Заголовок
Текст сообщения
Но сегодня он появился стремительно, шумно, может быть, даже чуть взбодрённый спиртным. Она испугалась, что он куда-то спешит и скоро покинет её мастерскую. Но он уже по-хозяйски расположился в кресле около окна, закурил, как обычно.
-Что у нас сегодня? – спросил он.
-Сама не знаю. Некоторые детали остались, -Таис мельком глянула на себя в зеркало, всё выглядело нормально, разве вот пуговка на блузке расстегнулась в самом пикантном месте. Но, Кирилл Николаевич не обращал на это никакого внимания, и Таис успокоилась. Хотя под блузкой ничего не было.
-Вы, Кирилл Николаевич, садитесь, как Вам будет удобно, я некоторые нюансы подработаю. Можете рассказать что-нибудь.
-А что бы ты желала услышать?
-Хотя бы из детских впечатлений. Вы сразу другим становитесь.
-Надеюсь не хуже, чем сейчас?
-Лучше, лучше, не беспокойтесь.
-А такой не нравлюсь?
-Нравитесь, - и поспешила добавить. – Торопитесь?
-Вроде бы, нет.
Кирилл Николаевич молчал. Таис стояла метрах в двух от давно законченной картины и грустно смотрела на человека, о возрасте которого она не думала, как и о его отношении к ней. Как искусство манило её к себе, так и этот человек, жаждущий правды в обнажённом виде, без одежд, в чём она убедилась в неоднократных беседах с ним: будь то политика, экономика, жизнь, - заставлял думать о нём, прислушиваться к нему, не забывать его. Она заметила, в каком удивлении он иногда смотрит на неё, необычно долго задерживая взгляд. И поняла, что яркие солнечные лучи сквозь окно пронизывают её насквозь, а значит, её блузка похожа сейчас на прозрачную тунику, существуя условно.
Кирилл Николаевич что-то говорил.
-Тебе из окна не дует? Не простудишься?
-Нет, - улыбнулась она, - август.
-Уже скоро осень.
-Кто Вы сейчас, Кирилл Николаевич? – Таис даже не вопрос задала, а сама с собой размышляла, но он услышал.
-Совершенно недавно, в день рождения, открываю “Литературку”, а там стихотворение неизвестного мне поэта Владимира Шемшученко:
Меня спросили: “Кем ты был? »
Я не ответил, я забыл.
Меня спросили: «Кем ты стал? »
Я не ответил, я устал.
Меня спросили: «Как ты жил,
Какие песни ты сложил,
Какого сына воспитал,
О чём несбыточном мечтал? »
Жена в глаза взглянула мне:
«Как страшно ты стонал во сне! »
Таис казалось, что о его жизни она знала так много, а оказывается – ничего. И её охватил озноб. Собственное тело, принадлежавшее лишь ей одной и иногда Саше, вдруг взбунтовалось и зажило самостоятельной, вне разума, жизнью, словно желало соединения невозможного и необходимого. Живыми, жёсткими и упругими стали соски на груди, казалось и цвет их – ненужно-ярко-тёмно-коричневый - пытается прорваться сквозь прозрачную блузку. Она опустила глаза и убедилась, что мраморно занемела грудь. Невольно попыталась прикрыть её руками, и этот жест не ускользнул от Кирилла Николаевича. Таис чувствовала, что он смотрит на неё, как до этого на неё не смотрел никто. Даже Саша, потому что с ним никакой внутренней борьбы не происходило, а всё получалось естественно и просто. В изнеможении она опустилась на стул, спрятала лицо в ладони, совсем не думая о том, что предательски расстёгнутая блузка в таком положении уже совсем ничего не скрывает.
-Что с тобой? – услышала она голос Кирилла Николаевича.
-Придёт время – Вас не замечу.
Безразлично скажу: «Привет! »
На бессловный вопрос отвечу:
«Вы не мой, но всё тот же,
Только чётче и строже
Седины голубой просвет».
Страстная часть души Таис ожидала команды. Она ринулась на свободу наслаждением и болью, которая обязательно следует за ним.
«Сейчас он рассмеётся надо мной и вся эта сладость плавного наслаждения, резкая боль стыда – исчезнет. И никогда уже больше не повторится», - она подняла голову, боясь открыть глаза. Но ничего не происходило. Только бесшумно шевелилась на груди распахнутая блузка. Свежий августовский ветер порывами врывался через открытое окно в комнату. Она открыла глаза. А Кирилл Николаевич сидел, судорожно потирая виски пальцами, словно изгонял наваждение. Таис увидела и портрет бабушки на столе, которая смотрела на неё с состраданием: «Невеста ты моя, неневестная…»vi «Господи! – прошептала Таис. – Что же я делаю? » - но тихо и осторожно повернула портрет лицом к окну. Расстегнула одну пуговку, вторую, медленно повела плечами. Ткань с шуршанием упала на пол. Наконец она сделала шаг, который в снах, в мечтах, в мысленно рисуемых сценах проделывала не однажды, но всегда оправдывала себя мыслью, что это происходит не с ней.
-Ты же не простишь мне потом, - он уже стоял рядом с ней, и только её грудь датчиками сосков пока прикасалась к нему, пытаясь возжечь красный сигнал тревоги.
-Лишь бы… Вы простили себе… - и она рванулась к нему, чувствуя, как стон поднимается в ней, горлом вырываясь наружу.
Кирилл Николаевич обнял её, прижал к себе. А датчики не сработали. И было тихо, если не считать шелеста листьев за окном. Она уткнулась в плечо Кирилла Николаевича – жёсткое и напряжённое. Пока, оставаясь чужой для него. Но рядом, за его спиной, стоял портрет. И там, созданный ею Кирилл Николаевич, существовал другим: способным на поступок, стремительным, отзывчивым, - таким, каким она хотела. Один стоял рядом, а другой наблюдал со стороны, не имея возможности подойти. Но и десятки глаз с других картин, набросков, эскизов наблюдали сейчас за ними. Возникало чувство, что ты на перроне вокзала. И ничего нельзя было с этим поделать.
-Вы не со мной? – прошептала она. – Где-то далеко, в детстве?
-Дальше, - он покачивался, будто усталый путник в седле медленно бредущей лошади.
Но в щели действительности пробивался свет. vii Флюиды, которые невозможно пощупать, а лишь почувствовать, уже проникали в обоих.
-Я великая грешница, простите меня! – она медленно встала на колени, и слёзы капали теперь ему на ноги.
И он опустился на одно колено, расстегнул и сбросил рубашку, окунул своё лицо в её распущенные волосы, которые касались пола, и целовал их. Но это был поцелуй искупления, а не страсти. И всё равно Таис ощутила, какими влажными стали её губы, как томно заныло в коленях, напрягся живот, а ниже всё занемело в ожидании его рук, губ, мимолётных прикосновений и утомительно долгих ласк. Она почувствовала, что его тело очнулось. Вот теперь все девяносто тысяч километров кровеносных путей, какие есть в каждом человеке: артерий, вен, капилляров, - ожили, запульсировали, гоня кровь от горячего сердца к осторожному разуму, пытаясь затмить его. Одновременно оба поняли, что стоят на краю пропасти… ещё шаг…