

Депутат слегка нахмурен и сосредоточен, но я по-прежнему не чувствую злости. Это… Странно.

А еще мне именно перед ним хочется оправдаться.

Я не безрукая. Не дура. Не слепая. Я просто… Я просто не виновата.

Проговариваю это про себя, но вслух не осмеливаюсь. Засмотревшись, палюсь. Карие глаза поднимаются в зеркало и пересекаются с моими. Короткий выстрел внимательных зрачков и я свои увожу, чувствуя, как к щекам приливает румянец.

Опускаю вниз. Изучаю руки.

– Тебе не обязательно здесь стоять. Можешь идти.

Мужчина терпеливо шлет меня лесом. Я киваю, но не ухожу.

Просто не пялься, Лен. Хотя бы, блин, не пялься на него. Займи себя чем-то!

Пытаюсь отвлечься, изучая свои руки. Кожа такая сухая… Замечаю пару порезов. Проведенный на кухне день дает о себе знать. И как же обидно, что все мои старания впустую.

Но и из уборной я раньше гостя не выйду. Даже если разозлится и будет гнать – скорее расплачусь, чем послушаюсь.

Я редко плачу. Почти никогда. Тетушки говорят: с меня всё, как с гуся вода. И это правда. Я сама это чувствую. В моей жизни достаточно печалей и фатальностей, чтобы уйти в глубокую депрессию и уже не выйти. Но я выбираю жить. Поэтому стараюсь относиться ко всему легко. С иронией. Не держать обиды. Подстраиваться…

Но сейчас правда хочется разве что плакать.

Совершенно неожиданно для моих привыкших к шуму воды (которую депутат всё это время не выключал) уши ловят тишину.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я пугаюсь.

Снова смотрю вверх – и снова ловлю взгляд. Темные густые брови хмурятся сильнее.

Я вас не послушала, да.

Вы можете убедиться, что дядя прав – я неисправимо тупа и меня надо уволить, но…

Развернувшись от раковины, мужчина вряд ли специально (я думаю ему глубоко плевать на меня), демонстрирует свои, без преувеличения, выдающиеся успехи. Я не вижу на рубашке ни одного из оставленных пятен. Только от воды.

Он надевает сверху пиджак.

Я не приложила ни малейшего усилия к этой победе, но всё равно триумфую. Он выглядит, как новая монета. Слегка промокшая, но не утратившая ни лоска, ни достоинства.

– Вы… Молодец, – сначала комментарий срывается с губ, потом я тянусь к ним, испугавшись. Смотрю в мужское лицо и замечаю, как левый уголок рта приподнимается.

Вы… Издеваетесь или смеетесь так?

– Спасибо, – мужчина склоняет голову, задерживая ее внизу на целую секунду. Застегивает пиджак на верхнюю пуговицу. Поправляет манжеты и лацканы.

Самое время развернуться и выйти, но я продолжаю стоять, хватая воздух ртом.

Он, кстати, снова пахнет для меня морем. Не нашим. Каким-то другим.

Разговор между нами закончен. Депутат делает шаг навстречу, только не ко мне, а ко выходу. Я отмираю, но шагаю не прочь, а наперерез, чтобы забрать салфетки.

Какое-то время мы двигаемся параллельно.

Когда ровняемся, я речитативом вычитываю его плечу:

– Еще раз извините. Мне очень жаль. Я не хотела. И если нужно будет оплатить химчистку… – Повторяю дядины слова, как будто имею малейшее представление, сколько это может стоит. Хотя в реальности нет, конечно. Возможно, придется выложить сумму, за которую я собиралась месяц жить после поступления. Но лучше так, чем чувствовать себя безрукой дурой, которая даже ошибку свою исправить не способна.

Я успеваю взять салфетки и развернуться, не получив намека на ответ. Андрей Темиров – подойти к двери и даже открыть ее.

Я думала выйти за ним, сделав вид, что тишина в ответ меня не обижает, но торможу, догнав, а он неожиданно оглядывается.

В пальцах хрустит упаковка с салфетками. Горло снова сохнет. Он так близко… Взгляд такой прямой…

– Как тебя зовут? – Спрашивает спокойно, слегка кивнув подбородком.

Даже если это нужно ему, чтобы проконтролировать, уволили ли дуру-Лену, всё равно врать не смогла бы.

– Лена.

Кивает.

– Сколько лет?

– Двадцать… Один будет скоро. Через месяц.

– Приезжаешь на работу или местная?

– Местная.

Сама не понимаю, почему отчитываюсь, как на духу.

Зачем вы собираете мою биографию?

– Отец не против, что ты официанткой работаешь?

– Отца нет. Димитрий мой дядя. Я у дяди работаю...

В уборной снова тишина. Я жду, что депутат отвернется и выйдет. Но он продолжает смотреть мне в лицо, о чем-то размышляя.

Сжимаюсь пружиной, готовясь к плохому. К хорошему я не умею готовиться.

Ухо мужчины немного опускается к плечу. Взгляд становится еще более внимательным. Мне перестает хватать воздуха. А может быть я просто забываю, как дышать.

– Почему ты не сказала, что виновата не ты, Лена? Причем ни дяде, ни мне?

Его внимательность и вопрос становятся для меня слишком волнительным откровением.

Вы… Видели? Вы поэтому на меня не злились?

Но что ответить – я не знаю. Молчу и смотрю в ответ, как умная благодарная собака.

Он ждет какое-то время, но бесконечно ждать не будет.

Когда я исчерпываю отведенный на себя лимит молчанием, моргает. Я тоже. Только сейчас.

– Не извиняйся за то, в чем не виновата. И не позволяй к себе прикасаться, если сама не хочешь. Ты же гречанка, Лена. К тебе без спросу мужчине прикасаться нельзя.

Его слова производят на меня ошеломительный эффект, который внешне если как-то и выражается, то в испуге.

Отвернувшись, мужчина толкает дверь и выходит. А я смотрю, как она медленно приближается, пока не захлопывается перед носом, ограждая нас с салфетками от всего мира.

Глава 5

Глава 5

Лена

Закончив обычные утренние обязательства, сдергиваю с шеи фартук и вешаю его на крючок.

Обмахивая лицо ладонями, выхожу из кухни в большой зал Кали Нихта.

Здесь безлюдно и прохладно.

Хорошо.

И может в любой другой день я бы посидела тут или поднялась к себе в комнату, чтобы немного поваляться прежде, чем приступить к дальнейшей работе, но сегодня всё не так.

Взглядом ловлю стоящего между лестницей и столиками дядю Димитрия. Он смотрит на меня, сложив руки на груди и нахмурившись.

Злится до сих пор.

Только и я тоже злюсь.

В разрез с привычной «традицией», я до сих пор не извинилась перед ним за произошедшее.

Он, конечно же, это заметил. Ждет.

Но «исправлять оплошность» я совершенно точно не буду. Мне не за что просить прощения.

Упрямо сжав губы, перестраиваю маршрут. Подхватываю со стула сумку с полотенцем, солнцезащитным кремом и сланцами и направляюсь к выходу.

Меня, конечно же, никто не уволил. Если говорить честно, это было бы скорее наказание не мне, а самому дядюшке и тетушкам.

Ну вот где вы в разгар сезона найдете человека, способного исполнять любую работу в ресторане? Я же не просто официантка. Не просто подмастерья на кухне. Я здесь выросла. Я умею делать всё. И мету. И крашу. И разношу. И собираю. И готовлю. И драю. И общаюсь по закупкам. И устраиваю вечерние программы. И инстаграм наш веду.

Будь я посмелее, назвала бы себя незаменимым человеком в Кали Нихта, но дело в том, что это скорее проблема для меня, чем преимущество.

Но если изначально вывернутый на депутата кофе казался трагедией, то теперь… Я внезапно нашла в произошедшем позитив.

Меня наказали запретом участвовать в пятнично-воскресных выступлениях на протяжении месяца. Дядя не знает, что это последние мои месяцы работы у него. И пусть для моей души наказание жестокое, но, с другой стороны, так даже лучше. Я отвыкну. Все отвыкнут. Мы поймем, что можем друг без друга.

Я, в ответ на наказание, перестала быть сверх старательной и переживательной.

Слова Андрея Темирова сработали странным тумблером. Голову утяжелили новые мысли. А вдруг я правда могу позволить себе больше, чем всегда считала?

К примеру, просто валяться на пляже с девяти до двенадцати в свои законные летние каникулы?

Под моим сарафаном – купальник. В кармашке лежат деньги из коробки. Я не просто расстелю полотенце на мелкой гальке. Я заплачу за шезлонг, зонтик и отдохну нормально.

Кстати, кроме запрета петь, дядя еще лишил меня чаевых за тот вечер. За ужин старосты не платили (это был вклад семьи Шамли в важное для всех нас мероприятие), но по завершению наш староста вручил дяде конверт с благодарностью. Большую часть он взял себе, конечно же, но и с сотрудниками поделился.

Со всеми. А я наказана. Вот так.

Вздергиваю подбородок и иду мимо, игнорируя неприкрытое внимание к себе.

– Лена.

Скрипя зубами, торможу в ответ на угрожающий оклик уже на выходе.

Развернувшись, надеваю на лицо по-детски лицемерную маску готового слышать и слушать ангелочка.

– Да, дядя?

Похлопываю ресницами, без страха смотря в лицо своего опекуна. Меня и саму удивляет, если честно, насколько произошедшее задело.

Дядя Димитрий сделал для меня очень-очень-очень много добра. Я ему благодарна. И всегда старалась отплатить в меру сил. Но после слов заезжего депутата мне стало за себя же дико обидно.

Он ведь не просто так спросил про отца. Отцы должны защищать. А я разве виновата, что отца у меня нет. Зато есть дядя… И что он?

– Ты так и не хочешь ничего сказать?

Дядя, в котором рядом с эмоционально скупым благородством по отношению к осиротевшей мне, живет еще и огромное тщеславие, которое я обязана тешить.

– Что, тейе

(прим. автора: дядюшка)

? Я же вроде бы всё уже объяснила. Георгиос больно и неприлично меня ущипнул. Он посчитал, что это будет смешно. Но в итоге получилось ужасно. Я несколько раз извинилась перед мужчиной, чью одежду испортила не по своей вине. А Георгиос перед ним извинился?

В просторном помещении накаляется обстановка. Дядюшка заводится. Я тоже.

Уверена, из кухни за нами подглядывают, но выйти не рискнут. После ужина старост я часто ловлю на себе печальные, а местами и обвинительные взгляды. Все считают, что я виновата. И должна ходить с понурой головой, пока меня не простят. А я какого-то черта жестоко сопротивляюсь.

Теперь уже губы дяди плотно сжимаются. Взгляд мечет низкоразрядные молнии. Он привык, что на попятную всегда иду я. Ему нужно это, чтобы поставить галочку. Убедиться, что мое воспитание не сбоит.

А я еле держусь, чтобы не уточнить: как вы думаете, почему ваши дети тут же упетляли, как только возникла такая возможность? И почему вы держите меня?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Не приплетай сюда Георгиоса, Лена. Я тебе говорил: не крути перед мужчиной…

Дослушать у меня нет никаких сил. Фыркаю и взмахиваю рукой.

– Я ни перед кем ничем не кручу! Я просто ставила чашку! Я не заслужила, чтобы меня вот так…

– Хватит, Лена.

– Нет уж! Вы же обещали меня уволить, тейе! – Повышаю голос. Злю дядю еще сильнее. Но он почему-то уже не такой резкий. Повторить свою угрозу не спешит. – Так увольте, ради бога! Я буду очень рада! А пока у меня свободное время и я иду загорать! Ясас

(прим. автора: до свидания)

!

Не давая возможности себя задержать, взмахиваю рукой, разворачиваюсь и быстро спускаюсь по белым ступенькам.

Глава 5.2

Я думала устроиться на ближайшем пляже, чтобы бесить своим отдыхом дядю и тетушек. Но короткая беседа расшатала настолько, что никого уже бесить я не хочу.

Со мной давно такого не было, но в последние дни меня качает и шатает.

На следующий день после ужина старост к нам на обед пришел Георгиос со своими дружками.

Обычно я его игнорирую до последнего, но тут не сдержалась. Их столик обслуживала другая официантка, но я тоже подошла.

Он так красноречиво ухмылялся, что мне хотелось заехать по ехидному лицу. "Безрукая", да? А ты тогда какой?

Я потребовала у старостеныша публичных извинений.

Он был удивлен. Конечно же, сделал вид, что я всё придумала.

Своих извинений я не получила, но предупредила, что если он еще раз меня коснется без спросу…

Что будет – не знаю. Скорее всего, ни черта. Но и терпеть я устала.

За эту "выходку" получила от дяди еще один нагоняй. И из девочки на подхвате в любое время дня и ночи я стала исключительно вечерней официанткой, когда нагрузка максимальная.

Ну и пусть.

Я всё равно скоро уеду.

Точно-точно. Окончательно.

Пройдя по набережной почти что до конца, сворачиваю на одном из дальних пляжей. Он непопулярен, поэтому полупустой. Но мне это и нужно.

Парень-спасатель узнает во мне местную и не берет деньги ни за шезлонг, ни за зонтик. Бережет мой стартовый капитал.

Я устраиваюсь с комфортом. Обмазываю и без того смуглое тело солнцезащитным кремом и прячусь под зонтом. Достаю из сумки книжку.

В моей голове проживать дни туриста в курортном городке – всегда было чем-то запретным, желанным и сладким, но в реальности очевидной вспышки ленивого кайфа я пока не чувствую.

Прочитав несколько строчек вроде бы интересной книги – сбиваюсь. Поднимаю взгляд на море. Смотрю на горизонт. Пусть оно успокоит…

Я часто возвращаюсь мыслями к тому вечеру. По минутам восстанавливаю события.

Все же замечают, что Георгиос переходит со мной границы. Все замечают, но только Петр хотя бы как-то его осадил. И… Андрей.

О нем я вспоминаю чаще, чем о других.

Столичный депутат больше к нам не приезжал, да и вряд ли вернется.

Ничего не ел. Кофе на него вывернули. Провинившуюся официантку никто не уволил. Вряд ли ему сильно по вкусу наши побережные приколы. Они и мне-то не очень, но…

Мне сложно совсем о нем не думать. Я несколько раз лезла в интернет. Читала.

Ему тридцать три. Он раньше работал на должности, которую мне пришлось гуглить отдельно. Весь из себя образованный, красноречивый, обеспеченный... И при этом грек.

Еще, оказывается, он женат. И вроде бы это хорошо, у такого мужчины должна быть семья. Но, с другой стороны, если верить интернету, сейчас он разводится, что в моих глазах его не красит.

Если бы меня кто-то спросил, как хотела бы я: то раз и на всю жизнь. У нас, у греков, принято так.

С женой они прожили почти пять лет. Детей, как ни странно, не завели.

В нем, с одной стороны, меня интересует всё, а с другой, это "всё" вызывает кучу вопросов.

Мне хочется к нему придираться. Хотя он-то ко мне придираться не стал.

Наверное, я злюсь на него, потому что он хоть и грек, но ни черта не смыслит в нашей бытности. И его советы… Для меня они выльются в еще большую проблему. Я еще хлебну за свой маленький, спровоцированный его «наукой», бунт. Уверена. Только и прекратить этот бунт не могу.

Рука сама собой тянется за телефоном. Я откладываю книгу и опускаю взгляд в экран.

Опять ввожу в строчку поиска имя

«Андрей Темиров»

.

При виде художественных фото, сделанных депутату профессиональными фотографами, голые бедра покрываются мурашками.

Я вспоминаю шум воды, нервную интимность момента, низкий тембр. Как мужчина он произвел на меня сильнейшее впечатление. Только я-то для него кто? Перепуганная официантка.

От этого ужасно обидно.

Напоминаю себе: он женат, Лен. А ты… А ты – это ты.

Но это не мешает мне снова пойти о нем читать.

Перехожу во вкладку новостей. А вдруг там есть что-то о визите к нам?

Нет.

Но верхний заголовок все равно привлекает мое бурное внимание. Сердце ускоряется.

«Андрей и Ксения Темировы разводятся. Уже официально. Эксклюзивное интервью почти бывшей жены депутата»

.

Ощущая запретность, жму на заголовок и захожу в текст. Он огромный. Состоит из множества вопросов и обширных ответов женщины, чьи фото я тоже уже видела.

Она красивая. Подходит ему. Но это не уберегло от развода.

Я немного жмурюсь и приступаю к чтению.

«Ксения, скажите, пожалуйста, в чем главная причина вашего решения? Мы видели слив фото, на которых вы с неким человеком. Но, если правильно понимаем, кризис начался давно…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Да. Вы правы. Наш с Андреем кризис начался давно. С его многочисленных измен».

Глава 6

Глава 6

Андрей

– Ксень, привет. Скажи, ты охуела?

Повода веселиться у меня совершенно точно нет, но интервью жены вызывает исключительно желание смеяться.

Вероятно, это такая защитная реакция.

Пока в трубке пауза, пробегаюсь взглядом по материалу.

Натрындела так натрындела ты, Ксюх.

Молодец.

Откладываю глянцевый журнал, в котором вышел оригинал исповеди обманутой депутатской жены, на столик в спальне гостиничного номера. Подхожу к окну с непривычным видом на давно забытый город.

Я мог бы мотаться по греческим делам и возвращаться домой, но решил, что эффективней будет на какое-то время тут заземлиться. Сейчас думаю, не менее веским аргументом было и желание хотя бы ненадолго съебать от семейных проблем. Жаль, что не сработало.

Сегодняшний день мне сделали не греки, а жена, чью задержку с ответом, уверен, я расцениваю правильно. Даже с каким выражением она сейчас смотрит перед собой и молчит могу угадать.

Сжала губы. Ноздри дует. Крутит в голове защитно-обвинительную речь.

Пока Ксюха настраивается, опять беру в руки журнал и цитирую первую попавшуюся на глаза дичь.

–

«Впервые я застала Андрея со своей лучшей подругой. Это был ужасный удар для меня. Но я простила. Я всегда его прощала. И единственный раз, когда слабость проявила я…»

. О какой подруге речь, Ксень? Кого я там задорно жарил у тебя на глазах? Таролога, хуелога, косметолога или тренера по личностному росту?

– Андрей… – Она обращается устало и как бы примирительно. А я и злиться толком не могу, и слушать ее тоже хочу не особо.

– Вернемся к первому вопросу. Ты охуела, Ксень?

Взрывается.

– А что ты хочешь от меня?!! Я не собираюсь разводиться! Я предупредила, что буду бороться за нашу семью! Что не позволю одной маленькой ошибке всё перечеркнуть! А ты натравил на меня адвокатов!!!

Поразительно, как быстро во вроде как знакомом человеке обнажается целая куча не недостатков даже, а откровенно стрёмных сторон.

Я Ксюшу поначалу очень любил. Красивая девчонка из хорошей семьи. Нежная. Трогательная. Скромная. Уступчивая. Когда женился и раскрылась ярче, не кипишевал. Мы все не идеальные. Я тоже тот еще говнюк. Притремся.

Но в последние два года мы действительно больше цапались, чем жили мирно. О детях говорить перестали. Секс – реже чем ссоры. Сами ссоры — нихуя не прелюдии.

Ей не нравилась увлеченность моей новой работой. Мне – что мозг ебут по делу и без, а в ответ не дают ничего.

И это скорее всего по-любому закончилось бы разводом. Но именно Ксюха, а не я, окрасила его в цвета вульгарного блядства. И в этой связи... Нехуй перекладывать.

– Я никого на тебя не травил, Ксения. Я поручил адвокату подать иск о разводе. Потому что по обоюдному через ЗАГС ты не хочешь. А я не хочу больше с тобой жить.

Теперь я совершенно точно слышу, а не дофантазирую, как громко она дышит. Огнем.

– Я повторяю, Андрей, развода не будет. Если ты продолжишь настаивать, таскать меня по заседаниям…

– Найми адвоката и не придется ходить, Лунева. Или забей. Решение получишь.

Делая вид, что не слышит меня, Ксения гнет свое:

– Я буду продолжать ходить по журналистам и рассказывать, почему мы разводимся.

– То есть продолжать пиздеть.

После паузы слышу вполне честное:

– Да, Андрей. Я буду продолжать пиздеть. Потому что я не собираюсь платить за одну маленькую ошибку разрушенной семьей.

– Какой семьей, Ксень? Мне твоего тренера в квартире прописать? Он же тоже типа член.

Мой семейно-похоронный юмор жену, почему-то, не веселит. Она злится, а я – совсем нет.

Конечно, она творит лютую чушь. Мне снова придется отвечать на звонки и выслушивать, что наш с ней развод нехило бьет по репутации. Но тактика человека во время развода говорит о нем куда больше, чем досвадебная идеальность. Ксюша только подтверждает: с такой, как она, иметь ничего общего больше нельзя. Даже если забить на вклинившийся между нами левый хуй, я как человеку ей больше не могу доверять. И не хочу стараться.

– Я уже извинилась, Андрей. Много-много-много раз. Я поклялась, что это больше не повторится. Он просто... Мне было тяжело без тебя. А он... Неважно. Но я тебе говорю, что люблю и сделаю всё, чтобы вернуть. А ты присылаешь ко мне законников, которые рассказывают, какое имущество я получу. Я не хочу съезжать с нашей квартиры...

– Я отдаю тебе квартиру со свежим ремонтом. Это дохуя благородно, Ксюш. Ты же сама знаешь, что ни в одну из квартир копейкой не вложилась...

– Мы договаривались, что работаешь ты!!!

– Мы договаривались, что я тебя не обижу, если ты не начнешь делать хуйню, Ксюша. А ты начала. И, тем не менее, я предлагаю тебе разойтись мирно.

– Я буду за нас бороться! Я по всем эфирам пойду...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Моя выдержка тоже не безгранична. Впрочем, как и веселье.

Это ж надо было так жениться, чтобы теперь разводиться и купаться в дерьме. Да ебись оно всё. Я больше никогда на это не подпишусь.

Шумно выдыхаю, встряхивая головой. Очень сложно балансировать между собственными представлениями о том, что такое достойное мужское поведение, и откровенной наглостью женщины, решившей что ей можно всё.

– Ты либо соглашаешься на спокойный развод, Ксень. Опровергаешь всю эту хуйню и держишь свои сказки при себе для следующих мужиков. Либо имущество мы делим согласно вкладам в семейный, мать его, очаг. Тебе – вся, блять, атмосфера. Договорились?

Донеся всё, что хотел, скидываю. Пусть думает.

А потом стою и смотрю в окно, усмиряя эмоции. Пульс в вистах нехотя, но утихает. На самом деле, даже когда кажется, что уже не задевает, это не так.

Говоря честно, меня всё это заебало. Эмоционально Ксюха меня выжгла. Во мне уже нет ничего, а она продолжает.

Отброшенный вслед за журналом телефон почти сразу начинает вибрировать. Вижу, что звонит Михалыч, но брать не хочу.

Что вы скажете, Виктор Михайлович? Что мне надо с женой урегулировать? Да я как бы уже. Или прям грохнуть ее, как считаете?

Опять сочится черный юмор. Надо прекращать.

У тебя тут греки, Дрюх. С ними как-то проще, чем с женой.

Я со всеми уже познакомился. С кем-то возобновил контакты, с кем-то и не терял. Составил представление о происходящем и раскладе сил. Плюс-минус понимаю, что делать, куда двигаться. И вот об этом с Михалычем я говорить готов, а о желтушном демарше Ксюши – нет. Поэтому не сегодня.

Греки – народ душевный, но в то же время хитрый. Они друг с другом плотно переплетены, но при этом у каждого свой интерес. И каждый будет пытаться вывернуть так, чтобы своего не лишиться. А мне надо как-то всё это поженить с нашими целями.

У нас есть безоговорочные напарники, чьей поддержкой мы заручились давно. Среди них – пятерка старост и несколько замов, занявших свои должности с нашей поддержкой. Самый полезный из них Петр.

Поэтому, когда звонит он, я тянусь за телефоном.

– Какие планы на день? Не хочешь встретиться на обед? — Кроме прочего, греки еще не любят по телефону болтать о том, что можно обсудить лично. Это не мой подход, но стараюсь уважать. – Место мне выбрать?

В голове искрой вспыхивает мысль, не торможу:

– Давай там, где со старостами встречались.

– Кали Нихта?

– Наверное. Не помню.

– Понравилось у Шамли? – Петр спрашивает с иронией. И я ее отлично понимаю. Там нравиться нечему. Обычное провинциальное кафе.

Но хочу я именно туда.

– Кофе неплохой. Может быть во второй раз даже выпить получится.

Отлично ловящий намеки Петр громко смеется в трубку. Я тоже слегка улыбаюсь.

— Ты любишь риск, Андрей.

Не спорю.

Риск не риск, но проконтролировать, уволили одну милую мадемуазель или нет, хотел. Почему бы не сегодня?

Глава 7

Глава 7

Андрей

Еще на первом году своего депутатства, на примере вполне рядовых на первый взгляд обращений граждан, я усвоил, что мелких дел не бывает.

То, что кем-то описано как частный случай, в итоге непременно окажется симптоматикой. И если ты с ней уже знаком, если ты разобрался в механике, то в нужный момент ты берешь себе целую тему и топишь, как дурной.

А чем больше у тебя тем, тем больше шансов задержаться в лидерах.

Лена Шамли – это интересный частный случай, в котором чувствуется симптом.

***

В Кали Нихта всё без изменений, только днем заведение выглядит еще проще, чем вечером.

Мы с Петром паркуемся на белой гальке почти в унисон. Здороваемся, как старые-добрые друзья. Это искренне, но и кое-что мы друг от друга тоже хотим.

Мы были бы дураками, считая, что греки сделают всё, а потом будут бесконечно ждать обещанных благодарностей. Нет. Работать должны и мы тоже. Уже.

Мои помощники, партийные юристы с полевиками вовсю трудятся. Конечно, Лазурный берег мы здесь при всем желании не сделаем, но пролоббировать парочку дорог, незначительные изменения в правилах застройки береговой, где-то льготу выбить, где-то подмочь с грантом – почему нет?

Главный вопрос Петра – это обновленный водоподвод в его поселок. Постараемся его решить.

На террасу Кали Нихта выходит Димитрий Шамли. Он мужик взрослый, видно, что не дурак, но очень зависимый от старосты Меланфии. Из тех, кто тише едет – дальше будет. Но это официально, а неофициально ему, конечно, хотелось бы взлететь повыше.

Не зря так старался, принимая старост. Я все заметил. Я внимательный.

Немного разволновавшись от вида незванных гостей, Шамли спешно надевает на лицо радушие. Раскрыв руки и широко улыбаясь, выходит нам навстречу.

– Какие дорогие гости на обед к нам приехали! Кирие Петр, кирие Андрей.

Мы пожимаем друг другу руки. Я дергаю уголками губ вверх, но быстро увожу взгляд на террасу.

Прощаясь со мной тем вечером, Шамли клялся, что виновница моей испорченной рубашки получит сполна. После шестого повторения, что меня это не интересует, я просто попросил девочку не увольнять.

Сегодня – проверка на договороспособность. Послушал или...

Среди шмыгающих между столиками тонких фигур меня интересует наличие одной. Я быстро ее нахожу.

Проезжаюсь взглядом, как будто проверяя на предмет физических увечий. Но это бессмысленно. Надеюсь, взрослых девок тут уже не бьют, потому что в мое время бывало всякое.

Возвращаюсь к лицу. Она сосредоточено принимает чей-то заказ. Кивает и вписывает в записную книжку. Профессионалка, блин. И сам не знаю, почему иронизирую.

Cразу же видно, что хорошая. Совестливая. И послушная.

То ли чувствует взгляд, то ли так совпадает, но дергает головой и пересекаемся.

Узнает. Пугается. Уводит.

Возвращается к парочке туристов, а я зачем-то считаю слегка ускорившееся девичье дыхание.

Не бойся, ладно уж. Я не враг.

– Очень благодарны, Андрей, что выбрали нас еще раз.

Это говорит мне Шамли, потому что Петр успел порадовать хозяина, что в Кали Нихта напросился я.

Снова дергаю губы вверх.

Поднимаемся вслед за хозяином на террасу.

– Для дорогих гостей лучший столик! – Шамли произносит пафосно и гордо. А ведет нас при этом к такому же обычному столику, как остальные, но указывает так, что сомнений нет: в его голове лучший это тут.

– Аня! – При обращении к подчиненным тон Шамли сильно меняется. Вздрагивают все официантки.

Я снова нахожу взглядом провинившуюся племяшку. Она оглядывается. Смотрит на дядю обижено. Отворачивается.

Вряд ли так уж хотела нас обслужить. Значит, произошло уже что-то другое.

В считанные секунды к нашему столику подбегает другая девчушка. Раскладывает старомодные кожаные книжки-меню.

– Я могу помочь вам выбрать?

– На твое усмотрение, друг, – киваю Петру. Он без раздражения берет выбор на себя.

Улыбчивый. Располагающий к себе. Настоящий староста.

Спрашивает у девушки элементарные вещи, позволяя раскрыться с хорошей стороны перед так и не ушедшим от нас Шамли. Петр умеет красиво со всеми. И помоложе, и постарше.

Реагируя на движение, слегка поворачиваю голову. Это Шамли делает несколько коротких шагов ко мне.

Упирает руку в стол. Склоняется.

Вдвоем провожаем взглядом упорхнувшую с террасы Лену.

– Не уволил, кирие Андрей. Как обещал вам. Руки дырявые, но сердце дрогнуло. Лена – дочка моего покойного брата. Я ее как родную растил. А выросло… Что выросло.

И что же не то выросло, мне интересно?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Визуально спокойная, старательная, ответственная.

Только в диалог с жалобщиком не вступаю.

– Но чаевых лишил. – Шамли сообщает. Возвращаюсь к нему взглядом.

– За что? – И мой тон, и вопрос его явно удивляют. В глазах зажигается растерянность, но быстре тухнет.

– У вас нет детей, Андрей. Вы ещё не знаете, как их воспитывать. С рук спускать нельзя. Дети должны привыкать к ответственности.

Хуею, конечно, но молчу. Мне многое здесь не нравится, но я не менять уклад приехал.

Шамли, еще какое-то время потусовавшись с нами и не получив приглашения присоединиться, откланивается. Не менее старательная, чем Лена, официантка Аня накрывает щедрый стол. Уверен, половина блюд не по заказу, а потому что Шамли так сказал.

Но пусть. Его право.

Мы приступаем к трапезе и разговору. В прошлый раз я не пробовал ничего. В этот убедился: вполне годно. Местами даже вкусно. Так как находиться мне здесь по меньшей мере месяц, надо привыкать.

Официантки грациозными юлами носятся между столиками. Подменяют друг друга. Чередуются.

И это ни черта не важная информация. Но я – заложник своей внимательности, а еще математического склада ума. Успеваю посчитать, сколько раз к нам пришла Аня и не Аня.

И заметить, что подходили все, кроме Лены.

Когда нахожу ее – раз за разом ловлю одно и то же. Взгляд перед собой. Движения на автомате. И невидимая для глаза «зона отчуждения» вокруг нашего столика.

– Племянница Шамли еще и поёт, ты знал? – Петр тоже провожает девицу взглядом и возвращается ко мне.

– Я ничего о них не знаю.

Петр кивает на сцену, где сейчас стоит бузуки

(прим. автора: греческий национальный струнный инструмент)

.

– Каждые выходные целые концерты тут. Хорошая девочка. Творческая. У них и танцы, и песни. Она Шамли неплохо ресторан раскрутила. – Желание Петра "поднять" девчонку в моих глазах – тоже симптоматика. Но уже его. Просто он – хороший человек. Только она в моих глазах не падала. В отличие от сразу многих из-за нее.

– Поёт, наверное, лучше, чем тут готовят.

Петр улыбается.

– Ты только Шамли этого не скажи. Не переживет.

Улыбаюсь в ответ. Жестом отбрасываю ключик от угла сомкнутых губ.

Не знаю, то ли у официантки-Лены в этот момент тактика сбивается, то ли иначе, как через «зону отчуждения», в нужное ей место не пройти, но улавливаю боковым зрением движение и порыв ветерка. Пахнет вкусно. Нежно так.

Когда поднимаю взгляд – проезжаюсь по плечу и провожаю уже спину. Колено Петра задевает подол длинной юбки.

Сидящий напротив староста запрокидывает голову. Улыбается и ловит взгляд племянницы Шамли. Она, стыдливо отвернувшись, ускоряется и шмыгает за дверь.

Мило это. Очень мило.

Глава 7.2

– Себе ее хочешь? – Спрашиваю для понимания и, отчасти, спокойствия. Если Петр ее себе присмотрел – уже хорошо. В обиду не даст.

– Нет, ты что. – Но он вполне искренне удивляется. – Девочка же совсем. За ней сын здешнего старосты таскается. Пусть разбираются. – Петр отмахивается и вроде бы разговор можно заканчивать. Мы почти доели. Водоподвод обсудили. Я свои вопросы тоже задал.

– Ясно. Голову морочишь девке. – В шутку «осуждаю». В ответ получаю смешок. Ничего он не морочит. Просто когда ты свободен – тянет воровать девичьи улыбки.

Снова улавливаю движение. Лена выскальзывает из-за двери и хочет повторить свой трюк, прошмыгнув мимо.

Не знаю, зачем это мне, но теперь не даю.

Когда ты свободен – хочется воровать девичьи улыбки. А когда заебан — разве хочется?

Вовремя выставив руку, пальцами ловлю тонкое запястье.

Прижимаюсь к пульсу. Быстрый.

Взгляд поднимаю. Смотрит вниз. Сначала пугается, потом хмурится.

А на меня-то за что злишься?

Взяв себя в руки быстрее дядьки, смеряет прохладным взглядом. Совсем не так, как в уборной.

– Чем-то могу помочь? – Вроде бы вежливая фраза, а по ощущениям – нахуй послала. Это улыбает.

Незаметно веду большим пальцем по запястью. Вспыхивает.

Девчонка ты. Совсем еще девчонка…

– Возьмешь у нас заказ? Лена.

Выдергивает руку и прячет ее за спину. Щеки розовеют сильнее.

Глазами лупит молнии.

Молодец, правильно. Тебя нельзя трогать без разрешения.

Лена обводит взглядом стол, возвращается к моему лицу.

– Вам не понравилось то, что заказали?

– Почему? Понравилось.

«Тогда что ж вы не доели?» спросить не рискует.

Молчит.

– Кофе хочу заказать.

Кивает.

– А вам, кирие Петр? – Поворачивается к Петру и даже в лице меняется.

Аж… Обидно, что ли?

– И мне, Элена. Если можно.

– Вам всё можно, конечно.

Упархивает.

Петр ерзает и кашляет в руку, но ничего не говорит. И я не оправдываюсь. Что бы он там себе ни думал, у меня свои эксперименты.

Я ставлю пятьдесят на пятьдесят, что кофе нам принесет не Лена. Сам себе проигрываю. Сам себя выигрываю.

Проходит минута с небольшим и она снова появляется с подносом.

В прошлый раз от кофе в джерке, по нашему – в ибрике, я отказался. Сегодня попробую.

Лена очень аккуратно начинает расставлять на столе маленькие медные ибрики, конфетницы и такие же чашки.

– А в эту пятницу концерта не будет? – Вопрос ей задает Петр. Поверх так и не погасшего румянца ложатся новые яркие пятна. Да че ж ты так волнуешься?

– Нет, кирие Петр. Концертов не будет месяц точно.

Петр присвистывает.

– Сезон же как раз. Почему?

Я подмечаю, как девичьи губы сжимаются. Покорность в ней как-то мирится с то и дело прорывающимся бунтом.

– Дядя Димитрий так решил, кирие Петр.

Она улыбается старосте. На меня снова не оглядывается. Прячет поднос за спиной, склоняет голову.

– Вкусного вам кофе, кирие Петр, кирие... Андрей. – Когда смотрит на меня, волнуется. Сложно в ответ не улыбнуться. Я стараюсь сдержаться.

По слишком аккуратному для нашей местности носу россыпью легки еле-заметные веснушки. Смуглая кожа идеально сочетается с миндалевидным разрезом глаз. Радужки – томно-медовые. Губы – искушающе пухлые.

С такими хочется ебаться и детей рожать.

Наверное.

– Спасибо, Лена, – немного склоняю голову. В ее очаровательной голове, уверен, изгаляюсь, удерживая так долго. В моей – любуюсь симптоматикой. – Жаль, что сегодня подача без спецэффектов.

Я просто шучу, но в ответ получаю обиженный-обиженный взгляд. Девчонка только не фыркает, а мысленно, мне кажется, всё же нахуй шлет.

– Ваши спецэффекты дорого всем стоят.

Развернувшись, уходит. А я тянусь за кофе.

Нихуя я в них не понимаю, конечно, но очень всё мне интересно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8

Глава 8

Лена

Быстрым шагом ухожу прочь от злосчастного столика и клянусь себе не возвращаться в зал, пока Петр с Темировым в Кали Нихта.

В грудной клетке жжет и распирает. Мне столько хотелось сказать…

При участии этого мужчины в моей жизни значительно прибавилось унижений и проблем, а он шутит про спецэффекты.

Очень, блин, смешно.

Ужасный человек. Просто ужасный.

Я поняла это еще утром, прочитав ту статью. Образ отстраненного и по-хорошему сдержанного депутата осыпался тонкой штукатуркой. Жена охарактеризовала Андрея Темирова совсем не так.

Вспыльчивый. Самонадеянный. Амбициозный. Нетерпеливый. Жаждущий безоговорочной поддержки и бесконечной похвалы. И при этом… Изменщик. А она еще и готова его простить, вы представляете? Святая женщина.

Не знаю, что может уронить в моих глазах человека сильнее, чем склонность к предательству. Я этого никогда не понимала и не пойму.

Поверив каждому слову в той статье, посмотрела на мужчину другими глазами и поняла, что прислушиваться к нему было бы верхом глупости.

Вернувшись в Кали Нихта я планировала прекратить свой бунт, но делать это надо было раньше.

Надувшись из-за своей мнимой правоты и непонятно что кому доказывая, я забыла выключить огонь под кастрюлей с бульоном. Всё чуть не закончилось сожженой кухней и пожаром.

В последний раз по заднице я получала, ещё будучи подростком. Но этим утром дядя снова расчехлил ремень.

Я, как дурочка, стыдно бегала вдоль набережной, умоляя не бить. Он следом – требуя остановиться, иначе будет хуже.

В итоге было хуже. Поймал. Скрутил. Отходил так, что кожа до сих пор горит огнем. Но куда сильнее задета гордость.

Всё это – на глазах у местных, туристов, бесячего Георгиоса.

Обидно настолько, что хочется выть. Только сил продолжать корчить из себя оскорбленную невинность во мне уже нет. Я признала свою вину во всем. За все попросила себя простить. Приняла наказания.

Убедилась: нечего слушать заезжих изменщиков, которые ни черта не смыслят в нашей бытности, хоть и имеют греческие корни.

Жаль, что я не сделала этого сразу.

***

Обслуживать людей сегодня мне было особенно сложно. Понятно, что большинство обитателей и гостей Милфеи чхать хотели на разборки Димитрия Шамли с племянницей, но я себя чувствовала так, будто каждый сидящий в нашем кафе слышал, как я визжала и просила остановиться, а дядя перечислял мои грехи.

И, словно издеваясь, именно сегодня о себе напомнить нужно было злосчастному Темирову.

Он мне понравился, а теперь я его почти ненавижу.

К их столику подходить дядя мне строго-настрого запретил. А я и не стремилась. Разве что… К Петру.

Мне иногда так хочется попросить, чтобы он забрал меня к себе в Понтею. Я возьмусь за любую работу. Подпишусь на любые условия. Просто пересидеть бы под его защитой до августа, а потом уехать… И с концами.

Когда тетя Соня отправила меня в подсобку за мешочком специй – я пыталась отнекаться, но, учитывая настроение дяди, не слишком настойчиво. Понятия не имела, вспыхнет ли следующим таким же ярким пожаром малейшее мое непослушание.

Проходя мимо столика, я позволила себе маленький грешок – всего лишь глянуть на Петра. Он улыбнулся – мое сердечко забилось быстрее.

Но это ни в какое сравнение не идет с тем, как начало вылетать, когда на запястье сомкнулись пальцы другого. От страха, конечно же. А еще от возмущения.

Вы же говорили, что трогать меня никому нельзя. А вам? Или вам любую трогать можно?

По Темирову видно было, что он мной забавляется. Он и тогда забавлялся, наверное. Как и все тут, упивался моим испугом. А я подумала, что говорил всерьез. Дурочка.

Сейчас с радостью отмотала бы время вспять и в уборной вела себя иначе. Не лезла бы. Раскаянье не источала (какая разница, я все равно свое получила), не рассказывала бы ни про дядю, ни про отца…

Сидя за столиком, он смотрел на меня с иронией, а я внутри цитировала подробности его ужасной биографии.

Вот как так можно? Изменять жене с ее лучшей, блин, подругой! Неужели никого другого не нашел?

Подлец.

Они уехали – я выдохнула облегченно.

Надеюсь, дядя хотя бы не делился с ними рассказом о том, как гонял меня утром сидоровой козой. Это унижение я вряд ли пережила бы.

***

Уже вечером, протирая с безосновательным остервенением столы, на фоне шума прибоя слышу свист. Подняв взгляд – врезаюсь в насмешливое лицо Георгиоса.

Он, без спросу, заходит на нашу террасу и усаживается наблюдать, как я убираю.

– Получила сегодня, да, Еленика? – от вопроса и тона меня начинает трясти.

Игнорирую, продолжая протирать стол. Взгляд парня прожигает дыры в моей щеке. Спускается ниже. От понимания, что Жора откровенно меня разглядывает и ничего ему за это никто не скажет, подташнивает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Так теория депутата тебе льстит или не нравится, Лена? Он имеет право так себя вести или нет?

Какое-то время старостёныш просто за мной наблюдает, как за рыбкой в аквариуме.

Я заканчиваю вытирать стол и ухожу к следующему, сознательно выбрав тот, что подальше.

Чтобы не вступать в открытый конфликт – отворачиваюсь спиной. Но то, что изначально кажется дальновидностью, оказывается новой глупостью.

Когда нужно – Георгиос перемещается в пространстве ловко и беззвучно. Прижимается ко мне сзади. Сдавливает мой подбородок пальцами и хочет развернуть лицом к себе.

Я брыкаюсь.

Он успевает ощупать мое бедро и ягодицу прежде, чем я сбиваю руку и выворачиваюсь.

Жора цокает языком и покачивает пальцем в воздухе.

– Но-но, Еленика. Ты же только утром по заднице получила. Хочешь ещё? К клиентам надо с уважением…

– Мы закрыты. Ты – не клиент. И если еще раз позволишь себе меня коснуться…

Жора легкомысленно отмахивается.

– Я это уже слышал. Прекрати угрожать. И вообще мне начинает надоедать, как ты ломаешься, Еленика. К тебе сын старосты проявляет благосклонность. Любая другая на твоем месте руки мне целовала бы, а ты…

– Так и иди к любой другой. Меня от тебя тошнит. Ты это знаешь.

Изнутри колотит. Уверена, Жора это замечает. Но его моя реакция не обижает, а подзадоривает. Он снова улыбается. Хищно и для меня безысходно. Смотрит по сторонам. Делает шаг ближе.

Я отступаю и, по дурацкой случайности, врезаюсь в стул, на котором сидел Андрей Темиров.

Цепляюсь за него пальцами. Отдаляюсь лицом от приблизившегося ко мне молодого человека.

– Тошнит не тошнит, а привыкать придется, Лена. Мне отец сказал, чтобы я до конца лета жену себе выбрал. Не принято у нас долго холостым ходить.

Чувствую себя загнанным в глухой угол зверьком. Дергаюсь, но лица все равно касаются пальцы.

– Я тебя выбрал. Ты из наших самая красивая. Нетронутая. Полугречанка, но так уже и будет. Я полный грек, а ты хотя бы целка. Это важно. Так что… Сватов скоро встречайте…

Жора подмигивает и пытается приоткрыть мой рот, надавив пальцем под нижней губой. Я упрямо сжимаю.

Я тебе не кобыла.

– И то, что с нравом, хорошо. Темпераментная, значит.

– Иди к черту со своими фантазиями.

Отталкиваю парня и быстрым шагом направляюсь в помещение. Между лопаток врезается и расходится гадким предчувствием:

– И улыбаться старостам прекрати. Услышала? Я ревнивый, Еленика!

Глава 9

Глава 9

Лена

Я не могу назвать дядю плохим человеком. Он вспыльчивый, но отходчивый. И пусть по-своему, скупо и даже скорее всего неосознанно, но меня он всё равно любит.

Оттаяв после чуть ли не самой острой нашей «стычки», дядя Димитрий тоже передо мной извинился.

Нам вдвоем было неловко и непривычно, когда он обнял меня и погладил по голове. Его «извини меня, Лена, что вспылил. Ты хороший ребенок. Старательный и честный» в реальности прозвучало неделю назад, а греет до сих пор.

Еще дядя всё так же неловко сунул мне в карман деньги. Сказал потратить на что-то приятное. И даже не разрешил, а настоял на том, чтобы я вместе с молодежью ехала в субботу в Калифею на фестиваль в честь Пятидесятницы.

Пятидесятница для нас – большой праздник. Семья Шамли делится на сильно верующих людей и не очень. Мои тетушки ходят в храм и часто обращаются к богу. Мы с дядей – скорее нет. Но утром в Пятидесятницу в церковь идем все вместе.

Ресторан украшаем зеленью, но для посетителей не открываем. Обедаем семьей, разговаривая о достижениях, планах и надеждах.

После обеда все отдыхают, как считают нужным. Я, возможно, с большей радостью повалялась бы на пляже с книжкой, но получив сообщение от лучшей подруги – Василики, сдаюсь и собираюсь.

В школе мы были не разлей вода. Сейчасть жизнь Василики круто изменилась. Она учится в городе на очном. Бывает дома только на каникулах. В этом году обещала приехать в июле, но получилось раньше. Наверняка за эти три года у нее появились не менее ценные подруги. Я ревную, конечно. А еще завидую. Но не перестаю любить ее и радоваться встречам.

Наряжаюсь в любимое короткое белое платье с летящей юбкой и красивым кружевом на топе. На голову надеваю самодельный ленточный венок. По периметру он украшен ниспадающими в волосы нитями из белого и зеленого бисера. Мелкие бусины сверкают на солнце, играя радужными бликами. Я чувствую себя немного нимфой.

На фестивале будет куча развлечений для туристов: ярмарка фермерских продуктов, ремеснические мастер-классы, народные танцы и песни. Я все это видела миллион раз, но предчувствие окунуться в атмосферу вместе с Васькой дразнит и подначивает ехать поскорее.

Спустившись в зал ресторана, хвастаюсь перед дядей и тетушками новыми сережками – купила их из денег, которые дал дядя. С моих мочек капельками стекают сапфиры в серебре. И такой же сапфировый браслет оплетает запястье. Меня хвалят и желают хорошо повеселиться. Я впервые за долгое время предвкушаю без оглядки на бесконечные тревоги.

Георгиос больше в Кали Нихта не являлся и задевать меня не рисковал. Но это не значит, что о парне я забыла. Его многообещающие угрозы всё еще липнут ко мне плохим предчувствием. Он не бросает слов на ветер. И пусть я совершенно точно не собираюсь за него замуж, но дядя… Ему такое предложение, несомненно, польстило бы.

Сегодня Георгиос будет в Калифее. Это один из аргументов против туда соваться, но в душе снова зреет протест. Пусть подавится своими угрозами. Мы, конечно, семья не самая прогрессивная, но как скот меня новому хозяину из рук в руки не передадут.

***

Приехав в Калифею на рейсовом автобусе, моментально попадаю в эпицентр праздника.

Наша встреча с Василикой – громкая и бурная. Вася оплетает мой локоть и больше, кажется, не отпускает.

За семестр учебы на бухгалтерском у подруги скопилось много информации. Я слушаю ее, чувствуя внутреннюю дрожь. Это все так увлекательно. Это все так по-взрослому!

Она живет в общежитие, ходит на настоящие вечеринки. В караоке. В бары. В клубы. Начала встречаться с парнем. И они даже…

Мы лавируем между лавками с аутентичными товарами, но намного больше пахлавы, лукума и кулури меня увлекает рассказ на ухо. Будь вокруг тихо, мы не рискнули бы (о таком лучше разговаривать дома под одеялом), но Васю распирает, да и я не могу сдержать любопытство, а вокруг нас грохочет музыка и гул голосов.

Кровь нагрета двумя стаканчиками узо. Сейчас мы держим в руках уже метаксу. В обычной жизни я почти не пью (некогда, да и не хочется), но на фестивале отказываться от угощений кажется глупым и бессмысленным.

– Это был ещё не секс, Лен. Мы попробовали, но я испугалась, что будет больно. Зато мы делали всякое другое... Без проникновений.

У меня учащается пульс и нагревается кожа. Васька хихикает, а я смотрю на нее испуганно-восторжено.

– И ты тоже делала? Или только он тебе?

Вася изо всех сил пытается сдержать улыбку, но я вижу, что даже на глазах у подруги поволока. Это так палевно... И так завидно!

Я не ханжа и не дремучая. Я знаю, что секс во всем своем мнообразии прекрасен. И я бы с радостью попробовала, было бы с кем. От мыслей о Георгиосе меня тошнит. Об интрижке с приезжим туристом тоже думать как-то грустно. Я бы хотела с чувствами. С пониманием, что с этим человеком построю семью.

Дома со мной никто и никогда не разговаривал о сексе. Со мной и о чувствах-то никто и никогда не разговаривал. Но какие на меня возлагаются ожидания я все равно понимаю. Дядя презюмирует мою правильность. Целомудрие. И отсутствие у меня шлейфа из кавалеров – для него облегчение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А для меня... Шлейф мне не нужен, но хоть за подругу порадуюсь.

Глянув по сторонам и качнувшись ближе, Вася шепчет мне на ухо:

– Я делала ему минет. Это было совсем не отвратительно. Он вкусно пах. Не торопил. Член наощупь такой приятный, Лен! Горячий и нежный.

– Господи... – Хочу я того или нет, смущаюсь. Краснею и мотаю головой, чтобы развидеть.

В шутку обиженная Васька бьет меня по плечу, чуть не расплескивая бесценную метаксу. Вспомнив о ней, чокаемся и делаем по глоточку. Те еще алкоголички...

– Это правда приятно, Лен. И он меня тоже ласкал везде... Когда тебя там целует мужчина, который нравится и которому ты доверяешь, Лен...

Мне вдруг становится не до смеха. Даже горло пересыхает. Я верю, что это очень круто. Но что поделать, если единственный мужчина, вызывающий во мне желание что-то такое попробовать, – староста большого поселка?

Петр тоже здесь. Я уже видела его в компании старост. Но ему до меня дела, конечно же, нет.

Вася тянет меня ещё ближе и совсем-совсем в ухо нашептывает:

– Он сказал, что я там сладкая. Это так приятно было… Я думала я еще раз конч…

– Ой… – Хихикаю над Васиным рассказом, на полном ходу врезаясь в неожиданную преграду.

Стаканчик с недопитым алкоголем выскальзывает из пальцев и разбрызгивается по чьей-то руке. Я все еще улыбаюсь, но уже осознаю, что виновата.

Скольжу взглядом по светлым летним мужским туфлям, легким брюкам и голубому поло.

Испытываю кратковременное облегчение из-за того, что одежда не пострадала. Но поднимаю взгляд по широкой груди и врезаюсь в лицо Андрея Темирова.

Сейчас пострадаю, кажется, я.

Депутат хмурится и стряхивает руку. Смотрит на меня. Быстро, в считанные доли секунды, проезжается от голых ног до головы. По коже бегут мурашки. Не хочу их. Сжимаю губы и вздергиваю подбородок.

– Добрый день, кирие Андрей. – Сознательно не извиняюсь. Он, тем временем, поднимает стаканчик и метко отправляет его в ближайшую урну.

– Добрый день, Елена. – Ускорившимся пульсом реагирую на совершенно не важную информацию. Но… Он меня запомнил, получается? И без формы узнал.

Мое внимание привлекают новые мелочи. Кажется, депутат успел загореть сильнее с нашей последней встречи. Жесткие волоски на руках местами выгорели. Сами руки выглядят одновременно изящно (за счет длинных пальцев и достаточно тонких запястьев), и мужественно. Очевидно очерченные бицепсы перетекают в широкие плечи. И еще ему идет летний голубой цвет не меньше, чем строгие деловые костюмы.

Я позволяю себе запрещенку: глубокий вдох. После чего мотаю головой.

Он изменщик, Лена! Не любуйся! Не смей даже!

– Рано или поздно ты выльешь на меня кастрюлю кипятка.

Новая депутатская шуточка снова "не залетает". Вместо почти созревших извинений я фыркаю и вздергиваю нос.

– Но на сей раз вам даже нечего мне предьявить!

Развожу руками, позволяя себе дерзко блеснуть глазами. Но это правда. Он это знает. Усмехается.

Я, непроизвольно, в ответ. Прикусываю уголочки губ.

Лена, стоп.

– Кали Пентикости, кирие Андрей (прим. автора: с Пятидесятницей)! – Вроде бы поздравляю, а вроде бы к черту шлю. Он, кажется, и это тоже просек. Улыбается шире. Склоняет голову.

– На исе кала (прим. автора: будь здорова).

Растерянная Васька переводит взгляд с меня на мужчину и обратно, но я при нем объясняться не хочу. Сжимаю ее руку локтем сильнее и пытаюсь увести в сторону.

Подруга поддается, но делаю шаг и на другой мой локоть ложатся мужские пальцы.

Ноздри дразнит приблизившийся запах. Под кожу заползает определенно черная магия его близости.

Я чувствую, как волосы и бисерные нити тревожит чужое дыхание. Мое немного сбивается.

Почему у меня в голове переплетаются темы нашего с Васей откровенного разговора и мысли об этом мужчине?

– На метаксу не налегай, – предупреждение жестко опускает с небес на землю. Вспыхиваю.

Я выгляжу пьяной?

Но разве это ваше дело?

Поворачиваю голову и смотрю мужчине в глаза. Он очень близко.

А мне обидно до жути.

– У меня выходной.

– Считай это бесплатным дружеским советом, Лена.

Глава 10

Глава 10

Лена

Настроение испорчено. Спасибо, господин депутат.

Я хочу хихикать над историями Васьки, а не бороться с приступами беспочвенного стыда и тревожности.

Вот почему мне нельзя налегать на метаксу? Я выгляжу склонной к пьянству? Безрассудной? Я, по мнению депутата, буду первой из всех присутствующих блевать над красивыми кованными урнами, обозначенными гербом Калифеи?

Вместо внимания к Василике, которая продолжет свой рассказ, я кручу в голове острые ответы Темирову, которые вовремя на ум не пришли. Да и какой в них смысл, если его слова меня задели?

По степени бесячески столичный депутат почти догоняет Георгиоса Меласа.

И второго, как назло, я тоже встречаю довольно быстро.

Георгиос развлекается в компании своих друзей и подруг. Почему не смог выбрать себе партию среди них – не знаю. Но даже я замечаю, что на него с радостью вешаются.

Они пьют точно не меньше, чем мы с Васькой, но замечаний ни от кого не получают.

Георгиос смеряет меня оценивающим взглядом и отворачивается. Я тихонько шлю его ко всем чертям.

А дальше пытаюсь абстрагироваться ото всех.

Мы с Васей плетем цветочные венки. Мой ленточный при этом собирает кучу комплиментов.

Присоединяемся к хороводу. Сначала я планирую просто со всеми потанцевать, но почти сразу во мне «прорывается» побережный ивент-менеджер и я начинаю наравне с организаторами учить новичков.

Вопреки «дружескому совету» Темирова, мы с Васькой чередуем развлечения с новыми дозами алкоголя. Но, будь он неладен, я то и дело прислушиваюсь к себе. Трезво ли мыслю. Твердо ли стою. Не мало ли в желудке еды.

Мы с подругой выбираем друг для друга не нужные, но такие милые кольца и браслеты из ракушек. Дарим и тут же надеваем.

А устав, заваливаемся на один из разбросанных прямо на траве цветастых пуфов-мешков. Вася показывает мне свои фотографии с парнем, а я стараюсь пореже смотреть на беседку прямо перед глазами, нервно теребя браслет.

В ней устроилась компания, разительно отличающаяся от прочей аудитории праздника.

Я уверена, что любую из пяти таких беседок так просто было не занять. В этой «чиллит» наша элита. Старосты, владельцы гостиниц, местные богачи, а еще девушки…

Не такие, как мы с Васей. Другие.

Старше. Ярче. Дороже. Они выглядят не греческими простушками, какой на их фоне чувствую себя я, а как минимум столичными цацами, а то и моделями из Инсты. На них много дорогих украшений, на лицах – профессиональный визаж. Одежда, думаю, стоит больше, чем я зарабатываю в год. Очень стильная и в то же время не вызывающая.

Я никогда за собой такого не замечала, но сейчас завидую так сильно, что справиться сложно. Мне зачем-то тоже хочется быть вхожей в ту беседку. Стать такой же. Дурочка.

Шпагами мое сердце то и дело пронизывает то, с каким удовольствием, широкой улыбкой и явным интересом во взгляде со всеми там общается Петр. И с ними тоже. Он мне ничего не должен. Не обещал и не даст. Но черт…

И Темиров туда же.

Они, видимо, все такие. Разбрасываются улыбками направо и налево.

Зря я думала, что он будет присматривать себе любовницу на побережье. Найдет кого-то поинтересней, а может быть уже нашел. И это явно не одна из наших официанток.

Непонятно откуда взявшуюся горечь проталкиваю в горло вместе с большим глотком метаксы.

Смотрю на дно опустевшего стаканчика, а сердце колотится. Ну чего ты, дурное?

На улице стремительно темнеет. Зажигаются костры и фонари. Воздух пахнет травами, жаренным мясом и алкоголем. Вседозволенностью и грехом.

Официантка приносит в беседку, которая вообще меня не касается, поднос и расставляет стопки. Посреди ставит сразу несколько бутылок крепкого алкоголя. Параллельно им раскуривают кальян.

Мое лицо вспыхивает обидой.

Отлично. Значит мне положено плести венки, а вам…

– Васенька… А сходишь еще за чем-то? – Спрашиваю у подруги, не испытывая угрызений совести за то, что прослушала последние несколько минут ее рассказа.

– Схожу, конечно. Мясо или рыбу брать?

– Мясо. – Произношу как-то даже кровожадно, следя, как на чужой стол опускается огромное блюдо с разнообразными мясными деликатесами.

Вася уходит, а я запрокидываю голову и смотрю в небо, чтобы не на них.

По хорошему, нужно уйти и не теребить себе душу. Дальше, думаю, будет только хуже. К Петру на колени заберется какая-то фифа. Они будут лизаться. Я буду думать, как закончат вечер. Ревновать и страдать.

А еще меня будет злить невозможность отмахнуться от очередных слов Темирова. Все вокруг ведут себя развязно и только я должна то права свои отстаивать, то за поведением следить. Какое ему вообще до меня дел...

Так и не додумав, вскрикиваю от неожиданности, потому что на место Васи с разбегу запрыгивает человек. Не успеваю вскочить, потому что меня обнимает Жора. От него сильно пахнет алкоголем. Я давлю в грудь, он тянет ближе. Глаза – пьяные и счастливые.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Ты дурак?

– Влюбленный, Еленика. В тебя-а-а-а.

Раньше я отреагировала бы злостью, сейчас просто фыркаю и закатываю глаза.

Бью по ладони, которая пытается задрать платье и погладить по голому бедру. Стараюсь вывернуться, но он держит.

– Ты такая красивая сегодня… – Блуждает пьяным взглядом по моему лицу. Сегодня вызывает не чистое раздражение, как обычно, а даже легкое сожаление. Может он правда влюблен? Просто выражать свои чувство адекватна не умеет? Только я же в него – совсем нет. – Глаза накрасила?

– Я часто крашу глаза.

– И губы такие… Яркие…

Он смотрит на них и облизывает свои. Но я не хочу.

– Жор, прекрати. – Давлю в грудь парня настойчивей. Он снова пытается меня облапать, а еще поцеловать.

Не оставляет мне выхода. Я прижимаюсь к его боку и больно щипаю. По-настоящему больно. Не отпускаю сразу, а держу.

Он вскрикивает от неожиданности и выгибается.

– Вот ты зараза! – Обвиняет пораженно. Мне отчего-то в ответ хочется смеяться.

Сталкиваю парня с пуфа и дразню, высунув кончик языка. Невпопад вспоминаю чужую фразу и не могу отделаться от желания ее озвучить:

– Я гречанка, Георгиос. Ко мне нельзя без спросу, понимаешь?

Он злится. Сжимает губы и смотрит прямо, потирая бок.

– Петь-то будешь?

Мотаю головой.

За спиной уже зажжена главная сцена. Днем на ней пели преимущественно дети. На вечер заказан известный артист. В ближайший час к микрофону можно будет подойти любому желающему. И может быть при другом раскладе я воспользовалась бы возможностью, но как подумаю, что слушать будут в той беседке… Или еще хуже – даже не слушать… Нет. Сегодня нет.

– Георгиос, здрысни! – Это командует вернувшаяся с метаксой и шашлыком Васька. Отталкивает его бедром и плюхается рядом.

Ей авторитет парня ни по чем. Она не боится возможных последствий ни для себя, ни для своей семьи. Завидую еще и в этом.

Мы чокаемся, пьем, а потом вгрызаемся каждая в свой кусочек мяса.

Мое настроение скачет от неописуемого счастья до абсолютного упадка.

Делаю себе же хуже, опять поднимая взгляд к запретной беседке.

Оттуда доносится громкий смех. Я убеждаюсь, что не выйду сегодня на сцену, как бы и кто ни уговаривал.

Однажды в Кали Нихта Петр смотрел на меня, отложив приборы. Когда закончила – хлопал. А сейчас его куда больше интересует девица.

Когда я выучусь и стану певицей, начну круто зарабатывать, стану в доску городской, я вернусь. Такой же. К нему. А пока…

Отодрав взгляд от улыбающегося не мне Петра, цепляюсь за другого человека. Ни черта не отстраненно слежу, как на его плечи ложатся женские руки. Красивая блондинка склоняется над депутатом. Ее волосы скользят по мужской руке. Она говорит что-то с улыбкой, и ждет ответа, отдалившись.

В моей голове на повторе крутится: «он же женат, господи! Неужели тебе настолько плевать?! Ты что, статью не читала?». Но да. Им всем плевать.

Темиров улыбается и отвечает. Я увожу глаза и пью.

– А что это за мужчина, ты расскажешь, Лен?

Зажмурившись, мотаю головой.

Когда открываю глаза – официант по просьбе кого-то в той компании заботливо закрывает их от любопытных зевак полупрозрачной тюлью.

Это ощущается, как щелчок по моему любопытному носу.

Ну и идите все к черту. Отставив пустой стаканчик, поднимаюсь с пуфа и тяну следом Васю.

– Идем лучше танцевать. Зачем нам эти старосты?

Глава 10.2

***

Я вытанцовываю из себя всю дурь, а может быть наоборот ею напитываюсь под ритмичные треки диджея.

Мне плевать, насколько он стильный и соответствует ли чьи-то запросам. Моим — абсолютно.

Я запретила себе петь сегодня, но выплясываю до состояния, когда ноги гудят, а голос охрип. Кожа покрыта испариной. Несколько бисерных нитей рассыпались и навсегда останутся в траве.

К нам несколько раз пытался подкатить Георгиос, но Васька отгоняет неудачливого ухажера, как настоящий коршун.

Может быть завтра меня снова ждет обиженная тирада старостёныша, но сегодня я счастлива. Почти на все сто.

Стараюсь не думать ни про Петра, ни про свой моральный облик в глазах не имеющего никакого значения в моей жизни депутата.

Не смотрю

туда

. И не ищу

их

.

Вроде бы четко планирую свое время, но, на самом деле, тяну до последнего. Слушаю один трек приглашенной звезды… Потом еще один и еще… Убегаю из толпы на последний рейсовый автобус в Меланфию впритык к отправке.

И, конечно же, «целую» удаляющуюся задницу, после чего оказываюсь одна на полной чужих машин и пустой от людей парковке.

Грудную клетку разрывает нагретый легкими воздух. Издалека доносится музыка и кураж толпы, а изнутри распирает слишком ярким для одной меня коктейль из полярных чувств.

Я заверила Ваську, что успею, и оставила ее на концерте.

В голове туман.

Думать сложно.

Дядя будет злиться, потому что наше негласное правило (в полночь быть дома) сегодня нарушится, но и пеплом голову посыпать вроде как поздно. Надо вернуться и попроситься переночевать у подруги.

Но сделать это мне мешает врезавшееся сзади тело. Вскрикиваю.

В мою спину вжимается кто-то горячий. На бедра ложатся руки. Висок обжигает пьяное дыхание.

Я быстро понимаю, что это снова Георгиос.

– Жор, блин! – Мою попытку снять с себя назойливый ладони он пресекает. Оглядываюсь, смотрит хмуро и упрямо.

– Пропустила автобус, малая?

Признаваться в очевидном не хочется. Как и чувствовать его настолько близко. Тем более, что тесный контакт не дает усомниться: у него… Стоит.

– Ничего страшного, переночую у Васи.

Пытаюсь вывернуться, он перехватывает. Снова обнимает уже лицом к лицу.

Со стороны это, наверное, смотрится даже мило. Молодежный смелый флирт. А вот внутри я начинаю бояться.

Жора вжимается ладонями мне в спину и тянет ближе. Хочет поцеловать, я протестно запрокидываю голову. Прижимается приоткрытым ртом к шее.

– Жор, отвали. Я буду кричать.

Давлю в плечи. Эффект минимальный.

– Малышка-Еленика осталась одна в Калифее. Чтобы дядя утром не устроил разнос, будет теперь идти вдоль дороги?

Георгиос спрашивает, маскируя под сочувствием издевку. А я прикусываю язык, не рискуя нарываться.

Вокруг много людей, но дело в том, что они далеко.

По пьяным глазам Жоры читаю: он в курсе. Даже дружков его не видно.

– Что смотришь, Еленика? Снова будешь бегать от дядькиного ремня? Не надоело жить с этим старым хреном? Со мной-то лучше будет. Всего-то надо не ломаться…

Руки парня спускаются по моей спине. Сжимают ягодицы, ныряют под ткань юбки.

Он меня тискает, я давлю в грудь сильнее.

– Георгиос. Прекрати. Пусти меня. Я…

Изо всех сил пытаюсь вернуть себе трезвость рассудка, но мысли ускользают непослушными бусинами.

– Не бузи, Шамли. Я тебя отвезу. Вон машина моя сто…

Я в жизни добровольно не сяду в машину к пьяному. Я в жизни добровольно не сяду в машину к нему. Но в моменте меня ломает страх. Жора перехватывает мое тело удобней, как кукольное. Я никогда не думала, что в нем столько силы, а во мне – сущий мизер. Он снова за моей спиной и метр за метром подталкивает в сторону подаренного отцом белого автомобиля.

На каждом следующем шагу я обещаю себе начать сопротивляться, но в реальности это не помогает, пока мы не слышим резкий свист.

Так, обычно, пугают собак. Но с Георгиосом тоже срабатывает.

Старостеныш выпускает меня и отскакивает. Оглядывается по сторонам. Я тоже под стук вылетающего сердца.

На парковку выходит мужчина в светлом.

Фарами мигает черная машина, к которой, как и раньше, не липнет пыль. К ее хозяину – любая грязь.

Темиров перескакивает взглядом с меня на Георгиоса. Улыбается старостёнышу.

– Парень, тебя там друзья потеряли. – Кивает назад легко, но взгляд не отводит. – Ты же за руль не собираешься? – Этот вопрос не требует ответа, но по Георгиосу видно, что он злится и хочет ляпнуть лишнего. Тем не менее, держится. А я…

Сердце вылетает. Смотрю на Темирова и шагаю к нему. Без спроса и приглашения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Просто… Не уходите, пожалуйста.

Он мажет по мне мельком и возвращается к Георгиосу.

– Тебя подбросить?

– Нет, спасибо. Лена! – Оклик в спину провоцирует меня ускориться. Георгиос таким образом предупреждает: «стой на месте, иначе будет хуже», только я не могу. – Мы с Еленикой сами доберемся. Нам в один поселок. Лена, стой!

Слабовольно замираю и дрожу. Смотрю на Темирова и про себя прошу не бросать.

Новый наш зрительный контакт длится дольше, но заканчивается снова неопределенностью: он возвращается к Георгиосу.

– Ты бы лучше отоспался здесь, парень. А Еленика… – Радужки депутата поблескивают под фонарем. Когда взгляд задевает меня – я читаю в них недовольство. Сердце ухает вниз.

Я привыкла хлебать свое до конца. Это точно не его дело и проблема. Но сейчас очень нуждаюсь в чужой помощи даже вопреки тому, что ослушалась. Немного свожу брови, он смаргивает.

Вернувшись к Георгиосу, опять широко улыбается.

– Димитрий меня попросил племянницу завезти. Заботится о ней. Правильно же, как считаешь?

Сделав шаг назад, депутат, не глядя, открывает пассажирскую дверь своей машины. Внутри она выглядит еще более безупречно, чем снаружи. Молочный кожаный салон кажется самым уютным и желанным местом в мире.

В любой другой день я бы скорее защипала себя до полусмерти, чем полезла внутрь, но сегодня, не оглядываясь, стучу каблуками по асфальту и послушно ныряю, получив один короткий кивок.

Прежде, чем дверь захлопнется и оградит меня от шумов окружающей среды, слышу:

– Давай мне ключи, друг. В гостинице выспись и завтра езжай. И больше так не балуйся. Друзья по периметру. Ты тут. Понимаешь, как плохо всё выглядит?

Не знаю, исполняет ли просьбу Георгиос.

Я сейчас вряд ли вообще смогу на него посмотреть.

Вместо этого сползаю ниже на кресле и закрываю на время глаза.

От чего меня только что пронесло?

Глава 11

Глава 11

Андрей

Парламентский, блт, контроль выглядит, Андрюха, не так.

Я прекрасно это понимаю, но игнорировать происходящее было бы скотством.

Чужое для меня имя на повторе привлекло внимание еще днем. Лена-Лена-Лена.

Я узнал пацана. Да и посыл «хочу ее завалить» сложно воспринять двояко. Кого хочет – сходу понятно. И что пацан уже пьяный, а она с радостью накидывается, ни черта не подозревая, тоже.

Чистый кайф (ирония).

И никто не спрашивает, хочешь ты в этом участвовать, Андрюша, или нет.

Подобные разборки мне абсолютно не нужны, но симптом Елена продолжает пульсировать болячкой на носу греческой общины и почему-то моей совести.

Я не держал ее в поле зрения весь день, но время от времени мониторил. Находил и хорошо.

Что сейчас вовремя успел — тоже хорошо. Но лучше бы, конечно, чтобы не приходилось.

Вкладываю ключи от тачки говнюка в карман и обхожу свою машину.

Заняв водительское, без пауз стартую.

Пусть остынет. И я остыну тоже.

За столом в беседке осталось много недоговоренных тем, полезных для меня людей, но я выезжаю на дорогу, чтобы доставить бесценную многострадальную задницу под присмотр дядьки.

В салоне тепло и комфортно, но девка дрожит. Понимаю. Стремно.

Мне и самому стремно. Это совсем не по-людски. Расставить друганов по точкам и тащить силой в машину. А дальше что?

Я не уверен, что пацан способен на насилие, но и полагаться на лучший исход из возможных – дело неблагодарное. Поэтому мы едем молча по темной трассе. Почти сразу обгоняем автобус. Племянница Шамли оживает и оглядывается.

Трет покрытые гусиной кожей плечи. Такая же у нее и на бедрах.

– Тебе холодно? – Лена резко дергается и смотрит на меня, нахмурившись.

По ней заметно, что пьяненькая. Запах тоже чувствуется. Во взгляде вперемешку страх, туман и адреналиновая буря.

– Нет. Мне просто… Вы меня можете высадить. Я автобус поймаю, а вы вернетесь.

Предложение щедр

о

настолько, что улыбку не сдержать. Мой стресс выходит сарказмом.

Она обижается. Если и была благодарна, то уже сжимает губы.

– Пристегнись. Я не буду подрезать автобус.

Слушается, но как-то… С гонором.

Мы минуту-другую молчим. Девчонка опять сползает по сиденью и смотрит перед собой. Наверное, вспоминает, прокручивает, осознает. До конца ли – не факт. Но по тому, что губы разжимаются и через них выходит серия ускоренных выдохов, думаю, почти всё.

Пацан собирался сделать плохое. Пацан непростой. И мне с его отцом предстоит заниматься общими делами, а не ссориться, но смолчать я вряд ли смогу. А как это сделать дипломатично — хуй его знает.

Перебираю пальцами по рулю, сжимая его удобней. Взгляд замершей пассажирки перескакивает на мои руки.

Она даже дыхание затаивает.

– Спасибо вам. Вы…

Рискует посмотреть в глаза. Договорить – нет.

Я – не рыцарь, но киваю. Она пытается улыбнуться.

Вычитывать ее – бессмысленно. Да и особо не за что.

Она трет основания ладоней о голые колени. Я все равно чувствую себя ворчливым дедом, сдерживая ряд условно дельных замечаний. На самом деле, там половина была в куда более открытой одежде, но на ее ноги правда сложно не залипнуть. Я не оправдываю. Я просто… Отчасти понимаю.

На консоли вибрирует мой телефон. На его экран первой тоже смотрит она.

Добрый вечер, Ксюша.

Бывшая весь день как чувствует, что не до нее. Наяривает. Я держу в игноре. Она не сдается.

Сейчас тоже сбиваю.

Шантаж со мной не сработает. Она верить в это не хочет.

Следивший за моими действиями взгляд поднимается до щеки.

– Я не буду подслушивать. Вы можете… Взять.

Улыбает. Смотрю мельком. Она пугается и отводит глаза в лобовое.

Я уже и забыл, что молодые девки такие стеснительные. У меня из последних подобных контактов – помощница-Аврора. Да и та стеснительной была первые полгода. Теперь кому-угодно голову откусит. И мне тоже, если что-то вовремя не подпишу.

– Спасибо, что разрешила.

Трет запястье. Шелестит каким-то детским браслетом. Снова оглядывается, но автобуса уже не видно. Она будет дома даже раньше, чем собиралась.

А я вряд ли уже вернусь. Не договорил, конечно. Пить даже не начинал. Блядовать на сегодня вроде не планировал.

Но как-то… Настроение уже сломалось.

– Почему не пела, Лена? – Чтобы в машине не было так напряженно тихо, задаю первый пришедший в голову вопрос.

Я уже понял, что она по местным меркам чуть ли не звезда. Многие знают. Не только их семью, а и лично ее. Сватают тому придурку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Только ты ж, блять, на свиданки зови и цветы дари, а не нагнуть пытайся.

Первый шок Лене скрыть не удается. Девочка смотрит на меня и хлопает глазами.

– Откуда вы знаете, что я пою?

И пока не намечтала себе лишнего, с улыбкой поясняю:

– Староста Петр сказал, что хорошо поешь.

– Староста Петр обо мне говорил? – Она палится на раз-два. Щеки розовеют, глаза увеличиваются. Пальцы впиваются в колени.

Сколько, блт, восторга.

– Нравится тебе Петр, да?

А теперь губы снова сжимаются и зрачки поблескивают. Я прям по ним читаю «в отличие от вас».

Может и правильно.

Не ответив, она ерзает на сиденье и прокашливается.

Выглядит слегка помятой, но, вот от души, очень красивой. Надо будет Петру сказать, что у них тут вообще-то взаимно. Пусть берет девку. Заодно от долбоебыша оградит.

– Вы забрали у него ключи? – Лена перескакивает с неудобной темы на очень условно нейтральную.

Я просто киваю.

– Если у вас из-за меня будут проблемы – простите.

– Какие проблемы?

– Георгиос любит врать. Он может отцу все что-угодно рассказать… Но я вам благодарна. И я подтвержу любые ваши слова.

Такая лояльность, конечно, тешит. Но и улыбку тоже вызывает.

– За меня ты можешь не волноваться. Лучше думай о себе. Поговори с дядькой. Сколько это будет длиться? Тут либо приструнить, либо сама понимаешь, чем закончится.

Я по вспышкам в глазах вижу, что она понимает. И об опциях этих думает.

Я не буду изображать бескорыстного защитника, всегда готового помочь. Мне есть, чем заняться, кроме как контролировать эту ситуацию.

– Я все решу.

Звучит слишком круто, но я не спорю.

– Молодец.

В салоне снова тихо. Ксюха еще набирает – скидываю. Злюсь пиздец. Не проходит. Во мне тоже адреналина больше, чем хотелось бы.

В Лене вижу то же самое. Потряхивает. Надо спускать его. А как?

Попиздим еще, что ли.

Глава 11.2

– Праздник как тебе? – Вместо благодарности за то, какой я сегодня душевный, получаю скептический взгляд. Она дергает свой браслет и под ноги осыпаются ракушки.

– Вот блин.

Пытается наклониться и собрать. Я слежу за попытками. Прыгаем на кочке – лупится затылком о бардачок.

Дурочка.

Шипит и трет. Смотрит на меня обиженно.

– Я все соберу. Когда вы остановитесь.

– Пусть будет.

Упрямство снова сжимает пухлые губы в линию.

– Меня не обязательно везти аж до Меланфии. Вы можете оставить на остановке. Я перехвачу автобус.

Я никак не реагирую. И оставлять, конечно же, не собираю. Чтобы что?

– Дядя же не просил вас меня завезти. И вы не соглашались…

– Не просил. Но это уже неважно. Ты же не хотела там остаться?

Мотает головой.

– Нет. Но мне… Стыдно. Вы злитесь, наверное, что планы вам испортила… – Отмечаю в глазах новый блеск. Что в виду-то имеешь? Хотя похуй.

Или не похуй. Она сама поясняет. Сделав глубокий вдох, смотрит в лицо:

– Я читала про вас. Статью.

Это… Вау. Я бы даже сказал, мощно.

– Всего одну? Надо повышать индекс цитирования.

Шучу больше для себя. Неудивительно, что Лена хмурится, недопоняв. Пьяненькая. Растерянная. И политика от нее дохуя далека. Как и она от политики.

– Честно говоря, я бы за вас не голосовала.

Но удивлять умеет. Даже как-то… Обидно.

Приподнимаю брови и смотрю в ожидании продолжения.

Машина замедляется.

– Почему?

– В вас есть что-то… Мутное. – Охуеть, спасибо. Выдохнув и решившись, Лена мотает головой. Её то ли венок, то ли диадема слегка съезжает. Это смешно, но я молчу. Серьезно смотрит на меня. Серьезные вещи говорит. – Женаты, а кольцо не носите. Изменяете жене. Она звонит вам – скидываете. С женщинами позволяете себе…

– Что я себе позволяю?

Не хочет отвечать. Лишнего, похоже, болтнула. Неопределенно ведет курносым носом.

– Нет, со мной вы ведете себя очень по-хорошему. Я вам благодарна. Но в целом…

Но в целом депутат – говно.

Реально обидно. Спасибо, Ксюха. Портишь меня в глазах греческих целок.

– Так может ты делала бы выводы исходя из того, что знаешь обо мне, а не читаешь?

Мой вопрос вводит в ступор. Девушка задумывается. А я не могу сдержаться.

– У тебя корону покосило.

Отворачиваюсь к лобовому, делая вид, что не вижу, как она дергается и снимает венок.

Он падает из рук. Снова наклоняется. Снова бьется затылком. Это уже не я и не яма.

Пытается отложить на консоль – оттуда тоже падает.

Поднимает. Я со вздохом забираю и надеваю на селектор коробки передач. Смотрит туда завороженно.

А мне, блять, интересно, схуяли я вдруг гондон-то?

– Так что я там себе не то позволяю?

На горизонте уже видны огни ее поселка. Лена колеблется, отвечать ли. Поворачивается ко мне и даже садится иначе – забросив колено на сиденье, прижав ладонями юбку. Это правильно, потому что я запоздало ловлю себя на том, что почти засекаю цвет ее белья.

Так может и не фантазирует девчушка? Может правда гондон?

– Там красивые женщины были… В вашей беседке.

– Ты прямо изучила? Петра ревнуешь? – Не отвечает. Только глазами снова нахуй шлет. Прикольная.

– Но не сказать, что лучше вашей жены. – Разводит руками. Белье, кстати, тоже белое, как платье. – Мне не понять, зачем искать кого-то другого, если рядом есть любящий человек. Она вас любит, раз прощает. Отпускает после всего, что вы себе позволили.

Не в силах сдержаться, я открыто смеюсь. Наверное, Лене неприятно, но часто за смелость высказать свое мнение мы платим осуждением.

Я не осуждаю, конечно, но царапает. Пока я

тут

вокруг греков танцую, Ксения

там

рушит мою карьеру. Даже по Лене Шамли видно – успешно.

Но хоть этот голос я, дай бог, отвоюю.

– А если я скажу, что это она мне изменила, а не я ей?

Эти разговоры для меня дискомфортны. Я не нуждаюсь ни в сочувствии, ни в жалости. Я не хочу делиться ощущением равномерно распределенного по телу дерьма.

Я даже с мужиками под вискарь не занимался этой обнаженкой. С девчушкой и подавно не стану. Но просто… Интересно.

Заезжаю в ее поселок и качусь по прибрежной длинной-длинной улице.

По Лене заметно – она удивлена и переваривает. Подбирает слова. Пытается оценить, насколько высока вероятность того, что пизжу.

– То есть, она первая, а вы…

Снова смеяться хочется, но просто улыбаюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Все больше смотрю на лицо пассажирки, а не дорогу. Качусь медленней и медленней.

– Я не изменял, Елена. Та статья, которую ты читала, и по которой составила впечатление, – ложь. От первой и до последней буквы.

– Как вы докажете?

Усмехаюсь.

– Никак. А должен? Ты тоже доказываешь каждое свое честное слово?

Запоздало осознаю, что возможно она – да. Ей же вряд ли поверили, что это пацан виноват в вылитом кофе. Даже если рискнула пожаловаться.

И если бы он ее сегодня все же завалил – тоже она отгребла бы. Слишком юбка короткая. Слишком взгляд блядский. Лицо привлекательное. Грудь красивая.

Ввергаю собеседницу в глубокие раздумья. Это видно по тому, как хмурит брови и лоб. Уводит взгляд в сторону. Он стекленеет.

Я бы, может быть, и еще потрындел, но замедляюсь до стопа у покрытой галькой парковки их дешманского ресторана.

Хочется похвалить ее. Сказать, что Петр ее считает талантливой и рассказывает всем, что главное блюдо Кали Нихта – ее голос. Это определенно подарит Лене по-хорошему бессонную ночь. Но что-то тормозит.

Слышно, как дышит. Непроизвольно поглаживает пальцами кожу на кресле. Вроде хочется спросить, успокоилась ли, а вроде и на другую парковку ее мысли возвращать – бесчеловечно.

Чем закончились ее размышления на глубинные философские темы – я не узнаю. Получаю прямой взгляд. Спускаю свой к губам, когда облизывает, и возвращаю. Не будь гондоном, Дрюх. Понятно, что красивая. Тебе-то с этого что?

– У нас есть номера… – А еще щедрая. Вопросительно приподнимаю брови. Смущается. Моргает часто-часто. Блядуна готова пригреть. Святая. – Вы можете переночевать. Уже полночь почти…

Улыбаюсь и смягчаюсь.

У меня, малыш, комендантского часа нет.

– Спасибо, Лена. Но я привык спать в одном и том же месте. Это хорошая привычка.

На девичьих щеках выступает румянец.

На коврике все еще разбросаны ее ракушки, но напоминать не буду.

– Спасибо вам еще раз. Я про Георгиоса поговорю с дядей.

– Поговори. С дядей.

И я поговорю на случай, если струсишь.

– Хорошей ночи.

– И тебе хорошей.

Она отщелкивает ремень и выскакивает из машины.

Я на пару секунд закрываю глаза, когда по ушам бьет слишком громкий звук захлопнутой двери. Открыв – слежу, как быстрым шагом идет к террасе ресторана по гальке.

Ее даже встречать никто не выходит.

Не по-моему всё это.

Не по-моему.

Но как было бы по-моему всем тут похуй. И мне близко к сердцу принимать некогда.

Стартуя, замечаю блеск легкомысленных лент и бусин. Корону свою забыла. Но забрать не зову.

Думаю, она и не вспомнит. А я выкину.

Глава 12

Глава 12

Лена

Закончив дневную работу, бросаю в сумку книгу и направляюсь от ресторана по набережной. Хочу погулять и почитать.

После Пятидесятницы прошло две недели. Мой День рождения все ближе. Как и отъезд, о котором дядя ещё не знает.

Я согласна с Андреем Темировым: мне нужно или решать некоторые вопросы или рано или поздно они накроют меня лавиной.

На празднике это чуть не случилось.

Но сейчас у нас с дядей приятное потепление в отношениях, мне в спину не несется: «Лена! А кто стулья перевернет?!». Возможно, он дает мне больше свободы с мыслью, что в ответ со временем получит что-то нужное ему, но я своей свободой малодушно наслаждаюсь. А вот вступать в явный конфликт – откладываю.

Если мыслить трезво, Георгиос почти совершил ужасное. И об этом знают, как минимум, трое. Что сделал с этой информацией депутат – мне неизвестно. Вернул ли старостенышу ключи. Сказал ли пару ласковых.

Говорил ли с моим дядей или отцом Жоры.

Со мной – нет.

И я тоже. Ни с кем. Хоть и обещала, да.

Просто я же знаю, что дядя не поверит. Будет перекладывать вину на меня. Это снова взорвется бурным скандалом, в котором своих слов я не докажу.

На пляжах под зонтами и щадящим послеобеденным солнцем отдыхают люди. Я прохожу мимо, почти на них не смотря. Для себя я облюбовала все тот же дальний пляж.

Подняв взгляд от нагретых солнцем плит набережной аллеи, ловлю на себе внимание знакомых с детства глаз. Сердце начинает биться быстрее, но далеко не от радости встречи.

Георгиос, как всегда, таскается по поселку со своими друзьями. Заметив меня, первым взгляд отводит тоже он. У него даже улыбка тухнет и бледнеет лицо.

Я делаю шаг в сторону. Они тоже, но в другую. Обходим друг друга, не тронув.

Поведение Георгиоса разительно изменилось с того вечера. Он больше не задевает меня. Не возвышается. Не угрожает. Я даже вполне могу поверить, что жалеет.

Я не оправдываю его. Когда пытаюсь думать о случившемся трезво – покрываюсь мурашками и дрожу от страха. Но сейчас он не выглядит человеком, желающим повторить.

Только и извиняться не пытался, а я и не настаивала.

Мы сделали вид, что ничего не произошло.

Спустившись по сбитым временем ступенькам на пляж, расстилаю полотенце на «своем» шезлонге и сажусь читать.

Ощущаю себя немного воришкой, стыдливо прикрывая от людей обложку. На ней красуется совсем нетипичное для меня название: «Как работает политика?».

Вроде бы где я и где политика, да? Но увидев корешок в книжном, я вдруг заинтересовалась.

Теперь читаю.

Понемногу. Без спешки. Пока мысли опять не унесут не туда.

На следующее утро после Пятидесятницы я проснулась с чувством стыда за свое поведение с Андреем Темировым.

Я была пьяной, смешной и глупой. От воспоминаний, что плела в машине, хотелось удариться головой о стену.

«Вы какой-то мутный».

Да уж.

И это еще полбеды. Но я так явно спалилась в своих чувствах к Петру!

Той ночью мне снилось, как я пою на сцене Кали Нихта и в зале только он. Смотрит на меня влюбленно и восторженно. А у меня то и дело рвется браслет и осыпаются ракушки.

Стыдно еще и за то, что их я, как обещала, по дну машины не собрала. И лучше не думать, какое впечатление произвела на человека, которого все тут пытаются чуть ли не вылизать, а я… То оболью чем-то, то гадостей наговорю, то с праздника выдерну.

В общем…

Я день сомневалась. Потом еще несколько дней читала не только интервью его жены, а что-то еще. Чем больше это делала – тем хуже себя чувствовала. Потому что, если верить его официальным страничкам, а еще найденным материалам, делает депутат-Темиров много хорошего. Он умный до чертиков, красноречивый, располагающей и его очень хвалит всевозможный бизнес.

Бизнес хвалит, а Лена Шамли имеет претензии. Так-то.

Чтобы достать его номер, я пошла на хитрость. Нашла в интернете контакты приемной. Наплела с три короба, что Андрей Павлович забыл у нас в заведении свой кошелек и в нем лежала визитка, а мне срочно нужно его набрать, чтобы вернуть. Сразу мне, конечно же, никто ничего не дал. Но через сорок минут его личный мобильный отправила помощница.

Не знаю, зачем, но долго рассматривала ее фотографию в профиле Телеграма. Она совсем юная и очень милая. Наверное, талантливая. И имя такое красивое – Аврора.

Живет в столице. Занимается государственными делами. Пьет кофе в кофейнях по дороге на работу. Общается с важными людьми.

Когда думаю о чем-то таком, всегда хочу поскорее уехать и поступить. Меня не устраивает собственная жизнь. Я очень хочу перемен.

Но пока что, запасшись терпением, долго формулирую благодарственное сообщение Андрею Темирову.

«Добрый день, это Елена Шамли. Я достала ваш номер маленькой ложью, но обещаю не злоупотреблять. Просто хочу ещё раз вас поблагодарить за помощь, которую вы мне оказали. И извиниться за, скорее всего, лишние слова. Только хороший человек поступил бы так, как вы. Еще раз спасибо вам за добро!»

.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне не свойственно разговаривать так, поэтому отправляя – я сильно волновалась. Какое-то время глупо ждала моментальной реакции. Он же прочитал сообщение через несколько часов. А ответа как не было, так и нет.

Наверное, это справедливо и правильно. Он не нуждается ни в моих благодарностях, ни в извинениях, ни в бесконечных проблемах, которые я ему создаю.

И он не будет проверять, исполнила ли я свое обещание поговорить с дядей.

Ему всё равно.

И это нормально.

Зачем-то ещё раз зайдя в диалог с единственным сообщением, блокирую мобильный и, нахмурив брови, вчитываюсь в сложный для меня текст книги.

Если его помощница-Аврора во всем этом разбирается – я в шоке. Потому что для меня книга описывает неизведанную поверхность Марса, а не процессы, которые постоянно происходят параллельно с моей скучной жизнью.

Ещё я очень надеюсь, что Андрей ничего не скажет обо мне Петру. Его я однажды за эти две недели уже видела. Смущалась сильнее, чем раньше. Между нами ничего не произошло, но я как будто оголила свои чувства.

Он улыбался, как всегда. Спрашивал, как мои дела.

Он всем и всегда улыбается. Всем рад. Со всеми добр. Но я не уверена, что готова бороться за то, чтобы стать единственной и самой важной. Наверное, всё же позже. Потом. Мои чувства ведь не угаснут, а в его глазах я стану более интересной.

Проведя два часа на пляже, прячу книгу и вставляю ноги в сланцы. Пора готовиться к вечерней смене.

Подходя к Кали Нихта, издалека вижу, что на террасе уже заняты несколько столиков.

Постепенно замедляюсь, оттягивая момент попадания в рутину. Веду взглядом по набережной, мажу по нашей небольшой парковке.

Взгляд впивается в лоснящийся черный бок знакомой машины.

Первым ускоряется сердце. Следом срабатывает мозг.

Знать о себе дает безосновательная обида, которую я не успеваю пресечь. Он мог бы написать, что приедет. Я… Лично поблагодарила бы?

Глупости. Стряхиваю наваждение и пытаюсь сделать шаг тверже. Прижимаю к боку сумку для устойчивости.

Я просто пройду по террасе, залу и поднимусь наверх. Не буду ни искать, ни высматривать.

Но ступаю на одну из первых ступенек, и слышу знакомый голос.

– Тогда до встречи, кирие Андрей. Мы с кирие Леонидасом будем снова вас ждать.

– Да, до встречи.

Андрей Темиров выглядит серьезным. В одежде он окончательно огречанился. Отказался от строгих костюмов в пользу побережного светлого кэжуала.

Костюмам нет места в нашей жаре, вы правы, господин депутат. Но светлые брюки и красиво очерчивающие атлетичную фигуру поло вам идут не меньше.

Он пожимает руки моему дяде и старосте Меланфии – Леонидасу Меласу.

Развернувшись, идет к лестнице. Я отступаю и инстинктивно опускаю взгляд. Собираюсь просто пропустить, но не могу сдержаться. Из-под полуопущенных ресниц все же смотрю.

Пересечение наших взглядов длится долю секунды. У меня за это время успевает бешено забиться сердце и замереть. У него... Ни черта.

Он уводит глаза и продолжает спускаться.

Не кивает. Не меняется в лице. Даже губы вверх не дергает, а у меня в ушах до сих пор иногда вибрирует его глубокий смех.

Не интересна.

Темиров проходит мимо и спешит к своей машине.

Мне должно быть плевать, но безразличие задевает.

Мы же знакомы. Неужели я не заслуживаю даже улыбки?

Стараясь скрыть обиду, по мановению дядиного пальца подхожу к ним с кирие Леонидасом.

– Добрый день.

– Добрый день, Еленика. Добрый день.

По мне проезжается внимательный взгляд отца Георгиоса. Дядя совершенно неожиданно приобнимает и неловко целует в висок.

– Моя Еленика вернулась. Отдохнула, дочка?

Ошарашено хлопаю глазами и киваю.

– Да, дядя. Сейчас переоденусь и пойду в зал.

– Не спеши, с нами постой. Я же говорил, Леонидас, золотой ребенок.

Это я? Не понимаю.

Но взглядом снова прикипаю к успевшему обойти Кали Нихта господину депутату. Он тормозит у машины и несколько секунд смотрит в свой телефон. Сейчас сядет и уедет. Не пялься, Лена!

Я злюсь на себя, что так не вовремя ушла на пляж. Только а оставаться мне было зачем? Просто чтобы его обслужить?

Мужские пальцы стучат по экрану мобильного, а мне жутко интересно, что и кому он пишет.

А мой венок вы выкинули, да? Жалко. Он был красивый…

Оторвавшись от экрана, Темиров оглядывается. Мое дыхание сбивается, потому что смотрит на нас.

Фоном слышу, что дядя меня нахваливает. Это неловко и неуместно. Староста Леонидас кивает и тоже что-то говорит.

Мне стоило бы включиться в беседу. Сделать вид, что мне до него тоже дела нет. Но я смотрю в ответ, а Темирова это не смущает.

Он садится в машину и захлопывает дверь. Я запрокинув голову, игнорируя странное ноющее чувство в груди:

– Дядя, зачем приезжал кирие Андрей?

Слишком хорошо знаю дядю Димитрия, чтобы не отметить вспышку раздражения в глазах.

Ненужные вопросы задаю, да, дядя? Скоро уеду, не волнуйтесь.

– Мужскими делами голову не забивай себе, Лена. Беги лучше наверх.

Ожидаемо не получив ответа, вздыхаю и исполняю приказ. Прежде, чем нырнуть в помещение, слышу, как под колесами депутатской машины хрустит белая галька. И у меня в грудной клетке тоже что-то ревниво хрустит.

Глава 13

Глава 13

Лена

Дни идут за днями. Моя жизнь возвращается к скучной норме.

Дядя намекает, что не против, если в эту пятницу мы выступим, как обычно. Я могла бы злорадствовать, ведь и сама иногда слышу, как туристы, ужиная, спрашивают у него, а почему мы больше не танцуем, не поем? Но злорадствовать не хочется.

Дядя не любит терять выручку, а она, видимо, начала проседать. Только и вернусь ли я к творчеству в Кали Нихта – пока не решила.

Не могу сказать, что сильно тянет. Голова забита другим.

Мне надо найти комнату в городе, чтобы было где жить, пока поступаю. Это две недели неопределенности. Долго и дорого.

Напроситься к братьям после неотвратимого скандала не выйдет. Оплатить гостиницу – тоже. Снять квартиру на такой короткий срок можно только посуточно. Да и дадут ли мне потом общежитие? Вроде бы должны, а вроде бы возможны нюансы.

А еще меня только сейчас догоняет волнение... А вдруг вообще не поступлю?

Светлое будущее без единой тучки, которое я рисовала себе все эти месяцы, обретает тревожные острые грани. Рядом с нетерпением селится фоновый страх.

Я повторяю себе, что со всем справлюсь, главное, чтобы голос не подвел. И артистичность.

Время от времени пересчитываю свои деньги и немного жалею, что откладывала меньше, чем могла бы. Видимо, мне почти сразу придется устроиться на подработку. С другой стороны, благодаря дяде и своему «счастливому» детству, у меня уже есть вполне применимый опыт работы официанткой. Так что не пропаду.

– Лена! – Оглядываюсь на взволнованную тетю Соню. Она суетится на кухне за моей спиной. А я, как ни странно, совершенно не переживаю, хотя сегодня в Кали Нихта снова важные гости.

Большой зал работает для всех, а вот малый забронирован для важной встречи по греческим делам. На сей раз компания старост меньше. В ней нет ни кирие Петра, ни кирие Андрея.

И в обоих случаях я отчасти этому рада.

Чем ближе отъезд, тем чаще я думаю, а права ли, что даже не попыталась напрямую признаться в своих чувствах старосте Петру? Впереди у меня долгая и, надеюсь, счастливая жизнь. Но проживать ее нужно смело, не оставляя слишком много пространства для сожаления о несделанном. Я хочу быть решительной и успешной. Но при этом трушу признаться мужчине, что он мне нравится. Логично? Нет, конечно.

Тем более… А вдруг это всё же взаимно? Он приезжал бы ко мне в город, мы пили бы кофе и говорили обо всяком, а потом… Когда-то…

А что касается Андрея Темирова… Там всё намного проще. Человек приехал решать свои вопросы. Этим он и занимается. А я – всего лишь строчка в его будущей автобиографии (если вспомнит вообще). Ну и, вероятно, голос «за» на ближайших выборах.

Я решила, что за помощь отплачу ему так, раз уж в благодарностях моих он не нуждается и знакомством нашим точно не гордится.

– Я несу, тетя Соня. Несу.

Кручу перед тетей подносом с художественно выложенными закусками и, получив одобрительный кивок, выхожу из кухни в основной зал.

Лавирую между столиками, за одним из которых сидит Георгиос. Я его вижу, он меня тоже. Смотрит серьезно. Кивает.

Я отворачиваюсь и поджимаю губы.

Спустила ему с рук низкий поступок, но мириться не собираюсь. Пусть будет благодарен, что никому не жаловалась. И пусть меня не трогает.

В зал к старостам Жору сегодня не звали, хотя его отец внутри. Как и мой дядя.

Удерживая тяжелое блюдо на одной руке, второй ловко открываю дверь и мышью ныряю в комнату.

Сегодня все разговоры – конфиденциальны. Обслуживают этот зал только родственницы дяди Димитрия. Внутри жутко надымлено. Открытое окно и вентиляция не помогают. Я стараюсь не дышать глубоко, чтобы не кашлять. И не прислушиваться, чтобы потом не грузить себя лишними мыслями.

Еще немного и мне будет всё равно, что там с нашими делящимися и объединяющимися общинами.

То, чем мужчину тут занимаются, кстати, называется джерримендеринг. Я прочитала в умной книге.

Поставив блюдо на центр стола, я отхожу и сквозь пелену дыма пытаюсь рассмотреть – нужно ли обновить кому-то напитки или подойти за дополнительным заказом.

Слух против воли раздражает значимое для меня имя.

– Нет, ну Андрей Темиров, конечно, красиво говорит! Видно, что у парня в голове коллекция сделок в обмен на голоса. Тут никто и не спорит, – один из самых взрослых наших старост смуглый и белобородый Николай из Гелиополя всегда разговаривал громко и прямо. Так и сейчас широко разводит руки, обводя взглядом стол.

У меня удар за ударом ускоряется сердце и немного греются уши. Надо развернуться и уйти, Лена. Надо. Но…

Один из присутствующих в комнате мужчин поднимает руку, подзывая. Я быстро подхожу.

– Он обещает дороги, субсидии… – Нахожусь на растяжке между желание закрыть уши и услышать каждое слово. – Но где гарантии? Объединение – это хорошо, если нам будет выгодно. А если нас просто втянут в чужие игры?

– Конечно, нас втягивают, Николай. Что за наивные предположения?! – Это включается староста Спирос. И тоже громогласно. Как будто специально мне на ухо. – И, конечно же, мы ни от кого не получим гарантии, что как только мы всё сделаем, на нас посыпется дождь из золотых монет. Мы не знаем, что будет завтра. Сегодня депутат обещает одно, а завтра его партия решит иначе. Поэтому, я думаю, его слова вообще учитывать не стоит. Мы должны думать, как нам удобно. Как нам выгодно…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Петр, Андреас, Павел и Мирон уже легли под него. – В разговор включается еще один человек.

Я, кивнув в ответ на тихий заказ, отхожу и впервые за весь вечер достаю свой блокнот, чтобы записать.

Обычно мне хватает памяти, но сейчас не ручаюсь за себя. Слишком волнуюсь. Пытаюсь слиться со стеной и еще ненадолго задерживаюсь.

Веду взглядом над блокнотом по лицам мужчин. Я не глупышка, чтобы думать, что каждая из улыбок обязана быть искренней. Но обсуждение депутата Темирова без его присутствия кажется мне неприличным. И вот это «легли под него»…

– А чего вы ждали? Им Темиров «платит» наперед. А мы…

– Так все дело в том, что он вам, Николай, наперед не заплатил? – Спирос спрашивает, открыто смеясь, по комнате несется недовольный гул.

– Давайте между собой не ссориться. Мы тут для общего дела. Для общего блага. – С примирительным предложением выступает отец Георгиоса. Я мажу взглядом по нему.

В последние недели он довольно частый гость в Кали Нихта. Мне кажется, дядя Димитрий близок к исполнению своей давней мечты – стать важным человеком в Меланфии, а то и на всем греческом побережье.

– Даже если мы не хотим делиться по схеме, к которой толкает Темиров, отказываться в лоб – тоже не вариант. Нужно тянуть время и смотреть, кто еще что предложит. И что даст. Ни да, ни нет. Понимаете?

Снова гул, но уже вроде как одобрительный.

– Мы же рады видеть на побережье… Своих? – В этом «своих» чувствуется пренебрежение. И почему так, я отлично знаю. Вряд ли кто-то в комнате считает Андрея Темирова полноценным греком.

Греки остаются с греками от рождения до смерти, а не уезжают с концами, как он.

И как собираюсь сделать я.

– Вот значит и ему мы улыбаемся, принимаем, соглашаемся. Пусть думает, что мы с ним. А сами действуем хитро. Выслушаем всех, потом соберемся снова и решим. Главное – не торопиться.

– Верно. Пусть депутат думает, что все идет по его плану, а мы пока подготовим свой.

Как бы я ни пыталась держать себя в руках, дыхание частит. Поднимаю глаза и встречаюсь с требовательным взглядом дяди. Он смотрит на меня, слегка сощурившись, а потом кивает в сторону двери. Мол, пшла.

Вздрогнув, прячу блокнот и киваю.

Знаю, что если взболтну хотя бы слово... Хотя бы кому-то... Головы не сносить.

Когда выхожу, слышу еще одну лишнюю реплику:

– Ведем игру, но не теряем осторожности. Посмотрим, кто в итоге окажется умнее.

***

Остаток вечера я отрабатываю на автопилоте. Старосты сидят совсем недолго и начинают разъезжаться.

Я переключаюсь на большой зал. Занимаюсь своими делами и запрещаю себе думать о чужих. Но они крутятся-крутятся-крутятся...

Мучают-мучают-мучают...

Я всё так же максимально далека от политики. Одна прочитанная книжка не в счет. Но поднявшись в свою комнату после смены, я долго пялюсь в экран разблокированного телефона. Смотрю на то самое единственное отправленное когда-то депутату сообщение.

Я не хочу играть в их играх ни на чьей стороне. Но он однажды помог мне, хотя мог этого не делать. И мне хочется оплатить достойно.

Печатаю:

“Добрый день, Андрей. Может быть вам важно: сегодня в Кали Нихта встречались старосты. Не всё. Только часть. И они обсуждали будущее объединение. А еще вас. Будьте бдительны. За столом говорили, что решать будут в последний момент и в свою пользу. А вам могут пообещать что-угодно”

.

Перечитываю свой спич несколько десятков раз. Правлю-правлю-правлю.

Нужно набраться смелости и отправить.

Я вижу, как под именем абонента загорается гостеприимное “в сети” и пугаюсь.

Быстро удалив вылизанный текст, выхожу из диалога и блокирую мобильный.

Нет. Пусть сами разбираются. Меня никто не просил о помощи и лезть во все это я не буду.

Глава 14

Глава 14

Лена

Я настраивалась долго, но именно этим утром проснулась с осознанием, что либо сегодня, либо уже никогда.

Моя речь в голове идеально сбалансирована благодарностью и свободолюбием. Я готова приезжать в Меланфию летом. Я готова помогать дяде всю жизнь. Но остаться здесь – предать себя. Непростительно.

В этот день я работаю особенно ответственно. Не совершаю ни единой осечки. Выгляжу, наверное, собраннее, чем обычно. Это потому, что кручу в голове будущий непростой разговор.

Настроение у дяди сегодня, кажется, хорошее. Он шутит с посетителями, когда выходит в зал и его узнают завсегдатаи. Больше часа сидит за столом со старостой Леонидасом.

Их отношения со старостой Меланфии этим летом стали куда более доверительными. Это хорошо. Я не удивлюсь, если совсем скоро моему дяде предложат какую-то высокую должность. Это значит, я нужна буду ещё меньше.

Уже после закрытия ресторана я провожу на кухне дополнительный час. Драю всё, хотя на самом деле настраиваюсь и немного трушу.

Невпопад (а может быть наоборот очень даже вовремя) вспоминаю заезжего депутата Темирова. Он больше у нас не бывал. И смс отправить ему я так и не осмелилась.

В чужие дела я лезть не буду. Своих, слава богу, хватает. А он человек взрослый, опытный, наверняка же сам всё понимает.

Тем не менее, я ему благодарна за пусть всего парочку, но важных для меня наук. Вопросы надо решать, а не бежать от них.

Вытерев руки и повесив на крючок полотенце, поднимаюсь на второй этаж нашего ресторана, который одновременно с этим является еще и небольшой гостиницей, и родным домом для меня, дяди Димитрия и двух наших тетушек.

Чем ближе разговор – тем больше я переживаю. До последнего раздумываю над тем, чтобы спасовать и вильнуть в свою комнату. Но все же дохожу до конца коридора и громко стучусь в дядюшкин кабинет.

Я знаю, что он здесь. Пьет ракию и сводит затраты с доходами. Это его обычная вечерняя рутина, в которую сегодня ворвется непутевая Еленика…

– Дядя, это я, – заглядываю и, не спеша войти, пытаюсь улыбнуться.

Он поднимает нахмуренный взгляд от своих тетрадей и смотрит немного растерянно.

– Время позднее, почему не спишь? – Смотрит сначала на часы, потом на меня.

В сердце колет досада. Это его забота? Или дядя просто понятия не имеет, что я всегда ложусь позже?

– Закончила дела. Решила к вам зайти. Хочу поговорить.

– Хм…

Он хмурится сильнее. Видимо, ему уже не нравится мое «поговорить», но и приглашения я больше не жду. Набравшись храбрости, шире открываю дверь и ступаю внутрь.

Закрываю ее за своей спиной, отрезая пути к бегству.

Кабинет дяди Димитрия обставлен старомодной темной мебелью. Паркет давно уже скрипит. Здесь можно было бы сделать ремонт, но дядя не хочет. Думаю, когда мне будет столько же лет, как и ему, я тоже буду держаться за привычное. Но пока меня тянет неизведанное.

– О чем поговорить, Еленика?

Я запинаюсь на пути к его столу, услышав вполне обычный, но такой многозначительный в моем представлении вопрос.

Действительно, о чем нам говорить, когда у нас всё хорошо? Я все исполняю и ни в чем не виновата?

Сердце ускоряется удар за ударом. Ладони становятся влажными.

– Я бы хотела поговорить с вами о своем будущем, тейе.

Дядя, судя по тому, что хмурится всё сильнее и пытается вернуться к изучению тетради, о моем будущем говорить хочет не очень. Но, со вздохом, смиряется.

Закрывает свои расчеты и поднимает взгляд на меня.

– Ну присаживайся, поговорим о твоем будущем.

Опустившись на кресло, складываю суетливые руки на столе, крепко-крепко сжимаю колени. Всю себя ощущаю одной огромной сжавшейся пружиной.

– Я хотела сказать, что очень благодарна вам за все добро, которое вы мне оказали, тейе Димитрий. Я навсегда буду перед вами в долгу за то, что взяли после смерти бабушки, хотя не должны были.

Реакция дяди явно дает понять, что ему неловко. Он двигается на своем кресле и сжав губы, отмахивается:

– Брось, Лена. Ты моя кровь. Племянница. Как я мог бы жить, зная, что сдал одну из Шамли в детский дом?

Из-за переизбытка чувств и накала эмоций на моих глазах выступают слезы. Сложно не чувствовать себя ужасной и неблагодарной в этот момент. Но и от мечты отказаться я не могу. Кроме того, что я – Шамли, ещё я отдельный человек.

Прокашлявшись, стараюсь снова взять себя в руки.

– Нет, я правда очень благодарна вам, дядя. И хочу, чтобы вы это знали. Благодаря вам я выросла. Многому научилась. Не знала ни холода, ни голода… – Сказать, что здесь меня любили, язык не поворачивается. Но может это и не так-то важно. – Я всегда буду это помнить. И всегда буду готова прийти к вам на помощь, если вы будете в этом нуждаться. Но сегодня я хочу попросить вас меня отпустить.

Моя пружина продолжает сжиматься, а вот дядя как будто выстреливает. Нахмуренные брови и лоб внезапно становятся гладкими-гладкими. Взгляд – искренне пораженным. Даже сжатые губы расслабляются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он снова двигается по креслу.

– Что значит, отпустить? – Переспрашивает как бы осторожно, но я ощущаю, что просто не будет.

– Я хочу поступить на вокальный факультет. Экзамены в августе. Я знаю, что вы видите меня в Кали Нихта. Рядом. Но я больше не хочу откладывать свои мечты. Я вижу свою судьбу другой. Я поеду поступать, буду учиться, потом…

Вместо тысячи слов я достаю из кармана красочную брошюру моего будущего университета. Разворачиваю и кладу на стол перед дядей. Мне кажется, стоит только пролистать ее – и он меня поймет.

Или всё же...

Договорить мне не дают.

Дядя выставляет в воздух указательный палец, я тут же умолкаю. Берет брошюру и открывает. Я с замиранием сердца слежу за тем, как его глаза бегают по строчкам. Только заканчивается всё не моментальным принятием. А жаль.

Дядя резко отталкивается от ручек кресла и встает.

Я осознаю, что дрожу всем телом. Он отходит к окну, оглядывается на меня.

– Куда ты хочешь поступить, Еленика? – не случайно использует именно эту форму моего имени, покачивая буклетом. Его голос звучит еще не угрожающе, но я уже чувствую огромное желание прижать щенячьи уши перед главой нашей греческой стаи. – На певицу? Я не ослышался?

– Нет, дядя. Вы не ослышались. Мои родители… Они пели. И я тоже хочу петь.

– О своих родителях ты лучше сейчас не вспоминай, Лена. Твой отец отрекся от нас и укатил по своей дурацкой прихоти. Твоя мать даже гречанкой не была. И вообще у нас тут много к ней вопросов! А ты кто, Еленика? Твоя бабушка тебя кем воспитывала, Еленика? А я кем?

Дядя рубит жестко. Как будто прямо по сердцу. Я захлебываюсь сразу и от обиды за маму с папой. И за боль вопросов о себе.

Я прекрасно понимаю, что для моего дяди выбор стоит именно так: ты либо гречанка и сидишь у него под крылом до замужества. Либо…

– Я пою в Кали Нихта. Всем нравится. Вам нравится. И вы не спрашиваете, гречанка я после этого или…

По вздувшейся и пульсирующей на виске дяди венке видно, что он злится все сильнее и сильнее.

Разжимаю практически до паралича сжавшиеся пальцы и тру их о подол платья. Тру. Тру. Тру…

Хочется сделать паузу в разговоре и выпить хотя бы воды. Но нельзя.

Дядя взмахивает рукой и поворачивается ко мне всем телом. Вернувшись к столу, упирается в него кулаками.

– И речи быть не может, Еленика. Никаких поступлений на певицу, ты меня поняла? Чтобы я больше и не слышал этих глупостей. Одно дело здесь. Под моим присмотром. А другое… – Дядя взмахивает буклетом куда-то в сторону, не скрывая пренебрежения. – Или ты думаешь я допущу, чтобы по поселку только и говорили, что племянница Димитрия Шамли подавалась на шлюху поступать?

Его слова сравнимы с сильным ударом под дых. Из меня резко выходит воздух.

Я увожу взгляд и пытаюсь успокоиться. Но щеки горят. Глаза наполняются слезами. Впервые за… Не знаю, за сколько.

– Или тебя там заждались? Сами пригласили? За талант возьмут? Ты вообще знаешь, как туда поступают, Еленика? Думаешь, голосом их поразишь? Через койку! И учиться потом там будешь через койку! Там таких горластых сотни! Я, конечно, знал, что ты наивная, но не дура ведь, Еленика!

– Из-за того, что я пою у вас, я тоже теперь шлю… – Даже договорить не выходит. Голос обрывается.

Смахиваю слезы и смотрю на дядю.

– А ты как себе думаешь? У меня ни разу не спрашивали, сколько надо дать, чтобы ты приватно спела? – Внезапное откровение выливается на голову ведром помоев. – Я разрешил тебе петь, потому что ты очень просила. Потому что тётушки за тебя просили. Но если бы я знал, что ты возомнишь из себя звезду и решишь… Нет, Лена. Нет. Нет. И нет. И речи быть не может. Ты уже учишься в хорошем университете. Получаешь серьезное образование. Этого достаточно. Ни о каких поступлениях на певицу и не думай. Я тебе запрещаю. Услышала? Спать иди и выброси из головы эти глупости. Фамилии Шамли в этой грязи не будет!

Дядя припечатывает свои слова громким ударом ладони по столу. Дальше назад летит буклет. Я рефлекторно ловлю его и прижимаю к груди. В которой, как будто, зияет дыра.

Глава 15

Глава 15

Лена

Тетушки правы когда говорят, что с меня всё как с гуся вода.

Я пытаюсь так жить, чтобы собственная реальность не доставляла столько боли, сколько может.

Но сегодня «стечь» не получается.

Я выхожу из кабинета дяди абсолютно поверженной. Разбитой. Уничтоженой.

Предвидела, что он будет против, но его слова ранили слишком сильно даже для толстокожей меня.

Оставив брошюру на одном из готовых к завтрашнему дню столов, я спустилась по ступенькам и пошла по набережной.

Ноги сами повели к морю. На дальний-дальний пляж.

Я знаю, что ночью здесь находиться нельзя. Но ужасно, что в мире только тут я могу почувствовать себя безопасно и достаточно от всех далеко. Только тут я могу позволить себе порыдать.

За моей спиной слышен звон бокалов и приборов, гремит музыка, смех и разговоры. Это Кали Нихта закрывается в одиннадцать, а ночные и пляжные клубы с дорогими ресторанами всё еще работают.

Здесь отдыхают достигшие успеха люди. А я… А мне положено остаться официанткой и не позорить дядю своими глупыми мечтами.

"Я всегда знал, что ты наивная, но не дура же!".

Я обнимаю себя руками, позволяя слезам скатываться по щекам, и рыдаю не в подушку, чтобы никто не услышал, а с надрывом безразличному морю.

Мне так обидно за маму с папой! Мне так обидно за себя!

Тело дрожит. Голос завтра будет хриплым. Глаза щиплет. Изображение расплывается. А я больше никогда… Я никогда-никогда больше не буду петь в Кали Нихта.

Даже если дядя преувеличил, я все равно буду чувствовать эти маслянистые взгляды иначе. Более ощутимо. Как собственный приговор.

Он не смог бы запретить мне мечтать, но как же филигранно он окунул мою мечту в дерьмо! Как филигранно меня окунул!

Не в силах справиться с очередным всхлипом, опускаюсь на корточки и закрываю лицо руками.

В груди больно. Шум прибоя ни черта не успокаивает. Ног нежным приливом касается вода.

Я смотрю на нее и понимаю, что мне хочется просто уплыть. Каждое слово забыть.

Смотрю на небо – там звезды. И мама с папой.

О чем вы думали, когда бросали меня, родители? Почему вы пристегнули меня, но не себя? Что это за любовь такая, хранить мне жизнь, но не хранить себя для моей жизни?

Мне больно настолько, что нужно на кого-то злиться. Я выбираю их.

Свою мамочку. Своего папочку. Которые любили бы меня, будь они живы. Которым я показала бы этот буклет и увидела в глазах восторг. Даже если они бы, как дядя, за меня переживали, все равно поддержали бы. Потому что так должно быть. Так, а не…

Слышу громкий свист.

Этот звук с недавних пор ассоциируется у меня с одним конкретным человеком.

Резко встаю и разворачиваюсь.

Вижу мужской силуэт, ловко перемахнувший через закрытую ограду пляжа. Щурюсь, пытаясь рассмотреть его лучше.

Делаю шаг назад, чувствуя нагретую жарким днем воду на щиколотках.

Мужчина в светлой одежде надвигается на меня, а я пытаюсь понять, это Темиров или…

– Девушка, ночью купаться нельзя. – Сначала слышу мягкое обращение. Потом пульс достигает нового пика. Это не Андрей Темиров. Даже не знаю, почему первым я подумала о нем. Это… Староста Петр.

Вспышкой во мне загорается огромный стыд за слабость, быстро тру щеки, пытаясь скрыть следы преступления. Стереть и высушить слезы. Вернуть самообладание.

А он все приближается и приближается.

– Я не буду купаться! Я просто… На море посмотреть.

Оправдываюсь запоздало, но он уже не тормозит.

Чем ближе подходит – тем лучше я его вижу. А он, в свою очередь, лучше видит меня.

Тоже щурится. Всматривается в лицо серьезно, игнорируя мою попытку улыбнуться. Я впервые хочу, чтобы он меня не узнал. Но…

– Лена Шамли? Что ты тут забыла? Время позднее.

Он смотрит на часы. А во мне эта наша греческая «забота» вызывает желание волком выть. Я совершеннолетняя и вменяемая. Я не должна бежать домой только потому, что кому-то время кажется поздним.

Но я знаю, что злюсь не на Петра.

– Дышу морем. Просто.

Когда староста Понтеи останавливается в коротком шаге от меня, смотрю мужчине в лицо. Он смотрит в ответ.

Не знаю, замечает ли в темноте следы от влажных дорожек. Слипшиеся ресницы. Припухшие веки. Надеюсь, нет. Но и оторваться от задумчивых глаз долго не могу. Слышу громкий гул, сменившийся трек, бросаю взгляд на открытую террасу одного из лучших пляжных клубов побережья.

Там под клубные треки пляшут и девушки, и мужчины. Всем всё можно.

Там и Петр был, я думаю.

– Концерт какой-то сегодня? – Спрашиваю, пытаясь избавиться от зудящего на коже внимания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Да. А ты не ходишь?

Нет, конечно.

Мотаю головой.

В места разврата меня никто не пускает. Да и билеты на звезд стоят слишком для меня дорого. Ну и… Некогда.

– Глупый вопрос задал. Тебе незачем. Ты сама поешь не хуже.

Конечно же, несознательно, но Петр возвращает себе мое внимание замечанием, которое сегодня звучит жестоко.

Дыра в груди снова отзывается сочной болью.

Не надо мне врать. Льстить не надо. Отращивать крылья, чтобы потом дядя их с хрустом ломал.

Но вслух сказать все это я физически не могу.

Я как будто в плену.

Староста Понтеи наклоняет голову. Я соскальзываю по длинным мужским ресницам и тону во внимательных контрастно светлых глазах. Или они кажутся такими, потому что он – светлый человек?

Меня убаюкивает легкая-легкая улыбка, а хвойно-кожаный запах поднимает волоски на руках.

– Всё побережье ждет, когда концерты в Кали Нихта возобновятся, Еленика. Никого не жалеешь…

Его слова вызывают во мне бурные реакции. Не могу злиться. Щеки вспыхивают. Становится жарко и сложно выдерживать взгляд.

Увожу свой.

Мы молчим. Прибой шумит в унисон с моим дыханием. А может быть это я дышу в унисон с прибоем.

Набравшись храбрости, возвращаюсь глазами к лицу мужчины. Он свои не уводил. Блуждает по чертам. Я не могу не думать о сильно пересохших губах. Мои соленые. А его? Пахнут каким-то алкоголем или...

– Не заслужили мы тебя, да? Тоже доля правды в этом есть.

Я невпопад смеюсь, а через секунду чувствую, что в глазах опять слезы.

Это провал. Черт.

Смахиваю их.

– Извините, я…

– Поплакать пришла? Помешал?

Он настолько точно угадывает, что я могу только часто-часто закивать. Запрокидываю голову в небо и стараюсь выдохнуть новый приступ накатившего отчаянья.

Простите мама с папой, я вас люблю. И я знаю, что будь ваша воля – вы меня не бросили бы.

– О причине не скажешь?

Мотаю головой.

– Нет. Просто с... Георгиосом поссорилась. Вы его знаете.

Нагло вру, а староста мне сразу верит.

– Бывает.

– Ага.

Чтобы снова не въедаться глазами в самое красивое на нашем побережье лицо, опускаю их вниз.

Мы впервые настолько близки, но я не чувствую ни дискомфорта, ни страха. Наоборот хочется сделать еще один маленький шаг.

– Хочешь, я с ним поговорю? – Своим вопросом Петр заставляет меня вернуться к лицу.

Вы слишком хороший, кирие Петр. Слишком для нас всех.

– Нет, спасибо. Мы разберемся. Просто… Я не всегда совпадаю с людьми.

Петр улыбается понимающе. Кивает. И тянется пальцами к моему лицу. Подушечка большого прижимается к щеке и ведет по ней.

Я ощущаю, как слеза размазывается по коже. По рукам мурашками рассыпается легкая дрожь. «Проблема» вроде бы решена, но руку староста не убирает. Легонько гладит. Вдоль позвоночника по телу растекается жар.

– У тебя веснушки, Лена. Откуда у гречанки веснушки?

Становится откровенно жарко. Я часто моргаю и непроизвольно кусаю губы.

– Вот такая я гречанка.

Развожу руки и пожимаю плечами. Получаю в ответ более широкую улыбку.

Самый ужасный в моей жизни вечер вдруг расцветает.

– Вы тоже нетипичный грек. – Выпаливаю. Петр удивленно приподнимает брови. – Слишком современный для наших краев.

Смеется в ответ и не спорит. Немного подумав – даже кивает несколько раз. Только сейчас убирает руку.

Она опускается вдоль туловища, доставляя досаду. Он сжимает-разжимает пальцы. Почему?

– Ну должен же был прогресс хотя бы когда-то докатиться до нашего побережья?

– Должен был. Вы правы.

Я продолжаю чувствовать его внимание. Кажется, воздух между нами колеблется из-за эмоций, пока староста Понтеи не смаргивает и, кашлянув, отступает.

Протягивает мне руку. Магию момента утягивает отступающая волна вместе с песком.

– К сожалению, оставить тебя наедине с морем я не могу, Лена. Хочешь, прогуляемся до Кали Нихта?

Я очень хочу, но, вложив пальцы в теплую и такую надежную мужскую ладонь, перевожу голову из стороны в сторону.

– У вас там планы. – И, наверное, ждущая внимания красотка. Ревную его. Всё так же хочу быть единственной. Но у него в свою очередь вызываю улыбку.

– Планы всегда можно поменять.

Даже настолько, чтобы забрать меня отсюда?

Прекрати, Лена. Глупости.

– Провожать не надо, кирие Петр. Спасибо. Я уже поговорила с морем.

Староста принимает мой отказ длинным кивком.

Я не знаю, права ли. Не знаю, пожалею или нет. Но это всё уже поздно.

Развернувшись, Петр тянет за собой, сжимая мою кисть.

Мы поднимаемся на набережную. Я чувствую, что в нашу сторону смотрят с террасы, но оглянуться и посмотреть в ответ не рискую.

– Не плачь по пустякам, Лена. И не обижайся на дураков. Обещаешь?

Все еще смущаясь, киваю. Взгляд задерживаю на мужском подбородке. Кончики пальцев покалывает. Вот бы прикоснуться. И к губам.

– И когда решишь вернуть в ресторан концерты, забронируй мне столик, пожалуйста. Телефон мой есть? Напишешь?

Я вскидываю взгляд. У самой душа болит, но старосту своими большими глазами, наверное, больше веселю. Но он держится. Не смеется. Достав визитку, вкладывает мне в ладонь.

– Теперь есть.

Подмигивает. Я прячу в карман, из которого совсем недавно доставала дяде брошюру.

– Можешь звонить, если что-то случится.

– Вам, наверное, столько людей звонит…

– Лена Шамли не звонила ни разу. Но я буду ждать.

Глава 16

Глава 16

Андрей

– Нет, ну хорошо тут у вас, на побережье! – Ромчик потягивается и возвращает руки на парапет террасы ресторана. Ведет взглядом по каскаду пляжей. – Не Ницца, но…

– Поближе к народу надо быть, Ром.

В ответ на мое замечание однопартиец как бы обижается. Но сердце досадой не щемит.

Бутов человек отходчивый, да и в курсе, что я не в восторге от его визита.

В этом нет нужды. С руководством я на связи. Переговоры идут продуктивно.

– Куда уже ближе, Андрей? Вон какой народ у нас… Красивый.

Забыв о сиюминутных обидах, Рома расплывается в улыбке, моментально переключившись с меня на кого-то на пляже.

Всё ясно. И всё без изменений. Греческие целки по-прежнему интересуют его больше, чем греческие же общины. Только с целками тут не так густо, как он себе придумал. На пляже преимущественно отдыхают приезжие. А местные кофе разносят в других заведениях.

Тянусь за своим и делаю глоток. Пью сегодня обычный эспрессо. Только стоит он в три раза дороже, чем в широкоизвестной забегаловке соседнего поселка Кали Нихта.

Цены на побережье колеблются дико. Как и народные настроения.

Теперь я это отлично знаю. Провел здесь больше месяца. И, если честно, очень устал.

Вчера мы долго разговаривали с Виктором Михайловичем. Многие старосты ведут себя, как типичные тормоза-бюрократы. Ни да, ни нет. "Посмотрим". "Увидим". "Всё не так просто". Набивают себе цену. Усложняют происходящее сверх меры. Собирают обещания, как ракушки на нитку браслета. Только не думают, что рано или поздно нитка-то порвется, если не поубавить аппетиты.

Я больше реального не предложу. Да и зря они так свято верят в свою сплоченность. Одно дело, когда собираются группой и начинают убеждать друг друга в том, что они – стена. Монолит.

Другое – личные беседы о личных интересах. И если подвести промежуточный итог моей работы, получилось восемьдесят процентов задуманного из ста.

Это стоит обещанной мне должности главы финансового комитета. Уверен.

Устав наблюдать за красивыми полуголыми женскими телами, Рома со вздохом возвращается за стол как раз когда нам приносят заказ.

Из хорошего: за это время я нашел заведения с годной кухней и смог получить даже кое-какое гастрономическое удовольствие.

А еще немного проветрить голову и трезво оценить происходящее – вокруг и внутри.

Принесшая бутылку вина официантка показывает ее мне, но я мотаю головой. Дегустатор у нас тут другой.

Подтверждая мои слова, Ромчик с удовольствием наслаждается приморским сервисом. Следит, как наливают. Покачивает. Пробует букет. Головой своей кивает. Спрашивает что-то тупое-тупое. Умудряется ещё и флиртовать.

Раздражает меня до тошноты, но я уж как-то вытерплю его присутствие. Три дня и друг уебывает.

Я тоже скоро. Через две недели.

Юристы активно занимаются моим разводом. Присутствие в заседаниях не нужно, но кроме юридической стороны есть еще и репутационная. А Ксюха никак не угомонится. В новостях периодически появляются вбросы. И сказать бы, что я отношусь философски, но нет. Это всё пиздец, как треплет нервы.

Неделю назад она пыталась менять замки в моей квартире. Обратилась в общественную организацию жертв домашнего насилия. Типа я ее лупил.

Наняла себе таких же отбитых защитников. И эта свора людей без тормозов ощущается как стая разъяренных болонок, которые без остановки рвут мою штанину.

Я бы даже подумал, что Ксюша продалась конкурентам, но трагедия в том, что нет. Инициатива дичи исходит от нее.

Развод, пусть он и дистанционный, выматывает жутко. Я все сильнее укрепляюсь в мысли, что больше в это дело ни ногой.

– А что это за рыба-то?

– Пеленгас.

Рома изгибает губы в приятно-удивленной гримасе и с аппетитом жует. Я смотрю на него. Потом – на пляж и море.

Провел тут месяц, а купался может быть раз пять. Пусть местным здесь меня считают далеко не все, но в этом плане я свой в доску.

Жители побережья почти никогда не плавают в своем море, а ездят на другие. Так и я. Только и своим его уже не чувствую, слишком большой отрезок жизни прожил вдали. Мы с морем друг друга забыли.

Ромчик фоном что-то рассказывает о столичных делах, а я незаметно для самого себя замираю взглядом на стройном женском теле.

Это просто девушка. Ладная. Тонкая. Со смуглой и очень молодой кожей в окружении нескольких таких же подружек. Стоит к террасе спиной и мажется солнцезащитным кремом поверх морских соленых капель.

Сначала руки с плечами. Потом бедра.

Не знаю, на чем именно я залип. Может быть, на ярком оранжевом купальнике. А может быть фигура нравится.

Ноги длинные с тонкими щиколотками и деликатно выраженным рельефом икр. Женственные бедра. Попа аккуратная. Тонкая талия. Красивая спина, по которой неожиданно для моих глаз рассыпаются еще секунду назад собранные на затылке волосы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И волосы тоже красивые, кстати. Гладкие и блестят.

Я всегда любил шатенок. Видимо, кровь не водица. Тянет меня к этнически близким типажам.

Чувствуя напряжение в паху, заставляю себя увести взгляд и переключиться.

У меня секса уже не было давно. И не то, чтобы это как-то сильно сказывалось на трудоспособности. Может даже наоборот, в лучшую сторону. Но то, что член встает колом на рандомную задницу, мне не нравится.

До развода не буду. Оно того не стоит.

– Цыпочки у вас тут, конечно… – Рома, тем временем, разбирает свою рыбу и нахваливает девок. Завидую его жизни. Вот ей-богу.

– Ты в курсе, что я больше по мужикам сюда приехал?

Смеется. Я даже особенно улыбнуться в ответ не могу себя заставить. Не то, чтобы настроение плохое. Просто… Я мог бы потратить время куда продуктивней, а не водить Бутова по ресторанам.

– Михалыч тобой чертовски доволен, Дрюх. Говорит, Темиров не разочаровал.

Пытаюсь понять, как реагирую на эту похвалу. С одной стороны, приятно. А с другой… Блять, внутри как-то всё настолько выжжено. Это пройдет или останется со мной надолго?

От необходимости что-то отвечать меня освобождает трель мобильного. Взяв в руки, читаю с экрана сообщение от старосты-Петра.

Он спрашивает о наших делах. В теории можно отложить, но общаться с ним интересней, чем смотреть, как Рома точит свой обед. Поэтому вчитываюсь.

У меня есть железное согласие играть по нашим правилам уже от шести старост. Еще трое сливают мне "тайную" информацию от тех, кто считает себя дохуя хитрыми.

Я в курсе, что группа активистов собираются опрокинуть меня в последний момент. Но дело в том, что опрокинут не меня.

Три округа мы, к сожалению, никак не получим. Но два будут наши. Это збс.

Чтобы найти нужный Петру контакт, листаю чаты, пока не натыкаюсь на сообщение нескольконедельной давности.

Вспомнив, непроизвольно хмыкаю.

Мой телефон – это, конечно, не государственная тайна, но и направо-налево я его не раздаю.

Так вот, есть на побережье одна гречанка, которая решила, что ей он нужен очень. Я разрешил дать.

В благодарностях Лены Шамли не нуждался, но пусть на всякий случай будет.

С тех пор, слава богу, ни разу не понадобился.

А может быть не слава богу.

Я, если честно, девку эту плохо понимаю. Настолько, что поначалу даже злился.

Она же ни черта своему дядьке не сказала. Ну подумаешь, изнасиловал бы. Не повод портить отношения?

Это не по-моему. Все же есть линии, которые людям переходить нельзя.

Я вернул ключи от машины отцу говнюка вместе с мягким, но настойчивым советом за малым всё же следить. Староста, конечно, виду не подал, но обиделся. Остыл ко мне. Не нравится грекам, когда их учат младшие. Лена Шамли обошлась мне в минус один голос поддержки. Но что ж... Я смолчать не смог бы.

А малая – да. Смолчала.

Это было понятно из разговоров её дядьки с отцом говнюка. У Шамли на девку нехуевые такие планы. Он хочет высоко лететь. Для этого недостаточно просто предоставлять свой ресторан для важных встреч и сидеть в райсовете. А вот породниться...

В курсе ли планов она – не знаю. И уже не спрошу.

Запретил себе лезть. Привязываться и переживать. Тут до меня так жили и после меня тоже будут так же жить.

Я просто иногда забываю, что менять людей бессмысленно. Впрягаться без спросу нельзя.

И одна маленькая гречанка – не мое дело. Пусть мечет свои ракушки по другим машинам.

Нахожу нужный контакт. Копирую и пересылаю Петру. После этого мы еще недолго переписываемся, пока Рома снова флиртует с официанткой.

Щелкнув на кнопку блокировки, откладываю мобильный и откидываюсь в кресле.

– Ты жить где будешь? В городе или на побережье?

– Здесь думаю. – Рома кивает в сторону пляжа. Я запрещаю себе смотреть туда и снова искать понравившуюся задницу. Хотя из головы ещё не ушла. – Поплаваю. Подегустирую. Ты ж охуеть отдохнул, я так понимаю.

Хмыкаю и не спорю.

Да уж. Охуеть. Отдохнул.

Опускаю взгляд и изучаю кисть правой руки. До сих пор непривычно не видеть на безымянном пальце золотого ободка.

След от кольца долго сходил. Зато теперь – идеально ровный тон. Ни намека. Ни воспоминания. Очень жду, когда этот же эффект проявится и в реальной жизни.

– Ты мне расскажешь, где тут самые топовые нимфы водятся?

– Я не в курсе, Ром.

Он не верит. Смотрит скептически. Потом уводит взгляд на пляж.

– Еще скажи, что ты ни с кем ещё…

Пожимаю плечами.

А он щурится и всматривается. Увлекается кем-то. Это видно по тому, как медленно отъезжая на кресле и вытягивает шею. Задумчиво трет подбородок.

Пиздец конечно он отбитый. И главное ведутся ж девки. Вид бордовой пухлой корочки с золотым теснением делает свое дело. Как и умение Ромчика красиво стелить.

– Ты гля какая…

Не в состоянии сдержать «восторг», Рома цокает языком и «зовет» меня взглядом обратно на пляж.

Мне-то похуй, но все равно смотрю.

– В оранжевом купальнике видишь?

Вижу, блять. Вижу.

Девица снова стоит, но уже не спиной, а боком к нам. Позволяет рассмотреть свой плоский, даже впалый, живот. Высокую грудь. Всё те же длинные ноги.

Она говорит с подругой, улыбается, и делает несколько танцевальных движений под льнущую над пляжем музыку.

Две восьмерки соблазнительными бедрами и бурная реакция в штанах. Боюсь, не только моих.

Нужно перестать смотреть, заплатить по счету и уебывать, но я, не отрываясь от девичьего тела, обращаюсь к Ромчику:

– Эту не трогай.

Бутов поворачивает голову и смотрит на меня с легким возмущением. А я всё так же на неё.

– Почему это?

– Просто не трогай и всё.

Она, тем временем, продолжает двигаться под музыку. Подруга под зонтом смеется и хлопает в ладоши.

А я почему-то нихуя не удивлен, что запал Ромчик сходу на задницу Лены Шамли.

Свои реакции на эту же задницу лучше не обсуждать.

Но девка бодрая. Живая. И слава богу.

Это всё, что меня в ней интересует. Почти, блять, по-отечески.

Рома тем временем расплывается в понимающе-плотоядной улыбке. Я считаю до трех, после чего должен перестать её палить. Потом ещё раз считаю. И ещё.

Оторвавшись, допиваю кофе залпом.

– А говоришь, не ебешь тут никого.

– Я и не ебу.

– Но эту себе присмотрел?

Пошел, короче, нахуй, Ром.

– Пусть будет так. Но ты её не трогаешь.

Рома салютует мне, после чего несколькими глотками допивает вино.

– Ладно, ещё поищу. Но эта зачет. Партия одобряет.

Глава 17

Глава 17

Лена

Дядя всё ещё дуется, как будто я своим откровением доставила ему лишние неудобства, но вестись на эту манипуляцию и утопать в чувстве вины я себе запрещаю.

План остается прежним. Теперь – с уточняющей поправкой. По-хорошему меня никто не отпускает, значит определились: я уеду по-плохому.

Когда Василика позвала в Калифею на новый пляж, я сомневалась. Настроение, как бы я ни храбрилась, дрянное. Но так как совсем скоро, возможно, вход на побережье для меня в принципе будет закрыт, решила хотя бы сама себе ничего не запрещать, раз уж людям вокруг так нравится это делать.

Мы собрались компанией школьных приятельниц. Так как цены на новенькие бали-беды и кабаны кусаются, обошлись шезлонгами и зонтами. Но и этого достаточно, чтобы чувствовать себя полноценным отдыхающим рядом с другими такими же приезжими.

Мы купаемся, загораем, играем в волейбол и даже арендуем гидроциклы. А ещё без остановки болтаем. Обсуждаем смешные казусы из школьных лет, смотрим соцсети одноклассников. Делимся сплетнями и давними секретами, когда к нам с подносом подходит сотрудник пляжа и начинает расставлять на столике коктейли, которые мы не заказывали.

– Вы что-то перепутали, – я протестую, но его это не тормозит.

– Не перепутал. Это комплимент. От пятого бали-беда.

Парень указывает на оформленную декоративными тюлями широкую беседку-кровать, в которой устроилась компания мужчин. Смотрю на них и поджимаю губы. Лично меня их внимание бесит.

До коктейлей были и другие знаки.

Один из этой компании пытался облапать меня в море.

Они подходили, когда мы играли в волейбол. Хотели присоединиться. Просили номера и приглашали вечером в дорогой ресторан рядом с пляжем.

Девочки с ними кокетничали, а я злилась. Мне кажется, одного «нет» должно быть достаточно.

Пересекаюсь взглядом с мужчиной, чьи руки без спросу пытались изучить изгибы моего тела. Он улыбается и салютует своим коктейлем. Я отворачиваюсь к официанту.

– Верните, пожалуйста.

Поднимаю выбранный наобум бокал и протягиваю назад. Парень-официант, к сожалению, не слушается, а наоборот отступает и прячет поднос за спиной.

Я сама официантка и понимаю его. Когда тебя просят передать комплимент и суют в карман купюру, делаешь все возможное, чтобы знак внимания был принят.

Только я принимать всё равно не хочу.

Смотрю на парня строго и протягиваю настойчивее.

– Лен, ну чего ты! – Получаю «нож в спину» от подружек.

Их уломать куда проще.

– Спасибо большое, мы принимаем комплимент.

Василика отвечает за всех. Остальные кивают и разбирают бокалы. Заулыбавшийся парень-официант идет ещё и за фруктовой нарезкой. А я, так и не разжав губы, отставляю "свой" коктейль на столик и демонстративно усаживаюсь на шезлонг читать книгу.

Дурочки. Сейчас снова придут и будут приставать. Хотя может быть им это в кайф. Просто я… Слишком зашоренная гречанка.

– У тебя вообще-то парень есть! – Не сдержавшись, «душно» напоминаю Василике. Она отмахивается, потягивая напиток через соломинку.

– Пусть приезжает и сторожит меня, Лен! Или хотя бы колечко вот сюда наденет! – Она перебирает в воздухе пальцами. А я злюсь и на нее за легкомыслие, и на себя за консерватизм. – Я что ли против? Или виновата, что нравлюсь?

Не в силах сдержать скепсис, показательно закатываю глаза. Девочки смеются.

Видимо, проблема действительно во мне. Слишком серьезно ко всему отношусь. Слишком близко к сердцу принимаю.

Но настойчивые приставания и липкие взгляды испортили настроение. Я приехала провести время с подругами и меньше всего нуждаюсь сейчас в кавалерах.

Я очень рада, что Георгиос перестал доставать. Визитка Петра вот уже неделю лежит в моей коробке с драгоценностями без движения. Я вряд ли буду петь в Кали Нихта, соответственно и писать ему незачем.

Мое сердце билось быстро-быстро той ночью. Он подарил мне магическое воспоминание. Но это не отменяет тот факт, что передо мной стоит серьезный выбор. Нет смысла ввязываться в отношения с греком, если я собираюсь против воли дяди сбегать. Что это принесет ему? Сложности и осуждение.

Необходимость бороться за меня. Необходимость принимать меня со всеми косяками. Да и мне будет сложно одновременно любить и находиться далеко.

Жизнь – это вечное лавирование между приоритетами. Со своим я определилась и менять его поздно.

Лена Шамли поступит. Не на шлюху, как считает тейе Димитрий, а на вокальное отделение.

За это можно было бы выпить, но за комплиментарным бокалом рука всё так же не тянется.

А последствие наших легкомысленных действий не заставляет долго себя ждать. Сначала над моим шезлонгом нависает тень. Я отрываю взгляд от книги и еду вверх по мужскому слегка сгоревшему телу.

– А не скучно ли вам, дамы?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ни разу, блин, не скучно.

Но это я говорю глазами и внутрь себя. А воздух разрезает девичий гул:

– Ой, да разве же на пляже бывает весело?! Купаешься и загораешь. Купаешься и загор…

– Ну так может надо компанию расширить? И станет веселее?

На мой шезлонг в ноги присаживается тот же мужчина, который приставал в море.

Остальные тоже рассыпаются по девочкам.

Поделились, придурки.

Дергаю ноги на себя и прижимаю книгу к груди, чтобы не пялился.

– Почему не пьете, девушка? – «Мой» уточняет, кивая на бокал. Я просто радуюсь, что прислушалась к интуиции и ничего ему не должна.

– Потому что я не заказывала.

Мужчина улыбается, вздыхает. Как бы задумчиво чешет затылок.

– Так это вроде как подарок. За вас заказали. Я, кстати, Олег.

Он двигается ближе и "невзначай" кладет руку мне на ступню.

В этом нет ничего ужасного, но я злюсь и спускаю ноги на нагретую гальку. Ныряю в сланцы.

Какого черта вы все так любите трогать без спросу?

– Уступаю вам свой шезлонг, Олег. – Быстро надеваю плетенное платье на подсохший купальник. Бросаю книгу в пляжную сумку и хмуро смотрю на Василику.

– Ты куда, Еленичка?

– За водой схожу.

И не вернусь, пока эти тут.

"Олег" пытается меня задержать, но это бессмысленно.

Первые несколько шагов прочь с пляжа я ещё в бешенстве из-за того, что пришлось уступить свое комфортное место. Мне не было скучно купаться и загорать! Мне не было скучно в девчачьей компании!

Потом – чувствую освобождение. Я не могу запретить девочкам вести себя так, как хочется им. Мой максимум – не прогибаться под толпу.

Поднявшись на набережную, я быстро вливаюсь в череду слоняющихся вдоль кафе, ресторанов и лавок туристов. Уши привыкают к гулу голосов, глаза – к мельканию пестрых тканей, сувениров и украшений.

Засмотревшись на красочный батик на шелке, я и сама торможу у одной из стоек с товарами. Восторженно перебираю пальцами ткани, пока черт не дергает меня поднять взгляд и снова "врезаться" в Андрея Темирова.

Я соврала бы, сказав, что вообще о нем не вспоминала. Как бы там ни было, он произвел на меня слишком сильное и слишком же смешанное впечатление.

С одной стороны, он всегда был ко мне добрым. С другой, его безразличие ранило сильнее, чем это было бы логичным.

В Кали Нихта господин депутат больше не заезжал. И из-за этого мне почему-то грустно. Я не видела его ни в Меланфии, ни где-то ещё. Запретила себе о нём читать. Только ещё одну книгу про политику всё же прикупила.

А сейчас он стоит прямо перед моими глазами и вызывает своим видом бурные химические реакции.

Я даже не знала, уехал он уже или нет. Но его интересы на побережье явно значительно шире, чем одна забегаловка. И одна же криворукая официантка.

Прячусь за стойкой с платками и стыдно слежу за ним.

Он не один, но мужчину, который к нему периодически обращается, я не узнаю. Они выглядят ровесниками. У спутника Темирова приятная внешность. Волосы русые. Лицо типично славянское. Улыбка широкая. Его расслабленно-веселая мимика разительно контрастирует с нахмуренными сейчас депутатскими бровями. Незнакомец крутит в руках какую-то безделушку и говорит что-то Темирову. А вот Темиров на привычном для меня игноре. Смотрит в телефон и даже не делает вид, что слушает.

Как будто по самую макушку погружен в жизнь внутри смартфона.

Только почему-то даже коротенькое: «ок, Лена» отправить мне не удосужился. Несознательно бужу в себе обиду. Вслед за ней просыпается упрямство. И почти сразу ловлю быстрый взгляд.

Глаза депутата отрываются от телефона резко и так же резко разоблачают мое наблюдение. Хочется дернуться и отскочить, но тело наоборот замирает. Дыхание тоже.

Депутатская бровь изгибается, но я не чувствую во взгляде искреннего удивления. Вместо того, чтобы смутиться, зеркалю Темирова таким же жестом.

Уголки красивого мужского рта приподнимаются. Мое сердце ускоряется удар за ударом.

Это похоже на игру.

Он блокирует мобильный и прячет в карман, после чего – поворачивается к мужчине.

И это... Черт, обидно!

В Кали Нихта я стерпела, а сейчас взрываюсь возмущением. Я же не пустое место. Мы знакомы. Со мной, как минимум, неплохо было бы здороваться!

Депутатская бесцеремонность провоцирует всплеск моей храбрости. Я выпускаю из пальцев шаль. Выхожу из своего укрытия и делаю шаг навстречу.

Сама поздороваюсь. Проведу народному избраннику мастер-класс.

– Здравствуйте, кирие Андрей! – Обращаюсь громко и бодро. Сердце при этом уже навылет. Подхожу почти вплотную и борзо вздергиваю подбородок, чтобы смотреть в глаза, а не куда-то в кадык.

Игнорировать это многоуважаемый Андрей при всем желании не смог бы. Ему приходится повернуться и даже на меня посмотреть. Карие глаза при этом искрят плохо скрываемым весельем.

Господи, когда я успела его изучить? И зачем?

– Добрый день, Еленика.

Скорее всего, смирившись, Темиров даже голову склоняет, но руку не протягивает. А я свои прячу за спиной и сильно-сильно сжимаю пальцы в замке. Неловкость и адреналин волнами жара и прохлады пробегаются по моей спине. А может быть это специфика работы крутящегося вентилятора.

– Какими судьбами вы в Калифее? – Светская собеседница из меня ужасная. У самой зубы скрипят от натужного энтузиазма, но и просто пялиться на него было бы глупо. Я играю во взрослую.

– Обедал.

– А я с подругами отдыхаю.

– Молодец.

Разговор затухает. Это "молодец" звучит как "абсолютно похуй". Моя самоуверенность покрывается трещинами. Приходится несколько раз моргнуть, но я не отступаю. А ещё чувствую на себя два взгляда, но будоражит при этом один. Сильно. Слишком.

– Вы ещё не уехали? – Вроде бы сознательно пускаю шпильку, но вижу, что мужчина реагирует мягкой полуулыбкой, и жалею.

– Заканчиваю дела и буду уезжать.

– Это скоро? – Сердце снова заводится. Не знаю, чего оно хочет. Услышать, что день-два или…

– Скоро, Еленика. Скоро.

Это не важная для меня информация. Реагировать на нее смысла нет. Я и сама скоро уезжаю. Но… Глаза бегают по мужскому лицу. Внутри спонтанная буря.

Я цепляюсь за понятные мне эмоции. Сейчас это раздражение.

– Елена. Не Еленика.

– Как скажешь. – Депутат не спорит, но в карих глазах читается всё то же: «да как-то… похуй».

Он не поддерживает разговор. Не развивает его. Это вполне ожидаемо, но злит, потому что я по какой-то причине хочу другого.

– Я хотела спросить...

– Ну спроси, Лена, – он часто повторяет мое имя, тем самым сбивая с гневно-мстительного пути. У него получается как-то мягко. Обволакивающе. На самом деле, мне нравится, как из его уст звучит любая из вариаций.

Пытаясь скрыть внутреннюю дрожь, продолжаю нагло смотреть в депутатские глаза.

– Вы у себя в машине мою вещь не находили?

Спутник Темирова тянется ко рту и прокашливается. Я бросаю на него быстрый взгляд, позволяя себе не скрывать негодования. Мол, не мешайте, уважаемый.

Он тоже веселится. Блестит глазами. Смотрит на меня. Подмигивает.

Но подмигивать мне не надо. Я возвращаюсь к Андрею и мимикой выражаю нетерпение.

– Какую твою вещь?

– Венок. Я оставила у вас венок. – Я по глазам вижу, что он не удивлен. И не забыл.

На короткий миг они становятся колючими, блеск из игривого немного опасным. По коже разбегаются мурашки.

– Я выбросил. – Его ответ – абсолютно серьезен. Ожидаем. И... Возмутителен.

– А могли бы и вернуть.

Действительно.

Вздохнув, Темиров молча трет шею сзади, как если бы зателка (а может быть я утомила), и стряхивает головой, чтобы снова посмотреть мне в глаза.

Видимо, я с каждой секундой все сильнее падаю и падаю. Какая-то навязчивая идиотка. Но... А что мне делать, если хочется?

Не тратя время на оправдания, Темиров меняет тему:

– А в Меланфии с подругами уже не гуляется, Лена?

Возмущенно сжимаю губы.

– Разнообразия захотелось, – произношу, как самой кажется, нейтрально, но у депутата и его спутника вызываю одинаковую реакцию. Мужчины хмыкают. Перескакиваю взглядом с одного на другого.

Сейчас самое время меня представить, но во вселенной господина депутата я до этого не доросла.

– Не переусердствуй с разнообразием, Лена. Хорошего отдыха и дяде привет.

Ну вот и... Всё.

Темиров напутствует, а потом кивает своему спутнику. Тот, мазнув по мне взглядом, следует за господином депутатом прочь.

Этот диалог изначально был бессмысленным. Мой поступок – детским. Негодование – безосновательным. Но грудную клетку всё равно распирает недосказанность.

Развернувшись, уже в депутатскую спину громче нужного произношу:

– Хорошей дороги, господин депутат! Приезжайте в следующем году!

Темиров не оглядывается и никак не отвечает. А его спутник – да.

Развернувшись, недолго пятится. Улыбается мне широко. Сделав шутливый реверанс, догоняет Темирова. Говорит ему что-то, после чего громко-громко смеется, запрокинув голову.

Я не понимаю, что это было. Я себя толком не понимаю, но так и стою на выходе из туристической лавки, провожая взглядом чужака.

Глава 18

Глава 18

Лена

У очень условно известного мне господина Эрвина Шрёдингера когда-то был кот с особенностями. А теперь у меня есть такой же депутат.

Андрей Темиров сказал, что скоро уезжает, но не уточнил, когда. И вот я живу в мире, где он одновременно уже уехал и ещё нет.

Я каждый день немного надеюсь (зачем-то) встретить его в Меланфии. И напоминаю себе, что его тут больше не будет, а мне встречи с ним не нужны.

По разговорам дядюшкиных гостей в Кали Нихта и на улицах нашего городка я узнаю, что мы начинаем готовиться к выборам. Скоро на месте трех районов образуется три объединённые общины. Меланфия станет центром одной из них. И это… Круто, наверное.

Только меня уже почти не касается.

Как не касается и (не)случившийся отъезд депутата.

Сегодня – суббота. После внезапно одолевшей бессонницы я выскочила ранним утром на рынок, чтобы проветрить голову.

Всю ночь меня мучила безосновательная тревога. Крутила руки и живот. Я вышла без списка. Не собиралась ничего покупать ни в ресторан, ни дяде с тетушками. Просто погулять между прилавками. Выбрать любимых абрикосов. Попробовать домашние сыры.

Мы с дядей не мирились. Общаемся только о работе, он делает вид, что я не обращалась к нему с «позорной» просьбой. А я делаю вид, что повторный разговор можно отложить.

Можно ли? Не знаю. Но рано или поздно мне всё равно придется донести, что я уеду в любом случае.

Возможно, это стоило бы сделать даже сегодня.

Напитавшись рыночной суетой, я бреду обратно в Кали Нихта, переживаю легкую ностальгию из-за предстоящей разлуки с родными местами. Медленно иду по набережной в сторону дядюшкиного ресторана, когда издалека замечаю перед террасой нетипичную для утреннего часа живость.

На ступеньках стоит тейе Димитрий. Внизу – человек пять-семь. И первое дурацкое предположение, которое рождается в моей голове, что это снова встреча старост. И среди них, возможно, будет господин депутат.

Организм реагирует бурно. С эйфорией и надеждой. Но взгляд соскакивает на парковку и, пять раз пересчитав машины, его Мерседеса там я не нахожу. Зато узнаю автомобиль старосты Леонидаса. И ещё один. Белый Лексус. Машину Георгиоса, в которую он чуть меня не запихнул.

Я колеблюсь между желанием сойти с набережной в тень и ускориться. Прищурившись, рассматриваю людей внимательно. Они разговаривают громко и машут руками. Это выглядит или как радость или как скандал. Нахожу в этом новый повод для тревоги, но чем ближе подхожу – тем яснее слышу смех. Вижу яркие улыбки на лицах.

Мой дядя светится. Сзади на террасе стоят тетушки. Качают головами. Улыбаются друг другу. Всплескивают руками и суетятся…

Староста Леонидас (отец Георгиоса) говорит что-то громко и широко разведя руки. Сам Георгиос стоит немного сзади. Он как будто смущен.

Атмосфера всё больше кажется торжественной и дружеской. И это вроде бы хорошо, но сердце это не успокаивает, а наоборот сильнее взводит.

Я быстро и дробно стучу набойками каблучков своих босоножек по бетону набережной, приближаясь. Начинаю слышать уже не отдельные слова, а полноценные отрывки беседы.

Первым меня замечает Георгиос. Проезжается взглядом по телу. Для всех он – душка. И только мне снова дарит похабный-алчный взгляд, от которого за время нашего затишья я успела отвыкнуть.

– А вот и Еленика, кирие Димитрий! – Младший Мелос сдает меня с потрохами. В мою сторону тут же поворачиваются разом всё головы. Это в основном взрослые родственники Мелосов.

Мать Георгиоса стоит с моими тетушками на террасе. Что тут… Происходит?

Я замираю в нескольких шагах, сбитая с толку количеством обрушевшегося на меня внимания.

Староста-Леонидас поворачивается ко мне и подходит, раскрыв объятья. Смотрит в лицо с широкой улыбкой. Сжимает плечи. А потом тянется и целует сначала в правую щеку, потом в левую. Потом снова в правую. Я цепенею. Не могу ни принять происходящее, ни сопротивляться.

– Еленика, дочка! Как мы рады тебя видеть!

В моем сжатом горле жалко булькает «я Елена», но всем тут без разницы.

Я перескакиваю взглядом с лица слишком воодушевленного старосты сначала на Георгиоса, а потом на дядю.

Он тоже светится ярче июньского солнца.

Спускается по ступенькам и обходит меня, чтобы обнять и прижать к боку.

Не знаю, чувствует ли, но мое сердце работает навылет. Я в защитном жесте прижимаю к груди шоппер с килограммом сладких абрикосов, которые собиралась съесть за чтением книги.

– Какое хорошее лето получается, да, кирие Леонидас? – Дядя Димитрий спрашивает не у меня, но именно я по-прежнему привлекаю больше всего внимания. Все смотрят на меня и, качая головой, хвалят. Мол, какая красивая! А хозяюшка какая! И чистая! Настоящая гречанка! – Время для больших дел!

– Да, кирие Димитрий. Лето действительно хорошее. Главное важные дела не откладывать. Будем сразу ко всему готовиться. Выборы в октябре. А в августе тогда сыграем свадьбу! – Староста Леонидас «постановляет», собравшиеся вокруг нас люди хлопают в ладоши и радостно гулят.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

С меня наконец-то спадает оцепенение. Я хмурюсь и трясу головой.

– Какую свадьбу? – В первый раз спрашиваю тихо. Меня никто не слышит. Да и не слушает. Дядя продолжает прижимать и рассказывает что-то о празднике в Кали Нихта. Я делаю шаг в сторону и переспрашиваю громче: – Какую свадьбу, дядя?

Заставляю тейе Димитрия прервать речь и опустить взгляд.

Будь я менее встревожена, посчитала бы своим косяком то, что перебила, а промелькнувшее в его глазах недовольство – справедливой реакцией на мое нахальство. Но я сейчас вообще не могу волноваться о таком. Слишком страшные мысли роятся в голове.

Тейе смотрит на меня достаточно долго, а потом снова широко улыбается. И ласково.

– Вашу свадьбу, дочка. – Он тянется к моему подбородку и как бы нежно его поглаживает. А мне становится дурно до похолодевших пальцев и полной потери сил. Я четко читаю во взгляде: «не дури. Пожалеешь». И чувствую себя ребенком, сильно сжавшим зубы, потому что кричать от боли, страха и обиды, когда тебя "заслуженно" бьют ремнем, тоже нельзя. – Вашу. Мы, конечно, люди уже взрослые, Еленика, но не слепые же. Вся Меланфия видела, как Георгиос на тебя смотрит. Как ты расцветаешь, дочка!

Мои барабанные перепонки мучают дядины слова и нарастающий писк напряжения. Я сама чувствую, как дыхание учащается. Происходящее напоминает оживший кошмар.

Что ты там себе говорила о границах, которые твой дядя не перешагнет, Лена? Ты была дурой! Всё так ожидаемо и так, блин, ужасно!

– Я не собираюсь замуж, – выталкиваю из себя, сбрасывая дядины пальцы и мотая головой. Вызываю у всех окружающих смех. Мол, ох уж эти невесты. Ломаются, как девочки… – Я собираюсь поступать, тейе, вы знаете...

Лицо дяди Димитрия замирает в для всех доброжелательной, а для меня – страшной гримасе. Только я не могу бояться ремня, когда на горизонте маячит куда более страшная перспектива.

– А это вы уже с Георгиосом обсудите, дочка.

Оторвав от меня взгляд, он поворачивается к нашим… Гостям.

– Сегодня к нам пришел уважаемый проксенос Костантинос (прим. автора: свах в греческой традиции). Вместе с ним – уважаемые члены семьи Милос. Наш мудрый староста Леонидас, добрейшей души госпожа Мария. Зрелый, ответственный, серьезный не по годам Георгиос. Мы обсудили условия брака. Я понял, что Георгиос тебя очень ценит, Еленика. Не обидит. Вознаградит за согласие. И лучше партии в Меланфии никому не сыскать. Да что там Меланфия? На побережье лучше нет! Поэтому будем готовиться, дочка.

Я пораженно перескакиваю взглядом с одного лица на другое. Умом понимаю, что ни черта подобного не будет, но события развиваются настолько абсурдно, что и реагировать адекватно я не могу.

Отец Георгиоса покашливает и оглядывается на сына. Именно в его лицо я в итоге впиваюсь.

Оно здесь кажется самым искренним. И самым же понятным.

Георгиос смотрит на меня. Прячет от всех свой гадкий триумф, а со мной им щедро делится. Я подмечаю всё: немного вздернутый уголок рта. Бесовские пляски искр в зрачках. Непрерывной строчкой бегущие слова "а я говорил, что всё будет по-моему, Еленика. А я тебе говорил".

– Георгиос, ты ничего не хочешь преподнести Еленике?

Внутрь кричу: "Еленика не хочет ничего от него получать!!!" и всё так же заторможенно смотрю, как "пай-мальчика" Георгиос быстро-быстро кивает отцу. Обходит его и направляется ко мне, доставая из-за пазухи большой ювелирный чехол.

Он плоский, бархатный и по формату напоминает книгу. Я уверена, что внутри что-то дико красивое, но смотреть ни черта не хочу. И тем более принимать.

Подойдя ближе, чем мне хотелось бы, Георгиос его открывает, демонстрируя драгоценный гарнитур. Там колье, сережки и кольцо. Всё – с моими любимыми сапфирами. Только сейчас от их вида к горлу подкатывает тошнота.

Женщина заглядывают в чехол и охают от восторга. Мужчины уважительно кивают.

Я поднимаю взгляд на Георгиоса и честно произношу:

– Я не возьму. И замуж не выйду.

Дядя перебивает мой протест громким замечанием о том, что «ох уж эти волнующиеся девушки!». Гости откликаются на это смехом.

Но по лицу Жоры всё равно проходит судорога. Он очень меня хочет. Только не меньше он хочет меня наказать.

Достает из чехла кольцо, захлопнув, отдает одной из моих тетушек, а меня без спросу берет за руку. Поднимает ее на уровень груди и надевает перстень на безымянный палец.

Это уже не наша традиция, но все воспринимают ее однозначно-положительно.

Тейе Димитрий кричит:

– София, празднуем! Быстро организуй арравонас (прим. автора: греческое помолвочное застолье)!

Вокруг начинается суета. Георгиос смотрит по сторонам, улыбаясь, а потом, качнувшись, приближается своим лицом к моему.

Он не пытается меня поцеловать. Это не оценили бы. Жора сильно сжимает мои пальцы в своих и заставляет сделать шаг навстречу.

– Взяла, видишь? И замуж тоже выйдешь. Ты теперь моя невеста, Еленика. Как я и обещал. Больше никаких коротких платьев. Вечеринок. Подружек твоих блядских. О пении тоже забудь. В глаза чтобы даже не смотрела никому. На мою невесту мужики слюни пускать не будут. Мы у твоего дядьки за большие деньги чистоту выторговали. Я выторговал. А ты готовься.

Глава 19

Глава 19

Лена

Я не посмела закатить истерику прилюдно, но это не отменяет факта, что вокруг меня развернулось самое настоящее предательство.

Я не мешала дяде и родственникам Георгиоса разыгрывать счастливую греческую сценку. Включилась выдрессированная с детства привычка держать эмоции в себе.

Но уже вечером, когда дядя поднялся в свой кабинет, чтобы отпраздновать эту жизнь и её небывало успешный день, я следую за ним.

В ушах стоит радостный гул. Эмоционально я абсолютно сбита с толку. В голове хаос из вопросов.

Когда я захожу, дядя улыбается и разговаривает о чем-то сам с собой на греческом, смотря вдаль мимо книжного стеллажа. Поворачивает голову ко мне и улыбка гаснет. Взгляд становится требовательно-недовольным.

– Мы должны поговорить, – на сей раз я не спрашиваю и не жду разрешения, но дядя не настроен.

Он отставляет рюмку с ракией и стряхивает пальцами в сторону выхода так, словно я надоедливая муха и от разговора со мной можно просто отмахнуться:

– У тебя был сложный день, Лена. Волнительный. Иди отдыхай.

Мои барабанные перепонки всё ещё разрывает фантомный шепот тетушки-Софии: «улыбайся, дочка. Улыбайся, радуйся! Дядя хорошо решил! Он заботится о тебе! Это счастливая судьба! Хорошая семья! Детки будут. Радость будет! Это лучше, чем старой девой остаться, мне поверь».

Но я не хочу деток от нелюбимого. Радости мне вашей не надо. У меня своя.

Игнорируя слова тейе Димитрия, закрываю дверь не снаружи, а изнутри. Захожу вглубь кабинета.

Дядя не предлагает присесть и даже не смотрит в мою сторону. Возвращается взглядом к книжным полкам, раздраженно поджав губы. Мужские скулы каменеют. По вискам прокатываются волны.

Он стреляет в меня коротким предупреждающим взглядом, я должна одуматься, но…

– Вы совершили ошибку, тейе Димитрий. Приняли решение без меня. Я не позволила себе заявить об этом прилюдно, но хочу, чтобы вы всё исправили. Вы знаете, что у меня другие планы. Я не выйду замуж за Георгиоса.

Произношу твердо. Кладу на стол перстень, который сняла с пальца при первой же возможности.

Где чехол с остальными драгоценностями – не знаю. Как не знаю и что за меня сторговал родной дядя и нужно ли будет это возвращать.

Физической болью по телу растекается ужасное осознание, что из меня получилась неплохая инвестиция. Родственник-добродетель взял себе сиротку, кормил её пятнадцать лет. За промахи бил. Наказывал. Приучил к тому, что каждому доброму слову она должна радоваться, как дворняга. Воле старшего – беспикословно подчиняться. А потом… Просто отдал кому-то в обмен на… Что? Должность? Земля? Деньги?

Сколько Милосы готовы дать Шамли за чистоту почти-гречанки?

Дядя Димитрий опускает тяжелый взгляд на свой стол и долго смотрит на кольцо. Потом на меня. Давит волю. Уже открыто, без лицемерных улыбок.

– Выйдешь.

Получив односложный ужасный ответ, взрываюсь изнутри. И сама не знаю, зачем оставляла шанс для "ошибки". Это же явно не она. От вопиющей несправедливости меня трясет и на глазах выступают слезы. Кожа до сих пор раздражена непрошенными и не разрешенными прикосновениями посторонних мне людей. Каждый считал своим долгом меня обнять, поцеловать. Погладить. Похвалить. Поздравить.

А я чувствовала себя племенной кобылой. Зубы не смотрели, но это ничего. Ещё будет время.

Вздыхаю, через боль расправляя легкие и на силе воли не уводя взгляд.

– Я пришла к вам и сказала, что хочу поступить. Вы знаете, что я уеду. Вам может это не нравиться. Вы в праве не одобрять мой выбор, тейе, но я его сделала. Я буду учиться, а не замуж идти за человека, который мне даже не нравится. Вы меня не спросили. Вы меня не выслушали. Вы понимаете, что дочку своего родного брата…

– Ану шиш! – По кабинету разносится низкий грубый приказ. Я уверена, все обитатели Кали Нихта прижали уши по своим углам, но вслушиваются. Невзирая на визуальную радость и гармонию, никто из семейства Шамли не обманывается. Все в курсе, что меня принуждают.

– Братом меня не шантажируй, хамка.

Оскорбление – это самое незначительное, что сегодня со мной приключилось. Я даже оправдать дядю могу: он выпил (это чувствуется), и он счастлив такому развитию событий. Но мне все равно как будто сердце вспороли. Из него кровавым потоком хлещет обида.

– Ишь ты, нашлась... Будет мне рассказывать, как я кому должен в глаза смотреть? А ты как в глаза-то смотреть собираешься? Приходишь ко мне, чушь несешь. Поступать она будет! На певицу! Ты думаешь, этой новости хотя бы один приличный человек порадовался бы?!

Дядя отставляет недопитую рюмку. Жидкость расплескивается по столу.

Он и сам тоже встает. Упирается кулаками в стол и нависает. Пространства сразу становится мало. По телу бегает дрожь.

Я с детства привыкла отступать и сдаваться. Подчиняться. Принимать. Но у всего есть пределы и границы. Этого я принять не могу.

А он давит. Давит-давит-давит взглядом, в котором я по-крупицам так тщательно собирала любовь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Я на смертном одре своей матери, Еленика, твоей бабушки, если ты забыла, пообещал, что не брошу тебя и воспитаю человеком. Она хотела, чтобы её внучка прожила жизнь добропорядочной гречанки. До-бро-по-ря-доч-ной. Гречанки, Лена. Услышала? А не цулы (прим. автора: грубое греческое обозначение шлюхи).

В первый раз, когда дядя назвал меня так, это разбило сердце. Теперь сердце разбито куда более страшными вещами.

– Это не ваше дело, цулой я стану или не цулой.

– А чье? Чью ты фамилию носишь, Лена? Забыла? Мою. – Тейе Димитрий указывает пальцем себе в грудь. Я тоже машинально смотрю туда, где бъется безразличное ко мне сердце. Как бы я ни оправдывала его и не пыталась понять, сейчас мне ясно одно: между моим благополучием и собственным тщеславием он выбирает второе. Мое слово для него пыль. Мои чувства – тоже. Я была и есть для него обуза. Он не проникся ко мне. Не захотел рассмотреть человека. – И вот пока ты носишь мою фамилию – будешь меня слушать.

– Не буду. – Я выдыхаю отказ очень просто. Мои глаза снова поднимаются к мужскому лицу.

Губы дяди изгибаются в улыбке. Он знает, что за эти пятнадцать лет переломил меня под себя именно так, как хотел. Я только сейчас наконец-то понимаю, насколько страшно тянуться за любовью к тем, кто тебя окружает. Ты привязываешься. Отдаешься. А потом…

– Вы же знаете, что он пытался меня изнасиловать... – То ли спрашиваю, то ли утверждаю только сейчас. По плотно сжавшимся мужским губам делаю вывод: знает, конечно. Господин депутат не смолчал бы. Он – смелый. Не то, что я. – Вы говорили, что вам поступали предложения от посетителей Кали Нихта. Что вы защищали меня от них. Но, получается, вопрос был исключительно в сумме и национальности? Когда предлагают Мелосы – вы не прочь меня продать как цулу?

Мои слова приводят дядю в бешенство. Рушат стройные представления о собственном благородстве. Он даже глубоко внутри запретил себе сомневаться, что исполняет волю бабушки. Заботится обо мне. Опекает.

Хотя по факту жестоко продает!

– А об этом мы с тобой ещё отдельно поговорим, Лена. Это ты впутала в наши, греческие, дела, чужака. – Дядя Димитрий как истинный асс переворачивает реальность с ног на голову, виня меня в несуществующих промахах.

Дыхание сбивается из-за боли и возмущения. Глаза мокнут из-за вопиющей несправедливости всего происходящего.

– Вас волнует только это? Не то, что он мог со мной сделать? А только то, что я посмела пожаловаться?

– Георгиос объяснился со мной. Попросил прощения. Я ему сказал, что если девушка нравится – за ней надо ухаживать. О ней надо заботиться. И что мы видим? Парень внял мудрому совету. А ты?

Дядины слова настолько абсурдны, что даже отвечать на них нет смысла.

– А если бы Георгиос изнасиловал меня, то тоже достаточно было бы просто извиниться перед вами? Каждый может надругаться над человеком, носящим фамилию Шамли? Но Лена Шамли не может просто уехать учиться?

– Я же сказал уже: дальше с мужем договаривайся. Если он отпустит…

– Что они вам дали за меня? – Дядя сверлит меня взглядом и молчит. – Почем вы продали свою племянницу? Сколько взяли за меня?

Я повторяю вопрос, получая извращенное удовольствие от того, как напрягается и темнеет дядино лицо. Даже если он сейчас с размаху заедет по моему пощечиной – я не удивлюсь и не испугаюсь. Всё выжжено. Я больше не могу его оправдывать.

– Не хотите говорить? Но хотя бы намекните: что-то ценное? На вас, наконец-то, начнут смотреть, как на равного, а не подай-принеси?

У дяди на мгновение расширяются глаза от изумления, потому что ударила я метко.

Он всегда тяготился своим не слишком уважаемым положением в греческой общине.

Шамли – это местные неудачники. Почти нищета. Ну что такое владелец одного захудалого семейного ресторана? А если ещё и дети твои не сделали хорошую партию и не славились выдающимися успехами? А если живешь ты скромно и никак не разбогатеешь? Машина старая. Бизнес не расширяется годами. На кухне работает не приглашенный шеф, а сестры твоей покойной, блин, жены!

Вроде бы ты и не плох, традиции чтишь, род у тебя один из давних, но окружен людьми куда более успешными, а сам…

С губ дяди слетает целая череда грубых ругательств, которая заставляет меня вспыхнуть.

– То есть угадала? Вы хотя бы так надеетесь выбиться в уважаемые греки, а не прожить жизнь перезрелым мальчиком на побегушках?

– Рот закрыла и ушла отсюда! – Дядя предупреждает, кивая на дверь. А в меня вселяются мстительные бесы.

– Я вас огорчу, тейе Димитрий, вас никто не зауважает за такое! Вы не заслуживаете! Вы отдаете родную племянницу ублюдку, который очень хочет увидеть ее в своей постели и у отца которого есть деньги! Вы когда дочку свою замуж отдавали, тоже готовы были…

Удар кулаком достается не мне, но многострадальному столу. Я вздрагиваю и торможу, испугавшись.

Прекрасно помню, как тейе Димитрий отдавал замуж свою кровную дочку. Тем летом к нам приехало привычно много туристов. Афина, как и я, обслуживала посетителей в Кали Нихта. К нам повадился ходить один столичный грек с компанией. Её все предупреждали, чтобы вела себя прилично. Очень бросалось в глаза, что он ей понравился. Но она…

У них ребенок родился быстро и вроде как недоношенным, но все же понимают…

– Я повторю один раз и ты меня услышишь, Еленика. Даже если сейчас не услышишь – позже да. Я пообещал твоей бабушке, яе, что ты вырастешь достойной гречанкой. Я делал для этого много. Я многое тебе прощал. Во многом отказывал себе и своим детям, чтобы хватило тебе. Этого достаточно, чтобы ты уважала мое слово. И вот сейчас ты меня тоже слушай внимательно, потому что своих мозгов у тебя пока нет, это мы выяснили. Тебе нужна семья. Хороший муж. Я договорился о том, что ты жизнь свою проживешь в достатке. Если не будешь дурить – в уважении. Георгиос станет старостой. Ты – ни в чем не будешь нуждаться. Если не будешь вести себя как дура, понимаешь? Твои грезы про поступление на певицу – это даже не мечтательность, а позорная глупость! Тебя нагнут до вступительных! Сначала по кругу попробуют, потом домой отправят. С ублюдком в подоле. Ты приедешь вся в соплях, ещё и опозоренная. Я должен ждать этого? Принять должен? Сопли вытереть? Тут тебя ждать уже никто не будет, Лена. Я в твоем позоре не нуждаюсь! Нам отца твоего с головой хватило. Или ты думаешь уже никто не помнит, что он-то на шлюхе и женился когда-то?

Воздух звенит тишиной и ненавистью. Его к моим родителям и бракованным генам. Моей к дядиным словам.

– Да пошел ты к черту. – Я никогда не обращалась к нему на ты, но тут не справляюсь. У него вытягивается лицо. Тоже не ожидал. Но радоваться умению удивлять я не могу.

У меня в глазах собираются слезы.

– Ты за свой длинный язык ответишь, Еленика.

– Я могу повторить.

Мне даже не стыдно при нем плакать. Я стираю слезы со щеки ладонью. Перескакиваю взглядом с одного темного-темного зрачка на другой. Не знаю, что еще надеюсь там увидеть. Неужели недостаточно?

– Остынешь – за всё у меня получишь!

Это не угроза, а рядовое обещание, на которое я уже не реагирую.

– Я не сделала вам ничего, чтобы так меня ненавидеть. Яя не об этом вас просила.

Я разворачиваюсь и выхожу.

Жестом показываю застывшей посреди коридора тетюшке Соне, что ей лучше даже не пытаться со мной говорить. Ныряю в свою комнату и замыкаюсь на ключ.

Остановившись посреди спальни, упираюсь взглядом в старый-старый пол. Мне всегда доставалось все самое плохонькое. Но именно от меня всегда требовали самой сильной в этом мире самоотдачи и благодарности.

От такого не способна обтечь даже Лена Шамли.

Из-за происходящего меня тошнит.

Опускаюсь на пол и тяну из-под кровати свою коробку. Деньги на месте. Как и диск родителей. И их фото. И визитка Петра.

Он мне не откажет в помощи. Он не отказывает никому. Он смелый. Справедливый. Сильный. Нормальный, в отличие от всех от них.

Но если Петр ввяжется в разборки, это будет жестоко и может быть даже кроваво. Он из-за меня пострадает, а я жить не смогу, зная, что ему навредила.

Жмурюсь и мотаю головой, отказываясь от идеи.

Мне не нужно спасение.

Я и хочу не этого.

Я нуждаюсь в отвратительном грязном соучастии в преступлении перед греческой чистотой, которую слишком рано продал Георгиосу мой самоуверенный дядя. Я им не дамся. И не сдамся.

Закрыв коробку и спрятав её обратно под кровать, хватаю с покрывала телефон и уставляюсь в экран.

В ушах гудят слова человека, чью фамилию я вроде как ношу, хотя это ложь! Я ношу папину.

Цула… Шлюха… Дура… По кругу… Приползешь…

Не приползу. Даже не надейтесь.

Я захожу в диалог с мужчиной, которого совершенно не касается моя личная драма. Позабыв о гордости и не мучаясь сомнениями, печатаю:

«Вы уже уехали?»

И вижу, как значок «в сети» рядом с именем Андрей Темиров тут же загорается. Удивительно, но и сообщение он читает моментально. Словно ждал. Возможно, просто не меня.

«Нет»

«А когда?»

– спрашиваю, пока он не успел выйти из диалога и забыть обо мне.

Прочитав, молчит. После паузы отправляет мне:

«Зачем тебе, Лена?»

Я через экран чувствую его усталость из-за моих глупостей. Но опять же, мне слишком плохо, чтобы стыдиться или отступать. Я всё равно уеду. Просто сделаю это ещё хуже, чем они хотели сделать со мной. Повторяю:

«Когда?»

За свою наглость я могу поплатиться поучительным игнором. И Андрей Темиров, возможно, даже колеблется, заслуживаю ли я ответа. Но сегодня я съела уже достаточно нечистот, поэтому вселенная в его лице сжаливается. Новой строкой всплывает судьбоносное:

«Завтра»

Станьте моим соучасником, господин депутат.

Глава 20

Глава 20

Андрей

По гостиничному номеру разносятся стоны наслаждения. Женские – громкие и погранично искренние. И мужские. Но тут я оценить объективно уже не могу.

С тренером своей жены не ебался.

Но в Ксюхином удовольствии я ориентируюсь хорошо. Или ориентировался.

Мы с ней хоум-видео никогда не снимали. На всякий случай. А они с тренером – да.

И вот теперь эти их хоум-видео одно за другим летят мне в личку. И я, как профессиональный садист, включаю их. Проматываю.

Мне кажется, делаю это с холодным умом и уже даже сердцем. Но это не мешает подкатывать тошноте.

Всё супер. Красивые тела. Красивый страстный секс. Только ебут на экране мою жену. И сложно абстрагироваться от того, что я теперь до мелочей в курсе, как происходило предательство.

Если бы Ксения остановилась раньше – оградила бы нас от кучи ненужных эмоций. Я вот, честно говоря, в жизни не хотел бы знать, как она выглядит, когда занимается сексом не со мной.

Но она пошла по жести.

И я тоже умею по жести идти.

Что можно сделать с диффамацией, которая уничтожает твою репутацию в ноль? По факту – ничего. Подать в суд – смешно. Дело рассматривать будут год в лучшем случае. А через год всем будет уже похуй, оболгали меня или нет. Я так и останусь Андреем Темировым, который изменял жене. Руку на неё поднимал. Имущество отобрал при разводе. Не поддержал после выкидыша. Которого, конечно же, в нашей истории не было.

Так вот. Оправдаться невозможно. Но возможно перебить.

Ксюша попыталась сделать это со мной своей многоэтажной ложью. Добрые люди предложили помощь в ответ. Вариантов было несколько: от создания дипфейков до реального поиска компромата через удаленный доступ к устройствам. Наверное, создать дипфейки было бы грязнее, но не так для меня травматично.

Только ебучая честность повела по другому пути.

"Если найдете что-то – шлите"

.

И вот добрый человек скинул мне всё то, что нарыл.

Нарыл нормально. Спасибо, блт.

Теперь дело за мной: давать ход компромату или нет. Залить весь интернет куда более яркими и сочными бельевыми подробностями нашего с Ксюшей провального брака или так и остаться с подмоченной репутацией.

В уши раз за разом врезаются женские просьбы трахать ещё, глубже и жестче.

Хер, что ли, короткий, друг?

А я глаз оторвать от экрана как будто не могу. Затягивает в черноту. Ненависть и злость.

Отвращение к жене разрастается до отвращения ко всем женщинам. От слова «брак» натурально воротит.

Листаю на следующее видео, но от стонов тоже уже воротит. Поэтому дальше. Там уже фото и скрины их переписок.

Всё вырезано четко и красиво: с датами. Аватарками.

Не подкопаешься.

И уже Ксюша будет пытаться доказать, что материалы получены незаконно, а то и фэйковые. Я уверен, что будет.

Только мы же вдвоем знаем, что это всё правда, в которой я, наверное, до последнего хотел бы сомневаться.

– Сука.

Блокирую на какое-то время телефон для передышки.

Запрокидываю голову и смотрю в потолок, на котором продолжают извиваться иллюзии-тела.

Состояние такое странное...

Вроде бы радуйся, Дрюх. Ты запустишь это и решишь сразу кучу своих проблем. А с другой стороны у меня в голове один вопрос: вот нахуя, Ксюш? Вот нахуя ты нас во все это окунула?

Пальцы чешутся бросить ей и спросить. Но это точно бессмысленно.

Делаю разом три глотка чистого виски и ставлю стакан назад на столик. Сегодня я пью один. Не до несознанки, конечно, но и совсем на трезвую на этих аттракционах кататься не хочется.

Снова разблокирую мобильный и долистываю компромат до конца.

Пока что без ответа висит вопрос информатора:

«Запускаем утром или ждем?»

.

Всем понятно, что с таким жиром варианта «ничего не делаем» просто нет. И последних шансов Ксении давать мне тоже не хочется.

Завтра я полдня в дороге. Сегодня можно было отпраздновать успешное завершение рабочей поездки на Юг. Скататься напоследок на побережье. Зависнуть где-то.

Телку подцепить. Напиться. Развязаться.

Но я сижу в номере и решаю невъебенно важные, хотя по сути уже решенные, вопросы. Какой смысл томить людей ожиданием, правда же?

Меняю ориентация мобильного на вертикальную, беру двумя руками и печатаю:

«Запускаем утром»

Получив реакцией палец вверх, блокирую телефон и откладываю. Дальше дело не за мной.

Это не я сливаю. Это сделают журналисты. С меня потом – отказ комментировать, дающий понять, что блядки жены я переживаю сложно, но обсуждать не хочу. Да и вообще я до пизды благородный чувак, а не гондон, как думали. Насколько это правда – вопрос слишком сложный. Не хочу разбираться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Из хорошего: точка поставлена.

Спасибо за прекрасные годы, Ксень. И за отбитое нахуй желание пробовать ещё раз.

Слыша стук в дверь номера, никуда не тороплюсь.

Мне было вполне комфортно в этом отеле. Мне в целом понравилась поездка. Сказать бы, что рад буду вернуться, но это вряд ли. Конкретно сейчас очень хочется съебать уже отсюда, потому что стоны хоть и не льются из динамиков, но всё еще стоят в ушах. Чужим сексом даже воздух пахнет.

Допив содержимое стакана, поднимаюсь на второй, более решительной, серии ударов в дверь.

Открыв, почти не удивляюсь, что вижу не сотрудницу отеля с комплиментарной бутылкой шампанского напоследок, а Лену Шамли.

Она писала мне с час назад. Если бы дальше на телефон не прилетели картинки с Ксюхой – я бы даже, возможно, волновался бы. За эту девку сложно не волноваться.

Но в реальности забыл.

– Добрый вечер.

Лена здоровается и смотрит мне в глаза.

Из плюсов: она вполне жива и визуально здорова.

Из минусов: ловлю себя на том, что вижу в ней не её, а другую. Моргаю. Не помогает. И хочется жестить.

Вот нахуя ты, блять, пришла?

– Я могу чем-то помочь? – Она ни в чем передо мной не виновата, но я не пускаю её внутрь, а держу руку на двери. А её в коридоре.

Немного все же испуганный, пусть и решительный, девичий взгляд задерживается на этом жесте.

Она сглатывает и возвращается к моим глазам. Меня качает между привычным теплым снисхождением к её поведению и желанием просто побыть эгоистичным уродом. Хотя бы на ком-то сорваться.

– Вы можете меня пустить. – Её храбрость меня побеждает. Лена объясняет вполне прямо. Не тушуется, когда я приподнимаю бровь.

Могу пустить, конечно. А могу нахуй послать.

Она знает.

– Как ты поднялась? – Но сначала ещё помучаю своими идиотскими вопросами.

Улавливаю в мимике нетерпение, вспышки страха и даже, кажется, отчаянья. Но она успешно каждую из эмоций обуздывает и в целом остается визуально спокойной.

Что там в жизни твоей происходит, гречанка?

– Представилась вашей помощницей. Сказала, что должна отдать вам документы. – Просто смотрю на нее, подмечая все яснее волнение. Сделав паузу, она добавляет: – Я знаю, что её зовут Аврора. Я про нее… Читала. – Так просто "кается" во лжи, при этом ни черта не раскаиваясь. Хорошо быть бабой, конечно. Пиздишь и ничего тебе за это, потому что красивая.

– А ты вообще любишь почитать.

У Лены смуглая загорелая кожа, это спасает её от моментально проступающего румянца. Но я всё равно его замечаю. Возможно, слишком внимательно на нее смотрю. Возможно, слишком долго держу в коридоре.

– Я много читала о вас.

– Сказки моей жены. Я помню.

Сжимает пухлые губы.

– Я же извинилась за то, что поверила…

– Мне похуй, Лен.

И без того большие глаза увеличиваются. Я прямо чувствую, как у нее всё падает. Только расстроилась ты, малыш, рано.

Я внезапно для самого себя же принимаю противоположное словам решение.

Отпускаю дверной косяк и отхожу в сторону.

Киваю вглубь номера, «гостеприимно» приглашая:

– Проходи, Лена Шамли. Если не передумала.

И она, сглотнув, быстро юркает внутрь.

Ноздри дразнит пьянящий сладкий запах девичьих духов. По стрелке брюк проезжается подол короткой голубой юбки.

Мой взгляд сам собой ползет по стройным ногам. И впервые, наверное, я позволяю себе оценить их полноценно. Потому что… Вот теперь мне правда похуй.

Глава 21

Глава 21

Лена

Я быстро понимаю, что приехала не вовремя, но и отступать поздно. Слишком много усилий. Слишком решительна именно сегодня.

Ныряю в гостиничный номер, как только «гостеприимный» Андрей Темиров меня пускает.

Не торопит, но я чувствую спиной взгляд, натиск, и шаг за шагом прохожу вглубь большого номера. Он состоит из нескольких комнат. Находится на верхнем этаже. Ночь здесь стоит, наверное, дороже, чем я скопила в своей коробке на первое время городской жизни, но чужие деньги я считать не буду.

И просить сверх запланированного тоже.

Темиров обходит меня и поворачивает в одну из комнат, определяя пункт назначения для двоих.

Это спальня. Она огромная. Идеально застеленная кровать не выглядит броским акцентом, но я все равно замираю в дверном проеме, сглатывая неловкость.

По коже пробегается холодок и дело не в работающем кондиционере. Моя решимость не впервые пошатывается.

Я почти передумала несколько раз по дороге сюда. В последний – когда Темиров не хотел меня пускать.

Как бы там ни было, я не попрошайка. Не захочет он – найду другого. В Меланфии предостаточно туристов, чей след простынет уже на следующий день. Мне же даже не важно с кем. Просто… Темирову я почему-то в этом доверяю.

Он берет с низкого столика стакан и наполняет его виски или ромом. Пьет, смотря в глаза.

Я почувствовала легкий запах сразу же, но пьяным он не выглядит. Взгляд трезвый и цепкий. Скорее раздраженный или даже злой, чем снисходительно-игривый.

Делаю несмелый шаг вглубь спальни. Оглядываю её ещё раз. По лежащим кое-где вещам определяю, что Темиров не собрался.

– Что ты делаешь ночью в чужом городе, Лена?

– Я приехала к вам.

Признаюсь в глаза, а в ответ получаю усмешку.

– Я заметил. Но мы вроде бы уже попрощались.

Мужчина разводит руками. Я слежу за этим жестом, наверняка вызывая всё больше и больше недоумения. Но и прекратить его изучать не могу. Мне сейчас важно в нём всё. Как смотрит. Как пахнет. Как говорит. Как двигается.

Я жду, что внутри вспыхнет страх или отвращение. Готовлюсь их преодолевать. Но пока ничего подобного во мне нет. И это... Хорошо же?

– Вы не рады меня видеть? – Мое провальное кокетство даже улыбку в ответ не вызывает. Мужчина кривится. Это ранит.

Ничего не ответив, качает головой. Делает ещё два глотка и отставляет стакан.

Его мобильный периодически вспыхивает на столике, но Темиров в руки его не берет. Зато на меня смотрит. А я впитываю через поры новую для себя атмосферу взрослого жестокого мира, которого должна бояться больше, чем прожить жизнь с нелюбимым. Стать его послушной игрушкой. Отдаться… И заткнуться.

Так вот, у меня плохие новости, тейе Димитрий. Жестокий мир прельщает меня больше.

Приглушенный свет в гостиничном номере. Запах дорогого парфюма для текстиля. Дразнящий нервные окончания и рецепторы чувств вайб мужского раздражения и физиологического интереса.

Я, конечно, скорее всего действительно дура (дядя в чем-то прав), но распознать телесные знаки взаимной симпатии способна. Внешне я нравлюсь очень многим. И ему тоже. А он внешне понравился мне. И при этом что там у нас внутри – под взаимно притягательными оболочками – не имеет никакого значения.

Пауза затягивается. Я снова не спешу начинать свою исповедь. И снова первым приходится говорить ему.

После вздоха Андрей немного смягчается. Жалко ему меня? Это, наверное, хорошо.

– Так зачем ты пришла, Лена? Дядю разозлишь. Тетушки скандал устроят. По жопе ремнем давно не получала? – В его тоне и словах зашита явная издевка. Я для него – взбалмошная малолетка, явившаяся ночью в гостиничный номер. Но чего еще было ждать от Андрея Темирова? У него в голове одни сделки в обмен на голоса.

Сердце выстукивает чечетку сразу в грудной клетке и висках. Я не хочу выглядеть ни жалкой, ни отчаявшейся. Только и гордость свою тоже заталкиваю поглубже.

О чем ты там мечтала, Лена? На пути к своей мечте остаться чистенькой? Прости. Так не получится.

– Я пришла к вам с просьбой… Точнее предложением. – Депутат рисует на своем лице удивление, которому я не верю. Он просто глумится. Ну и пусть. – Дядя хочет выдать меня замуж за сына одного из наших старост.

Выпаливаю довольно сухо. Депутатское лицо не меняется. А мое сердце бьется в агонии.

– Я его не люблю. И я должна поступить на вокальный факультет. Экзамены через месяц…

– Ты хочешь, чтобы я нанял тебе репетитора или купил билет на поезд? – Темиров продолжает издеваться. Еще утром я бы тут же послала его к черту, но он – мой единственный шанс все исправить.

Я не засяду дома в роли идеальной греческой жены. Не буду рожать нелюбимому детей и молча глотать все его прихоти.

Я осознанно выбираю позор. Свой. И их.

А колкости Темирова глотаю.

– Нет. Покупать мне ничего не надо. С этим я справлюсь. Но я предлагаю вам сделку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Какую сделку, Лена?

Смотрю в темные, но при этом блестящие манящей опасностью глаза. Возможно, в своей голове он уже прихватил меня за шкирку и вышвырнул, но в реальности я всё еще внутри.

– Я предлагаю заключить договор на одну ночь. Вам это ничего не будет стоить. Завтра вы уезжаете, а сегодня… Станьте моим первым мужчиной.

Воздух долго звенит тишиной. Я больно впиваюсь ногтями в ладони. Это не поможет мне выстоять в случае отказа, но все равно какая-то опора нужна.

Взгляд депутата остается серьезным. Без полутонов и красок.

Я перенапряжена и в любой момент готовлюсь услышать громкий низкий смех. Но смеха нет. И нет... И нет. Проходит маленькая бесконечность и Темиров хмыкает, саркастично уводя вверх правый уголок губ. Но я не обманываюсь: ему не смешно. Взгляд не меняется.

– Лена Шамли готова связаться с женатым? – Своим вопросом он сознательно топчется по моим красноречивым и высокоморальным лозунгам, которые я на пьяную голову несла в его машине. Я бы даже испытала стыд сейчас. Но с тех пор столько воды утекло...

– Вы всё равно разводитесь.

Темиров снова усмехается и качает головой.

Мой взгляд съезжают с мужского лица на бутылку с алкоголем. Может... Попросить?

Но я не успеваю. Обойдя кресло, Андрей садится. Смотрит снизу-вверх, ставя меня в позицию школьницы, которой предстоит отчитаться, ведь мне присесть никто не предлагает.

– Ты думаешь это такая уж честь? Каждый мужчина сильно мечтает стать первым? – В щеки кровью выстреливает жар. Я так не думаю, конечно же, но и оправдываться в таком – унизительно. Не дожидаясь ответа, Темиров рубит жестоким: – Прости. Это не мой фетиш.

– Но я же вам нравлюсь. – Очень хочется увести взгляд, но не позволяю себе. Смело впитываю раздражение. Возможно, спровоцированное даже не мной.

– Нравишься. Но нравишься не только ты, Лена. Этого явно недостаточно, чтобы впрягаться в ваши дела.

– Я не прошу вас ни во что впрягаться. Не прошу тебя. – Андрей не предлагал перейти на ты, но я решаю за двоих. Не вижу в глазах протеста. – Мне не нужно ничего, кроме озвученного. Одна ночь. Помоги мне избавиться от слишком привлекательного для них статуса непорочной. Никто не узнает, с кем я это сделала. Когда я это сделала. Я не потревожу тебя. Не влезу в жизнь. Придумаю свою легенду. Если хочешь – подпишу любую бумажку.

Под аккомпанемент моих сумбурных слов у депутата темнеет взгляд. В нем уже столько угрозы, что игнорировать её невозможно. Мне почти хочется сбежать, но я продолжаю стоять посреди его спальни.

– Мне невыносимо будет оставаться в Меланфии только потому, что Мелосы пообещали дяде за меня какие-то преференции. Я не скотина. Не товар. Даже не дочь. Я сама способна распоряжаться своей жизнью. Своим телом. Своей девственностью.

Я могу продолжать говорить, но речь обрывает движение человека, на которого я ставлю этой ночью всё.

Андрей Темиров ловко поднимается и подходит. Не трогает меня, но я все равно начинаю дрожать сильнее из-за близости и ощущения не просто тепла, а чрезмерного жара.

Приоткрыв рот, потому что даже дышать мне сейчас сложно, запрокидываю голову и смотрю в лицо.

– Петр уже отказал? – Произнесенный абсолютно спокойным голосом вопрос врезается в самооценку болезненной оплеухой. Сбивает дыхание.

И да, я знаю, что он жестокий. Все люди жестоки. Но я даже глаз не увожу. Он сейчас словно вырезан из камня. Твердый, непробиваемый, но и не отталкивающий. А может быть я просто подсознательно выбрала ужасного и теперь к нему тянусь.

– В Петра я влюблена.

– Но переспать пришла со мной.

– Да, всё так. Моя влюбленность – это проблема, а не преимущество. С вами мне будет проще. Мы друг к другу ничего не чувствуем. Это именно то, что мне нужно.

Внимательные глаза продолжают блуждать по моему лицу, скорее всего, в поиске лжи или колебаний. Но ни того ни того он не найдет.

Я с ним предельно искренна. Мне кажется, только так можно достичь успеха в этих переговорах.

Бездонные дыры-зрачки замирают на моих губах. Я раз за разом наполняю легкие тяжелым, вязким воздухом. Кровь нагревается и густеет в венах. Мне становится всё жарче и жарче.

– Обычно партнера для первого секса выбирают не так, Лена.

Я в курсе.

– Это значит отказ?

Молчит.

Мужская рука приходит в движение. Кисть поднимается вдоль моего тела. Пальцы касаются шеи. Ползут вверх и поддевают подбородок, запрокидывая голову выше.

Глаза изучают меня уже иначе.

Проверка на правду/ложь окончена. В её результаты меня не посвятят. Теперь проверка уже на стоит оно того или нет.

Большой палец упирается в мой подбородок под нижней губой. Немного давит, я расслабляю челюсть, позволяя приоткрыть рот.

От того, как он смотрит, внутри меня растекается болезненный дискомфорт. Дыхание рвется. А у него – нет.

– Почему ты просто ему не откажешь?

– Я уже отказала. Они не слышат. Я для всех для них – пустое место без права голоса. Решает дядя. Георгиос. Его отец.

Бликующие радужки вспыхивают угрозой. Я не пугаюсь, потому что эта угроза адресована не мне. Просто... Он тоже такого не любит. По отношению к себе не терпел бы.

В карих глазах медленно разгорается вседозволенность. У меня сливочным маслом плавится кожа.

Вторая рука ложится на мое плечо и сгоняет бретельку платья. Я даже не дергаюсь. Но когда мужской взгляд спускается от губ по подбородку до ключиц, волнение шкалит. Он ведет по одной из них указательным пальцем. И дальше – по кромке белья. Я специально выбрала красивое в тон платья. Он это видит.

– И то, что я женат, тебя больше не тормозит?

Мотаю головой.

– Это неважно. Я ни на что не претендую.

Снова стаю причиной ухмылки. Еще бы я на что-то претендовала...

Лицо мужчины приближается к моему. Я почти чувствую губами его губы, но Андрей замирает и делится выдохом. Мое дыхание, возможно, пахнет страхом. Его – алкоголем и властью. Над миром в целом и надо мной в этот конкретный момент.

– То, что ты предлагаешь, это не договор, Лена. Это просьба. Не надо обманываться. Свою девственность ты могла бы отдать кому-то заинтересованному. Но пришла ко мне. И просишь.

Он разъебывает мой стройный план вкрадчивым шепотом. А я жадно-жадно вдыхаю слова и фокусируюсь на том, как губы задевают губы.

Его рука спускается ниже и сжимает мою грудь через ткань. Настолько интимное со мной происходит впервые. Скорее всего рядовой для мужчины собственнический жест вызывает бурю.

– Но если останешься – я выебу тебя как сам хочу. А я хочу.

Я теряюсь в словах и действиях. Они стали слишком сложными для моментального усвоения.

Пусть будет просьба. Не договор. Как скажете.

Киваю, задевая губами губы. Он подается ближе и полноценно прижимается. Давит на них, раскрывая. По моим зубам проезжается язык, а рука спускает ткань платья вместе с лифчиком и сжимает грудь наживую. Пальцы находят сосок. Он твердый и болит, а я даже не замечала. Подушечки сжимают его, по телу растекается странная-странная патока.

Темиров отрывается от моего рта и ловит взгляд. У меня перед глазами плывет. Я просто не готова, что это всё… Вот так.

Рука всё так же сжимает мою грудь. Я неосознанно опускаю взгляд и смотрю, как это происходит. От волнения приоткрываю рот и выдыхаю удивленный тихий стон.

– На меня посмотри.

Слушаюсь.

Снова врезаюсь в вытесанное из камня красивое лицо, но не разбиваюсь, а испаряюсь шипящей пеной.

Длинные пальцы медленно ползут выше по коже и несильно сжимают мою шею. Я послушно делаю шаг ближе.

– Если тебя послали, я тебя уничтожу, Лена. – Это не угроза, а всего лишь очерчивание последствий.

Не дожидаясь ответа или клятвы в честности, Андрей тянет меня ещё ближе. Я встаю на носочки и мну пальцами прохладную ткань рубашки.

– Рот открой. И делай всё, что говорю.

Расслабляю челюсти. Между зубов скользит настойчивый язык.

Мужчина одним движением разворачивает меня к кровати и толкает.

Глава 22

Глава 22

Лена

Я падаю на плотное покрывало и инстинктивно отползаю выше.

Сдавая с потрохами свою неопытность, трогаю пальцами горящие губы.

Андрей же без спешки расстегивает манжеты рубашки и закатывает её рукава, не разрывая зрительный контакт.

Не знаю, о чем думает, а я чувствую горьковатый алкогольный вкус его языка у себя во рту.

– Ты можешь снять платье. Если не стесняешься, конечно, – сквозь серьезный тон мужчины продолжает просачиваться яд. Может быть он ждет смущения. Думает, я не понимаю, на что иду. Но я способна обуздать страхи. С детства этому училась.

Скатываю платье по бедрам, приподнимаю таз и веду ткань выше. Снимаю через голову и отбрасываю в сторону, не глядя. Он не успевает приказать, что делать с бельем. Только глазами выстреливает на грудь, а я завожу руки за спину и, выгнувшись, расстегиваю крючки.

Бюстгальтер летит вслед за платьем. А освобожденные легкие разрывает из-за горящего за ребрами пламени.

Моя "послушная обнаженка" замедляет движения мужчины. Рука Темирова лежит на одной из нижних пуговиц рубашки, а взгляд блуждает по моему телу.

Решиться и снять стринги так же быстро не могу. Съезжаю взглядом по мужскому телу и упираюсь в ширинку. Она ощутимо вздыблена. Его одолжение сильно пахнет возбуждением.

Под звуки своего учащенного дыхания наблюдаю, как депутат расстегивает рубашку до конца, высвобождает её из-под пояса брюк и щелкает пряжкой.

Поднимаю глаза к глазам.

Мне хотело бы услышать хотя бы что я красивая, но стараюсь не думать о таком. Я собралась переспать не с романтичным принцем. Я выбрала соучастника, который меня не отвращает. И всё.

Андрей ступает коленом на матрас, раскрывая полы рубашки. Мне нравится его тело. Смуглая атлетичная грудь и плоский живот со слегка очерченными кубиками.

Наверное, впервые попробовать секс с таким мужчиной – это везение.

– Я купила презервативы. Они в сумке…

Киваю в сторону изножья кровати, но глаз от мужского лица не отрываю. Он от моего тоже.

И в презервативах моих, кажется, не нуждается.

Не подозревает, что я чуть не сгорела от стыда, покупая их.

Темиров командует:

– В тумбочке возьми.

Я, не собираясь спорить, подчиняюсь. Даже радуюсь короткой передышке.

Перевернувшись, отползаю до самых подушек. Открыв тумбочку, нахожу запечатанную упаковку. Не хочу уточнять, это господин депутат привез с собой, купил "на всякий случай" или у меня между пальцами гостеприимство гостиницы. Но упаковка была закрыта. И это... Вроде бы безразлично, но почему-то хорошо.

Ни открывать, ни надевать презервативы я не умею. Хочу развернуться и отдать выбранный квадратик, но всё идет не по моему сценарию.

Кровать пружинит под мужским весом. Пальцы Андрея решительно сдавливают мои бедра. Цепенею, а Темиров давит на тазовые косточки, поддевает нитки стрингов и тянет их вниз.

Я приподнимаю бедра. Ткань скользит по лобку. Пальцы спускают белье до колен и дергают ниже. Вдоль моего позвоночника с нажимом в требовательном прогибающем жесте едет грубоватая ладонь.

Я чувствую дыхание на шее. Волоски поднимаются дыбом на теле и затылке. Низ живота наливается кровью.

К коже на загривке прижимаются губы. Стянувшие белье пальцы скользят вверх и вниз – по ягодицам и спине.

Если он решит сделать это сзади, я… Не знаю. Мне хотелось бы глаза в глаза. Но я молчу и кусаю губы, утопая в неизвестности и непредсказуемости. Я отдамся и подчинюсь.

Сильная рука ныряет мне под живот. Спина ненадолго спаивается с твердой грудью. Может быть это фантазии, но между своих лопаток я чувствую быстрое биение не своего сердца. Вдавив голые ягодицы в ткань классических брюк, Андрей резко меня переворачивает.

Я с разбегу врезаюсь в абсолютную решительность черных глаз. Это усиливает дрожь в разы.

Отдаю презерватив. Не благодаря, он рвет фольгу зубами. Отбрасывает. Кладет мои руки на полурасстегнутый ремень, отдавая бессловесный приказ.

– Насколько ты девственница, Лена? Сознание при виде члена не потеряешь? – Задает вопросы, скользя кончиком носа по моей щеке. Щекочет дыханием прозрачный пушок и дразнит кожу движением губ.

– Не потеряю. И хватит… Глумиться.

Хмыкает, но глумиться действительно перестает.

– Губы дай.

Слушаюсь. Подставляюсь. Мужчина снова глубоко целует. Вкладывает в пальцы немного скользкий презерватив и, сжав кисть, направляет ближе к члену. Первая встреча с мужской плотью в моей жизни происходит при помощи пальцев. Я чувствую, что член ужасно горячий, упругий и гладкий. Определенно стоячий. Под подушечками угадываются выпуклые вены. Я обхватываю ствол и понимаю, что большой.

Уверена, он надевал презерватив уже столько раз, что в моей помощи не нуждается, но заставляет участвовать. А может быть учит. Благородно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Раскатывает сам, но моими пальцами. Дальше сжимает своим кулаком мою ладонь и водит по стволу, толкаясь в рот языком.

Лучше не думать, насколько глупой и неопытной я ему кажусь. Но я стараюсь. Честно. От всей, блин, души.

Двигаю ладонью по члену и подстраиваюсь под манеру глубокого поцелуя.

Телу делать это легче, чем разуму. Оно отзывается на близость. Ему нравится, как чужая гладкая и горячая кожа трется о мою. Как мой любовник пахнет. Как целует. Как соски щекочут жесткие волоски на мужской груди. Как под пальцами ощущается толстый ствол.

Снова хочется попросить его потрогать грудь. Это было... Приятно.

Оставив в покое мой рот, Андрей прижимается губами к шее. От внезапно прострелившего удовольствия расширяются зрачки. Я смотрю в потолок и дышу громче.

Отпустив мою кисть, мужчина уводит в сторону колено. Отрывается от кожи и смотрит в глаза, скользя пальцами вниз по бедру.

Мне хочется закрыться и отползти, но я заставляю себя расслабиться. Подушечки длинных пальцев невинно щекочут тонкую кожу, а потом накрывают промежность. Мое волнение достигает первого пика. Я начинаю дрожать, а он проезжается по половым губам с нажимом. Потом ещё раз и ещё.

Оторвав пальцы – растирает между ними блестящую смазку. Следим за этим. Потом снова смотрим друг на друга. Пальцы спускаются вниз и продолжают трогать. Я несмело отвожу в сторону и второе колено тоже.

Стыдно... И мучительно приятно.

Мужская голова опускается. Губы снова трогают мою шею. Он понял, что мне нравится. А может быть это нравится всем. Но это неважно. Я благодарна.

Хотела бы запустить ладонь в его волосы. Узнать, какие они наощупь. Погладить. Поощрить. Но не рискую. Не знаю, что можно, что нет.

А он не спрашивает, что я хочу.

Спускается ниже и ниже. Оставляет влажные следы на груди. Обхватывает губами сосок. Я чувствую, как внутрь проникает палец. Рот сам собой открывается, а язык мужчины едет по ареоле.

Его кисть выгибается назад и меня снова заставляет дрожать погружение.

Это непривычно и не сказать, чтобы приятно, но волнительно до жути. И инстинктивно хочется ещё. Быстрее. Больше. Навстречу. Как будто тело не сомневается, что так будет приятней. А ум... Сдается.

Темиров уделяет ласкам несколько волнительных минут. Дальше же – забрасывает мои щиколотки себе за спину. Упирается руками в покрывало над плечами и смотрит в лицо, давая почувствовать натиск головки члена там же, где пару секунд назад меня пробовали его пальцы.

– Не передумала?

Мотаю головой.

– Тогда давай без слез.

Кивка он уже не ждет. Я только ныряю под раскрытые полы рубашки и вжимаюсь в твердую мужскую грудь, а он накрывает мой рот своим и безжалостно врезается.

Я не знаю, насколько глубоко. Просто чувствую острую вспышку. Вслед за ней – распирание на волнообразных движениях.

Теряюсь в ощущениях. Зачем-то отчаянно выискиваю в себе страшную боль, но её нет. Член не выходит из меня полностью. Я постоянно чувствую его внутри. Нам тесно. Мне точно. А ему?

Под пальцами перекатываются мышцы. Внутри меня толчки... Толчки... Толчки... Сердце бьется в горле. Мне сложно осознать происходящее.

Андрей отрывается от губ и смотрит в лицо. Дает дышать. И я дышу.

Растеряна, но глупо доверяюсь.

А он врезается... И врезается... И врезается... Сжигает меня до тла темным-темным взглядом. Злится. Может даже наказывает. Но я не боюсь.

Осмелев, скатываю рубашку по мужским плечам и скольжу пальцами, очерчивая бицепсы. Он прикусывает мою нижнюю губу и начинает двигаться резче.

Низ живота горит. Там вязко, тянуче-больно и ужасно влажно. Страшно посмотреть. А вдруг меня обезболил адреналин, а там – море крови? Но даже если так – пусть. Я не могу оторвать взгляд от мужского лица. Оно очень близко и очень манит.

Кожу лижут языки исходящего от радужек пламени. Я рассматриваю их замысловатый узор и замечаю бисеринки на висках. Заломы на лбу становятся совсем отчетливыми. Он хмурится, но ничего не говорит.

Мои губы жжет сухость. Тянусь навстречу, но себя так просто поцеловать Темиров не дает. Подается назад и прижимает меня обратно к кровати за шею.

Я трусиха, а он смотрит вниз. Туда, где наши тела раз за разом соединяются.

Толкается... Толкается... Толкается...

– Ноги выше подними.

Слушаюсь, скользя по мужским бокам вверх.

Так проникновения становятся глубже и ярче. Трение внутри ощутимо болезненным. Стараюсь прогнуться и освободиться.

Кажется, мне хватит. Тихо стону.

Андрей отпускает шею и вот сейчас сам вжимается губами в губы.

Скользит кончиком языка по моему небу. Сплетает мой и свой.

– Больно?

Киваю.

В уголках глаз собираются слезы, но он не тормозит и не замедляется. Спрашивает не из жалости. Просто, чтобы знать.

Впиваюсь ногтями в мужские руки и внизу легчает.

Ещё раз... И раз... И раз...

Он, наверное, и сам понимает, что благородно было бы уже прекратить, но или не может или не хочет. Вжимается лбом в мой лоб и ускоряет бег крови сразу у двоих.

Чтобы не концентрироваться на боли, я концентрируюсь на нем. Низ живота сводит из-за разлившегося там обжигающего свинца. Его желание – моя анестезия. А может быть я тоже так сильно хочу, что расслабляюсь окончательно, испуская на особенно чувствительном толчке тихий стон.

Темиров врезается в меня и замирает. Прячет свой кайф, сомкнув веки. Но я чувствую, как мужское тело каменеет, а по моему прокатывается дрожь.

Он кончает. Там. Во мне.

Комната погружена в тишину, которую разбавляют только наши сбитые дыхания и повторяющиеся вибрации депутатского телефона. Может быть ему звонили всё это время, но я не слышала. А теперь...

Андрей смотрит мне в глаза. Я тоже. Даже в полутьме и плохо соображая, всё равно отмечаю, как затянутый густыми тучами взгляд за считанные секунды становится чистым-чистым. Тихим-тихим. Мне хочется улыбнуться, но не получается.

Он смотрит внимательно. Трезвеет. Осознает реальность и признает ее. И я тоже всё принимаю.

Отныне и навеки теперь он для меня первый. Другого такого уже не будет. А я для него... Очередная. Ну и пусть.

Ничего не сказав, он резко выходит и скатывается.

Дело сделано.

Я тоже сажусь. Свожу ноги и подтягиваю колени к груди. Трогаю пальцами половые губы. Внутренняя поверхность бедер и промежность горят и липкие, но когда я смотрю на свои пальцы – крови там нет.

Сердце ускоряется.

Слышу щелчок. Темиров снял презерватив, связал его и отправил в урну.

– Крови не было? – Спрашиваю у мужской спины. А он тем временем встает с кровати и поправляет одежду. Не оглядываясь, отвечает:

– Немного на презервативе. По боли терпимо?

– Да.

Кивнув, делает несколько шагов от кровати. После меня ему хочется выпить.

А мне... Сложно сейчас предугадать свои дальнейшие реакции. Поэтому я еще раз недоверчиво веду ладонью по абсолютно чистому покрывалу и спускаю ноги с другой стороны кровати.

– Я в душ. Хорошо? – Точно так же безразлично отнесясь к ответу, спешу за спасительную дверь.

Глава 23

Глава 23

Лена

По ногам в слив стекает горячая вода. Она абсолютно прозрачная. Я давно смыла всю пену, а крови так и не было.

Пора выбираться, но я медлю.

Чувствую себя опустошенной.

Не было ни слез, ни тошноты из-за содеянного. Боли тоже нет. Немного тянет низ живота, но на это легко не обращать внимание.

Я сделала это.

Еще утром не подумала бы, а теперь…

Совершенно внезапно к горлу подкатывает всхлип. Он выходит влажным звуком. Я запрокидываю голову и нелогично улыбаюсь потолку.

Ладно, Лена. Прекрати. Было бы самонадеянно верить, что обойдется без отката, но он случится уже не здесь.

Выключаю воду. Быстро вытираюсь пушистым ароматным полотенцем и корю себя, что не подобрала с пола вещи.

Я бы хотела выйти из ванной одетой, быстро попрощаться и сбежать. Но вместо этого снимаю с крючка огромный гостиничный халат и укутываюсь в него.

Стоя перед дверью, борюсь с желанием перекреститься, как делает тетя Соня, если чего-то боится.

Но я не тетя Соня. Я им всем уже скорее всего даже не родственница. Просто они ещё не знают, что Лена Шамли – не благодарная сирота, а позор фамилии.

Нажимаю на ручку и выхожу обратно в спальню.

По ногам бежит холодок. Мне снова становится зябко.

Мужчина, толчки члена которого я до сих пор чувствую потревоженным влагалищем, из спальни, к моему большому сожалению, не вышел.

Андрей Темиров сидит на краю кровати. Но это полбеды. Куда хуже то, что в руках он держит мои собранные с пола вещи.

Платье, лифчик и стринги выглядят постыдно мелкими в мужском кулаке. Я застываю посреди комнаты, он едет взглядом по моим ногам, халату, шее. Останавливается на глазах.

От него больше не исходит ни раздражение, ни сарказм, ни даже ирония.

Он серьезный и уставший. Может быть даже жалеет. Ему это сто лет не нужно было, я понимаю.

Пользуясь возможностью и своим в меру спокойным состоянием в эту секунду, бодро произношу:

– Спасибо за помощь!

И убеждаю себя, что мне не больно слышать в ответ тишину. Выражение на лице моего первого не меняется. Он не кривится и не усмехается. Смотрит и вряд ли меня понимает.

Но мне и не нужно понимание.

Я всё сделала. Всё сказала.

Мне пора.

Подхожу, фокусируя взгляд на своих вещах.

Остановившись на расстоянии короткого шага, выставляю вперед руку и прошу:

– Можно мне одежду. Я…

– Куда пойдешь?

Он перебивает вопросом. Мы снова пересекаемся взглядами. Удивительно, но смотреть ему в лицо мне не стыдно и не сложно.

– Домой.

– Как ты собираешься туда попасть?

Молчу.

– Только не говори «поймать попутку», Лена. – Не говорю. И розовею. – Скажешь – пришибу.

Собственная реакция на угрозу выглядит абсолютно нелогично, но и сдержаться я не смогла бы: напряжение растягивает мои губы в улыбке. Этого недостаточно. Я мотаю головой и смеюсь.

В глазах снова выступают слезы.

Я на секунду торможу на лице депутата и вижу, что он тоже хмыкает. Смеюсь громче.

Мы какие-то странные. Честно.

Андрей откладывает вещи на кровать, смыкает пальцы вокруг моей талии и тянет к себе.

Я не боюсь его, но происходящее всё же пугает.

Перестаю смеяться. Он тоже уже серьезный.

Смотрит в глаза и тянет вниз. К себе на колени.

Я не знаю, хочу или нет. Готова или не очень, но подчиняюсь.

Мои голени снова касаются покрывала, с которого я соскочила, как будто оно жжется, а бедра встречаются с приятно-прохладной тканью мужских брюк.

Чтобы куда-то деть руки, кладу их на плечи. Смотрю прямо. Немного даже сверху, но самую малость. Мои глаза максимум на пол сантиметра выше.

– Так какие планы, Лена? – Я вспоминаю, почему приехала именно к нему. Когда он не раздражен и не наказывает, кажется мне тёплым, честным и надежным. Мне нужно было это. И я снова это чувствую.

– Первый автобус в Меланфию в пять. Я дождалась бы на остановке.

– Ясно.

Мой ответ его, конечно же, злит, но даже вкрадчивое «ясно» звучит абсолютно иначе, чем до и во время нашего секса.

Осмелев, проезжаюсь по мужским плечам и касаюсь волос на затылке. Как хотела. Они жесткие, но приятные.

Карие радужки снова искрятся, но не источают угрозы. Глажу затылок. Он смотрит на мои губы. Ладони скользят под халат.

– Ни один мужчина не отказался бы от секса с тобой, Лена. Ни один.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В горле сухо. Надо попросить воды или сглотнуть. Но я могу только моргать.

– Ты сама предложила.

– Я помню.

– Ты не вовремя пришла.

Это я тоже поняла.

Большие пальцы Андрея выводят на моих бедрах тропы для стада мурашек.

Сейчас мне с ним спокойно. Поразительно.

– А может быть наоборот вовремя? Ты злишься меньше? – После случившегося у меня язык не повернется обратиться к нему на вы. Это было бы тупо.

– Да. Я злюсь меньше. И не на тебя.

Его честность заставляет застыть взглядом на красивом лице и нагревает грудную клетку. Улыбаюсь.

– Это уже хорошо.

Новая пауза в разговоре кажется не напряженной, а уютной.

А ещё я осознаю, что мобильный больше не разрывается. Оглядываюсь – и экраном не вспыхивает. Он его выключил?

Настроение взбирается на стабильное плато. Меня не давит атмосфера. Не пугает кровать. Мне больше не хочется сбежать. Как и увести взгляд от близкого-близкого лица.

Я долго колеблюсь, стоит ли спрашивать, на кого он так злился. Решаю, что это не мое дело.

Но и слезать с его колен не хочу. Женатых, кстати. Я снова это помню.

Руки мужчины перемещаются. Я опускаю взгляд и слежу, как он развязывает пояс моего халата. Разводит в стороны. Гладит голый живот, слегка щекочет ребра. Задевает грудь.

Я ерзаю. Смотрю в лицо все же немного испуганно. Не уверена, что хочу повторять, но и остановиться не прошу.

Ладонь накрывает мою грудь. Андрей взвешивает её и не больно сжимает. Расслабив пальцы, обводит соска. Вторая рука незаметно оказывается на моей спине. Гладит копчик. Костяшки проезжаются вдоль позвоночника, ненавязчиво прогибая.

Мое тело реагирует неоднозначно. Расслабленностью, разлившейся по конечностям тяжестью и в то же время тревогой.

Я не готова к жести. Для меня это было все-таки слишком.

Язык плохо ворочается, иначе я уже брякнула бы что-то глупое по типу: «я, наверное, пойду», а так сижу на коленях у господина депутата и не решаюсь пошевелиться.

Он давит меня ближе. Мы снова дышим друг другу в губы.

– Я отвезу тебя утром. В четыре тридцать. Раньше, чем автобус. – Сначала я просто слежу за шевелением губ. Только с опозданием распознаю слова. Смущаюсь.

Он шутит, а я не улыбаюсь.

– Это необязательно. Тебя не должны видеть.

– Подумай, где мне встать, чтобы не увидели. У тебя достаточно времени. Успеешь ещё и поспать.

Я искренне не рассматривала вариант остаться на ночь у него, но такое вроде бы логичное предложение звучит почти как рыцарство. В носу щиплет.

Мужская рука проглаживает меня между лопаток, подло убаюкивая. Я продолжаю смотреть на губы, но ответить ничего не могу. Мое красноречие смыло вместе с пеной. Отдуваться приходится депутату.

– Я тоже планирую поспать. Хотя бы немного. Завтра в дорогу.

– Сколько тебе ехать?

– Около шести часов.

– Ты всё время будешь за рулем?

Кивает.

Какая же я зараза, всё-таки.

Наши лица незаметно стали ближе. Не могу сдержаться. Подаюсь вперед и целую. Не так, как он меня, а просто прижимаюсь губами к губам. Потом еще раз – немного наклонив голову. И в уголок. Тот вредный, который любит кривовато надо мной насмехаться.

– Больше не ходи так ни к кому. – Андрей то ли просит, то ли приказывает.

Я в ответ улыбаюсь.

– Я больше и не собираюсь. Мне надо было один раз.

– Мстить – всегда хуевый план, Лена.

– Я не мщу. Мне скоро двадцать один и по состоянию на сейчас я не встретила взаимную большую любовь. Я могла бы ждать ее вечно, но это сделать мне вряд ли дадут. А могу жить, не ограничивая себя чужими предрассудками. Я не хранила себя ни для кого. Мне не нужен человек, который ценил бы во мне только плеву. И я не пойду по рукам, как считает дядя. Я просто... Могу делать всё, что хочу.

Закончив свою короткую исповедь, замолкаю и жду какой-то реакции. Но чувствую, что Андрей мыслит иначе. Вряд ли меня поддерживает. Но это и не нужно. Он просто принимает мое право думать так. И делать тоже. В пределах одной ночи этого более чем достаточно.

Проходит секунда. Две. Три. Что-то меняется.

Возможно, что-то большее, чем просто наше положение в пространстве.

Я не сопротивляюсь, когда Андрей опускает меня спиной на кровать. Нависает сверху. Откровенно изучает лицо. Вслед за ним – тело под раскрытым халатом.

Целует уже он. Без спешки, но снова с языком.

Я пытаюсь понять, к чему готова. И готова ли отказать, но мне не приходится.

Он не давит своим весом, а устраивается рядом. Кладет ухо на упертую локтем в покрывало руку. Проезжается кончиками пальцев по открытой для прикосновений коже.

Очень волнительно и интимно то, что живот под его пальцами подрагивает. Андрей гладит его, а я плотно сжимаю согнутые колени.

Он не дурак. Всё понимает. Всё видит. Но продолжает еле-уловимо ласкать. Я разгораюсь, но это не значит, что не боюсь.

– Ты не кончила?

Прикусываю щеку изнутри и мотаю головой. Пальцы проезжаются по линии плотно сжатых бедер до колен и возвращаются назад к лобку.

– А хочешь? – Пульс стучит в висках.

Не знаю.

Чтобы не отвечать, двигаюсь ближе. "Случайно" сжимаю колени уже не так сильно. Мужские пальцы тут же пользуются возможностью. Я чувствую прикосновения на внутренней стороне бедер.

– Можно я тоже тебя потрогаю? – Спрашиваю, пересиливая ужасное волнение.

Спокойное:

– Можно, – в ответ кажется личным триумфом. Я прижимаюсь пальцами к мужской шее. Обвожу подбородок. Трогаю губы. "Случайно" ещё сильнее расслабляю ноги и чувствую прикосновение именно там.

– Больно сейчас? – Андрей ведет с нажимом, раскрывает половые губы. Не входит, а поднимается выше. Ненавязчиво ласкает губы. Круговыми движениями стимулирует клитор. Мое тело снова отзывается дрожью. Ему страшно. Мне страшно. Но нам и хочется.

Я могу сказать «больно» и все кончится. Но я не хочу ему врать. А себя лишать удовольствия.

– Нет. Не больно.

Прикрываю глаза и стараюсь замедлить дыхание. Сквозь подрагивающие ресницы вижу, как мужской взгляд скатывается по моему телу вслед за рукой.

– Тогда расслабься. Я осторожно.

Я киваю и медленно увожу колено в сторону, чувствуя, как он наклоняется и касается губами моей шеи, а внизу пальцы не столько исследуют мое тело, сколько обманчиво-нежно учат его быстро и ярко кончать.

Глава 23.2

***

Когда Андрей собирал свои вещи, я следила за ним с кровати. Казалось, ему даже не интересно, сплю я или нет. А мне очень интересно было провожать его по комнате. Запечатлять в памяти моменты и движения. Выверенные и какие-то… Неповторимо мужественные.

Я сама не заметила, как уснула, а проснулась из-за поцелуев на теле. В четыре утра, перед выездом, мы попробовали ещё раз. Это был второй в моей жизни полноценный болезненно-сладкий половой акт. Со счастливым концом.

Он закрепил в моей голове уверенность, что секс – это правда прекрасно.

Я была не настолько скована, как впервые. Члену Андрея во мне опять было тесно, но мне под его весом, с ощущением трения кожи о кожу, – хорошо-хорошо. До стыдного.

Мне и сейчас хорошо. В животе сонно порхают счастливые бабочки. Колени приходится стискивать, когда накатывают воспоминания.

Но ночь кончена. Я снова сижу в красивом черном Мерседесе со светлым кожаным салоном. А в багажнике лежит депутатский чемодан.

Он уезжает.

Я возвращаюсь.

Наша история заканчивается.

– Вот тут сверни.

Прошу негромко, потому что любые слова в пропитанном тишиной и спокойствием салоне звучат раздражителем, и тут же слышу мягкие щелчки поворота.

Андрей сворачивает в самый безопасный, на мой вкус, переулок на окраине Меланфии и замедляется.

Машина катится практически по инерции, а я осознаю, что увлекательное путешествие подходит к концу.

Мне пора возвращаться в свою жизнь, закончить подготовку к побегу-поступлению и смело шагнуть в неизвестность пути к своей будущей славе.

Мерседес останавливается, но мотор Андрей не глушит.

Я могла бы выскочить, даже не прощаясь, но не хочу так. Он хороший. Я ему благодарна.

Я ценю его отношение.

Поворачиваюсь в кресле и смотрю на мужской профиль.

А ещё он красивый. И я ни капли ни о чем не жалею.

– Спасибо большое, – благодарю от всего сердца.

Он тем временем смотрит в лобовое и хмурится.

Не нравится что-то. Не доволен.

Чем?

Снимает руку с руля и тоже поворачивается ко мне, откинув затылок на подголовник.

Я отмечаю красную сеточку на белках глаз и проступившую щетину на подбородке и скулах. Утром он уже кололся. Это было... Приятно. Особенно на груди и животе.

А вот побриться времени не хватило. Мы потратили его на секс.

– Давай ещё раз мне свой план, Лена. Только внятно. Без сумбура.

По Андрею видно, что он не хочет влезать во всю эту дрянь, но влезает, потому что… Не доверяет моей дальновидности. Думает, дурочка. По-своему заботится.

Я стряхиваю головой, чтобы не улыбаться так бесстрашно, но совсем не улыбаться тоже не могу. Впереди куча сложностей, но вот сейчас я чувствую себя свободной и счастливой. Ничего не боюсь.

– Я сделаю вид, что смирилась. Порадую дядю. Подыграю Георгиосу. Пусть себе договариваются. Хочу узнать, что тейе за меня выторговал. Побуду еще две-три недели, а потом скажу, что Георгиос ошибся и я давно не подхожу ему по одному важному критерию.

Развожу в сторону руки.

Меня не задевает внимательный мужской взгляд и то, что Андрей опять хмурится.

– А говорила не мстишь. – Но вот слова всё равно царапают.

– Я не считаю это местью. Вечером я ходила к дяде и сказала, что замуж не выйду. Он не послушал. Облил дерьмом. Я могу повторить двадцать и тридцать раз. Он не услышит. Но я достаточно хорошо знаю Георгиоса, чтобы понимать, насколько он будет зол, что моя девственность ускользнула.

– Он нестабильный. И опасный. Может наделать глупостей.

Я это понимаю. Киваю.

– Не успеет. Я уеду быстро, а искать меня и мстить уже не станут. Им здесь бы разобраться. Да и я отныне грязная.

Замолкнув, смотрю в лицо Андрея.

Морщинки между депутатских бровей немного разгладились. Вряд ли я прошла бы по его критериям разумности и безопасности, но у нас, на греческом побережье, всё работает по-своему.

Мне сложно оторваться от его лица. Чтобы не выдать лишних эмоций – улыбаюсь.

Тянуться за поцелуем было бы глупо. Мы друг другу никто. Чтобы чем-то занять руки – тру ладонь о ладонь и настраиваюсь.

Ему пора ехать. Мне – незаметно пробраться в спальню.

– Не знаю, как вы оцениваете свою поездку на Юг, Андрей Павлович, но от имени греческой общины я хотела бы поблагодарить вас и пожелать хорошей дороги!

Вызываю такую желанную и нужную мне сейчас усмешку.

Он тяжело вздыхает и качает головой. Думаю, напоминает себе, что одна греческая дурочка – не его ответственность. Нечего переживать.

И я так думаю: нечего.

У меня всё будет хорошо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– И лично от меня спасибо большое за сделку. И за науку. Ты был прав: никто не может трогать меня без спросу. Распоряжаться и наказывать. Больше я этого не допущу.

Окончательно смиряясь, Андрей кивает.

– И я за тебя проголосую. На ближайших выборах.

Мое обещание вызывает громкий мужской смех. Мне кажется, это уже опасно (кто-то может услышать), но и прекратить смеяться я Андрея не прошу. Мне нравится быть причиной его сильных эмоций.

С улыбкой смотрю на него. В груди немного ноет. Кажется, что я буду скучать.

– Спасибо, Лена. Не зря старался. – Он медленно склоняет голову, благодаря совершенно не искренне. А отдав дань моему бесценному голосу, смотрит в глаза, позволяя убедиться, что настроение я ему подняла. – Фото бюллетеня можешь не бросать.

Прикусываю кончик языка, чтобы не спросить: а могу ли вообще писать?

Сама знаю, что не надо. Ни мне, ни ему.

Мы снова молчим, я мысленно отсчитываю секунды, но развернуться и дернуть за ручку всё как-то не решаюсь.

Андрей первым смаргивает и тихо напоминает:

– Время, Лен. Беги, если не передумала.

Кивнув, выскакиваю из машины, громко хлопаю дверью и быстрым шагом ухожу прочь.

Сложно сказать, когда я в последний раз чувствовала себя такой сильной и решительной. А еще… Сложно представить, чтобы мой секс впервые случился с кем-то другим.

Мерседес выезжает из подворотни через несколько минут после меня. Обгоняет и уносится в сторону трассы на столицу.

Я мысленно желаю Андрею Темирову хорошей дороги и сжимаю пальцы в кулак, преодолевая желание махнуть вслед.

Может быть ещё когда-нибудь увидимся.

Глава 24

Глава 24

Прошло две недели

Лена

Сегодня у меня День рождения, а завтра – день, к которому я шла и готовилась значительно дольше и кропотливей. Мой отъезд. Побег. Перформанс. И позор.

Про себя я жестоко шучу, что вот сейчас сдаю экзамен на актерское мастерство. И уверена, что получу пятерку.

– Ану покрутись, Лена! Покрутись! – Дядя просит, а я, как послушная и благодарная греческая племянница, тут же исполняю.

Делаю оборот вокруг оси, демонстрируя ему, а ещё своему жениху – Георгиосу Мелосу – красивое платье и свои роскошные подарки.

На двадцатиоднолетие все дарили мне золото. Даже дядя, который обычно расщедривался преимущественно на более бюджетное серебро, не захотел падать в грязь лицом. Видимо, с расчетом на то, что скоро все траты переедут к Мелосам, а он остается с большим-большим инвестиционным плюсом.

Я узнала, что дяде за меня пообещали. Это участок в первой линии с выходом на пляж, который тоже, скорее всего, с помощью родственных связей с Мелосами удастся к завершению строительства сделать «своим».

Опять же, саркастично шутя в своей голове, я считаю, что имя будущей гостинице дядя должен был бы дать мое. В благодарность за жертвенность. Но, подозреваю, блестящий план Димитрия Шамли разбогатеть и стать своим среди сливок греческого общества ожидает ошеломительный... Крах.

Я над этим работаю.

– Красавица! Ну красавица!!!

Смеюсь и вроде как краснею. Даже не могу сказать, что испытываю отвращение из-за творящегося вокруг моей персоны базарного лицемерия.

Мне намного проще принимать ситуацию со знанием, что всё это не приведет ни к браку с нелюбимым, ни к загубленной мечте.

Завтра я сообщу Георгиосу, что он ошибся в своих представлениях о чистоте невесты, а сегодня у меня законный бенефис.

– Подойди поблагодари жениха, – дядя подталкивает меня к Георгиосу. И я тут же, заглотив отвращение, мотыльком подлетаю к надувшемуся от гордости парню.

Повисаю на его шее на долю секунды. Клюю в щеку и тут же отступаю.

Жора не успевает ни облапать, ни настоять на более… М-м-м… Глубокой благодарности.

– А в губы, Еленика? – Даже как будто бы просит, но я цокаю языком и помахиваю выставленным вверх указательным пальцем.

– На свадьбе поцелую. Тут уже совсем немного осталось, Жор. Разве сложно дотерпеть?

По жадным голодным глазам вижу – сложно. Он меня хочет так, что скулы сводит. А я получаю от этого свое законное удовольствие.

Все окружающие меня люди собирались поступить со мной ужасно. И мне не жалко, что я отплачу им справедливостью.

Жора все эти недели моего шелкового поведения пытался склонить к чему-то чувственному. Но сам же дал мне козырь в виде ответственности перед своим отцом и моим дядей.

Я не подпустила к телу.

Ты хотел чистую невесту, мой хороший?

Я дам ее тебе. Скромную. Стеснительную. Теряющую сознания от намеков на поцелуи в губы.

Точно так же и с дядей.

Вы хотели послушную племянницу, тейе?

Вот вам. Я доигрываю кроткую последние деньки, наслаждайтесь.

Извиняюсь без вины. Слушаюсь беспрекословно. Подыгрываю вашему мнимому величию и «впитываю мудрость», чтобы потом…

– Ну я же тебе даже спеть сегодня разрешил! – В голосе Жоры слышны нотки отчаянья, а я улыбаюсь ему соблазнительно и хлопаю ресницами.

О да, это правда стоит того, чтобы раздвинуть в благодарность ноги. Разрешение спеть в ресторане моего дядьки в свой День рождения – это почти что подвиг!

Но сарказм остается внутри, а я снова делаю шаг ближе к своему жениху и, стараясь не вдыхать запах мелочного труса, за которого все с радостью готовы меня отдать, еще раз чмокаю его в щеку.

А потом глажу вторую и, смотря в глаза, с придыханием шепчу:

– И я тебе за это очень… Ну просто очень благодарна! Ты реализуешь каждую мою мечту!!!

Георгиоса мои слова, к сожалению, не радуют. Но и на психи изойти он не может. Пока.

Уверена, откладывает всё на потом. Только

потом

между нами не случится.

В Кали Нихта сегодня не протолкнуться. Столики бронировали с понедельника. Слух о том, что мы наконец-то выступаем, разнесли по Меланфии быстро. Впервые дядя даже начал брать предоплату за бронь, потому что желающих оказалось больше, чем столов.

И такое внимание к моей персоне, на самом деле, вызывает трепет. Как бы там ни было, я люблю и свою маленькую первую сцену, и свой старомодный, но уютный и теплый Кали Нихта.

Мне грустно, что сегодняшний концерт станет последним, но уехать, не попрощавшись с Побережьем по-своему, я тоже не смогла бы.

Поэтому у меня сегодня прощальный концерт. Коротенький, но многолюдный.

Конечно, здесь не будет людей с букетами. Никто не попросит автограф или сделать общее фото. Но это всё ждет меня в будущем. Светлом и свободном.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Неделю назад я ездила в город на первый вступительный экзамен. Конечно, дядя об этом не знал. Георгиос тоже. Но сценическое искусство я сдала на высший балл. И просто не представляю, что могло бы сильнее мотивировать меня не отступать.

За спиной настраивают инструменты. Я щелкаю Жору по носу, стараясь не думать, что его близость ощущается совсем не так, как близость другого человека. Разворачиваюсь и быстро отхожу к сцене.

Уже с нее слежу, как дядя с Мелосами и другими уважаемыми у нас мужчинами занимают один из центральных столиков.

Возможно, Жора хотел бы, чтобы я пела исключительно для него, но этого не будет. Я поблагодарю взглядом каждого незнакомого мне случайно попавшего сюда туриста. А ему… Брошу в лицо дорогое кольцо.

Но, опять же, это будет завтра.

А пока я настраиваю микрофон и переговариваюсь со старым Лисандром про очередность греческих баллад, которые буду исполнять.

Сорокаминутный концерт – это семь песен. Потом будут еще танцы нашего кустарного коллектива, состоящего из официантов, и вишенкой на торте – главная услада для глаз туристов. Зебекико

(прим. автора: танец с подносом на голове, на который слой за слоем выставляют стаканы)

.

Дядя щедро предлагал на мой День рождения закрыть Кали Нихта и устроить «семейный праздник». По сути, еще один аррабонас

(прим. автора: ужин в честь помолвки)

. Но я мудрой гибкой сапой выторговала себе сцену.

А дальше… Поднимусь к себе. Достану коробку. Включу родительский диск. Буду слушать и может быть плакать. Потому что очень счастлива сейчас, но и очень волнуюсь. Интересно, а уезжая двадцать три года назад, мой папа чувствовал то же самое?

Когда мы с музыкантами уже почти готовы начинать, а гул голосов посетителей из увлеченно-беседующего становится нетерпеливым, за столиком Мелосов-Шамли и прочих местных шишек происходит оживление.

Дядя Димитрий встает и в своей отвратительной показушно-солидной манере идет в сторону крыльца террасы, гостеприимно разводя в стороны руки.

Раньше в нем чувствовалось заискивание. Теперь он всячески подчеркивает, что отныне равный. Спешит. Я почти готова назвать его ничтожным, но остаточные чувства и отголоски благодарности всё же не дают.

Провожаю дядю взглядом, пока мои мысли не сбиваются. Даже пальцы начинают дрожать.

На террасу Кали Нихта поднимается староста Петр. Он улыбчив и расположен к фамильярности. Они с моим дядей даже обнимаются. А меня догоняет запоздалый стыд. Я обещала написать ему, когда буду петь, но не сделала этого.

Мои чувства к нему, кажется, не изменились. Я по-прежнему считаю его лучшим мужчиной на нашем побережье. Но моя жизнь… Изменилась слишком.

Только дрожь вызывает даже не это.

С небольшим опозданием за Петром на террасу Кали Нихта ступает другой мужчина. В строгом черном костюме.

Я вижу Андрея и на долю-секунды забываю, как дышать. Мы пересекаемся взглядами и я тут же опускаю свой вниз.

Чтобы не сбить его с ног своим блеском. И не спалиться. А у самой сердце навылет и губы приходится до боли закусывать.

Он приехал.

Мы не списывались. Не созванивались. Не общались.

Я решительно верю в то, что нас связывают успешные деловые отношения. Без далекоидущих планов и ненужных обоим чувств. Но видеть его в Кали Нихта – это…

Взяв себя в руки, украдкой снова слежу за мужчинами.

Обнять Андрея мой дядя не решается. Они жмут друг другу руки и улыбаются. Обсуждают что-то (за гулом не слышно). Дядя кивает на сцену и на меня. Наверное, хвастается, что удачная инвестиция сегодня будет петь. Не знает, что в его "векселе" пробита обесценивающая дыра господином депутатом.

Я не представляю, зачем он приехал, и не фантазирую, что ради меня. Уж тем более, никак не связываю это со своим Днем рождения. Но взглядом до столика всё равно провожаю.

Делаю вдох-выдох и возвращаюсь в реальность, где в главных ролях не заезжий депутат, а мы с микрофоном.

Настраиваюсь. Произношу про себя привычные слова. А потом добавляю: при тебе я спою еще лучше, поверь.

И, не боясь пристальных взглядов, не слыша равнодушного звона приборов, забыв напрочь про все невзгоды, беру первую ноту, которую подхватывают бузуки Лисандра.

***

Я пою с огромным удовольствием и полной отдачей. Прощаюсь от всей души.

Благодарю всех без слов благодарности. Вспоминаю свои первые выступления. Свой путь борьбы, потому что дядя никогда в меня не верил.

Понимаю, что многие хлопают по инерции, но мне кажется, зал я зажгла. Спустившись со сцены, наслаждаюсь ускоренным пульсом и выплеском эндорфинов в кровь. С этими ощущениями соревноваться может только секс.

Взгляд сам собой скользит по продолжающему хлопать, как и все, Андрею Темирову.

Он смотрит на меня вполне легально, а я на него – немного по преступному.

Конечно же, я не пела для него. Я пела для себя. Но оторвать взгляд от него сложно. Заставив себя, слышу громкое:

– Еленика, подойди к нам!!!

Дядя встал и идет мне навстречу.

Берет за руку, обнимает и ведет к самому козырному сегодня столику.

Поразительно, но сидящие за ним люди даже поднимаются, чтобы выразить мне свое уважение.

Я ловлю на себе по-хозяйски самодовольный взгляд Жоры.

Неужели тебе приятно, когда твою будущую пожизненную заложницу хвалят?

А меня хвалят, черт! Старосты, районные депутаты, просто богатые местные греки. С теплой-теплой улыбкой это делает Петр. Я улыбаюсь в ответ и розовею. Только не из-за приятных слов, а потому что щеку жжет внимательный взгляд человека, который с похвалой не спешит.

А я не могу удержаться и на него не посмотреть.

Пользуюсь тем, что дядя во всеуслышанье рассказывает неправдоподобную историю, как обнаружил мой талант и настоял на том, чтобы я выступала, поворачиваю голову и, нарочито гордо вздернув подбородок, смотрю горящими глазами на строгого Темирова.

– Очень рада вас видеть в Кали Нихта, кирие Андрей.

Он медленно кивает в ответ. И знай я его чуточку хуже, не умей я отмечать, как подрагивают уголки губ, подумала бы, что он холодный сноб. Но он… Другой.

– Давно на Юге не был просто.

– Соскучились?

– Дела заставили.

Нет. Он всё-таки непрошибаемый! Но я не обижаюсь и не расстраиваюсь.

У меня кожа горит. Сначала на лице. Потом, когда Андрей съезжает взглядом, и на шее тоже.

Дядя меня отпускает. Я тут же делаю шаг в сторону. К нему. Этого делать нельзя, но не могу сдержаться: незаметно скольжу пальцами по раскрытой депутатской ладони.

Я тоже соскучилась. Думала о тебе. И рада видеть.

– Лена, присядь с нами! – Это предложение от дяди звучит крайне щедро. Жора начинает суетиться, чтобы найти для меня стул, но я не стану.

Расправив плечи, «случайно» задеваю ягодицами депутатское бедро, отступая ещё ближе и ощущая спиной его тепло. В ноздри заползает запах, из-за которого волоски по телу становятся дыбом. Я чуть-чуть. Совсем чуть-чуть…

Чувствую дыхание виском. Хочу откинуться и вжаться. Нельзя.

– Спасибо, тейе Димитрий, но я бы хотела подняться к себе. Разволновалась. Голова разболелась.

– Так может тебе таблетку?

– Нет! Вы сидите, а я…

Жора так и застывает со стулом, не понимая, ставить его или нет, а я беру себя в руки и, не оглядываюсь, быстрым шагом ухожу, лавируя между столиками.

Я сегодня только артистка. Не официантка. Не блюдо за столом. Могу позволить себе вспорхнуть на второй этаж, закрыться в спальне и рухнуть на кровать, безосновательно широко-широко улыбаясь.

***

Ко мне дважды приходит тетя Соня с предложением спуститься, но я отказываюсь. Думала, последний свой вечер в Меланфии проведу вдвоем с меланхолией, в итоге – меня трясет от нетерпения.

Я притворяюсь спящей, выключая свет. Дожидаюсь закрытия ресторана. Не выхожу попрощаться с Жорой. Слушаю, как дядя тяжелым шагом поднимается и следует себе в кабинет. Выпил, наверное. Его переполняет такое близкое и вроде как неотвратимое счастья.

Но я и злорадствовать сейчас не в состоянии.

Выжидаю двадцать минут после того, как щелкнет замок в двери дядиного кабинета, и повторяю свой трюк. Незаметно спускаюсь и спешу по пустым улочкам в нужную мне точку. Чем ближе к ней – тем больше волнуюсь. А вдруг придумала?

Но когда ныряю в ту же подворотню и вижу приглушенный свет фар – взрываюсь фейерверком.

С Днем рождения тебя, Лен. Это лучший подарок.

Поочередно покусывая щеки, чтобы не улыбаться на все тридцать два, ныряю в черный Мерседес и тут же съезжаю вниз по сиденью.

Поворачиваю голову.

Андрей не изменился, а может быть стал еще красивее. Оторваться сложно.

– Пристегнись, Лен.

Командует вместо приветствия. Не тянется за поцелуем. Не смотрит даже. Я слушаюсь и отворачиваюсь к лобовому, все же немного улыбаясь.

Машина сдает назад и, вырулив из нашей подворотни, агрессивно рвет на выезд из прибережного поселка, выдавая в безразличном хозяине не меньшее нетерпение, чем испытываю я.

Глава 25

Глава 25

Лена

Мы начинаем целоваться ещё в прихожей того же гостиничного номера.

Сегодня Андрей снял два: для себя и для своей помощницы Авроры, но вторым мы вряд ли воспользуемся (он нужен для прикрытия). Надеюсь только, что наша с депутатом поочередная ложь Авроре не навредит.

Но в моменте, если честно, мне всё равно.

Я умираю от нетерпения, неверия и возбуждения.

Андрей такой же.

Я скольжу по мужским вискам и зарываюсь пальцами в волосы, заставляя его склоняться навстречу. Он расталкивает мои губы и врывается в рот языком. Я тихо и неожиданно даже для себя стону, потому что снова утопаю в ощущениях, которые замучили меня во снах.

Андрей подсаживает меня на тумбу. Я развожу колени, пуская его ближе и обнимаю бедра ногами. Дрожащими от нетерпения пальцами расстегиваю сначала пиджак, а потом рубашку. Нагло сбрасываю ткань с плеч, чтобы тут же их огладить. Голые. Твердые. Горячие.

С него не успел сойти загар. А я не успела забыть, как приятно его трогать.

Прогибаюсь, не отрываясь губами от губ, чтобы ему удобней было расстегнуть молнию на моей спине.

Платье на двух легкомысленных бретельках съезжает на талию. Андрей разрывает наш поцелуй и голодно смотрит на скорее украшенную, чем прикрытую кружевом грудь.

На секунду выстреливает взглядом мне в глаза и, уперев руки в тумбу, склоняется, чтобы через ткань нагреть кожу дыханием, смочить слюной. Прикусить сосок.

Я дышу чаще и прогибаюсь сильнее. Запрокидываю голову и поощряю продолжать, водя пальцами по темным густым волосам.

Страха во мне нет, а желание только разрастается.

Мы не болтаем, но он отлично угадывает, о чем я мечтаю. Выцеловывает шею. Гладит бедра. Ныряет под ткань бесшовок и трогает пальцами между ног.

Замерев на полсекунды взглядами друг на друге, мы действуем как идеально сработанная команда: я обнимаю Андрея конечностями, он разворачивается и несет меня в спальню.

Бросает на кровать. Расстегивает пояс, пуговицы на манжетах и сбрасывает рубашку с запястьем. Опускается сверху.

Я уже не отползаю, а наоборот оплетаю его гибкой лианой. Целую. Занимаюсь пуговицей и молнией ширинки.

Оттянув резинку боксеров, нетерпеливо сжимаю толстый ствол.

Хороший мой. Я скучала…

Вожу по нему, прикусывая мужской подбородок. Потом целую. Колючий. Солоно-сладкий.

Дрожу сильнее, когда слышу знакомый уже звук шуршащей фольги.

Андрей убирает мою руку и раскатывает презерватив по члену, сам отодвигает в сторону мое белье и водит головкой от входа по половым губам. Давит на клитор. От ярких ощущений у меня расширяются глаза. Он следит за этим. Улыбается.

Снова скользит по моей гостеприимно-щедрой смазке и давит сильнее. Я прогибаюсь. Подставляюсь. Хочу… Трахаться.

А он сжимает за талию и перекатывает нас. Оказывается на спине, а я – сверху.

– Устал с дороги, – ёрничает, широко улыбаясь. А я не знаю – больше хочу покусать его или зацеловать. Горячего, пышущего жизнью и такого вредного!

Оседлав мужские бедра, завожу руки за спину и расстегиваю лифчик. Отбрасываю его в сторону и на моей груди тут же устраиваются ладони. Андрей сжимает их, мнет и ласкает. А я покачиваюсь, обеспечивая трение самых чувствительных точек о мужской член.

Взгляд Темирова темнеет. Я тоже теряю контроль.

Привстаю, сжимаю ствол и направляю в себя.

Во мне влажно ещё с поездки в машине, но от ощущения предельного распирания никуда не деться. Я опускаюсь миллиметр за миллиметром и замираю, когда кажется, что достигла предела. Упираюсь ладонями в подушку и подаюсь губами ближе к губам Андрея.

Он корректирует позу и мое положение: проезжается по позвоночнику, прогибая немного иначе, оставляет грудь и сжимает мои бедра, задавая темп и глубину погружений.

Мои приоткрытые губы то и дело задевают его, пока он не ловит и не возобновляет поцелуй.

Я привыкаю. Он подначивает ускориться.

Хорошо. Я согласна.

Сама снимаю мужскую ладонь с бедра и кладу на лобок. Он снова понимает без слов. Ласкает снаружи, я двигаюсь быстрее. Мне так хорошо, что хочется плакать. И корчить из себя настоящую тигрицу в постели.

Я делаю волнообразные движения бедрами. Оторвавшись от мужских губ, веду кончиком языка по кадыку. Трусь сосками о его грудь. Сама сжимаю свою, потому что рук у господина депутата, к сожалению, всего две, и они заняты. Мнут мои ягодицу. Стимулируют клитор.

Рот ловит мои губы. Мы и целуемся и любовью занимаемся отчаянно и откровенно.

Я чувствую себя гипер-опытной и сексуальной. Наслаждаюсь удовольствием момента на все сто. Андрей какое-то время позволяет мне реализоваться в роли начинающей любовницы, а потом оказывается сверху.

Я – под ним. Он заводи мои ноги выше. А глаза остаются в глаза. Его – горят синим пламенем. Мои – под этим пламенем плавятся. И толчки члена совсем другие – мощные и быстрые. Выбивающие из меня сначала выдохи, потом стоны. Дальше – вскрики.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я кончаю под пристальным мужским взглядом, теряясь в пространстве и времени. Под пальцами, которыми я скребу по смуглой коже до будущих ярких борозд, быстро-быстро бьется сердце.

Несколько болезненно-отчаянных толчков и Андрей каменеет на мне. У него дрожат веки и ресницы. Он еще там – на пике, а я уже улыбаюсь, что взошел он со мной.

Глажу напряженные скулы и недавно стриженные волосы. Ненавязчиво давлю ближе к себе, он поддается. Трогаю губами губы. Снова не верю, что всё это происходит со мной и с ним в реальности, а не во сне.

– С приездом, – шепчу тихо, становясь причиной усмешки.

Андрей понемногу отходит.

Чтобы не давить своим весом, снова перекатывается. Я же без особого стыда расслабляюсь на нем, вжимаюсь грудью в грудь, устраиваю голову под мужским подбородком. Прикрываю глаза и мурчать хочется, когда чувствую, как по спине пробегаются костяшки пальцев.

Мы вспотели и липкие. Член еще во мне, но совсем не больно и не хочется попросить достать.

– Я позавчера приехал.

Признание Андрея заставляет проснуться.

Давлю на грудь ладонями и поднимаюсь.

Мое удивление встречается с абсолютным спокойствием.

– Дела остались. Решил проверить.

И меня тоже?

Молчу.

Знаю, что да. Просто так в Кали Нихта он не приехал бы. Ему у нас не понравилось.

Пусть я – не его проблема и не его ответственность, он такой человек, что всё равно волновался.

Но руки-ноги целы. Голова на месте. План идет по плану.

– Купался в море? — Спрашиваю о неважном. Андрей же смотрит на меня так, что хочется затаить дыхание, и медленно ведет головой из стороны из сторону.

Не спрашиваю, чем именно занимался эти два дня, и удачно ли.

Любуюсь мужественными чертами и разгорающимся озорством во взгляде.

– Как там Петр? Всё еще влюблена? – Улыбаюсь и не отвечаю. Двигаюсь только, ощущая, что член внутри дергается.

Тебе мало? Не поверишь, мне тоже.

Я правда скучала.

– А как там жена? Всё еще не бывшая?

Плачу такой же язвительной монетой. Только меня Андрей за язвительность наказывает: звонко бьет по заднице. Я пытаюсь подскочить, не дает. Сжимает талию и резко насаживает назад. Так получается, что еще глубже вгоняет член. Я охаю и дрожу.

Да. Пожалуйста. Ещё.

Забывшись, облизываю губы и тянусь за новым поцелуем, а мужские руки опять задают темп моих размеренных движений. Мы остановимся, чтобы поменять презерватив. Но сначала я наслажусь трением изнутри.

А что касается его женатого статуса… После отъезда Андрея на следующий же день в сети разгорелся ужасный скандал со сливами видео секса его жены с фитнес-тренером.

Если бы это произошло не после нашей ночи, а до, я подумала бы, что причина его злости крылась в этом. Но уже неважно.

Я эти видео не смотрела. Из принципа и уважения к нему.

– Секунду, Лен.

Киваю.

Андрей меняет презерватив и мы снова сливаемся. Целуемся. Не торопимся, потому что первый голод сбит, а ночь впереди длинная.

Трогаем друг друга. Вспоминаем. Я мысленно задаю миллион вопросов, которые вслух не задам.

Как жил? Что делал? Думал обо мне? Хотел приехать? А если бы приехала я, обрадовался бы?

Второй заход длится дольше первого, но заканчивается так же приятно.

Я падаю рядом и прижимаюсь голым телом к мужскому боку. Он гладит меня по плечу и спонтанно целует в волосы.

Это трогательно. Запрокидываю голову и улыбаюсь.

– Хорошо, что ты снял этот же номер.

– Почему?

Потому что я мечтала еще разок сюда к тебе вернуться.

Но это слишком наивно и романтично звучит. Поэтому я возвращаю депутату его же слова:

– Я привыкла спать в одном и том же месте. По слухам, это хорошая привычка.

Андрей не страдает провалами в памяти. Улыбается.

– Счастливая невеста значит, да, Еленика?

Сходу понимаю, к чему клонит. Сначала розовею, потом не могу сдержаться – утыкаюсь в его бок. Трусь лицом, пропитываясь запахами тела, секса, власти. Смеюсь и снова смотрю вверх.

Думаю, он натурально охуел слушать росказни моего дяди, а ещё Георгиоса и старосты о грядущей свадьбе и моей безграничной любви к Мелосу.

Но я не буду его интриговать.

– Всё хорошо, Андрей. Всё правда хорошо.

Отвечаю насколько могу серьезно. Он смотрит в ответ без лишних эмоций. Недоверия или сомнений.

– Но ты не передумала?

Мотаю головой.

– Пустишь в душ? – Киваю. Но прежде, чем пустить, подтягиваю выше и целую в губы. Глажу. Смотрю в глаза.

Веду кончиком носа по его переносице и касаюсь губами.

– Я рада, что ты приехал.

Ответа на ранимое признание не жду.

Он просто прижимается губами к моему плечу и голый уходит в душ.

А я переворачиваюсь на спину и раскидываюсь улыбчивой звездой на той же гостиничной кровати, где лишилась не так давно девственности.

***

После возвращения из душа Андрея туда сбегаю я. Горячая вода смывает усталость и первые слишком сильные для меня эмоции из-за неожиданной, но такой желаемой, встречи.

Когда выхожу обратно в спальню, Андрей заканчивает делать заказ на очень поздний ужин. Удивительно, как это ему не отказали. Или совсем не удивительно и я тоже не смогла бы?

Мы одеты в одинаковые белые халаты, только на нем он смотрится уместно, а я в своем снова тону.

Через двадцать минут нам привозят ужин. Я сажусь за столик, забравшись в кресло с ногами.

Андрей какое-то время больше смотрит в телефон. Потом набрасывается на еду с аппетитом. Я тоже.

– В Кали Нихта еда тебе так и не зашла?

Я давно это поняла. Он не из тех, кто будет давиться, если не вкусно. И ко мне не вернулся бы, если не хотел бы именно меня.

Сжимаю колени и прячу блеск в глазах. А Андрей мотает головой.

– У меня сегодня День рождения. – Выпаливаю, а потом смотрю на экран депутатского мобильного. Он как раз загорелся. Уже за полночь. – Точнее вчера. Был.

По выражению лица определяю, что Андрей удивлен. Жует медленнее. Хмурится.

– Поздравляю, Лена.

– Спасибо, – а сама улыбаюсь во все тридцать два.

– Ешь.

Слушаюсь. Здесь правда готовят вкуснее, чем у нас. Изысканней. Дарят ощущения взрыва гармоничного сочетания вкусов во рту.

Еще на столе стоит бутылка вина. Андрей открыл ее и даже налил мне бокал. Но я пью его очень медленно. Мне пьянеть нельзя. Завтра слишком важный день.

Пока ужинаем, болтаем на нейтральные темы. Меня раздражает депутатский телефон, который не умолкает и постоянно отвлекает его. Неужели нельзя отдать мне его целиком всего на одну ночь?

Андрей откидывается в кресле, я расцениваю это как сигнал, что наелся.

Соскакиваю со своего кресла и забираюсь к нему на руки. По невербальным признакам распознаю, что он не против. Пальцы тут же забираются под мой халат и гладят лодыжки, икры, щекочут коленки. Сытый во всех смыслах взгляд блуждает по лицу.

Обнимаю его за шею и храбро спрашиваю:

– Как я пела?

– Красиво.

– Не врешь?

Медленно ведет головой из стороны в сторону.

Не врет. Ему понравилось. Но и в комплиментах рассыпаться не станет.

– Я сдала первый экзамен. Лучше всех. Следующие три на той неделе. А завтра я устрою бада-бум.

Имитирую взрыв движением руки. Андрей немного всё же хмурится. Я убеждаюсь, что он приехал не из-за меня (потому что понятия ведь не имел, когда у меня по графику день Х). Просто так совпало. Но это классно всё равно.

– Я узнала, что за меня дяде пообещали гостиницу. Смеюсь, что он обязан назвать ее «Елена»…

– Он будет очень зол, Лена.

– Ну и пусть. Георгиос тоже. Я его динамлю. Корчу из себя недотрогу. Даже в губы ни разу не разрешила себя поцеловать, представляешь? Сказала, что боюсь грешить до свадьбы. Вот женимся…

А пальцы чужого мужчины тем временем гладят уже мое голое бедро.

– Квартиру я сняла. Пока на месяц. По идее, этого хватит, чтобы поступить и определиться с общежитием. Дорого, конечно, но не критично. Поменяю номер телефона. Буду в университете новый всем давать. Тебе дать, кстати?

– И номер тоже. Да.

Улыбаюсь. Тянусь к лицу Андрея и целую в уголок рта. Дразню его быстрым движением кончика языка по стыку губ. Только он и двигается тоже быстрее. Я охнуть не успеваю, а пальцы депутата сжимаются кольцом под подбородком и не дают отстраниться. Он вынуждает меня себя целовать, пока низ живота не начинает сводить от желания. Опять.

Мои мысли снова на кровати, а Андрей отрывается и строго смотрит в лицо.

– Ты должна быть осторожна, Лена. Не расслабляться и не зазнаваться, как бы легко ни шло. Ты с огнем играешь.

– Я знаю.

– Если сорвется твой план – обойдешься мне в два округа.

Его слова можно расценить двояко, но я теряю дар речи, потому что по глазам читаю: речь не о риске, что нашу интрижку раскроют, а о том, что ему придется доставать меня из западни ценой налаженных с греками отношений.

Этого я не допущу.

Шепчу:

– Всё будет хорошо.

Он медленно расслабляет пальцы и кивает.

Жестом просит встать, указывая взглядом и движением подбородка на кровать.

Я только за.

Опускаюсь и отползаю выше. С дрожью слежу за тем, как он развязывает пояс моего халата. Раскрывает полы. Едет взглядом по телу. Когда опускается ниже пупка – раскрываю ноги. Хватаю за затылок и тяну на себя. Не целуемся даже, а лижемся, пока внизу он ласкает меня пальцами.

Теряю контроль. Напрашиваюсь и насаживаюсь. Мне за эту ночь хочется напитаться с запасом.

Мы друг другу никто, но другого подпускать к себе я вряд ли скоро захочу.

На смену пальцам снова приходит член.

Мой скудный опыт пополняется новой позой. Андрей укладывает меня животом на несколько подушек. Я дрожу от предвкушения и кусаю губы, когда член входит сзади.

Это иначе, но не страшно и не унизительно, а порочно и откровенно.

В такой позе похоть только разгорается, а не тухнет. Хочется выглядеть для него идеальной.

Вытягиваю руки и от неспособности сдержать удовольствие, сминаю простынь. Чувствую, как он склоняется. Греет дыханием верхние позвонки. Целует за ухом.

На кончике языка крутится вопрос: он больше любит так или лицом к лицу. Только я пока и про себя не знаю, что люблю больше.

На ухо шепчет:

– Кольцо сними.

Да без проблем.

Отбрасываю перстень Георгиоса и, пока он скачет по полу со звонким стуком, взрываюсь неповторимым удовольствием на каждом сильном толчке.

***

Мы не следим за временем, но, по ощущением, на сон его почти не остается. Андрею завтра снова ехать. Мне – становиться автором маленькой прибережной революции, но и оторваться друг от друга нам сложно.

Из-за обилия проникновений у меня ощутимо ноет между ног. Кажется, что сил уже нет.

Стесняться тоже.

Я лежу на животе, упершись локтями о кровать.

Андрей – на боку. Сжигает меня заживо взглядом и нежно касается пальцами кожи. На скуле. Шее. Груди. Скользит по позвоночнику и влитой ложится ладонью на голую ягодицу.

– Если нужны будут деньги – говори.

Я имитирую удивление и даже возмущение, поднимая бровь. Его не пронимает. Он продолжает смотреть серьезно. Не шутит.

– Хочешь сделать меня своей содержанкой?

А вот теперь усмехается.

– В целом рассматриваю такой вариант. – И по нему, к сожалению, сходу же даже не поймешь: он-то иронизирует или говорит всерьез. – У всех модели, а у меня будет певи-чка.

Я возмущенно цокаю языком и делаю большие глаза. Он гасит мой пыл новым шлепком.

Наглый – ужас. Только мне ведь нравится.

Певичка. Из его уст звучит не пренебрежительно, а так, что желудок в узел скручивает.

– А ты когда-то станешь Президентом?

Смеется, запрокинув голову. Громко и искренне.

Когда смотрит снова на меня – оставляет на коже ожоги своими искрами. Лукавый. Довольный. Вроде бы спокойный, но в любой момент готовый в огонь и воду…

– Депутата тебе уже мало?

Морщу нос. Мол, ну вообще-то да.

Слышу тихое-тихое:

– Коза малая.

Подавшись вперед, кусаю в плечо, а потом, как нашкодивший щенок, падаю на кровать, защищая грудь, живот и шею. И смотрю на него так, что сходу должно быть понятно: сдаюсь. Прошу пощады.

Он смягчается. Не мстит. Трогательно гладит меня по ягодицам и убаюкивает взглядом.

Я почти успеваю заснуть, когда слышу неожиданное:

– А псевдоним ты себе уже придумала, певица?

Держу глаза закрытыми, а губами улыбаюсь.

Это очень сокровенное. Я ни с кем не делилась, но ему скажу.

– Да. Кассиопея.

Так называется моя любимая мамина и папина песня на диске.

Глава 26

Глава 26

Лена

Я пытаюсь поспать хотя бы немного, но сон очень поверхностный. Всё потому, что Андрей никак не угомонится и не ляжет рядом. Он передвигается по номеру, уходит в другую комнату и там общается по телефону. Замолкает на время... И снова общается.

Мне не мешает ни свет, ни слишком громкие звуки, но я всё разно подсознательно улавливаю его присутствие и настроение.

Он... Бодрый. А я уставшая, размазанная по простыни слишком насыщенной ночью. И каждую секунду жду услышать:

Лен, вставай. Пора ехать.

Не хочу никуда ехать. Хочу спать.

Я выцепляю обрывки его разговоров не со мной, но смысл уходит сквозь пальцы и растворяется в прерывистых снах. Окончательно просыпаюсь, слыша то самое заветное:

– Лен, скоро пять.

Пытаюсь поднять налитые свинцом веки и разобраться: когда он успел вернуться в спальню?

Что спать так и не ложился – понятно. Но вроде бы еще недавно трещал с кем-то, потом хлопнула дверь. Теперь…

Открыв глаза, на пару секунд теряю дар речи.

Рядом со мной лежит букет огромным розовых бутонов глубокого винного цвета.

Их так много и они так свеже пахнут, что у меня перехватывает дыхание.

Поднимаюсь на локте и трогаю головки. Тянусь носом и веду по лепесткам кончиком.

Взглядом нахожу Темирова у окна. Он стоит и спокойно пьет кофе. Уже одет в костюм, гладко выбрит и абсолютно трезв.

Когда ловит мои глаза, без улыбки произносит:

– С Днем рождения. – И это скупое поздравление становится, пожалуй, главным в мои двадцать один.

Я не могу толком подобрать слов в ответ, а может быть не считаю слова уместными. Застенчиво улыбнувшись, возвращаюсь глазами к розам и глажу их.

– Я не смогу их забрать.

Снова поднимаю взгляд на Андрея и по его глазам читаю, что он прекрасно это понимает. Тем не менее, денег не пожалел на невероятный знак внимания.

Под локтем хрустит бумага. Нащупываю конверт и смотрю на него.

– Купишь сама, что посчитаешь нужным. Про твой День рождения я не знал, извини.

Достаю из конверта несколько красочно-розовых евро-купюр. Для меня это огромные деньги. По сумме – немного меньше половины скопленного в коробке за три года.

Чувствуя себя очень странно, силой поднимаю взгляд на мужчину и словно со стороны слышу свое хриплое:

– Спасибо, Андрей.

Он кивает.

Мы вдвоем знаем, что это лучшая из возможных моих реакций. Знаки внимания от нравящегося тебе мужчины нужно принимать с благодарностью, а не истерикой. И не грузиться слишком сильно.

Я стараюсь.

Иду в душ и одеваюсь. Подбираю перстень с пола.

Я поняла, что Андрею не нравится идея жарко трахать чужую невесту. Человека, пережившего измену, такое, очевидно, не заводит. И на эту ночь я стала абсолютно его. Только теперь мне надо вернуться в свою жизнь, где его нет, и доиграть.

Сердце обливается кровью, когда после уже моих трех глотков крепкого кофе из той же чашки, депутат за руку тянет меня из номера.

Мне жалко оставлять здесь свои цветы. Мне хотелось бы еще раз обвести взглядом спальню, чтобы лучше запомнить. Возможно, я бы с радостью провела с ним не только ночь, но и день. Мы позавтракали бы, погуляли... Но даже размышлять об этом нет особого смысла.

Темиров очень мудро нас торопит. По оговоренной заранее схеме на лобби он подходит один, а я, чтобы не светить слишком сильно лицом, спешу к депутатской машине, держа в руке ключ.

Мерседес приветствует меня радостной вспышкой фар. Я ныряю в него и делаю глубокий-глубокий вдох.

Здесь умопомрачительно пахнет свободой и счастьем.

А внутри меня – понамешано. Эйфория из-за незабываемой ночи. Дрожь из-за до сих пор не упавшего адреналина. Остаточные ощущения в теле, которые не дают усомниться: всё это было с нами в реальности, а еще страх и надежда из-за абсолютной неопределенности будущего.

Мы не договаривались встретиться снова. Я понятия не имею, что у Андрея в голове. Только пообещала дать новый номер, когда всё получится. А пока…

Жду его, нетерпеливо смотря на прозрачные створки стеклянной двери гостиницы. Увидев, как выходит, понимаю, что хочу кое-что сделать.

В салоне его автомобиля идеально чисто. Ни следа от моих ракушек или присутствия других людей.

Вроде бы что у тебя в голове, Лена? Но меня ведет интуиция.

Я поднимаю подлокотник и заглядываю внутрь. Губы сами собой растягиваются, потому что поверх влажных и обычных салфеток, а еще пачки сигарет, зажигалки и ручки лежит мой венок.

Трогаю ленты. По подушечкам скользят выпуклые бусинки.

Выкинул. Как же…

Андрей щелкает дверью. Я быстро закрываю бардачок и отворачиваюсь к окну, сжимая губы в тонкую-тонкую линию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он садится и пристегивается. Я следую хорошему примеру, не дожидаясь замечания.

Темиров выглядит абсолютно спокойным, поправляет зеркало, но когда спрашивает:

– Всё проверила? – Я сдаю себя с поличным. Улыбаюсь широко и смотрю на деловитый мужской профиль, натурально светясь. Даже врать не буду:

– Да.

– Ключ верни.

Вкладываю в раскрытую ладонь и вжимаюсь затылком в подголовник, прикрывая глаза.

Пусть будет ему оберегом. Вообще пусть у него всё будет хорошо. И у меня тоже.

До Меланфии Андрей сильно гонит, потому что мы рискуем вызвать вопросы. Я держу при себе предложение выбросить меня где-то на полдороги, которое очевидно будет с раздражением отброшено.

Но чем ближе переулок наших встреч и расставаний – тем сильнее меня накрывает. К эйфории примешивается страх. Ещё – нежелание с ним расставаться так быстро.

С другой стороны, мы точно не успели друг-другу надоесть.

Андрей останавливает машину и глушит мотор. Поворачивается ко мне и смотрит, требуя к себе максимального внимания:

– Если всё будет плохо, и если со мной связаться не получится – свяжись с Петром.

Сначала я киваю, потом сглатываю сухость.

– Он в курсе?

Андрей хмыкает.

– Боишься, обидится, что не к нему пошла?

Не отвечаю. Он тоже быстро снова становится серьезным. Вроде бы уже и не до шуток вовсе. Тянется пальцами к моей щеке и гладит. Я, закрыв глаза, трусь о ладонь. Не боюсь выглядеть ни смешной, ни жалкой. С благодарностью принимаю всё, до последней крупицы и капли.

Когда открываю глаза и врезаюсь в карий плотный взгляд, уже и не помню, на какой вопрос не ответила Андрею, а на какой он не ответил мне. Но депутат помнит всё.

– Нет. Петр не знает, но быстро среагировать он способен.

– Всё будет хорошо, Андрей. Я никому здесь не нужна так, чтобы за меня держаться, поверь.

Он не балует меня очевидным, вроде бы, «верю». Гладит кожу. Обводит губы. Смотрит в глаза.

Я всё жду, когда подастся навстречу, но важное правило жизни: не ждать.

Отщелкнув ремень, привстаю на сиденье и тянусь к его губам сама. Целую. Глажу щеки. Чувствую, как к горлу подступают слезы перенапряжения из-за всего происходящего.

– Хорошей дороги тебе.

Шепнув, прижимаюсь к губам еще на секунду и быстро выскакиваю.

Не оглядываясь, тороплюсь прочь.

Я очень благодарна ему за всё, но сама перед собой обязана доиграть идеально. Это мой сольник.

Глава 27

Глава 27

Прошло два с половиной месяца

Андрей

– Андрей Павлович, там снова Павленков звонил, очень просит поставить его законопроект на ближайшее заседание комитета.

Несменная на протяжении вот уже десяти лет глава секретариата комитета финансовой политики Марина Константиновна заглядывает после стука в мой новый кабинет и смотрит, немного приподняв по-сучьи оформленные брови.

Она молодец. Не просто так занимает свое место при всех главах и на протяжении уже третьей каденции. Опытная. Умеет и договориться, и принцип выдержать. Я тоже менять ее не собираюсь. Первым делом, когда занял новый кабинет, заручился лояльностью секретариата. Нож в спину ждать не хочется. Хочется работать.

Мне. Марине. И Павленкову тоже.

– Если очень просит – поставим.

Марина кивает, принимая мое не самое сложное в этой жизни решение.

– Только скажи ему, чтобы сам пришел, а не отправлял помощников. Пусть объяснит, зачем государству нужна обязательная ESG-отчетность при эмиссии обычных акций, а мы послушаем.

Не споря, Марина выходит из кабинета, чтобы перезвонить из приемной и порадовать Павленкова.

А я на какое-то время отвлекаюсь от чтения последней внутренней социологии, откидываюсь на спинку кресла и смотрю в окно.

Я уже месяц, как совершенно свободный человек. Разведенец, если так говорят. После скандала с видео Ксюше было сложно кого-то в чем-то убедить. Наша войнушка закончилась её закономерным сливом.

Честно говоря, я даже не знаю, с тренером она сейчас или одна, и не интересно. Как рукой сняло. Да и не до бывшей жены сейчас.

На смену эмоционально напряженному лету пришел очень стремительный старт новой парламентской сессии.

На первом же голосовании в зале я получил обещанную должность главы финкомитета. Занял кабинет. Перевел на себя все контакты и дела.

Работы теперь дважды дохуя. Нужно перебросить на кого-то часть партийных дел.

И выборы.

Греческие выборы в конце месяца. И пусть там вроде бы всё предсказуемо, пока они не произойдут и мы не убедимся на бумаге, как будут выглядеть будущие советы и округа, выдыхать всё же рано.

Но я могу с уверенностью сказать, что всё это доставляет мне удовольствие. Я не люблю купаться в личном дерьме, но обожаю находиться в гуще событий. Действовать, вкладываться, отдаваться и видеть результат. Этого мне все сильнее не хватало в роли рядового депутата.

Греческая командировка действительно выдалась очень удачной. Виктор Михайлович не хвалил меня разве что, когда говорил тост на своем юбилее, а так – я получил огромный кредит доверия и чуть ли не место главного советника.

Теперь мы общаемся больше.

Что будет дальше – я плюс-минус понимаю. До конца каденции – три года. Моя задача – обрести достаточный авторитет, чтобы после следующих выборов претендовать уже на министерский портфель.

Не знаю, впопад или нет, но вспоминаю слова одной мелкой козы. Они вызывают кривоватую улыбку.

В президенты мне, конечно, рано, да и нахуй надо. Но поебаться с министром Ленке, возможно, шанс выпадет. Если, конечно, к тому моменту между нами не перегорит.

Опускаю взгляд в мобильный. Листаю переписки вниз, пока не нахожу свою певичку.

Дата последнего сообщения: неделю назад. Это сильно удивляет, потому что мне казалось, что переписывались вот недавно. Но в жизнях столько всего происходит, что время несется стремительно и отчасти даже мимо.

И у меня. И у неё.

У Лены Шамли всё получилось. Скандал был знатный. Отъезд – громкий.

Я знаю это не потому, что был свидетелем, а по рассказам оставшихся на побережье хороших знакомых. Ну и потом уже – с подробностями слушал историю от самой Лены.

Моя помощь не понадобилась. Она всё сделала сама.

Её дядька на нервах даже отлежал в больнице с кризом. Но я надеюсь, на свой счет Лена это не принимает.

Положа руку на сердце, я бы такой хуйней, как она, не страдал. Но в её жилах, видимо, правда течет жаждущая сцены кровь. И я считаю, что она имеет право гордиться тем, как себя отстояла.

В университет поступила. Бюджетница. Учится.

Я уговорил экономическую заочку пока тоже не бросать. Никому ещё лишний диплом не был лишним.

Свой номер дала мне, как обещала. И не только номер. Да.

В конце августа я снова ездил на побережье. Она настроилась бороться за место в общежитии, но я подумал, что от некоторых войнушек ее можно оградить. О ней никто не позаботится, к сожалению. Но почему бы не позаботиться мне?

Снял ей квартиру на год. Сколько она стоит – Лене знать не надо. Но она и не спросила. По ней видно, что пусть молодая, а с умом всё хорошо. Умеет и подумать. И смолчать. И принять. И не навязываться.

В тот приезд я провел в городе три дня. Днем по делам, ночами – с ней. Думал, хотя бы поужинаем куда-то сходим. Нельзя же только трахать девку. Но не успели. Значит, в следующий раз. Если он случится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лена не знает, но в её Университет я тоже заезжал. На условиях конфиденциальности и с предоставлением личной депутатской благодарности, которую в будущем можно будет "обналичить" услугой, попросил ректора проконтролировать, чтобы девочка училась без ненужных ей нюансов. Покровителя искать не надо. Ни продюсера. Ни мастера.

Ленка классная, но всё равно в силу возраста наивная. А я хочу, чтобы она подольше пожила в мире, где её несомненный талант развивается без надлома. Надеюсь, собой я её не ломаю.

Именно поэтому с содержанием сложнее. Чтобы ей не приходилось устраиваться на ненужную сейчас работу, предложил найти в университете подружку из приезжих, но денежных. Сдавать ей вторую спальню, а плату за аренду оставлять себе на карман. Когда списывались в последний раз, соседку себе Лена ещё не нашла. Говорит, ждет приезда соседа. Видимо, по подушке.

Я хмыкаю, но билет брать не тороплюсь.

Работы много. Да и шатко всё. Не уверен, что стоит ввязываться и продолжать.

Сажать её на зарплату и по сути в обмен на бабки эксклюзивно трахать мне не хочется. Как и давать какие-то далекоидущие обещания. Я в душе не ебу, как жизнь дальше повернется. Моя и её. Сейчас нам хорошо вот так, как есть. Без ожиданий. Обязательств. Долгов и чувств.

Как там она сказала? В Петра я влюблена, но мы друг другу не нравимся и со мной проще?

Я согласен. Нам друг с другом очень просто. На большее я не способен. Лене большее сейчас некогда. В ней бурлит восторг от новой жизни. Я это чувствую. Рассказывает о своей учебе – захлебывается. Она там. Я тут. И пока это взаимно нас устраивает – мы есть в жизнях друг друга.

У нее всё самое лучшее впереди, а у меня... Ленка не виновата, что во мне всё лучшее выжег неудачный брак.

Поколебавшись несколько секунд, удаляю ненавязчивое:

«как дела, певица?»

. Видно, что она то появляется в сети, то пропадает. Переписывается с кем-то, наверное. На парах сидит.

Опять же: ни ей сейчас некогда. Ни мне.

Решаю вечером все же пробить свой график и может быть выделить пару дней на поездку к морю, только уже после выборов.

Пусть скандала мы успешно избежали (никто не заподозрил, что невесту уважаемого семейства Мелосов испортил «дорогой гость»), я предпочитаю не лезть на рожон.

Блокирую мобильный и прячу в карман. Выхожу из кабинета и беру у Марины готовую папку для заседания. Это будет уже третий мой комитет. Не могу сказать, что на первом волновался, а сейчас это и вовсе рутина.

Иду по коридору в сторону подготовленного зала, здороваясь с сотрудниками секретариата и депутатами.

Успеваю зайти, сесть на место главы. Достаю жужжавший несколько раз телефон и читаю с экрана:

«Андрей»

Бесячая манера. Можно сразу по сути, Лен?

Она строчит, а я напряженно смотрю на открытый диалог.

Между нами всё легко и ненавязчиво, да. Но я, блять, жду подвоха.

А вдруг обозленный опрокинутый малой к ней доебется?

Вдруг дядька гадость сделает? Он лишился своих влажных мечт о гостинице. Как и перспектив стать чем-то большим, чем пиздабол средней руки.

Это все будит во мне странные чувства. Когда не можешь, да и права не имеешь, ограничивать свободу другого человека и определять за него будущее, но хочется навязать свои представления о безопасности, чтобы самого отпустило.

Обычно держусь, а сейчас волнуюсь.

Ленка печатает долго, а в итоге мне прилетает лаконичное:

«Можно я тебя наберу?»

Да просто возьми и набери. В чем проблема?

Встаю со стула, со скрипом его отодвигая. Глянув на удивленную Марину, объясняю:

– Важный звонок. Выйти надо.

Она кивает. И объявляет, что комитет начнется с задержкой в пять минут.

Я снова выхожу. Мимо людей до курилки. На подходе к нужной мне двери из звуков остается только стук набоек моих туфлей. И, кажется, сердца тоже стук.

Зайдя, ловлю удачу: здесь никого. Закрываю дверь изнутри и набираю сам.

Она принимает звонок тут же. Слышу, что часто дышит. Дальше – всхлипывает.

Бля-я-я-я-ять.

– Что случилось, Лен?

Вместо ответа – плачет. А у меня виски взрывает и бешено хочется курить. А ещё крикнуть, чтобы говорила. Говорила, блин. Где. Что. Кто. Насколько плохо.

– А-а-а-андрей… – Но она умница. Начинает, хоть и заикаясь.

– Что, Лен? Давай… – Пытаюсь подбодрить. Пытаюсь терпеливо. Хотя реальность быстро обнажает факт, что терпения во мне ноль.

– Я тест сделала…

Не понял.

– Какой тест?

– На беременность. Третий уже... Они все положительные.

Охуеть.

Глава 28

Глава 28

Лена

По ощущением, я лечу в пропасть и не знаю, за что ухватиться.

Первые несколько дней задержки я списывала на стресс, которого в моей жизни этим летом было предостаточно.

Навязанная свадьба, первый секс, огромный скандал, мой переезд. Начало учебы. Подарок Андрея – квартира на год.

Моя жизнь стала настолько насыщенной и… Другой, что задержку легко было не замечать.

Я каждое утро вот уже два месяца просыпаюсь с ощущением неперебиваемого ничем счастья.

Мне кажется, это самое очевидное свидетельство того, что ты наконец-то живешь свою жизнь.

Я наконец-то живу свою.

Знакомлюсь с новыми очень яркими и интересными для меня людьми. Привыкаю к городской жизни. Учусь позволять себе чуть больше, чем привыкла.

Я в восторге от дисциплин, преподавателей. Я в шоке, насколько по-простому всё делала у себя на побережье. И насколько таланты раскрывает правильная техника.

Наряду с лекциями и семинарами, как было на моей заочке, мы занимаемся вокалом, фонетикой и дикцией, сценическим мастерством, готовим концертную практику, которая назначена на май.

Сейчас май кажется очень далеким, но я уверена, что время пролетит незаметно.

Мое несется так быстро, что не успеваю ни моргнуть, ни вдохнуть, ни заскучать.

Я бы не заволновалась из-за задержки, если бы к ней не добавилась утренняя тошнота, которую я заметила тоже не сразу.

Отбрасывала подступающие липким страхом мысли, пока не хлопнулась в обморок утром перед раковиной. Я покрылась холодным потом и в какой-то момент перестала видеть. Это длилось считанные секунды. После осталось головокружение и тошнота. И пусть причин у подобного состояния может быть куча, мне важно было исключить одну.

Вместо первой пары я сходила за тестом. Сделала. И…

После этого было неверие и еще два теста с разницей в день. Каждый следующий показывал то же самое.

И не поверить уже не получилось бы.

Три положительных теста на беременность чувствуются как рушащаяся жизнь. Слезами к горлу подкатывает паника. Я не готова. Я сама не смогу. Я не знаю, что мне делать. Искренне не знаю.

И первый, о ком думаю, это Андрей.

Собиралась звучать трезво и вменяемо. В итоге услышала его голос и постыдно разрыдалась.

Чувствовала через трубку, что он настолько же не ожидал, насколько не ожидала я.

Мы никогда не занимались сексом без презерватива. Я никогда даже подумать не могла, что такое возможно.

Мы провели вместе четыре ночи. Четыре чертовы ночи! Как так?

Я сохранить самообладание не смогла. Андрей – да. После паузы, которая в его голове, скорее всего, была заполнена отборным матом, за который я его даже осуждать не могу, услышала спокойное:

– Я скину тебе билет в личку. Езжай ко мне. На вокзале тебя встретят. Ок, Лен?

Ок.

Только билет мне скинул не он, а его помощница Аврора.

Вот и познакомились полноценно.

Внятная и простая цель (собраться, сесть на поезд и приехать) стала для меня спасительной. Я забрасывала вещи в сумку, периодически снова начиная рыдать от отчаянья. Сидела на полу и выла в потолок.

Я не хочу становиться тем ужасным человеком, который не хочет своего же ребенка. Но мне больно перечеркивать свою жизнь. Я не поверю, что можно совмещать.

Господи, я просто хотела не так!

Я хотела стать кем-то. Влюбиться и полюбить. Замуж выйти. Я хотела осознанно и твердо стоять ногами на земле. А не…

Шестичасовая поездка в первом классе по сути своей – абсолютно комфортна, но меня всё так же качает.

Прямо под поездом меня встречает мужчина в костюме. Доброжелательный и галантный водитель-Михаил.

Усаживает в красивый автомобиль и везет куда-то по столице.

Я никогда здесь не была. Я хотела бы, разинув рот, восторгаться светящимися высотками и масштабом мегаполиса. Но по факту мне всё безразлично.

Михаил заносит мой чемодан в настолько же чужую для меня квартиру, как и всё тут. Отдает ключи и с улыбкой, не задав ни единого неудобного вопроса, оставляет одну в квартире Андрея.

Здесь пахнет им. Только если раньше я дрожала бы от предвкушения нашей встречи, то сейчас дрожу из-за новой вспышки страха.

Пишу ему:

«я на месте»

, а он отвечает быстрым:

«+»

.

Я понятия не имею, что сейчас у него в голове, но и переживать о нем просто не могу. Я не знаю, что делать дальше мне.

Вернуться в Меланфию? Как дядя и пророчил? С довеском в подоле?

Забираюсь в чужой гостиной на чужой диван с ногами и прижимаю ладонь к животу.

Я ничего там не чувствую, но что с этим делать – не имею ни малейшего понятия.

Слышу щелчки в двери где-то через двадцать минут.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Встаю и снова выхожу в коридор.

Андрей заносит вместе с собой в квартиру запах осеннего дождя с улицы и не меньшее напряжение, чем распирает изнутри меня.

Раньше мы тут же набросились бы друг на друга, начали бы целоваться. Обменялись острыми шуточками и, возможно, запоминающимися надолго признаниями, что нам друг с другом хорошо. Но сейчас всё иначе. Мы уже донабрасывались.

Андрей резковатыми движениями снимает пальто, вешает на плечики и подходит ко мне. Тянет на себя за затылок и впечатывается губами в лоб. Я ползу пальцами по ткани рубашки и сминаю ее на спине.

По глазам успела прочитать: там ноль радости. Хотя разве хотя бы кроха была в моих за эти дни?

Оторвавшись, он смотрит в лицо. Мне кажется, новость прибавила ему несколько лет.

– Я не специально… – Шепчу и качаю головой.

– Ты молодец, что сразу сказала мне.

Его похвала всегда доставляла мне удовольствие. А сейчас я не способна его испытывать. Я хочу каких-то внятных слов. Что мне делать? Что делать нам?

Он протягивает мне две коробки с тестами на беременность похожими на те, которые покупала я.

– Сделай, пожалуйста.

– Я уже сделала. Три. Их надо утром… – Объясняю, потому что просто не хочу опять ждать… Надеяться на ошибку… А потом…

Но Андрей настойчив и пусть мягко, но требует:

– Лен, сделай сейчас.

У меня нет сил ни объясняться, ни спорить.

Беру коробки из теплых мужских пальцев и ухожу в ванную.

Не щелкаю замком. Он не вломится. Делаю всё по инструкции. Раскладываю их на красивом темном каменном столе под раковиной и гипнотизирую взглядом, пока не начинает проявляться злосчастная вторая полоска. И с писком не загорается плюс.

Это чертовски предсказуемо, но я расшатана и сдержаться не могу. Пытаюсь закрыть рот рукой, но всхлипы все равно прорываются.

Из глаз натурально ручьями начинают стекать слезы.

Я плачу достаточно громко, чтобы Андрей вошел без стука.

Отворачиваюсь, чтобы не видеть его лица, когда сам увидит тесты. Прячусь в руках и просто плачу, давая ему возможность тоже принять.

Через какое-то время чувствуя руки на плечах, разворачиваюсь и повисаю на шее. Мне надо прижаться. С кем-то это в очередной раз пережить.

Его сердце работает навылет. Он несколько раз громко сглатывает, пока я мочу его рубашку признаками своего отчаянья.

Но Андрей молчит и позволяет мне топить себя в слезах. Не знаю, сколько: несколько минут или десятков.

Сжимает плечи и усаживает на крышку подвесного унитаза.

Я многое отдала бы, чтобы впервые попасть в его квартиру не так. Я же, бывало, лежала ночами у себя в кровати и мечтала. О нашей следующей встрече. О том, что он пригласит меня к себе. Не навсегда, конечно. Навсегда я сейчас и не хочу. Но просто выходные вдвоем провести. Погулять может быть. Сходить на оперу. Я всегда очень хотела.

И я бы восторгалась красотой интерьера в его квартире. Подколола бы вопросом: это он тут всё придумывал или бывшая жена?

А сейчас я сижу на дорогущем, наверняка, унитазе и пытаюсь хотя бы не так откровенно заикаться под трезвым-трезвым мужским взглядом.

Андрей ведет от моих плеч вниз. Садится на корточки и сжимает мои руки в своих.

– Можешь слушать сейчас, Лен?

Киваю. Да. Не просто могу, а нуждаюсь.

– Попробуй успокоиться, хорошо?

Киваю активнее. В тишине делаю несколько глубоких вдохов и выдохов.

– Ни ты, ни я не планировали этого ребенка.

Я перестаю плакать и смотрю в глаза Андрею в надежде найти там ответы на свои вопросы. Потому что сама не справлюсь.

Как это всё получилось? Господи, как?!

Наши жизни шли параллельно. Ни любви. Ни общих планов. Сладкое послевкусие и мысли о возможном продолжении ни к чему не обязывающих встреч.

Откуда сейчас на углу раковины в его ванной лежит тест с двумя полосками, а я цепляюсь за уверенность в его глазах, как за общую?

– Я не вернусь в Меланфию. – Озвучиваю свой, пожалуй, главный страх и мотаю головой. Андрей хмурится сильнее.

– Не вернешься, Лен. Это точно. Не вернешься.

А что тогда?

Сама отвечаю и по спине бежит холодок. Мне страшно до колик, но и не спросить я тоже не могу.

– Ты предлагаешь мне аборт? – Произнесенное вслух звучит страшно. Пойти на аборт я тоже не смогу. Моя жизнь разрушена. Мои мечты. Планы. Надежды. Это всё спущено в унитаз. Но это не значит, что я смогу быть циничной настолько, чтобы сделать аборт.

На глаза опять наворачиваются слезы. Кусаю губы, чтобы отвлечься на боль.

– Нет. Аборт я не предлагаю. Давай заключим новый договор, Лена.

– Какой?

– Мы распишемся. Ты переедешь ко мне. Ребенок родится в официальном браке. Я его признаю. Дам свою фамилию. Всё, что нужно, дам. Не обижу ни тебя, ни его. Составим легенду. Сделаем нашу историю красивой. Я обеспечу тебе благополучие и спокойствие. Ты мне – поддержку.

– Тебе нужна моя поддержка? – Сквозь беспросветность будущего пробивается, скорее всего, неуместная улыбка.

Так и есть. Андрей в ответ даже не пытается улыбнуться. А я смотрю на наши руки и понимаю, что без него точно не справлюсь.

– Да. Теперь уже я прошу тебя об услуге. Дай мне три года взаймы.

___________________________________

Если история вам понравилась, не забудьте поставить ей отметку "мне нравится"!

И приглашаю в продолжение истории Лены и Андрея

ТРИ ГОДА ВЗАЙМЫ

Договорной брак, очень откровенно, общий ребенок

Первая глава уже здесь:

Конец